ХРОНИКИ МОСКОВСКОГО ЛЕТА
В кафе на Маросейке
Москва. Июнь. Понедельник. 10 утра. Маросейка. За столиком на веранде открытого кафе сидит девушка. На столике стоит ваза с виноградом и бокал с какой-то ванильно-клубничной вкусностью. Девушка изредка потягивает его содержимое из тонкой красной трубочки с загибом на конце. Она совсем одна в этот час в этом кафе.
На лице юной особы практически отсутствовал макияж. Так, слегка подведенные брови, полунамек на помаду, мушка на нижней округлости левой щечки, но она не портила ее. Скорее напротив. Девушка соответствовала распустившейся природе, которая этим летом завоевала даже этот, казалось бы, давно мертвый город. Листья берез и осин лениво перешептывались на ветерке, ярко зеленый плющ нацелился на верхнюю часть декоративной резной рамы, украшающей часть веранды, а из небольшого мирного цветника у входа улыбались солнцу семейства желтых, красных и сиреневых тюльпанов.
Девушка была в легком сарафане с завязками бантиком, песочный цвет которого почти сливался с золотившейся кожей. Длинная шея, тонкие губки, прямой нос - что еще требовать для совершенства? Жаль только, что глаза скрывали розовые очки.
Девушке было лет 17 – 18, не больше.
Случайный прохожий среднего возраста невольно замедлил шаги и подумал, что многое можно отдать ради того, чтобы запустить ладони в великолепие копны каштановых волос, потом грустно вздохнул, понимая мизерность своих шансов, вернулся к прежнему ритму и вскоре слился с клерками из офисов Армянского переулка.
Девушка не замечала ничего: ни уходящей свежести ночной грозы, ни бурления просыпающейся Маросейки, ни бравого постового с палкой, подстерегающего добычу у «зебры», ни смущенного человечка с истоптанным мышами лицом, прикорнувшего на лавке у троллейбусной остановки. Даже взглядов исподтишка не замечала девушка.
Она держала в руках томик Байрона на английском языке и, казалось, была полностью поглощена чтением. Лишь изредка пробегала по лицу девушки легкая, немного романтическая улыбка, потом возвращалась былая серьезность. О ней возвещал носик, который на секунду по-ученически сморщивался.
Девушка никуда не торопилась. Она как бы нехотя перелистывала страницы, с вялой ленивостью отрывала ягоду от жирной чернильной грозди «Кардинала» и степенно отправляла ее в ротик.
Девушку легко можно было представить на петербуржском балу, окруженную кавалерами в мундирах и фраках, или на веронском балконе в невинном голубом платье с веером и полуулыбкой, или юной дамой на рыцарском турнире, смущенной восторгами белых отрядов, а то и босой посреди василькового поля с ромашковом венком и пучками сочных трав на запястьях.
От девушки расходилась невидимая аура мечтательности и любви, она пахла полевыми цветами. Должно быть, с ней хорошо грустить. Наверняка с ней приятно беседовать обо всем. И уж точно с ней здорово купаться ночью в деревенском пруду, распугивая отражения светил и печальные кувшинки. Но как, наверное, просто обидеть эту девушку.
В 10-30 девушка отложила книгу и задумалась. Интересно, о чем может думать такая девушка? Вряд ли она подумает о чем-то непристойном, вот о стыдном – пожалуй. Чуточку-чуточку подумает. И о хлебе насущном не пристало размышлять такой девушке, а о чувствах – вполне. А еще о проказах младшего братишки. Или о легкомысленных подружках с их молодыми людьми. Или о папе. Может быть, и о радуге после городского ливня, которая перекинула мостик от Лосиного острова до Битцевского парка.
Хорошо бы прокрасться в мысли такой девушки …
В 10-50 девушка подозвала официанта и попросила счет.
Ровно в 11-00 к кафе подъехал ее сутенер.
На экзамене
Москва. Июнь. Вторник. Полдень. Улица Кирпичная Выемка. Российская экономико-юридическая академия. Аудитория № 37. На фоне новенькой мебели несколько нелепо смотрелась древняя кафедра из мореного дуба, изъеденная трещинами. Ее наличие наряду с изображениями античных ученых, вывешенных на дальней стене, придавало помещению признаки преемственности. Кажется, только недавно спустился с этой кафедры близорукий профессор в старомодном костюме, сопровождаемый стайкой любознательного юношества, вышел и растворился в дымке стремительного времени. Это только при ответе на экзамене секунды текут замедленно, как капли валокордина.
Мало кто знал, что на внутренней панели кафедры какой-то весельчак из прошлого нацарапал «заткнись» с восклицательным знаком. С тех пор за кафедру встают только преподы-новобранцы. В первый и последний раз.
В аудитории застыла гнетущая тишина, лишь витали мысли-неразберихи, да изредка шелестели шпаргалки, пытаясь слиться с едва различимыми уличными шумами. Среди полного безветрия властвовал страх.
Преподаватель приоткрыл окно. Бесполезно. Зной и духота поселились в проклятом городе. Эх, сейчас бы на побережье, да с той киской, что за третьим столом в среднем ряду наивно полагает, будто сдувает ответ незаметно для экзаменатора. Сразу видно, затейливая девочка. Все при ней, все к лицу, а устойчивый загар намекает, что развлекается явно не на южном берегу северного ледовитого океана. Вот вкачу ей банан и разведу на дополнительные занятия по индивидуальному графику на ее территории.
После вчерашнего застолья ломило в затылке. Герман выпить не дурак. И что матушка нашла в этом урожденном неудачнике? Такого укусит собака, даже если он будет ехать на верблюде. Носится со своими прожектами, а толку чуть. Правда, собственный домишко себе в Курске отстроил. Олигарх местного масштаба хренов. Повадился к матушке наездами. В последний год особенно зачастил, едва ли не каждую неделю наведывается. Как говорится, бес в ребро. Но Васятка не против, все матушке развлечение.
Васятка – так его величает только матушка и он сам про себя, обычно в сентиментальном настроении. Еще отец покойный называл Васяткой. Эх, батя, батя …
Преподаватель посмотрел на часы. Дебилоиды готовятся почти час, с раздражением отметил он. Сколько жизни отнимают у него эти никчемности!
Преподаватель еще раз взглянул на циферблат, постучал по нему кончиками холеных пальцев и недвусмысленно уставился в юную особу во всем летнем. Из-под сарафана девицы озорно выглядывало бельишко. Девушка громко вздохнула и обреченно встала.
Лиловые бретельки бюстгальтера, нарочито съехавшие на краешки плеч студентки, вдруг остро напомнили о первой жене Ларисе. Та тоже назло носила цветное белье. Знала, что ему не нравится. Как он ненавидел ее за желтые трусы! Эрекция подавлялась в зародыше. Теперь сука тянет деньги на ребенка, еще неизвестно от кого прижитого. И квартиру хапнула с обстановкой, с двумя туалетами, с застекленной лоджией шесть на два. И еще вырастила у виска дикую родинку - отвратительный нарост с волосиками цвета переспелой ежевики. У этой студентки на том же месте пятнышко. А может, и солнце обманывает бликами. Все одно, сволочи бабы. Преподаватель распалялся. Ну, держись, милая. Был у него в запасе убойный вопросик для таких вот с родинками. Никто не ответит. По совести, он сам ответ не точно знает, а если совсем начистоту, то вообще не в курсе. Даже интересно, вдруг какой-нибудь умник просветит, не искать же самому по библиотекам. Говорила мама зэку – не ходи в библиотеку! Но, увы, мелковат студент пошел, в большинстве без тяги к знаниям, а уж, чтоб за пределы программы выйти! Куда там! Извелись Ломоносовы, зажрались детишки, каприччио от карпаччо не отличают, Януса с анусом путают, а когда на лекциях он упоминает анналы, слушательницы переглядываются со значением. Бывает, что и хихикают. Но цены себе не сложат, мнят себя образованными, будто закончили как минимум колледж при Гарварде, а у самих – три извилины. И то две из них на лбу. Да и третья, совсем в другом месте, совсем между другими полушариями.
