Начало см.http://www.proza.ru/2010/01/12/788
http://www.proza.ru/2010/01/12/1661
Глава вторая. КУЛИНАРИЯ.
1
Они встретились на платформе. Лариса украдкой оглядела приятельницу с недоумением. Тамара напялила на себя какого-то немыслимого фиолетового цвета «ватниковатую» куртку и тёплые мешковатые штаны, из-под которых выглядывали замурзанные бесформенные башмаки. Венчала наряд нелепая самодельно-вязаная шапка бордо, окружённая толстеньким валиком.
- Ну и видок у тебя, – осторожно заметила Лариса. – Будто на поля Родины собралась, грязь месить… Это ты напрасно. Там всё цивильно, даром что в лесу. Многое перерыто, конечно; стройплощадка во всей красе, роют-сверлят-кабель тянут… Но в коттеджах полная готовность, тепло, со всеми удобствами. На выходные Сам наезжает, со свитой.
- Кто?
- Ну кто… Шеф верхний, Пэ-эФ, великий и ужасный. Видеть воочию, так сказать, лицезреть, я, правда, не удостоилась.
- Ой, да подумаешь, – Тамара презрительно махнула рукой, – что теперь, дресс-код блюсти по высшему разряду? Уайт тай, платья макси, декольте до пупа? Ты что, везёшь с собой роскошные наряды?
- Ну ещё чего, руки обрывать… Я в монашеском виде, вся в чёрненьком, немарком – портки да любимый свитер старый: и в пир, и в мир, и в добрые люди.
- Ну и я в своём обычном виде, между прочим. Сапоги вот только Танькины прихватила старые, мои совсем каши просят. Никитина, не зевай, карета подана, смотри, где дверь будет, а то намаемся три часа стоя…
Электричка шторой наползала на пропасть путей, и народ, сбившись плотно в три ряда, толпился возле самого края платформы, переминаясь с ноги на ногу, тревожно оглядываясь и примериваясь к захвату жизненного пространства. Тамарин бордовый вязаный блин победно плавал где-то в ближних рядах; Ларису затёрли в арьергарде, пихнули в спину и заехали по носу кулём грязного рюкзака.
- Лариска, живенько давай сюда, я заняла! – Тамара, подняв руку, прищёлкивала пальцами. Она отхватила два места напротив друг друга у окна. – Шикарно! Поедем, как белые люди!
- Чуть совсем тебя не потеряла, – продравшись через чужие колени и баулы, Лариса упала в предназначенную ей дырку, – если б не твой «эритроцит»…
- Какой эритроцит?
- Да шляпка твоя шапоклякская… Точь-в-точь эритроцит, как в учебниках биологии рисуют: красненькая такая ватрушка. Сама, что ли, вязала?
- Да ты что, я уж сто лет ничего не вяжу. Свекровь на бедность пожертвовала.
Она сняла «ватрушку», оглядела её и расхохоталась, показав нехватку половины зубов:
- Точно, эритроцит и есть! Да и наплевать, зато тепло и удобно.
Она сунула шапку в сумку и подобрала растрёпанные волосы, стянув их на затылке резинкой. Лариса смотрела, как она возится, устраиваясь. Что с людьми делает время! Та ли это Тамара, которую Лариса помнила златокудрой, тонкой в стане нимфой в летящих волнах юбки? Куда всё делось? Откуда взялась эта грузная разлохмаченная тётка с залысинами, скорбной подковой обвисшего рта и вялой морщинистой шеей? Сколько ж лет прошло? Пятнадцать, что ли? Или все двадцать? Неужели и она, Лариса, такая же? Сама себя не видишь, кажется, всё по-прежнему, а в зеркало глянешь попристальней, не мельком, не бегом: и дряблый мятый локоток, и щёки обвисли, и ноги оплывшие лучше в брюки упрятать, и животик свисает-выпирает, Володя шутит – «балкончик»… «Созреет юное вино во тьме сосудов тонкостенных – так в превращеньях постепенных свершиться осени дано». Что ж созрело в наших сосудах? Напиток богов или уже один уксус?
- Ну давай, вводи меня в курс дела, всё равно три часа трястись, – Тамара безуспешно заправляла за уши врастопырку торчащие на висках пряди волос и тяжко вздыхала. – Только без подробностей давай, ты у нас главная, а я так, тебе в подмогу, по мере сил.
Лариса стала «вводить в курс», поведала про стычку с Гагариным. Тамара кивала головой, вникала быстро – опыт! чай, не девчонки зелёные; достала пакетик:
- Угощайся.
- А что это?
- Кальмар сушёный. Танька моя от него просто тащится, ну и я «подсела».
- Как твои-то, отпустили, не возражали?
- Танька канючила немного, да ничего, большая уже девица, перебьётся, а Игорь уж неделю как от меня к маме съехал.
- Опять? Что на этот раз?
- Да у меня что-то комп страшно глючить стал и зависать. Апгрэйдиться давно надо… Я к нему: погляди. Он поглядел, да и залез в мою почту. А у меня там пе-ре-писка… – Тамара многозначительно подняла едва различимые брови и томно сощурила редкие белёсые ресницы.
- Какая переписка?
- Ну здрасьте. Я что, не говорила тебе? У меня ж виртуальный роман в самом разгаре. Затянуло, страшное дело как!
- С кем?
- О, такой славный мальчик… – Тамара игриво поцеловала собственные пальцы. – Я тебе фотографию сейчас покажу, у меня тут на цифровике есть. Такое тонкое, благородное лицо… Вот, смотри, мелковато, правда, но разобрать можно.
Лариса вгляделась: коротко стриженый бледный парнишка со впалыми щеками и нездоровыми тёмными кругами подглазий угрюмо смотрел с фотографии.
