Да, сейчас, вспоминая прошлое, невольно задаешься вопросом: кто бы мог предположить, что так случится, и у наших ног будут лежать обломки, некогда могучей и более великой, чем Римская, империи - державы СССР. Вожди объявят, что мы жили не так, не то строили и не туда шли.
Политические расстриги будут посещать церкви и храмы, осеняя себя крестными знамениями более чинно и истово, чем сам митрополит всея Руси и прятать в землю блудливый взгляд.
Вчерашние герои станут подлецами и подлецы - героями. Мы войдем в эпоху безвременья и смуты, униженные и презираемые, раздираемые междоусобицей и распрями.
И до сей пор народ не знал, что жил плохо и недостойно, но пусть меня убедят, что сегодня мы живем лучше.
А тогда... тогда мы были молодыми, в меру бестолковыми, полными сил, веры в себя и будущее, уверенные в своем прошлом.
Одним словом, мы были строителями коммунизма. Молодым строителям светлого будущего не чужда была мода независимо от политических платформ и взглядов. Само понятие моды отождествлялось весьма прозаично и незамысловато, - с джинсами и кроссовками. Джинсы были фетишем моды. Достать их можно было в Березке, у спекулянтов или же в Москве, в очередях, в розничной торговле.
Захотелось и нам с другом купить штаны, так мы именовали джинсы и не иначе. Охота пуще неволи и собрались мы в столицу за заморским товаром. Собраться нам, только подпоясаться и уже вечером я и мой друг Сергей, тряслись в купе почти пустого вагона, усугубляясь коньячком за разговорами. Ну, а тема у мужиков одна - политика и женщины. Женщины, конечно же, появились,- в образе двух милых официанток вагона-ресторана, внеся определенное оживление.
Однако банкет продолжения не получил. Мы ли им не пришлись, то ли они нам, но напились мы добросовестно, выпив меньше, чем хотели, но больше, чем могли и уснули мертвецким сном. Тем веселье и закончилось.
Москва встретила добрым утром. Казанский вокзал шумел, двигался, дышал и был похож на восточный базар, чему не в малой степени способствовали узбеки ли, таджики, поди их разбери. Все в ватных стеганых халатах и тюбетейках, с женами в длинных цветастых, пестрых платьях, чернобровых и смуглолицых, говорящих на своем непонятном языке. И ведь понимают друг друга.
В Москве у меня жил дед, Дмитрий Исаевич. У него мы и остановились, компенсировав его хлопоты червонцем.
На следующий день, в шесть утра мы уже стояли в очереди в ЦУМ. Народу было, я вам скажу… с открытием, постепенно двигаясь, попали внутрь ЦУМа. Очередь стояла плотно, прижимаясь спиной к стене. Случайно одну неудачницу выдавило из очереди, как косточку из вишни и сразу раздался крик: «Вас здесь не стояло!»
Баба, недолго думая, развернулась лицом к кричавшей и вцепилась ей в волосы. Очередь оживилась в предчувствии зрелища, посыпались советы, как и что, делать.
Стоявший на страже правопорядка сержант, этакий деревенский парень, пытался увещевать сцепившихся, но тщетно. Плюнув на это дело, сержант влепил оплеуху бузотерке, отчего та села на задницу, тяжело и запалено дыша. Очередь на мгновение притихла и затем одобрительно загудела. Милиционер отвернулся, а баба, послав всех коротким слогом, ушла. Зачем ей джинсы, она так и не поняла.
В тот день мы купили, не меряя, по две паре джинсов. Восемьдесят целковых пара. В целлофане. На кармане была бумажная, с ладонь, красочная этикетка. На ней значилось: «ТЕХАС».
Покупку отмечали в подвернувшейся небольшой пивной. Внутри держался тягучий, сырой, с насыщенным дубовым привкусом, кисловатый пивной дух. Под низким потолком, в плавающем табачном дыму, тускло и безразлично, как глаза пропойцы, светили засиженные, словно заплеванные, лампочки. А вот пиво было знатное. Жигулевское. В дополнение были бутерброды с килькой. Кто - то прихлебывал пиво, мусоля во рту плавничок воблы.
Вся атмосфера располагала к самопознанию и высвобождению своего я.
Момент истины самопознания наступил после полутора десятков опустошенных пивных кружек. Заглянули в интересное местечко, в «клозетку». От хлорки, видимо, чтобы была хорошая пропускная способность с одновременной дезинфекцией, резало глаза. Недалече, по соседству стоял мужичок над фаянсовым шедевром человеческой мысли в сфере естественных услуг. Упиравшись головой в стенку и наслаждаясь процессом, он подергивал плечами. Cпустя, какое-то время, приятель Бахуса с усилием убрал голову от стены.
Пегие редкие волосы, прикрывая загоревшую плешь, были прилизаны с затылка наискось на лоб. Лоб был мощный как у мыслителя. И в самом носителе лба было нечто философское, взывающее к памяти Родена. Он попытался безуспешно застегнуть потайные пуговички на брюках неловкими, корявыми пальцами, но махнул рукой на эту затею. Оставив, выглядывающий кончик не свежей рубашки, чуть вприсядку, тяжело, будто на бреющем, человек двинулся к выходу, бормоча под нос свою, одному ему понятную, пьяную правду.
Дед нас встретил веселый. Угощал вареной картошкой, сам при этом, отказался от угощения, сказав, что его пучит от оной. Сергей заулыбался, так как только утром жаловался мне, что черт знает, от чего его пучит.
Вечером дед вспомнил молодость, благо слушатели были. А нам и самим было интересно. Хороший был у меня дед. Мы его звали «московский», отец иногда добавлял: «купец».
Царствие им Небесное. Почивают в ином миру. На нас смотрят сверху и оберегают, как могут.
Спать завалились за полночь, на раскладушках, в кухне. Кухня была просторная, с большим окном, на стене висел холодильник «Сарма", с поднимающейся дверцей. Эстонский.
Говорить особо было не о чем, да и не хотелось. Кто-то, как мне казалось, очень здорово, голосом Макаревича пел под гитару про запущенный сад и бунтаря, а потом струна взвизгнула оборвавшись, и песня смолкла. Фонарь, назойливо светивший в окно, моргнул раз, другой и погас.
В голове причудливо крутились обрывки мыслей: Москва... Вешняки... джинсы... бабы... коммунизм… слова, которые ни как не хотели быть одним целым.
13.01.2010