Студентка тем временем что-то бубнила без выражения. Скорее всего, бессмыслицу. Мелет что-то, и то хорошо, лишь бы побыстрее. Преподаватель не вслушивался в слова. Привычка пропускать их мимо ушей была чисто профессиональной. Годы на поприще народного образования выработали внутреннюю защиту от однообразия. Иначе с ума сойдешь. Оценку он обычно выставлял интуитивно. Иногда лишь интонация экзаменуемого решала дело, иногда примелькавшееся на лекциях лицо, часто степень уверенности в голосе.
Очень хотелось спать. Преподаватель с трудом подавил зевок. Вновь вспомнилась Лариса. Все-таки бывали и у них минуты. Правда скандалить начали сразу и бесповоротно. Даже в первую брачную ночь разругались. Три раза мирились потом, аж соседи в стенку стучали. Со временем пыл остыл, и супруга превратилась в соседку по кровати. В неудобную соседку, ее похрапывание не давало высыпаться. А потела под одеялом так, что когда он во сне ненароком дотрагивался до нее, руки прилипали к телу. Часто хотелось придушить ее подушкой.
Преподаватель с ненавистью прервал тем самым вопросом отвечавшую. Студентка ожидаемо заткнулась. Только что шло изо рта равномерное журчание почти без пауз, и вдруг – стоп-кран, как язык отрезало. И остальные напряглись, ручками не скрипят, вслушиваются, но глаза прячут. Глупцы не знают, что ответа и быть не может. Особенно вон тот, который при галстуке заявился, ишь, как сверлит глазами стол. Того гляди, тот задымится.
Преподаватель припомнил, как этот при галстуке продолжительно нудил на семинаре. Еще подумалось тогда, что такому категорически противопоказано давать слово на похоронах. Но по всему видно канительщик – богатенький Буратино, один костюм от «Бриони» не меньше двух тысяч убитых енотиков тянет. Ну почему так, у кого в голове пусто в кармане густо? Казалось ему, чего желать - одних образований три. И все равно, чтобы штаны не спадали, подрабатывает на подготовительных курсах, но так и не может прийти к консенсусу с собственным кошельком. Пожалуй, Буратино тоже больше пары не заслужил.
Преподаватель презрительно оглядел аудиторию и решил, что еще непременно поставит неуд пышной заносчивой хохлушке с третьего ряда. Как ее там? Он подвинул к себе зачетку. Марина Решетняк. Плотно засела на камчатке. Он не любил ни беспокойных хохлов, ни многоликую Хохляндию. Чего ждать от страны, где, судя по флагу, проживают китайцы нетрадиционной сексуальной ориентации?
Тем временем молчание девушки становилось утомительным. Пора ее гнать.
- Что ж, придется подучить материал, а пока – неудовлетворительно, - напутствовал он дуреху с едва скрываемым сарказмом.
Едва двоечница вышла, как дверь вновь распахнулась, и в аудиторию влетело чучело. Из одежды – что-то розово-зеленое в полоску. На ногах тяжелые сабо с тупыми носками. Дреды в растреп и пирсинг в ноздре. Очередная пустоголовка – просквозит мимо краем сознания такой человечек-мотылек, оставит позади нескончаемый шлейф беспечности, смотришь вослед и удивляешься Господу – эту то на кой? Для чьей услады?
- Билет номер восемь, - пропищало никчемное создание.
- Готовьтесь, - сказал преподаватель и подумал, что одним неудом на группу будет больше. И то пусть спасибо скажет.
Вновь прибывшая едва успела сесть, как нагло уткнулась глазами под стол. На веке сверкнул еще один кристаллик.
- Милочка!
Девица потупила глазки.
- Да, да, я к Вам обращаюсь. Соблаговолите покинуть аудиторию.
- Подумаешь, - вякнула та и неспешно ретировалась, покачивая бедрами.
Придется занести ее в черный список красными чернилами. Напросилась.
Следующая студентка, рискнувшая отвечать по билету, оказалась и того хуже – заикой. Пять минут зачитывала текст первого вопроса. Она не просто спотыкалась на каждой букве, не берущийся звук отбрасывал ее в начало даже не слова – предложения. Ее потуги можно было сравнить с усилиями альпиниста-неудачника, раз за разом срывающегося с почти покоренной вершины, и вновь пускавшегося в прерывистое, столь же безуспешное восхождение.
Заика напомнила о теперешнем тесте. Вот у кого он с превеликим удовольствием выбил бы табуретку из-под ног. Субъект – омерзительный во всех отношениях. Даже на рожу. Морда вечно жирная, маслянистая. Полное впечатление, что вытирается блинами. И ноги хронически воняют. В последние годы допивается до заикания. После жалкой поллитры двух слов связать не может. Устроил в сортире заначку, запрется там под вечер, поддаст, да и заснет. Никаким шумом не разбудить козла, хоть спасателей вызывай. Теща ведро на кухне держит для неотложной нужды. Большего унижения он не испытывает, когда утром мочится в тещины каки. Противно до чего ж!
Главное, слово не скажи! Теща за мужа горой. Он для нее – жена Цезаря. На все один сказ: «Дайте человеку спокойно подумать!»
Полемизировать бесполезно. Раз он не сдержался, спросил тещеньку: «Интересно, о чем Виктор Петрович всю ночь на толчке размышляет? Не о судьбах ли русской интеллигенции?» - так получил в ответ продолжительную тираду из слов на «х», «б» и «п», столь любимых представителями упомянутой прослойки. И чем тесть ее взял? Вся трепещет, когда тот шлепает ее по рыхлой заднице.
А так тесть – человек сумрачный, обременительный. Частенько дуркует. Исподнее сушит в духовке. Обожает смотреть в микроволновку, когда там еда крутится. Берет табуретку, садится и, не отрываясь, глядит в окошко, типа там фильм какой показывают. А то еще носки на плечи кладет, будто погоны, и в козоёбах по квартире марширует, приговаривая: «Ать, два! Ать, два!»
Козоёбами в этом семействе называют матерчатые треники-трико с пузырями на коленках. Как-то один из тестяных друганов по пьяни проговорился: «Когда служили во флоте и базировались в Севастополе, наш Витек каждое утро по набережной пробежку делал. Раз увидел привязанную козу и, понятно, не сдержался, а тут как назло – патруль. Процесс-то не прервать. Так и застукали его, пользующим козу в приспущенных трениках. Зато сразу обильно отстрелялся». Что удивительно, сослуживец излагал этимологию слова «козоёбы» с гордостью за товарища и некоторой завистью – остался, мол, в истории российского флота Витюхин след! Да и оговорка «процесс-то не прервать» выдавала знатока.
И ведь все у Виктора Петровича ненатуральное, фальшивое. Даже любимое выражение «хорошо вышло» звучит двусмысленно.