- Да это ж ребёнок совсем… сколько ему лет?
- Девятнадцать.
- Ты что, спятила на старости лет?
- Угу, вот и муженёк мой то же самое подумал. Он вообще ничего не понял. У меня там ещё и с другими переписка была…
- Такого же возраста?
- Ну… есть двадцать четыре года, тридцать два. Он решил, что я в инете ищу себе реального спутника жизни ему на замену. И самоустранился, «дал мне свободу». Оскорблён.
- Хм, он тебе уже лет пятнадцать всё рвётся «дать свободу». Со дня свадьбы, если я не ошибаюсь.
- Ага, всё ему мерещится, что я мало им восхищаюсь. Не ценю.
- Но ты ведь ценишь, насколько я знаю!
- Ему мало, или всё как-то не так ценю, как ему хочется. Помню, ещё вскоре после свадьбы он меня запилил своими претензиями – и в том я нехороша, и в этом его не устраиваю. Ленивая, дескать, пофигистка. Я ему спокойно так говорю, без обид: Игорь, отпускаю. Я такая, какая есть. Ты ещё молод, найдёшь себе другую, более соответствующую твоим идеалам.
- Не взял, значит, «свободу»?
- Не-а. Так обиделся тогда, что ты! По сю пору мне это поминает.
- Странные они, эти мужские особи… Бегаешь за ними, ловишь – шарахаются, как чёрт от ладана, отпускаешь – взашей не вытолкать. Всё со своей гордыней носятся, себе же в ущерб. Да ладно, думаю, у вас и на этот раз рассосётся. Но что это тебя понесло в такие авантюры? На общение с младенцами?
Тамара сидела, небрежно облокотясь на затёртый железнодорожный подоконник, и снисходительно «давала интервью». Глаза её горели воодушевлением.
- Понимаешь, вначале Танька с ним переписывалась, но ей быстро надоело, у неё в реале друзья-подружки всякие, некогда ей. Мне мальчика жалко сделалось. Ну, я стала за Таньку ему отвечать, а потом и вовсе его себе отобрала. Хороший мальчик. У него жизнь нелёгкая…
- А родители у него имеются?
- Отец умер, с матерью отношения не ладятся.
- А чем он занят? Учится где-нибудь?
- Собирается в какой-нибудь институт. А сейчас работает и учится в училище, на краснодеревщика.
- Ну и чем он тебе интересен? Ты вообще-то веришь в эту информацию? Что-то у него вид подозрительный, круги под глазами… Он, случаем, не наркоман?
- Ты знаешь, – Тамара прибавила в голосе проникновенности и убедительности, – Гирг – это его ник – серьёзный очень мальчик. Чувствуется, в нём стержень есть.
- А что он про тебя знает? Знает, сколько тебе годочков-то?
- Шестнадцать. И зовут меня Рита. Это у Таньки ник такой, теперь один на двоих.
- «Володя, а ты где сидел? – На Колыме… Ларичева Маня, она же Анна Федоренко, она же Элла Кацнельбоген, она же Изольда Меньшова»… И что, он не подозревает ничего?
- Откуда я знаю. Может, и подозревает.
- А встретиться не предлагал?
- Он на Урале живёт.
- Ого! Далековато, слава богу.
- Он всё хочет телефон мой городской взять и позвонить. – Тамара повела глазами с видом шаловливой проказницы. – Я сейчас больше всего этим озабочена: как уклониться. По мобильнику я ему не отвечаю на звонки, а городской у меня без АОНа…
- Ничего не понимаю… А ты уверена, что ему девятнадцать, и он тот, за кого себя выдаёт? Может, ты с какой-нибудь такой же старой вешалкой переписываешься, как мы с тобой?
- Может быть. Но какое это имеет значение?
- Что-то я, Тамара, сильно от жизни отстала, что ли. А что тогда имеет значение? Зачем тебе этот маскарад?
- Ты что, это такой стимул, такой драйв! – Тамара опять повела глазами и прищёлкнула языком. – Ладно, ладно, не смотри на меня так. У тебя на мобиле какие игры есть?
- А никаких. Я всё удалила.
- Ну и зря. Что, совсем не играешь? А если надо время убить, вот как сейчас?
Лариса пожала плечами:
- Знаешь, мне как-то неинтересно. Всё кажется, что я напрасно время теряю. Не могу отделаться от мысли, что это всё ненастоящее, понарошку, не всерьёз, а тогда стоит ли стараться и переживать? Даже в детстве: на даче в дождь соберётся компания – и стар, и млад, режутся в подкидного двое на двое, а я отговариваюсь до последнего. Ещё вдвоём или втроём, когда каждый сам за себя – туда-сюда, иногда и соглашалась. А вчетвером меня ответственность угнетала – партнёра подвожу! Ведь меня, самую маленькую – я почему-то самая маленькая вечно оказывалась – рискнули в партнёры взять, доверились, а я, глупая, не оправдаю… Лучше вовсе не садиться. Дед тамошний всё мне удивлялся: Ларычка, – так и говорил «Ларычка» – что ты так переживаешь, словно корову проигрываешь!
- Неужели у тебя совсем азарта нет? А я азартная! Могу час за этим просидеть, ругаюсь, вскрикиваю – Танька пугается. Хочешь, картинки тебе покажу? Танька моя запала на анимэшки японские. Не знаешь? Давай я тебя просвещу. Вот, гляди.
Она сунула к Ларисе поближе камеру и стала листать на дисплее картинки: одинаковые, словно горошины из одного стручка, кукольные личики с огромными глазами и крошечными губками. Тамара называла этих убогих монстров по именам, как нечто для себя дорогое и важное, а Лариса, неудобно перегнувшись через проход, отчаянно скучала и думала про себя: когда кончится это истязание? Она не находила, что сказать и мычала невнятно: угу… да… симпатичные… Наконец, картинки иссякли.
