Тётка Нюрка

               
      - Смотри, будешь как твоя тётка Нюрка!
 Это предостережение я часто слышала в юности от мамы. Тётка Нюрка  (так называли её в нашей семье) была старшей сестрой отца, никогда не была замужем,  и её можно было бы назвать старой девой, если бы не сынок Ванька, которого она привезла с войны.

 Я помню её уже взрослой  женщиной. Она была высокая и худая, с пышными вьющимися волосами, но всегда молчаливая и скучная.   И мне трудно было представить, что она  могла в ком-то разжечь любовный огонь. Но  когда  я приезжала в Белоруссию, то любила останавливаться именно у неё. Хотя она  жила в коммунальной квартире, но в центре, рядом с вокзалом. А главное, абсолютно не докучала  назойливым гостеприимством, которым славились наши белорусские  родственники. Сидеть с ними до бесконечности за столом, есть, пить, а в итоге затянуть «Во субботу Янка ехау ля раки» мне было совсем не интересно.

Мне было интересно бродить по маленькому аккуратному городку, заходить в магазины,  слушать забавную белорусскую речь, знакомиться с местными хлопцами. Однажды, познакомившись  с одним симпатичным пареньком, я пошла с ним  на танцы в парк, не предупредив тётю Нюру. И  когда поздно вечером пришла к ней,  она даже мне ничего не выговорила. Молча поставила ужин и постелила постель. Казалось, ей всё безразлично.
 
Но позже от отца я узнала, что наша Нюрка в молодости  была  романтичной и дерзкой  девушкой.  Ещё до войны в 18 лет она убежала из дома с каким-то хлопцем, а он оказался  бандитом,  «кулацким недобитком» (так говорил отец). Потом она уже убегала  от него. Он стрелял ей в спину из обреза, ранил и  бабушка  долго лечила её. Я сама видела у неё на спине шрам. Потом она  стала одной из первых в селе девушек-трактористок и добилась каких-то больших трудовых успехов. Да таких, что её направили в Москву  и сам Калинин вручил ей какую-то награду. Но ей было скучно в селе, и она подалась в город, став там вагоновожатой. Водить трамвай по городским улицам было намного интереснее, чем бороздить поля на колхозном тракторе. Ей дали паспорт и поселили в общежитие, и она стала первой городской девушкой в нашей семье. Отец рассказывал, как он ходил пешком в город, чтобы там покататься (бесплатно!) на нюркином трамвае. 
 
Потом грянула война,  и Нюрка успела уйти в армию. А вся семья осталась в немецкой оккупации. На фронте Нюрка  работала в  госпитале, но  никогда не рассказывала о своих боевых подвигах. Зато  явилась домой с крошечным Ванечкой, который родился весной 1945 года. Кто был его отец, тоже никто не знал. Она сказала, что он погиб. Оставив Ваньку бабушке, она опять подалась в город. Устроилась работать на фабрику, сняла комнату в частном доме и начала "водить к себе мужиков».  Было ей 27 лет.  Свободных парней её возраста почти не было (она была  1919 года рождения), они все погибли на войне.     Воспитанием Ваньки не занималась. Он жил то у бабушки в деревне, то в интернате в городе. Рос балбесом и двоечником, и вся родня её дружно осуждала. А ей было хоть бы хны! Она молча выслушивала все упрёки и опять продолжала ходить на танцы, ездить в Дома отдыха и «водить мужиков».

Так продолжалось почти двадцать лет. Ей, как участнице войны, дали комнату  в коммунальной квартире. Вырос и  женился на некрасивой, но хорошей девушке её сын и ушёл к ней жить. А она всё жила одна,  и напоминала  нам о себе разноцветными открытками, которые присылала  к каждому советскому празднику. В них размашистым подчерком  с грамматическими ошибками были написаны какие-то стихи с неизменной подписью «Ваша Анна». Стихов мы не читали, но Нюрку вспоминали.

