Четыре пары туфелек весенних, то в такт, то как-то так почти не слитно выстукивая дворик каблуками, несли четыре слитка тонкой стали – упругой, загорелой, грациозной… Любой изгиб и выпуклость – пружина, таящая энергию галактик в изящных, ладных, хрупких очертаньях, играющих над шалью тротуара. Эх, если б не мельканье ног и рук!..
У драного подъезда три подростка, почти забыв о дымном косячке, осклабившись таращатся на девок. И жадный ЗЫР как сырость проникает сквозь платье, облегающее тело, чтоб под бельём осесть на самой коже.
Натурщицы блудливо улыбались.
Геннадий, поджидая их у входа, приподнял шляпу. – Времени в обрез. Рад, что пришли. Теперь идём работать.
И чада осязаемого мира проникли с ним в нетленную обитель, чтоб стать в ней человеческим сырьём. Однако мир к их дивной юной плоти волной горячей тут же потянулся, надолго не желая отпускать. Подростки громко самок смаковали.
Свет стал как лёд. Одна из них смущалась, под разными предлогами скрывая от объектива левое бедро. Геннадий сделал вид, что не заметил… Хотя, ему внезапно стало грустно. "Ты как-то отрешён, – вздыхал Суревич. – Ты наполняешь бочку данаид, а люди, Гена, любят дно под пяткой."
Что толку ткань пронзить воображеньем в стремлении постигнуть глубину, – и тут же безнадёжно упереться в скучнейшую поверхность женской кожи? Тупик! Тупик!.. И в этом тупике пасутся все, кто видит плоскостями. Суревич ухмылялся: "Ты не по-о-онял…" – "В них влаги нету." – "В смысле, нету пота?" – "Учти, что в разговорах о натуре натурализма нам не избежать."
Под окнами протяжно засвистели.
Им платье не помеха, – плоть – стена. Как псы они копаются под нею, разъятые оскаленностью взгляда, находят кость, на ней мясца немного, – взыскуя наслаждения самца.
Геннадий вдруг поймал себя на мысли. Бескрылый эрос этих тупоглазых нуждается в хорошем твёрдом грунте, чтобы на нём привольно пресмыкаться.
– Представь, что ты летишь.
– Я представляю.
– Нет, ты не представляй себя сорокой! Представь, что птицы, бабочки, стрекозы к такому не способны. Мерзость, мясо!.. Они позорят воздух, небо лёгкость. А ты – летишь!..
– Вот так, раскинув руки?
Геннадий помрачнел. – Не надо рук. Ты что, ЯК-40? Разве это нужно? Лететь возможно даже в позе раком, когда ты отречёшься от рутины. Понять, представить нужно! Понимаешь? Тебе не надо думать о полёте. Ты так давно летишь, что всё забыла, – когда ты оторвалась от земли, куда тебя несёт стихия ветра… Но ты не весишь! Ничего не весишь. Вот так вот, ниже локоть. Подбородок…
Бесстрастный взгляд художника в работе острей, сильней слепых корпускул света, которые с поверхностью встречаясь, не проникают глубже ни на дюйм. Он сможет показать!.. Ведь смог увидеть! Вы только не мешайте. Я так близко!..
Фрагмент из поэмы «Глаз», которую я скоро опубликую