- Лариска, ты не против? Музыку вот послушаю Танькину. Она от неё просто фанатеет.
Тамара воткнула в уши «таблетки» наушников и откинулась на спинку, полуприкрыв веки. Лариса опустила глаза. Смотреть, как в трансе мотается Тамарина голова с безобразно, по-старушечьи зачёсанными назад волосами, а кисти рук дирижируют неслышимой музыке, было мучительно неловко. Подумают – сбрендила тётка. Лариса украдкой осмотрелась. Напротив чинно, неподвижными тумбами, сидела пожилая пара, сложив руки на обширных животах и стеклянно вперив взоры в пространство. С Ларисиной стороны спал в обнимку с дорожной сумкой молодой парень, вытянув ноги в проход. Дальше в проходе, лицом к Ларисе, на краешке скамьи мостилась сухонькая старушонка. Она равнодушно закусывала мягкими вялыми губами пирожок, уставившись в пол. В конце вагона, перекрикивая перестук колёс, надсадно вещал коробейник. «Тридцать два кроссворда… из жизни звёзд… не имеющий аналогов… самозатачивающиеся ножи… трёхцветные ручки… в магазинах города дороже…» – доносились зычные обрывки.
- На, послушай, – Тамара сунула Ларисе одну из «таблеток». – Неплохо, правда?
Лариса вежливо послушала примитивную тягучую мелодию с невнятным текстом на неизвестном языке и вернула поющую «таблетку».
- Не знаю… на мой вкус слащаво как-то. И однообразно: три ноты мусолят.
- Ну да, это ж для подростков, – небрежно согласилась Тамара, – но расслабляет хорошо… для отдыха в самый раз…
Она снова забаррикадировалась «таблетками», а Лариса стала глядеть в окно. Подумать только, Тамара всегда была умной, тонкой, глубокой женщиной. Что на неё нашло? Подарил ей муж выделенную линию на свою голову… Впрочем, всяк интернетом по своим потребностям пользуется, а она почему-то выбрала подростковую роль, и эта роль её занимает не на шутку.
Когда Ларисе перевалило за тридцать, и она уже была молодой женой и мамой, этот её сравнительно новый статус ощущался ею с трудом, словно некая игра: вот, я совсем взрослая, у меня есть муж и сын. Словно всё это было понарошку, и это можно было ещё каким-то образом отменить. Она причисляла себя к молодёжи, одевалась либо по-юношески спортивно, в джинсики, либо в девические платья. Как-то случилось ей зайти с приятельницей в свою alma mater, в университет, оконченный ею и всего-то лет пять назад. По тесным, крашеным казённой жёлтой краской и таким знакомым ей коридорам шли толпы весело гомонящих новых «студиозусов», и Ларисе их лица казалось тоже такими знакомыми, что она невольно ждала – вот сейчас увижу своих… Однако оказавшись в тот же год на встрече однокурсников, она испытала лёгкий шок, с недоумением вглядываясь в их бесповоротно и разительно изменившийся, постаревший облик. Отведи их сейчас в те знакомые коридоры, подмешай в студенческую толпу – они с ней не сольются, будут выпирать из неё, словно крупные жирные гуси среди мелких, трясущих хвостами уточек…
К тридцати пяти она почуяла, что её стали раздражать подростковые стайки, оглашающие пространство вокруг себя бессмысленным жеребячьим гоготом и явно стремящиеся казаться – лучше, взрослее, «круче» – а не быть самими собою. Они были ей решительно не интересны, и она поняла – между нею и молодостью легла черта, которую не перейти назад. К сорока она обнаружила, что те, кто младенцами лежал в колясках, когда она была уже взрослой девицей, готовой к любви, – успели вырасти, обзавестись высшим образованием, а то и собственными детьми, и вступили в полноценный активный возраст. Она как-то вдруг ясно поняла – выросло новое поколение, всерьёз творящее эту жизнь, а её потеснившее и совершенно ею не интересующееся. Она хорошо запомнила один поразительный момент, когда, войдя в просторный двор своего дома – проходной двор – она попала в довольно густую толпу молодых, но взрослых людей, - случайно оказавшихся вместе, идущих по своим делам, – среди которых ей уже не пришло бы в голову искать друзей студенческой юности. Они носили другую одежду, иначе жестикулировали, и в их языке она многого просто не понимала. Мир заполняется чужими ей, незнакомыми, новыми людьми, и с каждым годом их всё прибывает и прибывает на этой планете. Я живу вторую жизнь, подумалось Ларисе: те, кто окружал её в детстве, либо отдалились, и она ничего о них не знает, либо уже переселились в иные пространства. Всё вокруг уже наполовину заселено другими людьми. Что же ждёт впереди, когда настанет пора «третьей жизни» – старость, и уйдут почти все, тебе дорогие, и всё, бывшее тебе дорогим?
- Смотри, церковь построили! – внезапно заорала Тамара, показывая в окно. – В прошлом году её тут не было!
Лариса стыдливо оглянулась:
- Чего ты орёшь так?
- Чего? – наклонилась к ней Тамара.
- Тсс, не ори, говорю, – Лариса приложила палец к губам.
Тамара захихикала, без особого, впрочем, смущения, и вытащила «таблетки» из ушей:
- Себя-то не слышно из-за музыки… Ну ладно, ты мне расскажи, как там бытовые условия и вообще? Что за люди?
- Что за люди? Люди… – Лариса задумалась, глядя в окно.
- Ники-ти-на-а! – подождав, Тамара помахала пальцем перед Ларисиным носом. – Ты чего, заснула?
- А? – очнулась Лариса. – Да нет, вот думаю, что тебе сказать. Кто их поймёт, людей? Тем более за три дня. Сначала только маску видишь, которую они на себя надели. Через три дня, догадываешься, что под маской. А под ней знаешь что?