Единственно, что тесть по-настоящему любит, так это пить. Даже специальность выбрал соответствующую – строитель. Чего уж там его СМУ строит – неведомо. Не дай бог жилье. Тесть там чего-то начальник, то ли склада, то ли гаража. Работенка непыльная, вот и бухает бухалово с утра до вечера, благо, поводов побольше, чем в церковном календаре: с радости - за заказ, за расчет, за осмечивание, у прораба юбилей – 47 лет исполнилось на прошлой неделе, у шофера Рината сабантуй … С расстройства - не рассчитались вовремя субподрядчики, клиент с крючка сорвался, дождь зарядил и т.п. А в выходные старый пень оздоравливается. Думает, после недельной пьянки за сутки здоровье восстановить. Зимой ходит на лыжах в Измайлово, бегает на коньках в ЦПКО, к лету купил ролики с наколенниками и каской, (готовится, значит, к новым спортивным свершениям), раз в месяц – непременная баня, после которой он приходит красный, внушительный и самодовольный.
Мнительная тварь. Раз зашился, так полгода зубы чистил порошком. В зубной пасте, мол, спирт имеется. Кому не знать, как не ему! В юности тестюшка от безденежья помарин употреблял. Это не байка какая, сам сколько раз по пьянке хвастал, да и сотоварищи его подтверждают.
Смешно, право. Мнительный - и кто? Тот, кто чужой анализ мочи за свой сдал. Вот была буча! Погнали как-то ихнюю шарагу на плановую диспансеризацию. Всякие биохимии сразу взяли, а мочу на анализ велели назавтра принести, с 8 до 9-ти непременно, да натощак, что тестя не устраивало во всех отношениях. И не похмелиться вовремя, и на работу нежрамши, да не с утра, а там бухалово с друганами дожидаются. Тесть, не долго думая, взял, да и подсунул в лаборатории под ближайшую банку свое направление, а чужое – в сортир. Врачи на другой день обзвонились. Анализ оказался с тем еще букетом, и все вероятные болезни, как на подбор – или смертельные, или заразные. Сахара и белка столько, что хватит на промышленное производство безе. Перепуганные доктора требовали тестя немедленно разыскать и изолировать до приезда неотложки, а то кранты всему живому в радиусе трех километров. Это, как минимум. А, как максимум – пандемия и экстренная эвакуация населения. Грозили привлечь по статьям, если добровольно не сдастся. А виновнику переполоха хоть бы хны. Не просыхал, как водится, до субботы.
Еле отбрехались потом.
Да, что говорить, вся семейка такая. С прибамбахами. Взять хотя бы сестрицу тещину Верку – змеюка из змеюк. Черные кошки уступают ей дорогу. Вся пышет самодовольством и цацек столько понавесит (все величиной с булыжник), будто отоваривается в алмазном фонде. С тех пор, как она вышла замуж за крутого чинушу из Минфина и стала жрать масло с хлебом, в ее взгляде нет-нет, да и проскальзывает пренебрежение к родне.
Из-за нее чуть горло не сжег на фиг, когда водку спиртом запивал.
Случилось это на ее день рождения. Пригласила по случаю все семейство. Надо признать, Верка отличается редким хлебосольством. И это при том, что готовить не умеет категорически. Изуродует любой продукт. Все переперчит, пересолит, пересахарит. Поручи такой сделать гречневую кашу - испортит гречневую кашу. Ее стряпню оценили бы по достоинству разве что семейка Борджиа, да Екатерина Медичи. Однако полагалось выставленные блюда всячески нахваливать, иначе обида с последствиями. Чуть что не так, у нее башку сносит. Еще подсыплет чего-нибудь, дряни какой. Вот и не знаешь, то ли ее разносолами травиться, то ли мышьяк по утрам малыми дозами для профилактики принимать. Он почти не сомневался, что змеюка подписала таки договор с дьяволом. На пару с сестренкой. Лукавому можно посочувствовать. Не знает еще бедняга, кого пригреет.
На посиделках у Верки он почти ни к чему не притрагивался. Чтобы узнать вкус дерьма, не обязательно его попробовать. Но по привычке пил наравне со всеми. Закусывал в основном фундуком. Надо отдать должное, орехи были крупные, как бочонки лото. Но, что характерно: обычно, когда выпиваешь, дамы становятся приятнее. А в этом «семейном» кругу все не так. Чем больше он пил, тем сильнее озлоблялся против этих вампирш.
Так сложилось, что еще с шестого класса привык он водку запивать. Не по-мужски, конечно, но иначе беленькая никак не идет. Да и к спирту он привычен. Тут главное настроиться и правильно глотнуть, чтобы продукт проскочил, едва задев гортань. А уж после Веркиной стряпни запивать сам бог велел. А эта сука по ошибке выставила на стол спирт в бутылке из-под минералки. Стырила наверняка из больницы, где заведует.
Он и оплошал, налил себе полный стакан, да и махнул вслед за водкой большим глотком. Разумеется, сработал эффект неожиданности. Что потом было, лучше не вспоминать. С трудом лекцию на другой день читал.
А ихний сынок Шурик тогда расхохотался. Омерзительнейший субъект. До сих пор пребывает в юношеской ломке отношений. Если что и любит, так только свою тачку. Вылизывает ее с утра до вечера. Гонорист, задирист и придирчив. Прицепится к цветочному горшку. Его бы перенести в 19-й век – отличный бы вышел ниспровергатель, глядишь, и подох бы на каторге для всеобщей пользы. Хотя нет, стал бы платным провокатором.
И почему он, коренной москвич, доцент, кандидат юридических наук вынужден терпеть этих колхозников? Только ради шестилетнего Ванечки. Отличный подрастает мальчуган: умненький, смышлененький, папочку любит. Уже алфавит выучил и считает до ста. Каждый день что-нибудь новенькое отчебучит. Собирались в пятницу на дачу, Ванюшка разбаловался, он ему и говорит:
- Будешь так же плохо себя вести на даче, я позову ежика, и он тебя уколет!
– А я его выброшу! – не растерялся сынок и взобрался к нему на колени.
– Тогда я лису позову, и тебе не поздоровится!
– А я ее - за хвост и она убежит!
Пока он раздумывал над новой угрозой, Ваня ехидно поинтересовался:
– Ну что, папочка, какие у тебя дальше планы?
Да, держит его Ваня в этой семейке крепче канатов.
Заика, тем временем, в который раз старательно выводила: - Б-б-б-б-билет но-но-но- мер…
- До-до-до-до свидания! – не выдержал преподаватель и тут же устыдился.
Заика встала и, чуть пошатываясь, направилась к выходу.
- Ну, куда Вы? Зачетку забыли, - примирительно сказал вслед преподаватель.
Девушка вернулась и, всхлипывая, забрала синюю книжицу.
Преподаватель устыдился вторично и подобрел.
Экзамен продолжался своим чередом, только теперь спокойно и без завальных вопросов, а в коридоре тихо плакала заика.
Она так и не посмотрела в зачетку, где медицинским почерком было проставлено «отлично».
Нюансы перевода
Москва. Июнь. Четверг. Офис в Армянском переулке. 17-15.
«Блюм, блюм, блюм канальи, какой каналья?», - насвистывал в течение последнего часа Моисей Соломонович Блюм мотивчик из знаменитой песенки клоунов. Выходило чуть фальшиво.
В это время в коридоре нерешительно переминался молодой человек неопределенного возраста в светлом летнем костюме, и в который раз перечитывал надпись на табличке: Моисей Соломонович БЛЮМ. Консультант по семейным вопросам.
Наконец он глубоко вздохнул, сплюнул трижды через плечо и приоткрыл дверь. В глубине незначительной комнатенки он увидел пожилого еврея за письменным столом. Рядом находился стульчик.
Скворечник какой-то, подумал молодой человек. Пещерные люди имели большие просторы.
На голом столе стояла чернильница, из которой торчало гусиное перо. Еврей был сед, кучеряво бородат и чрезмерно горбонос. На голове его была кипа, на груди его поблескивало пенсне, распускающее радужные лучики. Еврей был погружен в важные мысли и постукивал пальцами по столешнице.
