Дома никого. Полуденный свет бьет в раскрытое окно. Я качаю на руках своего четырехмесячного малыша. Мне 26, у меня чудесный ребенок, самый замечательный муж на свете, моя жизнь легкая и светлая, как те зайчики на стене. В такие минуты спокойно и хорошо и любишь каждый вздох этого мира. В воздухе плывут пыль и разомлевшие мухи. Мой малыш спит у меня на руках так сладко, так нежно... Вы видели спящего младенца? Во истину, это прекраснейшее зрелище.
Отпускать его не хочется, но пора стирать, готовить, убирать. У женщины в декрете мало времени.
Мою посуду. В очередной раз удивляюсь, что нет детских бутылочек. Как черная молния, меня режет образ матери. Холодеет внутри, обрывается. Она ненавидит меня и моего малыша. Потому у нас в доме нет ни сосок, ни распашонок, ни даже детской кроватки.
Щелкнул дверной замок. «Она», - раздается во мне паника. Бросаю к черту эту посуду, хватаю моего спящего мальчика. Что будет! Что сейчас будет! Сильнее прижимаю его к груди, забиваюсь в угол комнаты за диваном. Лишь бы малыш не проснулся от бешеной дроби моего сердца!
Мать в добром расположении. Что-то мурлыкает, шуршит пакетами на кухне. Наконец, появляется в комнате.
- Наташа... Наташа! Господи!
- Не подходи к нам!
От собственного голоса мурашки пробегают по спине, из глаз начинают сыпаться слезы.
- Наташа! Девочка моя!
Мать падает на колени передо мной, хватая за руки.
- Не трогай его!
- Господи, да что ж такое-то?! Опять за свое!
Уговаривает, причитает, снова и снова. Отнимает моего ребенка. Шепчет, плачет. Я плачу.
Вою дикой кошкой, ребенок заходится. Мать отпихивает меня, прячет моего мальчика в шкаф, закидывает его тряпками. Мечусь по полу, зажимаю руками уши, пытаясь заглушить своим криком плач малыша.
Выныриваю из забытья. Тишина. Прихожу в себя.
Мать склоняется надо мной, протирая мокрым полотенцем мое лицо.
- Доченька, родная, что же ты делаешь...
Слезы дорожками застыли на ее лице. Она ненавидит меня, ненавидит моего малыша.
Я успокаиваюсь. Это успокоение, как страшный сон, как черное забвение. Настолько тяжкое, что грудная клетка от безысходности сжимает сердце, легкие, душу, словно хочет раздавить меня, вывернуть на изнанку. Я не могу ни слышать, ни видеть, ни чувствовать.
Знаю только одно: мой малыш — мое спасение.
- … Наташа. Наташаа!
Я застыла посреди комнаты с тазиком мокрого белья.
Она некоторое время еще треплет меня за плечо, когда я «возвращаюсь», качает головой, забирает таз, бормоча под нос, что я плохая мать, что всю-то жизнь теперь со мной мучиться. Я покорна, выжаты все соки и сил не осталось даже на ответ. Наблюдаю, как она развешивает детские вещи сушиться.
Да, детские, но не моего малыша, а тех двоих, которые приходят каждый день, едят, занимаются, а потом и вовсе на ночь остаются. Я к ним равнодушна, но часто эти детишки раздражают меня до припадков, после которых я не могу ничего вспомнить.
Моя жизнь довольно однообразна. Основное занятие — переглядки с часами. Я сижу за столом в зале и смотрю, как часы отбивают секунды. Они такие долгие, что если посмотреть на пчелу, приставшей к занавеске, посчитать ленивых мух на люстре, смахнуть с белой скатерти несуществующие крошки и разгладить складки на платье, то пройдет секунд 6-7, не больше.
- Хоть из школы их встреть, - вторглась в мое ожидание мать.
Послушно отправляюсь на улицу. Солнце сразу прилипает к рукам, лицу, разливается по телу. Я замечаю детей еще из дали. Они меня тоже. Девочка, светлая, лет 8. Мальчик с сердитыми бровями, младшее ее, но уже злобный и неприятный. Он, завидев меня, переходит на другую сторону улицы и чуть ли ни бегом спешит к дому.
Девочка останавливается передо мной, робкая, неловкая, поправляет огромный портфель.
- Ну, пошли, - беру ее за руку я.
Она такая милая и нежная, так льнет к моей руке маленьким тельцем, что я начинаю чувствовать перед ней вину, сама не зная отчего вдруг. И раздражаюсь. Я, что, слишком добра к ней? Или даю повод для любви? Кто они вообще мне такие?!
Веду молча ее домой.
- А ну, руки быстро мыть и за стол! - Весело командует мать, ставит холодную окрошку, мягкий хлеб и яблоки. Невольно сглатываю слюнки.