- Ну, что? Морда лица? Зверский оскал?
- Другая маска. И под ней ещё что-то есть.
- Что-то ты загнула, Никитина. Что это ты в такую философию-меланхолию впала?
- Волнуюсь я. Откуда знать, чего ждать от людей? Вон директор базы, Николай Николаевич, на вид – божья коровка. Мяконький такой весь. Вдовец с двумя дочками-школьницами. Кандидат наук, между прочим. Весь такой благопристойный, а похоже, «девочек» для услад телесных нанимает.
- Откуда ты знаешь? За три дня разведала?
Лариса рассказала про странный звонок. Тамара махнула рукой.
- Пустяки, дело житейское. Может, показалось. Да и тебе-то какое дело? Не тебя ж нанимали.
- Не скажи. Гагарин вначале таким несгибаемым пнём-сухарём нарисовался, не говорит – команды отдаёт. А потом? Зазывал в бассейне купаться в голом виде, в сауне попариться. Обещал «лучшие дни жизни» мне устроить, и поинтересовался – дословно цитирую – «как я в сексе».
- Ничего себе! А ты что?
- Ну как ты думаешь? Сказала – я просто тигрица – р-р-р! – и ласковая кошечка – мя-а-у! – в одном лице, страстная женщина.
Лариса хищно раздула ноздри, потом томно прикрыла глаза и облизнулась, выставив растопыренные пальцы. Тамара захихикала, а Лариса низким, «роковым» голосом изобразила:
– Не пожалеете, у вас со мной тоже будут «лучшие дни», не-за-бы-ваемый секс: надо ж «оторваться по полной», вне семейного очага… Накувыркаемся во взаимных, бурных оргазмах…
Лариса издала лёгкий стон и «вышла из образа»:
- Ничего не сказала. Слава Богу, уже уезжать надо было.
- Ничего, не боись, Лариска, нас теперь двое, как-нибудь отобьёмся.
- А отобьёмся – может, станет опять в работе палки в колёса ставить.
- А Володе ты говорила про такие тебе предложения?
- Говорила.
- А он что?
- Ничего. Всерьёз не принял… Решил, я преувеличиваю, чтоб его подразнить. Ладно, там видно будет. А вот бытовыми условиями довольна останешься. В такой комнате меня поселили! Места – хоть пляши. Кровать двуспальная необъятная, мягкий кожаный диван, два кресла к нему, телевизор и DVD с фильмами, штук пятьдесят, на любой вкус. Туалетная комната с ванной, душевой кабиной, унитазом и биде в придачу. Плюс махровые полотенца, халат белоснежный и всякие финтифлюшки…
- О, это классно! Хоть тут в комфорте понежиться. У меня дома в ванной душ еле писает, а в сортире, как всегда, ковшичком, ковшичком…
- Я, честно говоря, даже озадачилась: то ли в нашей работе так уж заинтересованы, то ли по высшему разряду поселили просто потому, что база ещё в полную силу не работает. Меня на эту мысль один эпизод навёл: повар тамошний, Алексей, вечером вдруг говорит мне – «можно у вас попросить?..» Этак с опаской словно бы. Словно я его сейчас пошлю подальше. Я переполошилась даже: что такое? Оказывается, сигарету хотел стрельнуть! Всего-то навсего. Я и подумала: может, он решил, что я из каких-нибудь випов, раз меня в такой недурственный номер определили? У них там словно конспирация какая-то: никто никому не представляется, никто никого ни о чём не спрашивает.
- Наверное, много своего народа толчётся, за казённый-то счёт, – предположила Тамара. – А уж ежели випы на отдых пожалуют, им и вовсе знакомства ни к чему. А кормёжка как?
- Кормёжка обильнейшая, да с возлияниями. Не понимаю, как они все там не погибнут от переедания. Повар Лёша варит-жарит, Зинаида, горничная, подаёт-разогревает… Буженина-осетрина, телятина, кролик тушёный… Утром спрашивают: что вам приготовить на завтрак? Как в ресторане. А я и придумать ничего не могу, кроме любимой яичницы. Из одного, говорю, яйца. Приносят на тарелочке странный белый тонкий овальчик, весь в травяных кудряшках и луковых штришочках. Куда ж, думаю, они самое вкусное – желток – подевали? Спросить неудобно – полной дурой выставляться: яичницу не знает, как съесть. Рубанула этот блинчик вилкой, а он словно с начинкой: ровная жёлтая прослоечка внутри. Спрашиваю у повара Лёши: как это вы её так хитро сделали?
- Да что тут особенного: под крышкой просто подержать, – удивилась Тамара.
- Просто, да не просто! Приёмчик с крышкой мне известен, но как она у него такая плоско-ровненькая получилась? Желток разлит по всей яишенке, причём не задубелый желток, мягкий, а сверху ещё откуда-то белок взялся, тоже аккуратненький. Тут работа ювелирная должна быть, точная, быстрая, до доли секунд рассчитанная.
- Ну и как он это делает?
- Понимаешь, ничего я из его объяснений не поняла, и у меня возникло подозрение, что он не желает секреты раскрывать. У Зинаиды спрашивала про один его салат с чем-то копчёным – объедение! – а она говорит: не знаю, он когда готовит – плечом загораживается. Секрет фирмы!
- Скажите пожалуйста… – удивилась Тамара. – Ты же не повариха, не кухарка, конкуренцию ему профессиональную не составишь, так, для домашнего пользования… А впрочем, я его понимаю: терпеть не могу, когда Танька начинает вилкой ковыряться, рассматривать, губы кривить – «а из чего это? а что там такое беленькое?» Ешь, говорю, не отравишься, и если вкусно – какая разница, из чего…
Лариса засмеялась:
- Да! Это ещё не всё про яичницу. Тут меня ожидало такое разочарование!