Почуяв постороннего, он преобразился.
Теперь его лицо излучало радушие и что-то еще, что-то неприятное и скрытое в глубинах лукавых глаз, в уголках расплывшихся улыбкой жирных губ. Уставившись на голову посетителя, еврей проворковал:
- А зохен вей, товарищи бояре. Я Ваську Шуйского не вижу среди здесь.
- Что, простите? – опешил посетитель.
- Не обращайте внимания, просто старый Моисей сегодня в игривом духе. Таки присаживайтесь. Я весь во внимании.
Посетитель вошел, плотно притворил дверь и присел на краешек стула.
- Я по делу, - сказал он.
- Замечательно, просто великолепно, - оживился Моисей Соломонович и машинально потер руки. - Говорите все, как на духу, как своему гинекологу.
- Мне вас рекомендовал Яков Израилевич, - начал посетитель. - Он говорил, что только Вы можете помочь в деликатных вопросах.
После упоминания о Якове Израилевиче, Моисей Соломонович на секунду посерьезнел, откинулся на спинку кресла и сказал:
- Таки Вы получили хороший совет. Говорите, мон шер, я весь обращаюсь в слух. Только умоляю, не кричите так громко, словно Вам делают обрезание.
- Видите ли, в чем дело, - почти прошептал посетитель, - месяц назад я был командирован в Ашхабад. Фирма, где я служу, небольшая, но с репутацией. Занимаемся нефтью, газом, и так, по мелочи… Само собой, поселили в шикарный отель: двухкомнатные апартаменты, вид на Байрам-Хан и все такое. Признаюсь, выпил вечером изрядно и снял на ночь проститутку. Там это просто, они промышляют прямо в отеле, выбирай на любой вкус. Каюсь, расслабился. Ну, вы меня понимаете?
Моисей Соломонович поощрительно кивнул и вновь расплылся в улыбке. «Эх, молодость, молодость, - будто показывал он всем своим видом. - Кто безгрешен?».
- Таки подцепили какую заразу? – спросил он.
- Кабы так! Хуже.
- Не смешите мои поношенные тапки. Хуже плохого здоровья может быть только хорошая кома.
Посетитель пропустил последнюю реплику мимо ушей и продолжил: «Представляете, девушка наотрез отказалась брать деньги! А я много предлагал».
Моисей Соломонович привстал. Теперь весь его облик изображал величайшее изумление.
- Молодой человек, я не верю в бесплатные услуги такого рода, - наконец среагировал он, - немедленно пишите мне адрес за ту гостиницу.
- В том-то и дело, девушкам запрещено брать у клиентов деньги. Зато означенная сумма вошла в официальный гостиничный счет. Представляете теперь мое положение? Я должен сдавать авансовый отчет, к нему первичные документы, в том числе за гостиницу, а там такое. Ну, вы понимаете. Да, совсем забыл сказать, супруга моя – финансовый директор. Как говорится, развод и девичья фамилия. С фирмы непременно погонят, а там оклад какой-никакой, загранка регулярно. Такого места не найти. Если, совсем начистоту, я ничего делать и не умею, только документы развожу разные, да на презентациях …
- Таки не уволили пока, - сказал Моисей Соломонович.
- Я ж счет не сдал. Сказал, что потерял. Но представляете, Лариса направила в отель запрос, чтобы копию выслали, иначе, говорит, придется из семейного бюджета покрывать. Жадная баба. И вот почти месяц, как я прихожу на работу с самого утра, чтобы перехватить курьера. Лариска удивляется, чего я спозаранку на работу заладил. Я ведь никогда подобным рвением не отличался, раньше одиннадцати и не появлялся. Подозревает меня в чем-то смутно. Пойми этих женщин. Но хуже другое. Допустим, перехвачу я курьера, так она новый запрос пошлет. Не успокоится, будьте уверены, уж я-то ее знаю.
Моисей Соломонович хмыкнул. Разве можно знать женщину? Лучше всего женщин понимала его покойная мама, но к ней обращаться неудобно.
- Мне бы ваши хлопоты, молодой человек. Дело-то не стоит выеденного яйца. Зачем Вам эта жмотница? Не трогайте больше эту судьбу. Зачем вам ходить с ней по одной Москве? Представьте, мой друг, отличная автомобильная катастрофа, элегантный черный катафалк врезается в белый Мерседес у храма аж самого Христа Спасителя. Хорошая пресса обеспечена. Отпевание всенепременно в Елоховском, безвременно усопшую разместим на Востряковском в интеллигентнейшей компании между Вайнером и Боречкой Лифшицем. Чуть дальше – Рабиновичи. Почтеннейшее семейство, между прочим. Я вам говорю! У Сарочки, правда, бывали страсти. Но об этом молчок. Старый Моисей умеет хранить секреты. На Востряковском замечательно – это я вам говорю! Чистота, тишь, ясени кругом дремлют, ветерок листвою шебаршит. Кругом все свои. Впрочем, если у вас припасено местечко на Ваганьковском, то имейте в виду - там лежат шумные поцы. И не говорите потом, что старый Моисей вас не предупреждал.
Поминки справим на пятьдесят персон в «Славянском базаре». Скрипка Мендельсона сыграет. Пальчики оближешь! Скрипач вам ничего не будет стоить, слово старого Моисея! И все чинно, благородно. Почти задарма. Учитывая, что вы от самого Соломона Израилевича, и крупный покупатель, обещаю превосходную скидку. Да и на комиссионных старому Моисею не разоритесь. Много ли мне надо за этот шахер-махер? Пустяки, на кефирчик с простоквашей, да деткам леденцы.
Посетитель несколько недоуменно посмотрел на хозяина кабинета. Не шутит ли старый еврей? На всякий случай ответил серьезно:
- Жалко Лариску все-ж. Какая-никакая, а жена венчанная. Да и за детьми кто присмотрит?
- Я Вас умоляю!
- Нет, этот вариант не подходит.
Моисей Соломонович снял ермолку и почесал лысину.
- Зря отказываетесь, молодой человек. Впрочем, упаси меня настаивать. Есть более радикальное решение – будем взрывать отель со всей документацией. Сделаем культурненько. Я достану вам замечательный динамит. Обойдется в сущие пустяки. Есть у меня запасец еще с советский времен, теперь так не делают. Фейерверк обещаю на загляденье. И хлопоты беру на себя.
- Не смейтесь. Мне плакать хочется.
- Чтоб я так жил, как я вас всех хочу. Молодежь, молодежь! Куда подевалась ваша фантазия? Нету в вас былого романтизму, вы перестали лазить в окна к любимым женщинам! В годы моей юности я бы не сомневался. Представьте-таки первые полосы мировых таблоидов: «Гостиница в Ашхабаде улетела в тартарары». Или – «На «Волосах Вероники» прибавилось пять звезд». Террористы всяческих стран недоумевают. Директору ЦРУ стыдно на доклад к президенту. Это ж, молодой человек, запомнится на всю жизнь. Это – поступок! Внуки будут завидовать.
- Это не годится, - твердо сказал посетитель.
- Так что Вы морочаете мне голову со своим Яковом Израилевичем? Таки, когда перехватите своего курьера, ступайте к вашему переводчику, дайте ему денег и пусть он переведет с туркменского эту услугу как-нибудь безобидно: аренда компьютера там, или подключение к кабельной сети. И больше не смешите мои поношенные тапки. Якову Израилевичу привет с кисточкой.
Посетитель расцвел:
- Вы мой спаситель.
Потом добавил:
- А я – дурак. Так просто все.
