В последующие дни мысли Брунетти отошли от семьи Моро и их горя и были направлены на казино. На этот раз полицию просили расследовать не частые и усовершенствованные формы нечестной игры, которые практиковали гости и крупье, но обвинения, выдвинутые против администрации казино за то, что она обогащается за счёт публики. Брунетти был одним из тех немногих венецианцев, которые утруждались помнить, что казино принадлежит городу; таким образом, он понимал, что любая кража или присвоение заработков казино приходили напрямую из фондов предназначенных для помощи вдовам и сиротам. То, что люди, которые проводили жизнь среди игроков и карточных акул, должны красть, сюрпризом для Брунетти не было - его поражала только их наглость, поскольку казалось, что весь подчинённый сервис, предлагаемый казино - банкеты, частные вечеринки, даже бары - были втихую переданы компании, которая, как обнаруживалось, находилась под руководством брата директора.
Поскольку для того, чтобы их не выследили, когда они представлялись казино в роли игроков, детективам нужно было приезжать из других городов, а также надо было искать работников, которые могли бы пожелать свидетельствовать против своих нанимателей и коллег, расследование всё ещё шло медленно и с осложнениями. Брунетти обнаружил себя вовлечённым в это дело ценой других, включая и дело Эрнесто Моро, где продолжали накапливаться свидетельства в поддержку рассуждений о самоубийстве: рапорт из криминологической лаборатории по поводу душевой кабинки и комнаты мальчика не содержал ничего, чем можно было бы воспользоваться, чтобы оправдать подозрения относительно его смерти; и ни одно из показаний студентов или учителей не предполагало ничего, что бы отличалось от мнения, что это было самоубийство. Брунетти, хотя его и не убеждало отсутствие положительного свидетельства в поддержку его собственной точки зрения, вспоминал случаи из прошлого, когда его нетерпение наносило вред расследованиям. Так что - терпение; терпение и спокойствие были его ключевыми словами.
Магистрат, ответственный за проведение расследования в казино, был близок к тому, чтобы выдать ордера на арест всего состава директоров, когда из офиса мэра пришла бумага, возвещающая, что директора казино переводят на другой пост в администрации города, а его главных помощников продвигают на места, занимающие высший ранг в других городских службах. Далее, два главных свидетеля обнаружили, что их продвинули на важные посты в уже реорганизованном казино, после чего оба начали понимать, что предыдущая интерпретация ими событий, должно быть, была ошибочна. Поскольку дело было развалено, полиция отстала от роскошного дворца на Канале ГрАнде, и пришедшие с визитом детективы были отосланы прочь.
Эти события были результатом позднеутренних вызовов ПАтты, который наказывал Брунетти за то, что он считал сверхагрессивным поведением по отношению к администрации казино. Поскольку Брунетти никогда не чувствовал ничего более, чем средней степени неприятие поведения подозреваемых - у него всегда были широкие взгляды на преступления против собственности - разгорячённые слова Патты производили на него впечатления не больше, чем весенний дождь на намокшую землю.
И лишь тогда, когда его начальник обратил своё внимание на семью Моро, он обнаружил, что слушает, что говорит Патта.
- Лейтенант Скарпа сказал мне, что мальчика считали неустойчивым, так что для нас нет дальнейшей нужды втягиваться в это. Я думаю, пришло время закрыть дело.
- Кто? - вежливо спросил Брунетти.
- Что?
- Кто? Кто думал, что он неустойчив?
Из ответа Патты было очевидно, что он не думал, что было необходимо задавать этот вопрос - утверждения Скарпы было более чем достаточно для подтверждения этого.
- Его учителя, полагаю. Люди в школе. Его друзья. Все, с кем говорил лейтенант, - отстрелялся Патта коротким списком. - А почему Вы спрашиваете?
- Из любопытства, синьор. Я не знал, что лейтенант интересовался этим делом.
- Я не сказал, что он интересовался, - проговорил Патта, не пытаясь скрыть своё неприятие этого позднейшего свидетельства неспособности Брунетти - хотя Патта подозревал, что это был отказ - делать то, что должен делать каждый хороший полицейский: понимать, когда предположение на самом деле является приказом. Он длинно вздохнул. - С кем бы он ни говорил, они сказали, что было ясно, что мальчик неустойчив, так что это даже более чем похоже, что это было самоубийство.
