- Эй, Интеллигент, зарплата будет сегодня? – крикнул пожилой рабочий, вытряхивая старую бейсбольную кепку, давно потерявшую всякий вид и форму от пятен краски и бетона.
Проходящий мимо мужчина лет пятидесяти только лукаво ухмыльнулся себе под нос, не удостаивая старика ответом.
- Ты, чего это, Ген, старого друга, соратника, можно сказать, игнорируешь? – не смолчал прораб, который сидел рядом в покрытой густым слоем бетонной муки легковушке с распахнутой дверью и нервно копался в толстой папке с бумагами.
- Тамбовский волк этому старому алкоголику соратник! – со смехом ответил Гена. – А про зарплату - это к тебе, командир, вопрос.
Был первый по-настоящему теплый солнечный день, близился обеденный перерыв, да и вовсе трудовая неделя подходила к концу, и мужиков охватила всеобщая бессознательная радость, игривое настроение, как у детей. Все посмеивались друг над другом, шутливо перебранивались, кто-то уже начинал под нескончаемые байки располагаться на обед.
- Геннадий, извините, еще не знаю, как Вас по отчеству... – смущенно обратился к мастеру молодой парень, новенький, всего неделю отстоявший на лопате.
- Сергеич я! Сергей Сергеич, попрошу! – с ударением на имя произнес старший и взял театральную паузу, потом картинно развел руками, как оперный певец, и под всеобщий хохот добавил:
- Можешь звать меня просто... Мастер!
- Ну, ты даешь, новенький! – со всех сторон кричали мужики.
- Хорош, Пешка! Геннадий, не знаю как по отчеству!
Парень смутился еще больше, казалось, он уже совсем забыл, почему обратился, стянул с головы бандану и не прекращал мять ее большими еще не загрубевшими от физической работы руками:
- А почему они все Гена, да Гена, я не знал, я думал...
- Еще узнаешь. Кому, может, и Гена. А пока не думай, пацан, не зевай, садись обедать, перерыв не вечный! А... так что спросить-то хотел?
- Не, так... я потом.
Гена, он же Интеллигент, он же Сергей Сергеич, он же Мастер и был бессменным мастером управления, человеком уважаемым, как среди управленцев, так и среди работяг: «Сергеич – авторитет!» - говорили они уважительно, ласково протягивая оба слова, как бы пробуя их на вкус.
Вид у него, и правда, был интеллигентный, как говорят, и немного таинственный, не без определенного лоска, как у «человека с историей» - еще весьма привлекательный мужчина. Он был высокого роста, что уже придавало его фигуре солидности, и худой, но жилистый, как мужчины, долгие годы занимающиеся физическим трудом под открытым небом. Уже ранней весной он был коричневым от трудового загара, что подчеркивало его пронзительные выгоревшие на солнце светло-голубые почти прозрачные умные глаза. На нем были хорошо сидящие армейские штаны, линялая рубаха в когда-то голубую клетку и неопределенного цвета косынка на голове - и именно эта рабочая одежда почему-то как нельзя лучше соответствовала всему его образу «человека с историей».
Молодой парень, проработавший в бригаде всего неделю, и пока брошенный на лопату, нравился Сергеичу, он чем-то неуловимо напоминал ему себя самого в молодости: высокий, крепкий, но худой, вежливый и застенчивый, но определенно с характером. «Что-то ведь спросить хотел, но вечно ведь засмеют, слова сказать не дадут, сволочи! А мальчишка переживает, небось: из института ведь вылетел», - подумал он про себя и пошел искать парня.
- Павел, - произнес новенький, привставая и протягивая руку мастеру.
- Да, я знаю, слышал. Да и бумаги твои смотрел, - важно поправился мастер.
- Что вы слышали, от них разве что-то кроме «Пешки» услышишь! Хоть бы Пашка, а тут... Да ну их! – в сердцах произнес Павел и сплюнул.
- Ну... ты зря так, они мужики нормальные. Да на стройке и нельзя без кликух! Сколько я их перетаскал... Пока не стал Интеллигентом, а Гена, это отсюда пошло. Знаешь, мужики на стройке быстро каждого выкупают, они как в душу смотрят. И если та гнилая, то и погоняло такое будет, и так приклеится, что ввек не отмыться. На каждом новом объекте догонит, ну, типа, по цыганской почте. Ха, если, конечно, чего покруче не придумают. Не в бровь, как говорится... А тебя так, прощупывают пока, проверка на вшивость. Если поймут, что нормальный человек, что-то нейтральное придумают, ну например, про институт прознают, Студентом прозовут.
- Ага. Какой я теперь студент, к черту! ...главное, чтоб не Пешка, противно, как собачья кличка, или не Пашуня там какой.
- Ты что спросить-то хотел, Павел?
- Неловко как-то, всего неделю здесь, да деньги тоже нужны.
- Кому они не нужны, - с пафосом ответил Сергеич, кроша хлеб в жестяную видавшую виды кружку с кефиром.
Павлу было неловко, даже неприятно смотреть на приготовление этой мастерской тюри, и он отвернулся, сконцентрировано перемешивая готовую китайскую лапшу в пластиковой тарелке.
Оба явно наслаждались теплом и весенними ароматами.