Затем он как бы исподтишка положил на стол конвертик и удалился. Моисей Соломонович чуть взвесил конверт на ладони и, не вскрывая его, бросил в ящик стола.
Деньги разлетаются, как стайки воробьев, подумал он. Марик должен хорошо питаться. Ему там в Лондоне нелегко. Непогоды. Лучше бы учился в Вене. И Софочке нужно на булавки. Который год без жениха.
Надо будет прислать Якову Израилевичу открытку на день рождения, решил Моисей Соломонович, и засобирался домой. Сегодня он расскажет Розочке забавную историйку за этого шлимазла. Вот уж кто действительно будет плакать и рыдать.
Уж полночь близится …
Москва. Июнь. Пятница. 23-45. На кухне.
«Уж полночь близится, а Германа все нет», - произнесла вслух Нина Ивановна и в который раз поставила разогревать жаркое.
А Герман тем временем сидел во дворе на детской площадке и кушал вторую бутылку армянского. Грузинский коньяк он не признавал, хотя и был мингрелом из Сухуми. Ципурии обосновались в Абхазии с незапамятных времен. Все рухнуло в одночасье. Кто разграбил их дом? То ли грузины, взявшие штурмом Сухуми, то ли абхазы, отвоевавшие город? Уже не важно. Ведь нет больше сада, и не напьешься ключевой колодезной водицей у бабушки Дарико. От замурованных в землю кувшинов с виноградным вином остались лишь мелкие черепки, а тетка Сабина не торгует больше мандаринами на сухумском базаре, и распроданы давно семейные реликвии во враждебной Турции. Бежали налегке, тропами через перевалы. Не убили, и за то спасибо.
Москва приняла, как родного. Она каждому рада. Странный гуттаперчевый город, странные суетливые жители.
И все же это его город. Герман любил сохранившееся местами дворянские особняки, за которыми угадывалась былая роскошь, нарядные расписные церкви, царь-пушку и царь-колокол, веселый, переполненный романтизмом, каток на чистых прудах, тени серебряного бора… Да что говорить, за молодость свою любил он Москву, за студенческое прошлое, за общагу на Бориса Галушкина, за пивную у Крестовского моста, за первую черноволосую любовь и ночи под гитару на Москва-реке.
Еще за былую дружбу любил он этот город. Все-таки когда-то она была – мальчишеская дружба. Наверное, была.
На минувшей неделе Герман встретился с двумя друзьями из канувших лет. Но, увы. Попытки поймать свой шанс оказались тщетны.
Особенно разочаровала вчерашняя встреча. Да, он понимал, что многое переменилось с конца восьмидесятых, что большие деньги разделили старинных испытанных товарищей крепче пограничных столбов, что бесшабашный заводила Эмка Луначарский уже давно Эммануил Григорьевич, владелец заводов, газет, пароходов … Но все же, в глубине души теплилась надежда, что поможет воротила Эмка, не оставит в беде. Ну что ему стоит? Смешно, ей богу. Каких-то двести тысяч евро с возвратом через полгода - разве сумма для мультимиллионера? А Герману в самый раз, выкупил бы он акции курского ремонтного заводика и приподнялся. Вообще-то ему хватило бы и ста пятидесяти тысяч, но, как говорят на востоке, хочешь получить козу – проси верблюда.
Восточных мудреностей Герман понабрался у Нинкиного сынка Васи, тот вставляет их к месту и не к месту. Желчный тип. Вроде молодой, еще нет сорока, но весь какой-то потраченный. Плутает по жизни. А когда пьет, лучше ему не мешать.
Нет, конечно, Эмка старался держаться просто: вышел навстречу, заулыбался, первым протянул руку, усадил на диван, сам присел рядом, запанибрата, оставив огромное кресло, обитое светло-коричневой кожей, попросил секретаршу принести «Remy Martin» и бутерброды. Но Герману, едва только он переступил порог, стало почему-то неуютно. В кабинете однокашника можно было бы устраивать велосипедные соревнования среди юниоров. Все внутри выглядело не просто дорогим, а вызывающе дорогим, умопомрачительно дорогим. Казалось, целью дизайнеров помещения было унизить посетителей, заставить почувствовать себя букашкой на фоне нарочито шикарной меблировки, группировавшейся вокруг овального полированного стола из палисандра, в котором отражалась хрустальная люстра в позолоте, да что в позолоте - в золоте. Массивная чернильница-ретро, украшенная изумрудом величиной с грецкий орех, развешанные этюды кисти Коровина и Айвазовского с оригинальными росчерками (кто бы сомневался!), фарфоровые безделушки повсюду… У Германа зарябило в глазах, и он с трудом напустил на себя вид привычности и ироничного безразличия.
Но вряд ли напускное обмануло Эммануила Григорьевича, тот наверняка приметил секундное замешательство гостя. Герман тоже уловил искорку презрительного превосходства в глазах миллионера, но сделал вид, что не заметил.
Высоко поднялся Эмка, не дотянуться. Хотя все к этому шло, вряд ли в начале восьмидесятых в Москве можно было отыскать большего пройдоху. Дерзкий и умный, Луначарский никогда не дул на воду. Чего только не вытворяли они в студенческие годы, в какие авантюры не влезали. От торговли украденным с овощной базы хреном на запятках Преображенского рынка ненадолго перешли к фарцовке, пока не наткнулись на золотую жилу в штабе комсомольских студенческих отрядов. Вот где обосновался самый важный распределитель. В самом деле – большая разница убирать картофель где-нибудь в раскисшей глубинке Орловской губернии и строить, скажем, оленью ферму в заполярном круге с тройной оплатой, да северными коэффициентами.
Командирами строительных студенческих отрядов особо ценились сибирские лесосеки и иные отдаленности с шагающими экскаваторами. Хлебные места для незолотой молодежи и организовывал Эммануил Луначарский со товарищи за 20% от суммы договора исключительно на основе предоплаты.
Работа с директорами леспромхозов велась ювелирная и начиналась на подлете к столице. Сидит себе чуть пьяный председатель какого-нибудь леспромхоза им. Ленина, Кирова или Бонч-Бруевича в кресле, прислушивается напряженно к звукам двигателя, весь из себя этакий увалень, деревенщина, неуютно ощущающая себя в костюме за 90 ре. Непременно при коротком галстуке с широченной удавкой-узлом и со шляпой в багаже. Но сколь глубоко не прячь провинциальность под маской бодрячка, та лезет из всех щелей плющами-сорняками. Провинциальность скользит вдоль улыбки не к месту, вырывается на обозрение нарочито громким смешком, пробегает с импульсивными поворотами толстой шеи в складках, струится мелкими виноградинками пота по лбу, мечется вслед за мешающими руками в поисках окончательного места. И вдруг, словно внезапная голая баба в первый раз, словно инфаркт, словно Левитан воскрес, по салону разносится торжественный голос пилота: - такой-то имярек, Вас встречают у трапа самолета.
Провинциал из «Бонч-Бруевича» недоуменно оглядывается, не померещилось ли? Не пора ли завязывать? Но пилот, уже выруливая по взлетно-посадочной полосе на стоянку, объявление дублирует.
Выходит директор на трап, обозревает в замешательстве летное поле и видит картину маслом: едет по жухлой весенней траве черная «Чайка», тормозит у трапа, распахивается передняя дверь и появляется одетый с иголочки Эммануил. Импозантный незнакомец шаркает лакированной туфлей и плывет навстречу растерявшемуся пассажиру с распростертыми руками, вооружившись обаятельной улыбкой. «Милости просим, милости просим! Комсомол рад приветствовать Вас в столице нашей родины! Как полет? Заждались мы Вас!» - Эмка обволакивал директора словами-липучками, как паук простофилю жука, попавшего в расставленные неводы, и увлекал его к авто, бережно поддерживая под локоток.