Потом она вышла на пенсию и тут с ней случилась беда – у неё обнаружили рак прямой кишки. Сделали операцию и вывели кишку в живот. Операция была очень тяжелая, перспектива плохая. Но она выжила. На повторную операцию по возвращении кишки на законное место  она отказалась и стала инвалидом с  калоприёмником на боку. 

Когда я приехала в очередной раз на родину, то увидела, как она высохла и постарела.   Было немного брезгливо от её увечья, но она была чистоплотная и никогда не лезла с объятиями, поэтому я опять поселилась у неё. 
 
Устав от ходьбы по магазинам в поисках дефицитных в России товаров, и придя к ней под вечер, я предложила выпить вместе вина, она неожиданно согласилась, хотя вообще практически не пила. Мы с ней молча выпили за здоровье, чем-то закусили и легли спать. Наши кровати стояли рядом. Я уже почти задремала, когда услышала:

              - Ти спишь ты, Ольга?
              - Да нет пока! – вежливо откликнулась я.
              - А хочешь я тебе стихи прочту?
              - Чьи? – с удивлением спросила я.
              - Мои. – Ответила она.
              - Давай!

И она мне начала читать стихи.  Про войну, про госпиталь, про любовь.
-  А на эти  слова у нас в госпитале один хлопец песню сочинил, и мы с ним её пели на концерте!
И она тихо запела дрожащим голосом: «Госпиталь военны, беленые стены…» . Потом голос у неё сорвался и она замолчала. Я спросила:

             - А что стало с тем хлопцем, который песню сочинил?
             - Убили его.
             - Ванька его сын?
             - Да.

Я лежала в темноте и пыталась представить её молодой и влюблённой. Не получалось.
На другой день она опять была молчаливая и равнодушная. Я с удивлением поглядывала на неё, с трудом веря, что это она мне ночью читала свои стихи. Но после этого случая между нами возникла какая-то незаметная близость. И, когда дома получала  открытку с её каракулями, всегда вспоминала ту поэтическую ночь.
 
Прошло много времени. Умерли бабушка, мой отец, моя мать. Успел  спиться и умереть её единственный сын. Уж и я состарилась. А она всё жила и жила. Старая тощая,  всегда с прямой спиной она напоминала какую-то ходячую мумию.  Но и тут ещё судьба ей подкинула  испытание. В восемьдесят лет она упала и сломала шейку бедра.  Она слегла, что в её ситуации было трагично!

Но и тут судьба её пощадила. Её взяла к себе  невестка Катя. Никаких особых отношений между ними не было, да и не могло быть при её самостоятельном характере. Но, когда я приехала в последний раз, то застала её весьма спокойной,  лежащей в чистой постели перед телевизором.  Я решила угодить ей и вежливо спросила:

      - Чего бы ты хотела, тётя?
      - Умереть. – Спокойно ответила она.

Я начала нести всякую бодрую чушь. Она безучастно слушала меня, глядя в потолок. Потом я порылась в сумке, достала образок  и протянула ей. Она взяла его  пальцами с  распухшими суставами и поднесла к глазам.

     - Кто это?
     - Иисус Христос. 
     - А в Бога-то я не верю! – сказала она и заплакала.

       Я впервые видела её плачущей. Потом мы попрощались и я уехала. 
……………………………………………………………………………………………..

  Когда я услышала по телефону бодрый Катин голос, то сразу поняла по какому поводу.
-     Всё! Умерла  Анна Прокопьевна! Отмучилась!

Она даже не смогла скрыть радостных интонаций в голосе. Да и,  не удивительно  - девяносто лет прожила женщина! Из них более тридцати ходячим инвалидом и  почти десять лет лежачим.  И только самую малость, каких-то два месяца войны, она  была по-настоящему счастлива…

 И вот теперь можно с облегчением сказать: «Упокой, Господи, Душу усопшей рабы твоей Анны! Прости ей согрешения вольные и невольные и даруй ей царствие Твоё небесное!»