Мастер предвкушал лето, уже видел, как он, в свежей рубашке и новых брюках, будет прогуливаться по набережной с шикарными зрелыми женщинами, угощать их в ресторане шампанским, а потом вести к себе домой. Одну за другой, с одной не дольше двух дней – это принцип. Так бывает каждое лето, и эта вереница прекрасных дам, томных глаз, спелых губ и крутых бедер еще почти не надоела ему.
Молодой же думал о чем-то о своем, и эти мысли были не такими многообещающими, они, наоборот, отягощали его, заметно расстраивали.
- Ты что загрустил-то?
- Да, так... думаю. Ссора одна из головы не идет.
- Баба что ли?
- Ну, можно и так сказать... Не пойму я ее никак.
- Это-то загнул! Их никто не поймет. Главное классифицировать их правильно, различать. Тогда немного знаешь, что от какой из них ждать... Боли-страданий там или ужина-обеда.
- Это как?
- Все просто. Бабы, они как ...бабки. Ну, деньги, купюры... И те и другие различаются по достоинству. Вот денежные купюры отличаются своим достоинством: рубль, три, десять, двадцать пять и так далее. Так и женщины: одним рупь цена, или вовсе – рупь пучок. Тройки, пятерки... Но есть и хорошие бабы, как двадцать пять рублей или даже пятьдесят: и готовят хорошо, и дома убрано, и выглядит не плохо, и не изменяет. Все отлично, вот только тоска...
Павел растеряно пытался следовать мыслям Мастера, все время желая, но не решаясь перебить его.
- Есть еще и такие, с которыми поговорить можно. А есть и красавицы редкие, умницы, рукодельницы, любящие матери и преданные жены – декабристки, одним словом. Это золотой запас или даже... алмазный фонд... - мастер замолчал, посмотрел по сторонам, поднял лицо кверху, сладко сощурился. - Но богата родина наша золотом и брильянтами! Что их слегка... хм, обесценивает.
Мастер зло ухмыльнулся и замолчал.
Пауза затянулась.
- Так кто ж не обесценен-то? - спросил Павел, чтоб как-то побороть возникшую неловкость и развеять тучу, будто вдруг нависшую над Сергеичем средь ясного неба.
- А знаешь, - с новой хрипотцой в голосе продолжил, подкуривая сигарету, Сергеич, - есть такие женщины...
- Ты же бросил, Ген! – со всех сторон снова посыпались насмешки и вопросы.
- А я и бросил! Эта не в счет, – огрызнулся Мастер, на лице которого в этот момент не было ни тени налетевших сомнений и грусти. Он был весел и харизматичен, как всегда. Авторитет.
- ...а есть те, которые как пятисотрублевые купюры или тысячи даже. Ты такие видел когда? Им бы золотом быть и алмазами, но что-то не пускает, есть в них помарка какая-то, ошибка, надрыв, рана-ссадина что ли, боль или обман... Вот они самые ценные. Потому что самые редкие. А может, поэтому и редкие самые...
И уже не смотрели оба мужчины по сторонам, как за минуту до этого, не жмурились от ласкового солнца, а немигающими и невидящими взглядами уперлись куда-то в пустоту. Каждый – в свою. И думал каждый - о своем.
- Вы меня извините! – раздался под одобрительный шепот поодаль сидящих работяг звонкий девичий голос.
Собеседники не сразу вышли из охватившего их оцепенения и вернулись в реальность.
Перед ними стояла девушка в простом светлом платье, волосы в хвостик, стройные ноги, легкая застенчивая улыбка. В одной руке она держала сумку, другой поддерживала годовалого малыша, сидящего на ее бедре.
Мастер с явным удовольствием и интересом разглядывал гостью, а Павел, ускользающе поморщившись, как от зубной боли, подошел и поцеловал ее и ребенка:
- Мои.
- Я извиняюсь, - с явным удовольствием еще раз повторила раскрасневшаяся девушка, – мы тут с Коротышкой просто рядом были, гуляли. Ну и решили тебе, Пашуня, обед занести.
Опять еле уловимо поморщившись, Павел поблагодарил ее и протянул руку за авоськой. Потом, прощаясь, как будто переборов себя, посмотрел на девушку очень ласково, с любовью, как на младшую сестру.
Сидящие поодаль мужики улюлюкали и предлагали Павлу разделить с ними трапезу. И не только. Павел не отвечал, может, и не слышал.
А Мастер, глядя вслед уходящей девушке, взглядом прощупывал ее позвоночник, опускаясь ниже к бедрам и ямочкам на ягодицах: «Пятьдесят», - по инерции подумал он про себя: «а может даже, и все сто...»
И что-то вдруг подсказало ему, что и через двадцать лет эта женщина будет приносить обед этому мужчине. И может быть, он уже не будет при взгляде на нее еле уловимо морщиться, как от зубной боли, но и пытаться посмотреть ей с любовью и заботой вслед тоже, может, не будет. А может...
«Он тоже не так хотел», - почему-то с явным уважением подумал Мастер и, как на равного, с тупой тоской в глазах посмотрел на Павла.
- Хватит рассиживаться мужики, вашу мать, работать давай! – Сергеич встал, ударив себя по коленям, и скаля белые зубы в своей неподражаемой улыбке хищника, весело заорал рабочим: Давай-давай, еще половина впереди!