Директор не успевал осмыслить происшедшее, как уже мчался с ветерком в Китай-город. Непременно на переднем сидении. В номере-люксе гостиницы «Россия» с видом на собор Василия Блаженного заказчика ждал накрытый стол с разнообразными деликатесами и обязательными экзотическими фруктами. Холодильник хранил несколько сортов водки и пива. Непременно пили на брудершафт. Под настроение полагалась шампанское и пара комсомолочек из непутевых.
После такого уважения директор шел в штаб ВССО уже с готовым заказом на студенческий строительный отряд, указанный лучшим другом Эммануилом.
В деле участвовали трое. Герман отвечал за люкс и стол. Колька Митрохин за девочек и «Чайку», благо его брат работал механиком в правительственном гараже. С летунами договаривался задорого сам организатор. Он же и распределял доход за вычетом накладных. Делил поровну, без обид.
Да, было времечко …
Вчера Эммануил Григорьевич даже слушать не стал. Так и сказал, извини, мол, Гера, у меня времени от силы десять минут, никаких дел с тобой обсуждать не будем, не мой уровень. Ну, как там наши? Видел кого в последнее время?
Впрочем, и Колька Митрохин недалеко ушел, даром, что пристроился на влиятельное местечко в президентской администрации. Принимал, правда, в поместье на «Рублевке». Там два открытых бассейна с цветными фонтанами, каскад водопадов на альпийской горке, выложенной из печорского гранита (Митроха не преминул похвастать), японский сад камней … Добила Германа конюшня, обитая термодоской. Он кормил с руки лошадей и жеребенка.
Разговора про заем не получилось. Герман Митрохину за деньги, а тот в ответ про депутатов, да коалиции, да историйки из быта президента и челяди. Деньги, говорит, ему в принципе давно не интересны.
А ведь врал, шельма. Деньги давно вышли из-под контроля и всем распоряжаются.
Эх, други, други! Лучше бы просто показали средний палец.
Ближе к вечеру, сидя за рюмкой в летнем кафе на старом Арбате, Герман бесповоротно понял, что свое время он бездарно проворонил. ТАК ему не подняться.
Уже тогда немного кружило голову. Он машинально подметил, что что-то не правильно на Арбате: как-то безлюдно, как-то безветренно. Уныло как-то, тускло. Вдруг на миг установилась резкая жуткая тишина. Воздух враждебно сгустился и спеленал редких прохожих. И в этой тишине отчетливо гудело Садовое кольцо. Туда сюда пролетали машина за машиной. С пугающей неживой равномерностью пролетали. Как пила. Вжик-вжик. Вжик-вжик. Герман, повинуясь какому-то интуитивному приказу, посмотрел вверх и увидел на посеревшем небе полную белую луну, нестерпимо неуместную луну.
В бытие вернул отрывок диалога за соседним столиком. Разговаривали дама в розовой шляпке и мужчина среднего возраста с небольшой бородкой цвета серебристой норки.
- Помнишь «Соло для часов с боем»?, - спросило меццо-сопрано.
- А как же, великолепная пьеса Арбузова, - ответил баритон.
- А вот и нет – это пьеса Освальда Заградника.
- Какая разница! Там Абдулов Сева играл, Андросова, Прутков.
- Не Прутков, а Прудкин. Марк. Прутков совсем из другой оперы – это который Козьма.
- Какая разница! Все одно – покойники. А Арбузов написал «Дети старого Арбата».
- Не дети, а сказки!
- Не все ли равно? Вечно ты придираешься.
«В этом диалоге – вся интеллигенция», - подумалось тогда грустно.
Зачем-то он еще пригляделся тогда к женщине. Наверное, потому, что та была чем-то неуловимым похожа на Лену. То ли тембром голоса, то ли гордо посаженной головой, то ли легким ароматом «Диориссимо». Лена обожала эти духи. Как, впрочем, и Нина.
Герман дарил курской жене и московской сожительнице одинаковые духи. Береженого бог бережет. Прознают еще друг про друга – наступит конец безмятежности в личной жизни. Ленка, пожалуй, кастрирует. Да и Нинон расстроится сильно. Не дай бог, еще превратится в агрессивную одинокую бабу со съехавшей крышей. Навидался он таких.
А может, и смирятся обе … Кто их баб разберет. Все женщины ведут в туманы.
Герман залихватски взболтнул бутылку и приложился в последний раз.
Пора домой, наконец решил он и по-гусарски бросил пустую тару через плечо. Нинон, поди, заждалась.
Без одной минуты двенадцать Герман, пошатываясь, подошел к подъезду. Вновь закружилась голова. Обычное дело, ведь он давно вступил в тот возраст, когда перед сверстниками немного стыдно хорошего здоровья. Да и выпил лишнего. Ничего, сейчас оклемается.
Герман сделал глубокий глоток воздуха. Потом еще один, предпоследний …
Едва большая и маленькая стрелки часов в квартире Нины Ивановны сомкнулись, у Германа остановилось сердце. Сквозь всполохи угасающего сознания он увидел белую полную луну, навсегда вытесняющую бесперспективное московское небо.
Дорожное происшествие
Москва. Июнь. Суббота. 11 часов. Левый поворот с Бибиревской улицы на Алтуфьевское шоссе.
На ВДНХ семейство Воронковых собиралось с мая.
Как-то все не складывалось. То приболеет младшенькая Аннушка, то отец семейства Александр Воронков (для близких просто Шурик) завозится с машиной, то у тетушки Вари день рождения. Там Васька спирт с минералкой перепутал – вот умора была! Стоило потратить выходной, чтобы полюбоваться на сморщенную физиономию этого высокомерного типа. Шурик активно недолюбливал деверя. Кандидат наук, а молоток от киянки не отличит. И понтярщик тот еще – года два назад положил дома на журнальный столик «Капитал» Карла Маркса с закладкой, будто изучает, а та все еще на сто первой странице - Шурик незаметно проверяет.
И племянника портит. Паренек с пяти лет читает всякую дрянь. Так и вырастет безрукий.
Несколько раз переменчивая московская погода поставила подножку. Вроде в пятницу светило солнышко, чистое голубое небо портил разве твороженный след самолета, но наступала суббота, и все менялось. Вдруг над городом мрачными старинными замками нависли грозовые облака. Пока еще немного моросит и ветер проявляется редкими порывами, но уже где-то в ближнем Подмосковье разгневанный Перун беспорядочно мечет молнии. Какой тут к ядреной кочерыжке ВДНХ! В такую погоду только пить.
Наконец свершилось. Накануне Шурик машину выдраил, выровнял до идеального давление в колесах, побаловал 98-ым. Для своей красавицы ничего не жалко. Он ездит на ней лет пять, и все как новая. Вот, что значит уход. И цвет на загляденье - немаркий мокрый асфальт. Движок поет - не звук, а радость души: ровный, уверенный, без перебоев. А как кожа в салоне до сих пор пахнет! Лучше ванили пахнет. Сам салон просторный. На заднем сиденье трое спокойненько усаживаются. Это тебе не 92-й автобус, куда можно попасть разве что, обмазавшись салом.