- Это, естественно, то, на что указывало вскрытие, - дал Брунетти лёгкое утверждение.
- Да, я знаю. - И, прежде чем Брунетти смог задать вопрос, Патта продолжал:
- У меня не было времени читать его внимательно, но общая картина, конечно, говорит о самоубийстве.
Кто автор этой общей картины, у Брунетти сомнений не было; что было сомнительно, так это то, почему лейтенант Скарпа должен интересоваться делом, в раскрытии которого он не принимает участия.
- А у него было что ещё сказать по этому поводу? - спросил Брунетти, стараясь сделать всё, что было в его силах, чтобы вопрос его выдавал лишь лёгкую заинтересованность.
- Нет. А в чём дело?
- О, только в том, что, если лейтенант так уверен, тогда мы можем проинформировать родителей мальчика, что расследование закрыто.
- Вы уже говорили с ними, не так ли?
- Несколько дней назад, да. Но если Вы помните, синьор, Вы просили меня удостовериться, что у нас не могло остаться сомнений в наших заключениях, чтобы у отца мальчика не было причины пожаловаться на нашу работу, учитывая, что он уже натворил много бед в других государственных учреждениях.
- Вы имеете в виду его рапорт? - спросил Патта.
- Да, синьор. Я понимал, что Вы хотите быть уверены, что у него не будет оснований начинать такое же расследование того, как мы вели дело о смерти его сына. - На миг Брунетти сделал паузу, чтобы оценить эффект от всего этого, и, увидев первые признаки того, что Патта нервничает, вбил ещё один гвоздь:
- Кажется, он заслужил доверие народа, так что любая жалоба, которую он мог бы сделать, возможно, была бы подхвачена прессой. - Он позволил себе слегка, словно отпуская что-то, пожать плечами. - Но если лейтенант Скарпа удовлетворён тем, что у нас есть достаточно свидетельств, чтобы подтвердить родителям, что это было самоубийство, тогда, конечно, у меня нет причины продолжать работать по этому делу.
Хлопнув себя руками по бёдрам, Брунетти вскочил на ноги, горя желанием отправиться на поиски какого-нибудь нового дела, теперь, когда дело Моро было так чисто завершено его коллегой, лейтенантом Скарпой.
- Что ж, - сказал Патта, вытолкнув из себя это слово, - возможно, это поспешное решение - думать, что всё пришло к заключению настолько, насколько желал бы в это верить лейтенант Скарпа.
- Я не уверен, что понимаю Вас, синьор, - солгал Брунетти, не желая отпускать Патту с крючка так легко и размышляя, до какой степени он дошёл бы, чтобы отделить себя от жадного желания Скарпы закрыть дело. Патта не сказал ничего, и тогда ободрённый Брунетти спросил:
- Есть ли какие-то вопросы об этих людях? Об этих свидетелях?
Значительно поупражнявшись в ограничениях, Брунетти убрал из этого последнего слова весь намёк на сарказм. Однако Патта снова ничего не ответил, и тогда Брунетти спросил:
- Что именно он сказал Вам, синьор?
Патта махнул Брунетти рукой, чтобы тот сел снова, и сам устроился, откинувшись в кресле и придерживая рукой подбородок - без сомнения, неугрожающая поза, выученная на управленческом семинаре, как средство создания солидарности с подчинённым.
Он улыбнулся, легко потёр левый висок, затем улыбнулся снова.
- Я думаю, лейтенант слишком жаждет представить закрытое дело родителям мальчика. - Конечно же, эта фраза вела своё происхождение от того же семинара. То есть, по школе ходили слухи, что за несколько дней до смерти Моро вёл себя не как обычно, был не в себе. По трезвом размышлении, мне видится, что лейтенант мог слишком поспешить интерпретировать это как подтверждение самоубийства, - проговорил Патта, а затем быстро добавил: - Хотя я уверен, что он прав.
- А сказали эти мальчики, как он себя вёл? - И, прежде чем Патта смог ответить на этот вопрос, Брунетти задал второй:
- И кто были эти мальчики?
- Я не уверен, что он говорил об этом, - ответил Патта.