После обеда опять наблюдаю за ходом будильника, матерью, хлопочущую по дому, детьми. Мальчик старается не смотреть в мою сторону, но если его взгляд падает на меня, - он колкий, жесткий. Его ненависть и страх успокаивают. Эти чувства правильные, честные, они помогают мне отвечать тем же. С девчонкой же трудно. Подошла, вот, ко мне, села за стол, рисует каких-то уродливых человечков.
Я жду. Жду. Безумно долго.
- Где Миша? - Вдруг всплывает в моей голове.
Мать встрепенулась:
- Что?
- Уже семь. Где Миша? - Мой Мишенька уже час как с работы придти должен.
- Наташ, ну что ты. Мишки уж нет давно... Ужин готовить пора, мясо достань из морозилки... нашла, что вспомнить. Эх, батюшки... Свет, Саш, вы уроки-то все сделали? - Выпроваживает их мать.
Меня отвлечь пытается. Может, что-то скрывает?
- Где Миша? - повторяю я настойчивее. И вдруг меня охватывает паника, все мысли из головы вон вылетают разом. - Где Миша?!
- Наташенька, солнышко мое, успокойся, вот Мишенька... сейчас... вот Мишенька твой...
Мать роется на полках с книгами, достает затертое фото. На ней Миша, я и девочка. Я некрасивая, с большим животом.
Выбиваю из ее рук фотографию.
- Где Миша? Где мой Миша? Где мой сын? Куда ты их дела?!
Я перехожу на шепот от злости и страха, охватившего меня. Мое тело снова душит себя, вспоминаю, где мой малыш, мечусь к шкафу и отключаюсь от памяти....
- Мамочка....
Возвращает меня. В дверях стоит девочка. В ситцевом сарафане, держится своими противными крохотными ручонками за косяк...
- Какая я тебе «мамочка»!
Меня захлестывает истерика. Окружающее приобретает несвойственные ему значения в самом подсознании, я все еще вижу, что происходит вокруг меня, но воспринимать уже не в состоянии, разум замедляется в десятки раз. А ненависть к этим маленьким лживым, мерзким существам усиливается стократно. В моем мозгу только одно — убить эту уродливую тварь, забрать моего малыша. Мать всем тело бросается на меня держит, говорит что-то, то ревет, то ноет. Девочка в угол забилась и прячет лицо в ладошки. Мальчонка колотит меня по ногам, животу кулаками и громко сопит. Все сливается, словно я наблюдаю их агонию со стороны. Я сильнее, откидываю мать с ее мальчонкой. Хватаю девочку, встряхиваю ее за грудки. Ненавижу! Ненавижу! Ты слышишь, как я тебя ненавижу? Ты видишь?! Выколачиваю из нее душонку! Знаешь? Знаешь же, как я тебя ненавижу?!
- Наташа перестань! - кричит мать.
Я уже не могу перестать. Я хочу своего мужа, своего ребенка. Я жить хочу, а не гнить с ними!
- Где мой ребенок?! Где мой мальчик?! Отдай его мне! - Кричу матери, девчонке, пульсирующим стенам.
- На! На твоего ребенка! - Мать выдирает из шкафа моего малыша. Я отвлекаюсь на него, бросаю девчонку. - Это твой ребенок?!
Она держит его за ногу, он так перепуган, что не может проронить и звука, через мгновение раздается плач. Он набирает обороты, громкий, не стерпеть.
- Мальчик мой!
Моя ярость уходит, но уже мать входит в раж.
- Мальчик твой?! Вот твой мальчик, - показывает на мальчишку, зажавшегося на полу. - а это.... это....
Она трясет над головой моего малыша, он орет так, что снова перестаю слышать, чувствовать, и почти видеть.
- Это твой малыш?!
Она вдруг делает то, что убивает меня.
Она отрывает голову ребенку, продолжая кричать. Терзает его тело. Рвет и воет .
Что-то внутри поднялось, перед глазами зажгло яркие всполохи. Я обомлела, я умерла.
В моей голове еще носится плач малыша, словно ударяется о стенки черепа. Этот плач только в моей голове, только я его слышу. Только я его вижу.
На полу лежит растерзанная кукла, мать на коленях упирается в изношенный ковер руками, волосы разметались, ее не узнать. Она такая старая....
Моя дочь боится меня, сын ненавидит, мне далеко за тридцать, мой муж разбился, когда ехал забирать меня из роддома. Я сумасшедшая. Я никому не нужна.
Кроме моей матери и детей. Которых я ненавижу.
Подползаю на коленях к дочке, готовая убить себя за одну лишь царапину на ее щеке. Сгребаю в охапку ее и сына.
Плачу, не могу остановиться. Простите меня. Простите.... Простите, сама не знаю, имею ли я право просить у вас прощения. Имею ли право жить, не любя вас каждую секунду, всем телом, всей душой? Имею ли вообще право быть, за то, что у вас не было меня?
Боюсь сама себя... Что будет завтра?