Она пришла ко мне, когда я совсем не был к этому готов. Мне больно было смотреть на неё, и причиной этому была не только её красота. Она пришла с просьбой, обнаружив этим зависимость от меня, от моих решений, от моих слов и поступков. Я размышлял над тем, какую из своих масок надеть, какое из своих имён выбрать, какие ответы больше подойдут этим глазам и этим губам, и я не хотел вызвать её слёзы или её обиду, и не только из-за ослепительной и нежной гармонии в её лице.
- Я знаю, - ответил я, - однажды он придёт ко мне. Он назовёт себя Ланселотом, и, опасно размахивая мечом, попытается снести мне все мои головы. Это будет непростая задача для него.
Она вопросительно посмотрела на меня, - возможно, я выбрал не совсем благородного из своих героев, но всё равно продолжал:
- Он назовёт меня Драконом и потребует прекратить творимые мной неисчислимые злодейства… Я рассмеюсь в ответ.
Я ждал, что она испугается и уйдёт или рассмеётся. Я ждал её восхищения или неодобрения, но она вдруг тихо спросила:
- Это стихи?
- Нет, - ответил я.
И, предугадывая её следующий вопрос, добавил:
- И не игра.
- Вы сумасшедший, - прокомментировала она.
Мне много раз говорили это. Мне говорили это в лицо, мне говорили это на форумах, я получал оскорбительные анонимки по почте, я находил их под дверью своего кабинета, мне звонили по телефону, выкрикивая обидные и жестокие слова.
- Возможно, - ответил я.
- Вы обещали показать мне рисунки, - её просьба удивила меня.
- Разве? Мы уже говорили об этом?
- Да. Но Вы меня не знаете. Мы разговаривали однажды. Там, в том, что Вы называете текстореальностью.
И я понял, что потерь мне не обойтись.
- Если Вы знаете об этом, сударыня, Вы можете посмотреть всё сами, - после паузы сказал я, ожидая её реакцию, - Вы видели галерею?
- Галерею? – удивилась она, запутывая меня ещё больше.
Я вздохнул, сожалея о сегодняшнем потерянном вечере, и пригласил её в кафе:
- Поговорим об этом интервью на нейтральной территории.
Кажется, она думала, что добилась того, чего хотела.
- Как мне называть Вас? – спросил я, тщательно отводя глаза от её лица - я боялся её совершенства, и у меня не было другого пути - я не смог сразу отказать ей, но в мои планы не входило и интервью, ради которого она явилась ко мне. Выход был: я знал, что мне надо придумать очередного героя, и слова уже помогали мне.
- Придумайте мне имя, - сказала она, - я помогу Вам.
- Имя? – возможно, она понимала моё состояние, но мысли она читать не могла точно.
- Имя, - повторил я, - давайте, я буду называть Вас Массалия.
Она улыбнулась и задала свой первый вопрос.
- Я знаю Вас уже несколько лет, Николай Николай, я многое о Вас слышала. Не знаю, что из всего того, что я слышала, правда, а что ложь. Вот что я хочу Вам сказать. Лучше называйте меня Марсель, - предложила она. – И скажите, почему Вы такой? Почему мне хочется всякий раз оглядываться, когда я вижу Вас?
- Я думаю, меня мучает совесть, Марсель, - улыбнулся я, - когда я вижу облака - я их могу взять акварелью, я знаю, как сделать их, перенести на бумагу. Я знаю как, я знаю, что должен, и я не делаю. Я не делаю ничего из того, что я должен. Я не прочитал стольких книг, не нарисовал стольких рисунков. Не написал множество строк. Вы не представляете, моя Марсель, как однажды, я чувствую, эта плотина рухнет, и из меня выплеснутся все они, не знаю я уже, на беду или на счастье, - все те карандашные штрихи, которые просились, а я не отпускал, и все те слова, которые хотели свободы, а я не дал им её.
Она отвела глаза.
- У меня не получается интервью, Николай Николай, - хмуро пожаловалась она.
Я молчал, раздумывая, где ошибся.
- Вы очень точно и обстоятельно отвечаете на вопросы, но у меня возникает ощущение, что Вы ставите надо мной какой-то эксперимент. Когда я ухожу от Вас и размышляю над текстом интервью, я вдруг обнаруживаю, что Вы не дали ответа ни на один из вопросов, а то, что мы записали как ответы, порождают ещё больше вопросов. Зачем? Зачем Вам это нужно?
- Мне ничего не нужно, Марсель, - помедлив, ответил я. – И я не знаю ответов на вопросы, начинающиеся с «зачем». Сформулируйте вопрос иначе, и я попытаюсь ответить. Если смогу.