- В яичнице? А какое тут может быть разочарование? Наипростейшее холостяцкое блюдо.
- Видишь ли, я же яичницу каждый день ем на завтрак, и ужасная в этом деле привереда. Помню, в начале девяностых, когда мы с Володей сидели в полной нищете, но счастливые от взаимной любви, у нас такая игра была: фантазировали, что бы мы сделали, если бы разбогатели безразмерно. Нет, вру! – не «если», а «когда»: «когда мы станем богатенькими». Не сомневались, что всё хорошее ещё впереди.
- Это, Лариска, молодость и есть: нипочём не верится, что впереди обыкновенное, скудное и неприятное. А теперь возле них, зелёных, юных, уверенных, только и можно не зачахнуть и не погрязнуть в брюзжании… Ну и что ваши мечты тогдашние?
- Мы их в альбомчик записывали, сочиняли такие «фантазки» шутливые – хранятся теперь в семейном архиве. Володя намечтал техники своей всякой и путешествия. А я намечтала полное ничегонеделание – это от возни с чадом уморилась, – с полным обслуживанием, в отеле со всеми удобствами, на морском побережье. Призываю вот к себе шеф-повара с официантами. Они по стойке «смирно»: что прикажете на завтрак? А я так занудно-дотошно: «Мне, голубчики, яичницу из куриных – нет-нет, перепелиных, голубиных, страусиных не нужно! – из куриных яиц, по-лу-тор-ную: один белок, два желтка. Один желток оставить целеньким, другой рас-тер-зать! Не передержать! – чтобы желтки были жидкие, а белок успел бы затвердеть. И без всяких мне добавок, только слегка посолить! И непременно, непременно, судари вы мои! – на хорошем сливочном масле! Исполняйте!» Такая вот мечта голодной молодой жены и мамы. И вдруг, не прошло, понимаешь ли, и полутора десятилетий, как эта моя шуточная мечта грозит исполниться с буквальной точностью! Отель воплощается, положенные удобства на месте, я на всём готовеньком, и повар в белом кителе вопрошает меня точь-в-точь так, как грезилось. Меня эта изящная яичница повара Лёши поразила, но у меня же свой отточенный годами гурманский идеал, пусть и в таком незамысловатом блюде! Я ему на следующее утро излагаю свои яичные капризы, он спокоен, как танк, и абсолютно невозмутим – ни малейшей насмешки. Приносит. Я ем и рыдаю про себя горькими слезами!
- Да о чём же?! Пересолил, что ли?
- О рухнувшей мечте, сиявшей мне пятнадцать лет! Яичница совершенно, убийственно обыкновенная! Более того, мой растяпа Володя, у которого руки не из того места растут, делает её гораздо вкуснее – он её прозевать всегда боится, поэтому снимает слегка недодержанную, нежную, в самый раз её ложкой есть, как французы.
- Вот и гоняйся за мечтой, – заключила Тамара. – Ну ладно, а как там насчёт овощей?
- Да ради Бога. Салатики всякие… Баклажаны жареные, ломтиками, с зеленью, чесноком и майонезом… Голубцы вегетарианские, с гречей – ты ела когда-нибудь такие? Вот и я не встречала… Ой, сейчас расскажу, в каком я недоумении была. Представляешь, выносят на блюде: огурцы стоят столбиками. То ли горячая закуска, то ли второе обеденное блюдо. Дама из кадров любезно так мне предлагает: Лариса Михайловна, попробуйте, пока горячие; это очень вкусно. Я про себя нос сморщила, засомневалась – огурцы печёные, что за ерунда!
- Да уж, странновато, – согласилась Тамара.
- Оказалось, это вовсе не огурцы, а молоденькие цуккини, фаршированные грибами и морковью.
- Вкусно? – сглотнула слюну Тамара.
- Пальчики оближешь! Надо будет не забыть у повара Лёши рецептом поинтересоваться. В общем-то, ничего суперэкзотического он там вроде не готовит – Зинаида говорила, Платон предпочитает простую русскую кухню, а остальные, наверное, под шефа подстраиваются. Но украшает очень аппетитно…
- Никитина, бессовестная, ты меня уморишь своими рассказами. Я ни свет ни заря сегодня встала, без завтрака поехала…
- Держись, уже скоро. Доберёмся, а там… Можно и самим насчёт еды пошуровать. Деликатесы всякие в холодильнике лежат – берите, горничная говорит. Микроволновка, плита какая-то сенсорная – я к ней и подходить боялась. Кофейный агрегат шипит-булькает…
- О, это дело! – Тамара предвкушающе потёрла ладошки. – Кофе мне! Маленький двойной!
2
Кофе свой Тамара на месте незамедлительно получила, равно как и Лариса – свой чай.
- А что же это Юрия Алексеевича не видно? – спросила у Зинаиды Павловны Лариса.
- Юрия Алексеевича перевели на другую базу. Придётся вам без него справляться.
Лариса и Тамара переглянулись.
- А что ж так внезапно?
- Не знаю, – сдержанно пожала плечами Зинаида Павловна, глядя в сторону. – Это вы у Николая Николаевича спрашивайте.
- Жаль, жаль… – протянула Лариса и поймала короткий, быстрый, но цепкий взгляд Зинаиды Павловны. Эге, поняла Лариса, да ты здесь, видно, не только горничная-кухарка-официантка, но ещё и осведомитель. Это я только тебе ляпнула про зазывания Гагарина. Впрочем, на именинах шефа Гагарин сам себя показал во всей красе, не осторожничал; кто хотел – тот всё видел и догадался.
