-Здравствуй, Саша.
Дядя Коля появился из-за спины как всегда неслышно, крепкой мазолистой рукой, словно клещами сжал Сашкину ладонь.
- Как отработал?
- Нормально, дядя Коля.
Вечер был теплый в сумерках, шахта скалой возвышалась посреди тундры, по старушечьи охая и приветливо помаргивая вечерними огнями.
- В общежитие?
- Да, вот автобус скоро.
- Я давно поговорить хотел с тобой.
Николай, посмотрел на Сашку усталыми глазами.
- Переезжай ко мне жить. Квартира у меня большая, целых три комнаты, а живем вдвоем со старухой. Всего вдоволь. Переезжай и платить ничего не надо. Ты же деньги на дом в деревне собираешь. А хочешь я тебе, денег дам? Отдавать не надо.
Николай махнул кряжистой ладонью.
- Куда нам с деньгами? Вдвоем живем, не нуждаемся. Тебе будет поддержка и нам веселей. Поживи Сашка у нас за сына, порадуй стариков.
- Да, не могу я дядя Коля.
Сашка смутился.
-Не знаю я вас совсем. И не привык я людей стеснять, а на дом заработаю, молодой ещё.
- А что знать то меня?!
Николай встрепенулся.
- Я тебе за себя быстро расскажу. На это не смотри.
Кивнул он, на синюю наколку расплывшуюся по левой кисти.
- Ты в душу мне загляни. Отойдем.
Они отошли в сторону от сгрудившихся под козырьком, укрывающихся от моросившего дождика горняков. Закурив и пыхнув сладковатым сигаретным дымком, неторопливо начал свой рассказ.
Перед Сашкиными глазами поплыла обескровленная и измотанная войной, весенняя Москва. Серые пыльные здания, замусоренные улицы. Заклеенные бумажными крестами, уцелевшие окна оставленных квартир.
Четверо юных курсантов, щеголяя новенькими гимнастерками искали место, где можно спокойно не попавшись на глаза патрулю отметить ускоренный выпуск летных курсов. Бурлила разгоряченная весной молодая кровь, карманы оттягивали темные бутылки портвейна. Завтра на фронт мстить за опустевшие поруганные города, заброшенную Москву.
Ребята шли, почти бежали, наперебой рассказывая друг другу о воздушных боях, забегая то и дело вперед и размахивая руками, словно весенние грачи.
Неожиданно современный район закончился, и они запылили сапогами мимо частных домов окраины. Взгляду предстало плачевное зрелище некогда обустроенные с любовью хозяевами, взломанные дома, выбитые окна. Тишина и запустение.
- Вот здесь и остановимся.
- В любой дом заходи, хозяев теперь нет, война.
Курсанты, распахнув калитку, гурьбой ввалились в ухоженный, уютный дворик уселись на деревянном крылечке.
Шустрый Андрюха уже орудовал в домике, гремя хозяйской посудой. А вот и закуска, пацаны, помидоры, огурчики. Он с довольным лицом выносил банки. Накатили по первой, портвейн тепло ударил в голову, по второй в ушах зашумело. Разговоры стали ещё громче, тосты неслись один за другим.
- За победу! За Сталина! За Советскую авиацию!
Коля с голодухи и непривычки к спиртному быстро захмелел и стал проваливаться в дремоту, роняя отяжелевшую голову.
Однокашники продолжали пьянствовать. Андрей как чертенок прыгал по двору, изображая танец с саблями, размахивал хозяйственным ножом. Николай кажется на мгновение отключился, но тут же поднял голову на возобновившийся шум.
У калитки коренастая старушка, лупила Андрюху тощей авоськой по голове и плечам. Андрюха пьяно отмахивался от авоськи вновь и вновь обрушавшейся на его голову. Неожиданно он оступился и опрокинулся навзнич увлекая за собой намертво вцепившуюся в него старушку которая неожиданно охнув упала, отпустив Андрея на спину. До конца не веря как в документальном кино, Коля, увидел торчащую у женщины между ребер, темную рукоять длинного кухонного ножа. Андрюха, сидя рядом в пыли встряхивал одурманенной головой. Уши резанула трель милицейского свистка.
Трехэтажный мат и грохот кованых сапог, выдернул его из небытья, дверь в камеру отворилась. В помещение ворвалась группа людей в форме. Коля попытался подняться на ноги но тут же залился кровью от чавкнувшего в лицо каблука. Перед глазами замелькали красные генеральские лампасы, с трудом сдерживаемый трясущимися от страха подчиненными, генерал ревел как раненый зверь.
- Расстрелять!!! Всех к стенке! Всех! Мать мою зарезали! Ревел он, как медведь отшвыривая, словно котят повиснувших на обоих его руках, конвоиров.
С трудом им удалось скрутить бушующего генерала и выкатиться с ним в коридор. Боец с разорванным воротом зло зыркнув в камеру захлопнул дверь, загремели засовы.
Вот так, человек предполагает, а бог располагает.
Не расстреляли, повезло. Убитая Андрюхой старушка была матерью боевого генерала Соколова, который сорвался на похороны с передовой и так же срочно отозван был на фронт.
И вот стоит Николай с седыми висками, привычно ссутулившись со сложенными по лагерной привычке за спину руками возле дома в Москве где прошло его детство и юность. Позади пятнадцать лет лагерей. Где они его молодые годы его товарищи однокашники. Пол дня помявшись у подъезда не решившись зайти, да и к кому, в квартире живут чужие ему люди, ещё больше согнувшись под тяжестью выпавшей ему доли побрел к Ярославскому вокзалу С трудом наскреб на билет в общий вагон, назад в ставшую родной Воркуту. С тоской смотрел он в заиндивевшее окно холодного тамбура, глотая горький дым и вспоминая родных, не пощадило время никого.
Но время сглаживают все и вот потянулись годы шахтерского труда в родной Воркуте. Твердо стоит Николай на сроднившейся с ним северной земле.
- Вот так и живу, а в душе пусто. Не хватает нам сына, Саш. Будь нам за сына, порадуй стариков.
- Прости дядя Коля. Не могу я, да и мама у меня в Ярославской области и сестры. Прости. Вон и автобус мой. Сашка отвел глаза и попрощавшись вскочил на подножку. Автобус тяжело отвалил от остановки.
Николай стоял долго глядя на удаляющиеся красные фонари. Закурил, тяжело закашлялся, и привычно пряча окурок в рукав, твердо зашагал в сторону поселка.