Вообще летом, да еще в субботу, куда приятнее ехать, чем, скажем даже по весне. Не говоря уже о зиме с ее внезапными снегопадами, гололедом и полной беспомощностью коммунальщиков. На зиму Шурик ставит машину в ракушку – он не дурак. Зато с апреля Шурик король, хотя и приходится держать ухо востро. Даже ночью, когда он калымит. Это только чайнику кажется, что ночами улицы города безопасны. Обманчивы вроде бы пустынные дороги. Где-то сразу после двенадцати устраивает свистопляску молодежь ночных клубов, гоняющая без спидометра и страха. Выдыхаются твари обдолбанные лишь к 4-м – 5-ти утра, видать действие герыча заканчивается. Но радоваться рано. На рассвете в столицу пробираются приезжие. Так им кажется безопаснее. Город знают плохо, в развязках не ориентируются, в знаки дорожные не врубаются. Не перестроится такой вовремя, так пересекает по диагонали несколько полос, чтобы вписаться в нужный поворот. От нервов, как правило, забывает включить поворотник. Тут его и бац! Прощайте квашеная капуста, грибки и соленые огурчики в багажнике. Не задался первый день в Москве.
Но это еще не все. С середины апреля просыпаются подснежники. Глядишь, стоял всю зиму сугроб во дворе, чуть ли дети с него на санках не скатывались. Тут солнышко выглянуло, снежок подтопило, и проступили контуры транспортного средства с двигателем внутреннего сгорания. Как правило – пятая модель «Жигулей» или изъеденный коррозией москвичонок. Это повылезали из берлог машины для дачного сезона шестисоточников, машины ветеранов наполеоновских войн. Пенсионеры в одиночку ехать не решаются – возраст не тот, техника не иностранной сборки. Группируются обычно по двое, по трое. Трогаются спозаранку, едут на дачу медленно и параллельно, привычной пехотной цепью, на клаксоны сзади не реагируют или из вредности, или просто по глухоте. Обгонять их опасно. Старики в зеркала заднего вида не смотрят – астигматизм хронический, и бывают непредсказуемы, способны на неожиданные суворовские маневры. Нет уж, лучше в пробке на МКАДе, думается порой.
С утра все пребывали в приподнятом настроении. Младшая Аня бредила каруселями, старшей восьмилетней Иришке была твердо обещана прогулка на лошади, а сам Воронков нацелился: во-первых, на осмотр павильона «Электроника» (надо же быть в курсе новшеств, авось, что-нибудь можно будет приспособить в автомобиле, какой-нибудь инжектор новый или тумблер), и, во-вторых - на шашлык в одной из многочисленных кафешек.
Все оделись нарядно. Девочкам завязали пышные пурпурные бантики. Супруга достала заветные бриллиантовые сережки - бабкино наследство. Сам глава семьи облачился в почти новый светлый костюм и желто-коричневые мокасины из Лондона.
Девочки быстро прошмыгнули на заднее сидение, Нора втиснулась с трудом. Еще бы, наела больше ста кг. Когда Нора втягивала в салон свои нижние округлости, открылась захватывающая панорама сзади. Даже не верится, что когда-то эта женя была попкой, не тронутой безнравственностью. Помниться, долго он Норку уговаривал, с полгода после свадьбы или даже год. Шурик нехотя отвел глаза и подумал: «Отличая трансмиссия, хоть домой возвращайся», - но все же тихонько прикрыл дверь. Замок едва щелкнул, как Шурик улыбнулся. Это тебе не «Волга», здесь силы прилагать не надо. Норка заелозила, машина немного осела, но тут же выровнялась. Вот что значат немецкие амортизаторы!
Машина радостно заурчала с первым поворотом ключа, быстро проскочила Бибиревскую улицу, но немного замешкалась у пешеходного перехода на Алтуфьевке. Перед зеброй Шурик чуть сбавил скорость. Зеленый человечек уже мигал, но стрелка еще не зажглась. Шурик оценил обстановку и смело вдавил педаль газа. Тут боковым зрением он увидел ее – припустившеюся через дорогу старушенцию. Именно про таких говорят – старая карга. Не бабка, а живые мощи. Нос скрючен, спина колесом, волосы редкие, нечесаные, немытые. Лицо желто-грязное, изрытое всем, чем можно - морщинами, оспинками, фурункульными впадинами. Не лицо, а карта плоскогорий дикого запада. И одежда соответствующая: выцветшее ситцевое платье, шерстяные чулки с проплешинами, черные стоптанные туфли и сучковатая палка с полукруглым набалдашником. Вполне сказочная внешность, только помела не хватает.
И куда ее понесло через восемь полос?
Шурик резко затормозил. Девочки завизжали, перекрывая скрип колес. Нора ойкнула. Машина заглохла. Впервые за пять лет заглохла.
Шурик выскочил из машины и с матом обрушился на старуху, которая невозмутимо продолжала движение. Даже толкнул ее Шурик сгоряча.
Сцену наблюдал притормозивший водитель «Ауди». Чего мужик распрыгался, удивился он. Зря. Уступать надо пешеходам на пешеходном переходе. Вот он сам как-то не пропустил, так пришлось инспектору два билета в большой театр (так нынче милиционеры именуют сторублевки с квадригой на большом.) презентовать.
Шурик вернулся в салон и с опаской завел авто. Машина ровно заурчала. Шурик немного успокоился. Уф, кажись пронесло.
К Шурику вернулось хорошее настроение.
Песня все, песня все, песня кончилася!
Бабке дал, бабке дал - она скорчилася! – пропел он.
Дочки звонко расхохотались. Норка хмыкнула. Машина подфыркнула одобрительно.
Водитель из «Ауди» увидел, как исказилось лицо бабушки. Оно стало неприятным вдвойне. Бабка погрозила вслед уезжающей машине своего обидчика клюкой и прошептала проклятия.
Водитель из «Ауди» мысленно перекрестился. В церкви давно не был, вспомнил он. Надо бы заехать…
Через пять минут, повинуясь какому-то наитию, водитель «Ауди» свернул вслед за семейством Воронковых на Ботанический проезд. Сам от себя не ожидал, но не ошибся. Буквально через сто метров он увидел, как неожиданно из почти незаметного съезда, обзор к которому к тому же перекрыл грязный, припаркованный грузовик, выехала скорая помощь и попала в бок машине с нервным водителем. Скрежет и звон разбитого стекла на миг заглушил остальные уличные шумы. Подбитая легковушка скособочилась. В общем, как говорят в таких случаях, машина восстановлению не подлежит, а пассажиры отделались легким испугом. «Скорая» визуально не пострадала.
Завтра же поеду к Матроне, окончательно решил водитель «Ауди» и медленно покинул место дорожного происшествия.
Стрит и пара дам
Москва. Июнь. Воскресенье. 16-00. Подколокольный переулок. Центральный клуб интеллектуального спорта.
Георгий Смирнов шел к своему триумфу долгих пять лет. Он начинал с покерных интернет турниров, прошел все лиги, пока не почувствовал себя готовым к очникам. И вот, наконец, добрался до финального стола, и ни в каком-нибудь дешевом фриролле, а на кубке Москвы с призовым фондом 300 тысяч долларов. Правда Светка подпортила праздник, разобиделась – у нее сегодня день рождения. Думала, он созрел до предложения. Встала у двери, руки растопырила. Выбирай, говорит, или я, или карты твои поганые. Совсем не понимает его. Проводила взглядом, заполненным напряженной тоской. Он не обернулся.
В клуб Георгий приехал загодя. Уж больно не терпелось, да и надо было как-то снять возбуждение, пообтереться, пообвыкнуться, людей посмотреть, принять сто граммулек для куража.
Едва поднявшись по широкой нарядной лестнице с деревянными перилами на второй этаж, Георгий понял, что идея прийти пораньше пришла не только ему. В центральном зале клуба было не протолкнуться. Заявились и игроки, и любопытствующие, и группы поддержки. Народ бесцельно тусил. Под светом массивной хрустальной люстры месье азарт затеял легкий флирт с мадмуазель фантазией, мистер кошелек предлагал коктейль леди фортуне, а фрау математика что-то шептала на ухо герру расчету.