Для Тамары был разложен в той же просторной комнате, которую уже успела за три дня обжить Лариса, диван – тоже двуспальный. Отдельную комнату, здесь же наверху, Тамара отвергла – «там ванны нет». Она заглянула во все углы, перебрала все флакончики, полотенца, тюбики в туалетной комнате и, удовлетворённая, плюхнулась с размаху на свой мягкий диван.
- Лариска, красота! Живём! Алка отказалась ехать, нос воротила – прогадала, прынцесса. Можно вспомнить, что ты женщина – «принять ванну, выпить чашечку кофе»… масочку на ночь…
- Чтобы вспомнить, что ты женщина, ты бы лучше зубы себе вставила и сапоги купила.
- Никитина, не терзай. Где я на всё это деньги возьму? – возмущённо отбивалась Тамара.
- Глупости всё это, сама себе врёшь. На Интернет, на камеру «кэнон», на мобилу навороченную находишь ведь деньги.
- На это Игорь подкидывает. На сапоги у него не допросишься. И без этого – уж нет! Не согласна. Обожаю технику. Мне в ней так интересно разбираться!
- Удивительно. – Лариса развела руками. – Это в тебе что-то мужское. Меня от техники скука одолевает, а когда она сбой даёт, я в ступор и панику впадаю. Что тут интересного?
- Понимаешь, я себя человеком чувствую, когда в ней разберусь. Йес! Я смогла! – Тамара возилась с телевизором. – Гагарина, обожателя твоего, в ссылку, значит, отправили. Интересно, из-за тебя, или это и так зрело?
- Может, и зрело. Недаром же к нам обратились за помощью. Ясно было, что он всё дело запутал. А жаль всё-таки…
- Чего тебе жаль?! Никак ты собиралась с ним интрижку заиметь? Ох, Никитина! Колись, подруга!
- А я и сама не знаю, чего мне жаль, – честно призналась Лариса. – Что касается работы – трепыхаться и возражать он вроде бы уже раздумал после тогдашнего. Останься он, с его прилежанием, мы бы вмиг втроём управились, его участие не помешало бы. А что касается его приставаний… Я к борьбе приготовилась, а вдруг – уже и не надо. Никакого, как ты говоришь, драйва. Неинтересно даже.
- Что, пошла бы с ним в сауну?
- Господь с тобой! Вечно ты про меня скверно думаешь, Тамара Николавна! Мне кажется, я уже миновала возраст, когда секс интересен. Я от него уже свободна! Какой, к чёрту, секс, когда то одно побаливает, то другое.
- А ты знаешь, что такое здоровье? – оживилась Тамара.
- Что?
- Слушай: народная мудрость. Здоровье – это когда каждый день болит в другом месте.
Лариса хмыкнула:
- Ну только этим в нашем возрасте и остаётся утешаться. Значит, я пока здорова. И слава Богу. А секс этот… У нас с Володей секса по два-три месяца не бывает, и не хочется как-то. Без него спокойнее. А что, у вас с Игорем по-другому?
- С Игорем? С Игорем – да, уж и не вспомню, когда…
- А с кем ещё? Ах, да, - догадалась Лариса. – Виртуальный, что ли, секс? С уральским мальчиком? Вы и сексом занимались?
- Неоднократно, – на низкой ноте отрезала Тамара, глядя в сторону, с вызовом и готовностью обороняться.
Повисла пауза. Тамара подробности явно не желала сообщать, а озадаченная Лариса постеснялась их выспрашивать.
- Так что ж Гагарин? На кой он тебе тогда сдался? Ветеран великой войны… Идеологические разговоры вести?
- Да так, подразнить мужичка не отказалась бы. Сладкое занятие. Я уж и забыла про это, за мужем-то. Вдруг обнаруживаешь, что ты ещё кому-то интересна в этом смысле, не совсем уж бесполой особью суетишься на этом свете. И тут ещё, понимаешь, что оскорбительно: словно те, кто решил Гагарина сплавить от греха подальше, тем самым и в моём «облико морале» сомнение выказали.
- Можно воспринимать и наоборот: поспешили оградить женщину от поползновений похотливого, развратного сатира…
- А, всё равно – лишили права выбора… Сочли, что я не в силах буду устоять? Неприятно.
С удалением Гагарина работалось проще и быстрее, без стрессов, гладко, споро. Переменилась и неслужебная атмосфера: база жила своей жизнью, Лариса с Тамарой – своей. В первый день, придя на обед, они застали компьютерщика и Николая Николаевича, у которого Лариса так и не спросила о причинах перевода Гагарина, постеснялась трогать скользкую тему, а потом, приходя на трапезу в назначаемое Зинаидой Павловной время, питались чаще всего одни. Тамара с интересом освоила всю кухонную технику, разобралась с пугавшей Ларису сенсорной плитой, посудомоечной машиной, микроволновкой, кофеварочным автоматом и была чрезвычайно всем довольна. Лариса же всё испытывала какую-то неловкость – словно её ненавязчиво, без объяснений, «поставили на место». Наверное, не надо было соглашаться на именинное застолье в честь шефа, Гагарин хватил лишку с этим приглашением… Но она тут не при чём! Бедный самоуверенный Гагарин, пострадал из-за неё. С другой стороны, Лариса была довольна, что они с Тамарой так теперь обособлены, и не нужно вести «светские» беседы с местной «элитой». Она специально обговаривала с Зинаидой, когда им прийти на питание, «чтоб не путаться тут под ногами». Ей кусок в горло не шёл, если одновременно нужно было придумывать темы для разговоров, да ещё внимательно следить, какой прибор и как в руки брать. Не светский она человек, и в ресторанах была два раза в жизни – на студенческом выпускном и на свадьбе брата. Лариса украдкой смотрела, как виртуозно управляется с приборами кадровая дама, докторша – вилку вертикально держит, изящно этак, – у неё, Ларисы, так нипочём не получится, тут годы тренировок нужны и большое желание «выглядеть». А они здесь, как назло, частенько рыбным столом пробавляются, и рыба всё речная, небось из местного озера, с кучей мелких опасных костей. Не еда получается, а сплошное истязание. Их с Тамарой сепаратные трапезы давали свободу и спокойное облегчение – можно просто есть, а не впечатление производить. И вообще – просто свою работу делать, для чего, собственно, и приехали, а не думать о сомнительных амурах.