- Вы экспериментируете надо мной? – отведя глаза, прошептала она. – Я для Вас подопытная мышь?
Я сделал усилие и представил её мышью. Нет, серой мышью она не была. Впрочем, и белой тоже.
Я вдруг почувствовал, что хотел бы прорезать угольным карандашом на бумаге линии её лица. Рука потянулась к сумке с планшетом, но она вдруг отвернулась, и мне показалось, что она вот-вот заплачет.
- Лучше я напишу это интервью сам, - предложил я.
Она молчала.
- Я пришлю Вам текст по электронной почте. Так будет проще, я уверен.
Она молчала, отвернувшись, словно чего-то ждала. Каких-то слов или действий.
Я попрощался и ушёл, не оглядываясь
Я вспомнил, как терял Анну. Я терял её, осознавая и чувствуя, что теряю её. Я держал её, я её удерживал, я за неё держался из всех моих сил, я цеплялся за каждую возможность, даже формальную, даже кажущуюся, даже невероятную. Она уходила от меня, я видел, как она уходила от меня, словно вода уходила из ладоней сквозь пальцы, и это она теперь была как вода, моя Анна. И я, смеясь от беспомощности, сомневался, не пальцы ли мои виноваты, но ведь и не вода же. Я не хотел терять ещё раз. Нет. Не Марсель
- Я хочу стать Вашей ученицей, - медленно и не глядя в глаза, кажется, боясь моментального отказа, прошептала она.
Я молчал, думая о том, что опять не избежал этой просьбы, и о том, что, видимо, уже ушло то время, когда были живы все мои учителя, а люди, которые называли себя моими учениками, были неизменно старше меня. Они умирали. Они уходили, когда меня не было рядом. Мне всегда было тяжело думать об этом, словно моё присутствие и мои слова могли их спасти.
- Я хочу прочитать оригинал Вашего «Штурма», - сказала она
- Какой из вариантов Вы читали? - полюбопытствовал я.
Штурм - это давнишняя история. Может даже, одна из первых.
Герой рассказа идёт во главе армии на штурм крепости, которую ещё никто не мог взять. Он посылает в бой отряд за отрядом, они погибают, а в конце штурма герой остаётся один.
И тогда он идёт на штурм крепости в одиночку. Имя героя Соуэро Эль. Название крепости Уэмбро Суно.
Рассказ называется Штурм. Я его тысячу раз переписывал, но, кажется, наиболее совершенным всё таки был самый первый вариант.
- Откуда он взялся, Ваш Штурм? - спрашивала она. И я рассказывал ей о Платоне и о Сократе, о знании и о справедливости, о геометрии и о государстве. Я чувствовал, как Платон был близок к истине, называя целостность справедливостью. Мне не хватало целостности, а платоновское стремление к единству в сократовском эссенциализме я переживал вот так, в реальности, и с недоумением и теперь уже вслух размышляя о том, что Карл Поппер нашёл возможность именно в этом надсмехаться над Платоном.
И даже кантовское предупреждение о восприимчивости к критике, поднятое Поппером как собственное знамя, не могло меня удивить больше.
- По-моему, на самом деле это - бегство, - неожиданно возразила она, - я не знаю, от чего, от реальности, от угроз, от собственных страхов. И ещё: сейчас, когда я Вас лучше понимаю, Вы мне кажетесь очень жестоким человеком.
- Вы считаете меня воплощением зла, правда, Марсель? – я не делал вид, что удивлён, мне говорили о жестокости. - Не формулируйте поспешных выводов. Я достаточно сотворил, чтобы нести полную ответственность за свои поступки. Я не уверен, можно ли назвать всё это бегством, хамством, трусостью, ложью, добром или злом, милая Марсель.
- Во всяком случае, Вы страшный выдумщик, Николай Николай. И ещё: Вам хочется освободиться от этого, это необыкновенно мучает Вас. Да?
Я молчал, глядя ей в глаза, и не мог рассмотреть, не мог понять, откуда она столько узнала. Не из моих же с л о в . Я некоторое время молчал, а она терпеливо ждала. Она знала, что я не мог не ответить ей.
- Здесь самое время обратиться к тому, кто нас с Вами н а п и с а л , Марсель, - что-то вроде «Отпусти меня, Снежный Барс!» И услышать его всегдашний ответ. Оттуда. Откуда-то из Тьмы. Откуда он всегда появляется. - Чтобы дать очередной бесполезный с о в е т . В общем, чтобы освободиться от этого, нужно найти ещё более тяжёлое бремя.