- Конечно же, это есть в его рапорте, - сказал Брунетти, слегка наклоняясь вперёд, словно в ожидании, что Патта удовлетворит его тем, что представит ему написанный лейтенантом рапорт.
- Он отдал свой рапорт на словах.
- Так что он не упоминал никаких имён? - спросил Брунетти.
- Чтобы я мог припомнить - нет, - сказал Патта.
- Не знаете ли Вы, не сдал ли он письменный рапорт позже?
- Нет, но я сомневаюсь, что он посчитал бы, что это необходимо, - не после того, как он переговорил со мной, - сказал Патта.
- Конечно.
- И что же это предполагает собой значить? - настаивал Патта, быстро возвращаясь к своей обычной манере.
Улыбка Брунетти была мягкой и пресной.
- Только то, что он подумал бы, что выполнил свою обязанность, отрапортовав своему начальнику. - Он позволил себе сделать длинную паузу, чтобы расширить границы, а потом сменил выражение лица на то, которое, как ему довелось видеть, использовал тенор, поющий арию дурачка в "Борисе Годунове":
- Что нам теперь делать, синьор?
На какой-то миг он испугался, что зашёл слишком далеко, но ответ Патты предполагал, что нет.
- Я думаю, что может быть мудро снова поговорить с родителями, - начал Патта, - чтобы увидеть, не хотят ли они принять вердикт о том, что это было самоубийство. - Ещё до сих пор случалось, когда от честности Патты захватывало дух, - настолько абсолютным было его отсутствие интереса к правде.
- Возможно, это лейтенант должен пойти и поговорить с ними, синьор? - предложил Брунетти.
Это привлекло внимание Патты.
- Нет, может быть, было бы лучше, если бы туда пошли Вы. В конце концов, Вы с ними уже говорили, и, я воображаю, они думали, что Вы им сочувствуете. - Никогда это качество не расценивалось как дефект характера настолько сильно, как когда Патта использовал его в отношении Брунетти.
Патта поразмышлял ещё немного.
- Да, сделайте так. Пойдите, поговорите с ними и заметьте, что они чувствуют. Вы поймёте, как с этим управиться. Как только они примут тот факт, что это было самоубийство, мы сможем закрыть дело.
- И снова обратить своё внимание на казино? - не смог удержаться от вопроса Брунетти.
Прохлада взгляда Патты не только снизила температуру в комнате; она отодвинула Брунетти на достаточно большое расстояние.
- Я думаю, что город подтвердил, что он способен справиться с этой проблемой, - провозгласил Патта, вынуждая Брунетти, уже не в первый раз, подозревать, что его начальник, возможно, не настолько туп, насколько он всегда находил удобным в это поверить.
Наверху Брунетти разбрасывал бумаги вокруг на столе до тех пор, пока не нашёл тоненькую папку, содержащую бумаги, порождённые смертью Эрнесто Моро. Он набрал номер его отца, и, после шести гудков, ответил, назвав фамилию, мужской голос.
- Доктор Моро, - сказал Брунетти, - это комиссар Брунетти. Я хотел бы поговорить с Вами снова, если это возможно. - Моро не ответил, так что Брунетти проговорил в пространство:
- Можете ли Вы назвать мне удобное для Вас время?
Он услышал, как другой мужчина вздохнул.
- Я Вам сказал, что мне нечего больше ответить Вам, комиссар. - Голос его был тих, абсолютно без эмоций.
- Я это знаю, доктор, и я прошу извинить меня за то, что мешаю Вам, но мне н у ж н о поговорить с Вами снова.
- Нужно?
- Я так думаю.
- Нам нужно в этой жизни очень мало, комиссар. Вы когда-нибудь думали об этом? - спросил Моро, абсолютно как если бы он готовился провести остаток дня, обсуждая этот вопрос.
- Часто, синьор. И я с этим согласен.
- А Вы читали "Ивана Ильича"? (1) - удивил его вопросом Моро.
- Писателя или повесть, доктор?
Ответ Брунетти, в свою очередь, должен был удивить Моро, но последовало долгое молчание, прежде чем доктор сказал:
- Повесть.
- Да. Часто.
Доктор снова вздохнул, после чего на линии молчали почти минуту.
- Приходите в четыре, комиссар, - сказал Моро и повесил трубку.