На третий день они с утра застали внизу напряжённую суету. На кухне стоял «дым коромыслом»: повар Лёша в своём неизменном белом поварском кителе колдовал над большими кастрюлями на плите, сновали туда-сюда Зинаида и две незнакомые девушки, худой озабоченный мужчина, поздоровавшись с Ларисой и Тамарой, вносил с улицы пакеты и коробки. Они поймали пробегавшую Зинаиду:
- Зинаида Павловна, что тут у вас за аврал?
- Ой, девицы-красавицы, – скороговоркой запричитала Зинаида, с серьёзностью округлив глаза, – у нас большой приём будет! Сам Платон Фёдорович приехал, привёз гостей, иностранцы разные… Армяне будут свою национальную кухню показывать, шашлыки делать… Вон Виктор Иваныч, – она кивнула на худого, тащившего очередную партию коробок, – Платон Фёдорыча водитель, уж замучился носить все припасы…
Тамара и Лариса сунули нос в большую столовую. Длиннющий стол был накрыт белым и празднично сервирован, с алыми колпачками салфеток и маленькими цветочными пучочками.
- Ах, чёрт, – пробормотала Лариса, – как некстати…
- Интересно, – Тамара с любопытством оглядывала приготовленный для пира антураж, – может, Платона этого хоть увидим вживую? А то только по телевизору…
- Не городи чепуху, – с досадой оборвала её Лариса, – зачем это? Ещё подстереги его автограф попросить, как у эстрадной звезды. Большие чиновники в такую глушь от простых смертных, вроде нас с тобой, и прячутся – от излишнего любопытства. Им раболепства челяди хватает. Надо смыться по-быстрому.
- Здрасьте, а поесть? Что мы, не люди, что ли? – возмутилась Тамара.
Они вернулись к кухне и снова поймали Зинаиду.
- Зинаида Павловна, – приступила к ней Тамара, – а как с нашим пропитанием будет?
- Идите, идите, в малую столовую сядьте, – замахала та рукой, – сейчас вам сырничков вчерашних на завтрак разогрею… А вот с обедом не знаю, как и быть. Гости на три часа назначены, а сколько пробудут – сами понимаете, неизвестно…
- Зинаида Павловна, – решительно вклинилась Лариса, – мы тут светиться не станем, мы понимаем, что нынче не до нас. Может, вы нам сухим пайком что-нибудь дадите поклевать? Там чайник-кружки на месте есть, перебьёмся.
- А давайте, девоньки, давайте, – поспешила согласиться Зинаида, – я вам сейчас соберу: рыбку в фольге запечённую, огурки-помидорки, нарезочки… Как проясниться тут у нас – может, сама вам чего поднесу ещё, звоните мне, если мало будет.
Они уволокли с собой большой пакет провизии, собранный щедрой рукой Зинаиды («нам это за три дня не съесть!»). На территории базы чувствовалась такая же неугомонная тараканья суета, как и на кухне. Три или четыре человека энергично подметали веерными граблями пёстро-серые гравийные дорожки между коттеджами. Лариса хмыкнула:
- Первый раз в жизни вижу, как лес подметают…
- Деревья – ещё не лес, – резонно возразила Тамара, – разве это лес? Это у нас с тобой на дачах – лес. А это лес для богатых – со всеми удобствами. Скорее, парк. Завидно, чёрт возьми. Люблю комфорт.
- Ты, Тамара, человек, безнадёжно попорченный цивилизацией, – с досадой возразила Лариса. – Мне вот совсем не завидно! Здесь же всё фальшивое. Фонари – в лесу-то! Копни под этим черничником – а там трубы водопроводные и кабель с Интернетом. У корпуса и вовсе травка газонная и берёзки тонюсенькие зачем-то посажены – в природном-то чисто сосновом лесу… Клумбы дурацкие с бархатцами. И коттеджи мне эти не нравятся – избушками бревенчатыми прикидываются, а внутри двусветные залы с каминами а ля дворец, бассейны, аквариумы с ящерицами и микроволновки… Аляповатый гибрид природы и цивилизации. Приручённая, приспособленная, обструганная, усечённая, «исправленная» природа.
- А ты предпочитаешь дощатую будку, воду из колодца и выгребную яму в сарае, как у нас на дачах?
- Не знаю, может, и предпочитаю. Зато всё настоящее. А это всё декорация, эрзац, имитация, фальшивка, подделка.
- Никитина, ты меня удивляешь своим юношеским максимализмом.
- Максимализмом? Это я – максималистка? Вот уж не знаю. По-моему, я такая вся мямля нерешительная. Всё-то мне неудобно, неловко. Надо сказать прямо, характер показать, а я всё мнусь – сама страдаю.
- Это ты связываться трусишь, а внутри вся, понимаете ли, на пену исходишь. Заносит тебя. Чем тебе цивилизация не угодила? Что, по-твоему, в лесу должно стоять? Посередь природы твоей разлюбезной, дикой, натуральной, естественной? Шалаш? Берлога? Гнездо диких обезьян? Ну, сама подумай: ведь дворянские усадьбы в пейзажном парке тебя не возмущают? Античный храм на каменистом берегу? Они же тоже рукотворные. Или надо жить исключительно в карстовых пещерах?