Георгий заприметил игрока с ником «Бурят». Они сталкивались на зональных отборах. Редкий случай, когда ник отражает сущность. Круглолицый узкоглазый парень был чистокровным бурятом. Как говорится - от сохи. Большой ребенок. Как-то раз Георгий переехал каре из двоек его королевский фулхауз, так Бурят чуть не заплакал. Косые глаза еще больше сузились от огорчения, растянулись под густыми нестрижеными бровями и превратились в настоящие щели. Подбородок предательски задрожал. Это бросилась в глаза всем, ведь за мимикой Бурят следил, как заправский картежник. Она не выдавала противнику настроения игрока. Напротив, вводила в заблуждение новичков. Частенько за радостным блеском глаз, удовлетворенным причмокиванием жирных губ и широкой улыбкой скрывалась никудышная карта на руках, и наоборот, мрачная тень на круглом челе еще не свидетельствовала о плохой комбинации. Кстати, с того памятного тура Бурят надевает очки. Понял, значит, что дал слабину.
Ближе к массивной двери с бронзовыми ручками, за створами которой укрылся покерный зал, Георгий заприметил Туркана, в миру Михаила Заславского. Под маской добродушного увальня в демократических джинах и пуловере скрывался искушенный игрок. Туркан, как обычно, косил под придурка – усыплял, так сказать бдительность, будто собравшиеся не понимали, что случайно за финальный стол не попадешь. Туркан полуобнимал двух девиц, что-то нашептывал им и при этом ухмылялся всей своей слащаво-приторной физиономией, но глаза его жили отдельно. Взгляд оценивал конкурентов, цеплялся за нюансы: кто как держится, кто во что одет, кто как стоит. Все подмечал Туркан – и нерешительное топтание, и нервно сжатые пальцы, и слишком громкие смешки и даже вздохи украдкой. Сильный игрок Туркан.
Из его девиц Георгий шапочно знал одну – блондинку с ником Вертихвостка. Вздернутый носик, распахнутые глаза, пухлые губки. Вертихвостка – из начинающих. Вся прозрачная. Играет консервативно, рейз делает только на сильной руке и скромный. Как сказал бы о такой тактике его сосед Вася: «Сто кошек не родят одного льва». Ре-рейз или, упаси господи, олл-инн пугают Вертихвостку, как мышь юную гимназистку. Она тут же сбрасывает карту и уходит в ступор. В покерной терминологии пока не разобралась. Раз Георгий наблюдал, как по-новому, с немым восхищением, она посмотрела на пожилого игрока, когда услышала, что тот недавно сделал четыре ребайя за час.
Как обычно, самая шумная мужская компания окружила эффектную Кэт – по паспорту Екатерину Сидихину. Высокая экстравагантная шатенка в мини до невозможности, и умна к тому же – в этом Кэт похожа на его старшую дочку. Та такая же красавица, умня, читает английскую классику в подлиннике. Самостоятельная уже – сама зарабатывает. На свои купила квартиру, и не где-нибудь, а на самой что ни на есть Маросейке. Ближе к Центру только Кремль. Георгий вложил в нее душу. Хотя, пожалуй, Кэт более раскована, без лишних комплексов. Притягивает мужиков. А грудь какова! Как-то Георгий пересекся с ней в одном загородном ресторанчике, так один из гуляк за соседним столиком неприлично уставился на эти сопки Манчжурии и нарочито громко потребовал у халдея: «Человек! Заменить скатерть и женщин!».
Кэт оказалась единственной представительницей слабого пола, прошедшей сито отборочных игр. Георгий помахал ей рукой. В ответ был немедленно вознагражден очаровательной улыбкой.
Пробравшись к бару, Георгий увидел Петра Васильевича Калюжного. Это, пожалуй, самый сильный конкурент. Из профи: играл в Монте-Карло и в Лас-Вегасе. Такие покером живут.
Рядом с Петром Васильевичем за барной стойкой восседала чахлая бабуля (что может быть нелепее?). Кто она Калюжному – широкой покерной общественности неизвестно, но тот зачем-то таскал старушку с собой на все турниры. Ходили слухи, что это знаменитая ворожея из Румынии.
Внешне старуха напоминала старую виевскую ведьму. Она пила из высокого прозрачного бокала то ли вишневый сок, то ли кровь. Последнее, скорее всего. Глотала жадно, как последний раз. Будет удивительно, если такая умрет от обычной болезни, а не от осинового кола или серебряной пули.
Георгий сел подальше от сладкой парочки и незаметно потрогал крестик под рубашкой. Но все равно под ложечкой заныло.
Предчувствие его не обмануло. Через два часа, когда из террариума единомышленников, дружно выбросившего прифлоп в пас, остались господин Калюжный да Георгий на последней руке, заколировавшие втемную, у него вдруг застучало в висках. И правая лопатка отозвалась резкой болью. Георгий приподнял краешки карт и обнаружил их - пару разноцветных дам. У него оказалась третья по силе комбинация на прифлопе, что Георгия ничуть не обрадовало. Какой-то злой рок преследовал его с парой дам.
Первый раз девочки черной масти пришли три года назад на турнире в Питере. Их перебил стрит. До сих пор помнит торжествующую физиономию того армяшки. На другой день тетушку Басю и тетушку Васю задела машина на Тверской, и они все лето провалялись с переломами. Вообще-то ему с машинами хронически не везет. Вот и вчера поцеловался с каким-то жлобом. Спорить нечего - его вина, зазевался на выезде. Так автовладелец его чуть не убил, выскочил из машины с кулаками, за ним его корова с заднего сиденья. Повреждения увидела - аж затряслась вся, зашлепала грудями. Спасибо прохожим - угомонили. А чего расстраиваться? Из-за треснувшего лобового стекла? Из-за вмятины на двери? Из-за царапины на правом крыле? Ну, может, еще чуть рама поехала…
Год назад при игре на кэш здесь же, в Подколокольном, пришли червовая и бубновая девки. И вновь оказались биты стритом. Просадил он тогда двухмесячную зарплату водителя «Скорой». На другой день жена выследила его с любовницей все на той же злополучной Тверской. Бабье нашли общий язык. В итоге обе сошлись, что он лживый, двуличный негодяй. Это был его конец, его Хиросима и Нагасаки. Жена забрала младшую дочурку, квартиру и дачу. Как говорится, не попал он во флоп.
И вот опять! Георгий посмотрел на соперника. Конечно Калюжный – не Вертихвостка, не Бурят и даже не Туркан, однако был и в его игре недостаток. Георгий подсмотрел его на турнире в Ярославле. Сильную карту Калюжный всегда брал в правую руку. Слабую он либо машинально перекладывал в левую ладонь, либо оставлял на столе рубашкой вверх. Сейчас его прифлоп лежал на столе. Значит, с большой вероятностью на рейз Калюжный выбросит белый флаг.
Пауза становилась неприличной. Наконец, Георгий вздохнул, вновь вспомнил про старшую и младшую, про Светку с растопыренными руками, про любимых тетушек (вот уж кому не за что страдать!) и сбросил дам в пас.
Жизнь продолжается
Москва. Июнь. Понедельник. 10 утра. За столиком на веранде открытого кафе сидит девушка. На столике стоит ваза с фруктами и бокал с какой-то ванильно-клубничной вкусностью. Девушка изредка потягивает его содержимое из тонкой красной трубочки с загибом на конце. Она одна в этот час в этом кафе…