- Может, тогда Вы расскажете мне о будущем? – она иронически улыбнулась. – И это будет последним моим вопросом в нашем интервью.
- О будущем? Это хороший способ избежать катастрофы - её придумать, милая Марсель.
- Вы же писатель, Николай Николай.
- Разве я писатель, милая Марсель. Я придумал писателя, да. Я дал ему имя, да. Помог его героям явиться в миры, да. Придумавший писателя - не обязательно сам писатель. Кроме того, что он придумал писателя, за ним не числится никаких подвигов. Всего лишь Кобальт. Всего лишь Синий. Со своим окном и планшетом, карандашом и чудовищами, упрямо, последовательно и старательно выпускаемыми в миры. Мне так хотелось, чтобы он походил на человека, живого, непридуманного, моего, Вашего, необыкновенного, нежного. Разве есть на свете, в реальности, в невыдуманной реальности такие люди?
- А почему Вы со мной вообще разговариваете, Николай Николай? почему Вы сразу не отказались от интервью?
- Легко и приятно касаться губами обжигающих холодом кусочков льда в стакане с яблочным соком, Марсель. Рано или поздно они растают, и тогда никто не будет знать, каково это - обжечь губы. Впрочем, так это либо не так, будет очевидно потом. Кажется, я не могу отрицательно отвечать на вопросы типа "Нужен ли он?", "Нужна ли она?", моя нежная Марсель. Конечно, я могу ответить что-нибудь в этом духе ( с л о в а м и ), но потом мне от этого плохо. Лучше уж я не буду давать отрицательные ответы.
Она помедлила, но затем очень настойчиво повторила свой вопрос:
- Так что насчёт будущего, Николай Николай?
- Нет никаких подсказок, Марсель, да ничего и невозможно подсказать, когда мы имеем дело с такими стихиями, противостоять которым безрассудно, а следовать им катастрофически опасно. Вы же не одна из моих героев, а я не Снежный Барс, к которому можно однажды явиться и потребовать очередной поединок с однозначным, впрочем, исходом. Когда мы ничем не рискуем, ничего не теряем, отзывчивым быть легко
О каком будущем я мог ей рассказать? О мортингеровской Драгоценной? О маклюэновской Галактике Гутенберга? О попперовском открытом обществе? О цивилизации развлечений или о глобальной деревне? О марксовском «каждому по потребностям»? О платоновском государстве? Она смотрела на меня как на пророка. Она внимала мне, и я вынужден был продолжать:
- Какую бы прекрасную жизнь мы ни прожили, милая Марсель,мы всё равно умрём. Это почти как в поединке сущностей: Вы ведёте диалоги, я веду диалоги, а потом нас удаляют. Вполне жизненная схема. За что и почему, мы уже не спрашиваем. Не все из нас спрашивают. Нет ответов на вопросы, начинающиеся с «зачем». Я не знаю, зачем. И, наверное, никогда не узнаю. Этот «поединок» закончится однажды - взаимный интерес угаснет, - время сожжёт его. Как сожгло и всё остальное. Мы шагнём в другие миры и в другие реальности. Даже память не обязана хранить всё и вечно.
Она приблизилась ко мне, протянула руки и обняла своими ладонями мои щёки. Я смотрел на неё, а она внезапно прошептала то, чего я никак не ожидал услышать:
- Отпустите меня, Николай Николай. Я прошу Вас. Отпустите…
Я оторвал её руки от своего лица, стараясь не смотреть на её внезапно ставшие влажными глаза и задрожавшие губы, сделал шаг назад, немного помедлил, отвернулся и пошёл прочь.
Дома меня уже ждало её письмо, я удалил его, не читая. Меня смутил заголовок: «К вопросу о тиранах». Я рассказывал ей про учеников Сократа: до сих пор не понимаю, как же так получилось, что среди тридцати тиранов были воспитанники Сократа. Но сейчас мне совсем не хотелось знать её мнение по этому поводу.
Я должен был что-то сделать. Мне нужно было что-то изменить. Я взял в руки планшет и мягкий карандаш. Да я уже не слишком-то и верил, что она была, что она была рядом, что она задавала вопросы, и что я говорил с ней, даже отвечал на вопросы. Нет, нет, всё это лишь ещё одна моя сказка, рассказанная и написанная для самого себя. Разве такое могло быть в реальности? Но она была такой реальной, мне казалось, такой убедительной, что, общаясь с ней в этом самом придуманном из всех придуманных мною миров, нельзя было сразу заподозрить игры.
И я улыбался, пока карандаш выводил на бумаге черты её лица. Разве мне не удалось убедить весь мир, а главное - самого себя, в её существовании? Нет? Да?
Да!
Да, да