Лариса задумалась. А и правда, чего она так взъелась на эту окультуренную природу? Сама же говорила Гагарину – «рай». Или природа тут ни при чём, и бесит что-то другое? Она вздохнула:
- Нет, против усадьбы какой-нибудь онегинской и беседки со скамеечкой ничего не имею… Сдаюсь. Подумаю над своим максимализмом. «Юношеским». Пойдём скорей трудиться, пока випы не понаехали.
Тамара всё поглядывала в окно и, наконец, вскочила:
- Смотри, смотри, едут! Бог ты мой, кавалькада целая… лимузины шикарные… с флажками заморскими на капотах… Чёрт, далеко, не разглядеть. Иди, полюбуйся, подкатили…
Лариса подошла к окну.
- Вон, видишь, вылез… нет, это водитель. А вот и вип, в чёрном… и с ним фря какая-то в зелёном… Вон, ещё лезут. А вон встречающие. Где Платон-то? Вот этот вроде похож, с брюшком… – Тамара не отрывалась от окна.
Лариса вяло поглядела на высыпавших из автомобилей человечков.
- Не знаю… что отсюда разглядишь, с такого расстояния, да со второго этажа. Муравьи. Ну их. Нам-то что. Хочешь – смотри, я делом займусь.
Тамара осталась «на посту», наблюдая и строя догадки.
- Похоже, одни мужики, без жён. Та в зелёном – наверное, переводчица. Думаю, у них деловые переговоры. Или уже отпереговаривались в городе, а сюда расслабиться приехали. О, о – в дом пошли… а эти вон остались, наверное, секьюрити… болтаются туда-сюда.
Высматривать больше было нечего, Тамара со вздохом вернулась за стол, но продолжала мечтательно глядеть в окно.
- Интересно, что они там сейчас делают? Если с ночёвкой приехали – будут устраиваться, душ-ванну принимать. Зинаида сказала, застолье у них в три, ещё уйма времени. Наверное, в гостиной на диванах развалились, домашний кинотеатр включили. Может, шары в бильярдной катать пошли. Может, их в бассейн поведут – куда ты, Никитина, не захотела, а теперь нам и не предлагает никто.
- Архипова, ты мне надоела. Я вижу, тебе бы очень хотелось среди випов поболтаться. – Лариса начинала сердиться.
- А почему нет? Хотелось бы. Ну вот скажи: чем мы хуже них? Неглупые вроде, с образованием, дело своё знаем, профи, кое-что в людях понимаем, не уродки… хм, раньше были, сейчас уж потеряли товарный вид… Хотя, если приодеть…Почему одним всё, другим ничего?
- Тамара, побойся Бога, – как «ничего»? Ты что, беженка из «горячей точки»? У тебя квартира, дача какая-никакая, компьютер хм, хм… с виртуальной любовной перепиской, муж хороший спец, дочка растёт красавица, зубы вон ещё свои остались… некоторые… ой-ой, не убивай! Я ж к чему: обозрей позитив. Чего тебе ещё надо? Славы? Комфорта? Чтоб тебя в лимузине личный водитель вёз? Каюты люкс на океанском лайнере? Вилла в Италии? Твой портрет в глянцевом журнале?
- Лариска, вот если ты скажешь, что тебе это не надо, я тебе не поверю.
- Твоё дело, можешь не верить. Может, я какая-то ненормальная, но мне на это глубоко наплевать. Нет, если бы мне это свалилось с неба, я бы, пожалуй, и не отказалась, – но раз этого нет, я не страдаю. Рав-но-душ-на. Вот это точное слово.
«Сухой паёк» Зинаиды они одолели не без удовольствия («Я сейчас тресну. – Я тоже!»), но ближе к вечеру Тамара скисла и помрачнела:
- Я бы уже что-нибудь горячее съела. И вообще, сидим тут взаперти, как арестанты. Унизительно.
- Что есть, то есть. Можно, конечно, сходить размяться или вообще в свою комнату сунуться…
- Ну так! Мы тут на службе, в конце концов! Может, пойдём? Чего бояться-то?
Они в нерешительности уставились друг на друга.
- Знаешь, Тамар, я как представлю, что мне какой-нибудь бугай-охранник дорогу загородит: вы кто? куда? зачем? – так всякое желание вылезать из норы пропадает. Ну их всех. Огреют плёткой, как того крестьянина, что на параде вздумал императору дорогу перебежать.
- Никитина, ну ты трусиха! Плёткой не огреют, а спросят – скажем. Имеем право! Что за дискриминация?
- Нет, – разозлилась Лариса, – ты, конечно, можешь прямо в пекло сунуться: где тут у вас Платон? Вроде как он интересовался нашей работой! Желаю, дескать, лично ему доложиться. Требую аудиенции!
- Так он же действительно интересовался у Гагарина, ты сама говорила.
- Ну и что? Это вовсе не означает, что он и нами, исполнителями, интересуется. Им нужно, чтоб дело было сделано – и точка. А как, что – им наплевать, у них другие заботы, покрупнее. Международные. Прислуга, понимаешь ли, должна быть незаметной, как бы её и нет. Не волнуйся, ему без нас доложат.
- Я им не прислуга, это ты хватила! – вскипела и Тамара. – Может, у меня вопросы!
- Тамара, ты ищешь повод предстать перед Платоном? И пленить его собою?
- А, Никитина, отстань, – Тамара устало махнула рукой, – ничего я не ищу. С какой стати? Мои шансы давно потеряны. Меня, знаешь, иногда за Танькину бабушку, а не маму принимают.
Лариса решительно достала новую папку и не удержалась напомнить:
- Ну вот, а ты говорила, тебе вечернее платье с декольте не нужно. С твоими замашками может, и пригодилось бы.
(Продолжение см.http://www.proza.ru/2010/01/16/328)