Хотя он и не горел желанием встречаться лицом к лицу с обеими родителями Эрнесто в один и тот же день, Брунетти всё-таки заставил себя позвонить синьоре Моро. Он дал телефону зазвонить один раз, прервал соединение, потом нажал кнопку повторного набора, преисполнившись облегчением, когда на продолжительные звонки никто так и не ответил. Он не сделал попытки продолжать проверку местонахождения ни одного, ни другого из родителей. Всё, что он знал - это то, что мать могла покинуть город в любой момент после похорон мальчика, которые прошли два дня назад; покинула город, покинула страну... оставила позади всё, кроме своего материнства...
Он знал, что такие мысли приведут его в никуда, так что снова устремил своё внимание к бумагам, лежащим у него на столе.
Человек, который ввёл Брунетти в квартиру Моро в четыре часа того же дня, превосходно мог бы оказаться его старшим братом, если бы этого брата постигла некая разрушающая болезнь. Худшие признаки можно было обнаружить в его глазах, которые, казалось, были покрыты тонкой плёнкой непрозрачной жидкости. Белки приобрели оттенок слоновой кости, часто замечаемый у людей преклонного возраста, а под обеими глазами залегли направленные вовнутрь тёмные треугольники. Хрупкий нос стал клювом, а толстая колонна шеи теперь была стволом, который поддерживался в прямом положении сухожилиями, оттягивающими кожу от мышц.
Чтобы скрыть шок, который вызвали у него перемены, произошедшие в этом человеке, Брунетти опустил глаза к полу. Но, когда он заметил, что отвороты брюк доктора свободно свисают с задних частей его туфель и волочатся по полу, он поднял взгляд и посмотрел прямо на доктора, который отвернулся и ввёл его в гостиную.
- Да, комиссар? О чём Вы пришли сказать? - спросил Моро голосом неизменно вежливым, когда они сели напротив друг друга.
То ли часто приходила его кузина, то ли кто-то ещё следил за тем, чтобы квартира содержалась в чистоте. Паркет блестел, коврики лежали в геометрическом порядке, в трёх вазах из муранского стекла стояли огромные россыпи цветов. Смерть не не проложила дорогу в очевидное процветание семьи, хотя Моро с таким же успехом мог жить в атриуме (2) банка, - исходя из того внимания, которое он обращал на то, что его окружало.
- Я думаю, что это поставило Вас выше лжи, доктор, - резко сказал Брунетти.
Моро не обнаружил ни признака того, что он вообще нашёл слова Брунетти необычными.
- Вы можете сказать и так, - ответил он.
- Я очень много думал о нашей последней встрече, - сказал Брунетти, надеясь установить хоть какую-то связь с этим человеком.
- Я этого не помню, - сказал Моро, не улыбаясь и не хмурясь при этом признании.
- Я пытался поговорить с Вами о Вашем сыне.
- Это понятно, комиссар, поскольку он только что умер, и Вы, кажется, находитесь во главе расследования его смерти.
Брунетти нацелился на сарказм в его голосе - но нацелился тщетно.
- Я много думал о нём, - повторил он.
- А я не думаю ни о чём, кроме моего сына, - прохладно сказал Моро.
- А есть что-нибудь у Вас в мыслях, что Вы можете сказать мне? - спросил Брунетти, а потом поправился, добавив: - или скажете мне?
- Какой интерес мои мысли могут представлять для Вас, комиссар? - спросил доктор. Пока Моро говорил, Брунетти отметил, что правая рука его не переставала двигаться, а его большой и средний пальцы постоянно тёрлись друг об друга, словно были заняты тем, что перекатывали между собой какой-то невидимый предмет.
- Как я сказал, доктор, я думаю, что сейчас Вы должны быть выше лжи, так что я не буду скрывать от Вас факт того, что я не думаю, что Ваш сын покончил с собой.
На миг взгляд Моро ушёл от Брунетти, а потом вернулся к нему.
- Ложь - не единственная вещь, выше которой я сейчас нахожусь, комиссар.
- Что это значит? - спросил Брунетти с сознательной вежливостью.
- Что у меня мало интереса к будущему.
- К Вашему собственному?
- К моему собственному, или, как факт, к чьему-то ещё.
- Вашей жены? - спросил Брунетти, стыдясь себя самого за то, что он это делает.
Моро дважды моргнул, похоже, размышляя над вопросом Брунетти, а потом ответил:
- Мы с женой живём раздельно.
- Тогда Вашей дочери? - сказал Брунетти, вспоминая ссылку на ребёнка в одной из статей, которые он читал о Моро.
- Она находится на попечении своей матери, - ответил Моро со всеми признаками индефферентности.
Брунетти хотел сказать, что тот всё-таки до сих пор ещё отец девочки, но не мог заставить себя это сделать. Вместо этого, он успокоил себя, сказав:
- Разделение - это законная ситуация.
Ответить на это заняло у Моро много времени. Наконец он сказал:
- Я не уверен, что я Вас понимаю.
До сих пор Брунетти обращал мало внимания на их слова, позволяя своему сознанию двигаться вперёд, словно на автопилоте. Ум его отошёл от значения, он обращал больше внимания на тон и жесты Моро, на то, в какой позе он сидел и на высоту его голоса. Брунетти почувствовал, что тот перешёл в какое-то место, удалённое от боли, почти как если бы сердце его было отправлено под надёжную охрану, разум же его был оставлен позади, чтобы отвечать на вопросы. Но там оставалось ещё, к тому же, огромное чувство страха; не боязнь Брунетти, но страх сказать что-то, что могло открыть то, что лежало позади этого фасада тихой ограниченности.
Брунетти решил ответить на то, на что доктор ясно намекнул, как на вопрос.
- Я разговаривал с Вашей женой, синьор, и она не держит на Вас зла.
- А Вы от неё этого ожидали?
- В этой ситуации - да; я думал, будет понятно, если бы она это делала. Таким образом, она могла бы как-нибудь сделать Вас ответственным за то, что случилось с Вашим сыном. Надо полагать, это было Ваше решение, что он поступит в Академию.
Моро выстрелил в него ошарашенным взглядом, открыл рот, словно желая сказать что-то в свою собственную защиту, но остановился и промолчал. Чтобы не видеть, как рассержен этот человек, Брунетти отвёл глаза, а когда взглянул на него снова, лицо Моро было пустым и свободным от чувств.
Долгое время Брунетти не мог придумать ничего, что можно было бы сказать, пока наконец не заговорил, абсолютно не задумываясь.
- Я хотел бы, чтобы Вы верили мне, доктор.
Долгое время спустя Моро сказал усталым голосом:
- И я хотел бы верить Вам, комиссар. Но я не верю и не буду. - Он увидел, что Брунетти собирается запротестовать, и быстро продолжил: - Это не потому, что Вы не кажетесь абсолютно честным человеком, но потому, что я научился не верить никому. - Брунетти попытался заговорить снова, и в этот раз Моро вытянул руку, чтобы остановить его. - К тому же, Вы представляете государство, которое я воспринимаю как преступное и небрежное, и этого достаточно, чтобы исключить Вас - абсолютно - из моего доверия.
Сначала эти слова оскорбили Брунетти и возбудили в нём желание защитить себя и свою честь, но в той тишине, которая опустилась на них, когда Моро замолчал, он понял, что слова доктора вообще не относились к нему лично. Моро увидел его, как заражённого, просто потому, что он работал на государство. Брунетти понял, что он слишком сильно сочувствует этой позиции, чтобы пытаться её оспаривать.
Брунетти поднялся, но сделал это устало, без той ложной энергии, которую он придал тому же самому движению, когда говорил с Паттой.
- Если Вы решите, что можете поговорить со мной, доктор, пожалуйста, позвоните мне.
- Конечно, - сказал доктор с притворной вежливостью. Моро поднялся со своего собственного кресла, проводил Брунетти до двери и выпустил его из квартиры.
1. Речь идёт о повести Л.Н. Толстого "Смерть Ивана Ильича" (1882-1886)
2. Атриум - в современной архитектуре центральное, как правило многосветное, распределительное пространство общественного здания, инсолируемое (инсоляция - по всей видимости, проникновение света) через зенитный световой фонарь или проём в перекрытии. Ранее - внутренний световой двор, откуда имелись выходы во все остальные помещения (Википедия).