Где-то зазвенело разбитое стекло, послышался свист, топот, смех, возмущённые крики. Я недовольно поморщился: покоя нет от этого хулиганья!
Неожиданно грохнул камень в окно моего дома, но стекло не разбилось. Мгновенный испуг тут же сменился гневом, и я, кипя негодованием, выбежал во двор.
Но нет, это была не шпана, вернее не только шпана. Я замер в калитке, оценивая ситуацию: на улице, не скрываясь, уверенная в себе, тусовалась целая толпа разномастных личностей - человек двадцать, от наглой мелкоты, до дряхлых, но видимо имевших здесь вес "паханов ". Взрослые и дети, мужчины и женщины, одетые в мерзкие лохмотья и в шикарные, с иголочки, костюмы, небритые, обрюзгшие и ухоженные, лоснящиеся лица...
Но, несмотря на это разнообразие, всех их объединяло нечто неуловимое, что проскальзывало в их жестах, фразах, в пустых взглядах "помороженных" глаз, словно на всех их лицах была надета какая-то одна маска, как оттиск одного Порока...
Из этой толпы резко выделялись три человека, явно противостоящие ей. Хотя они и находились в её гуще, их словно окружал невидимый барьер, сквозь который не могла пробиться беснующаяся толпа, тянувшая к ним, словно жуткий монстр, десятки своих рук-щупалец, сотни скрюченных пальцев, с которых капал яд...
Вдруг в толпе произошло какое-то движение, над ней зашелестело почтительно-испуганно: "Тихо, Сам явился! Хозяин..."
Всколыхнувшись, толпа расступилась ,и я увидел молодого красивого мужчину в светлом костюме и в шляпе. Он внимательно, и в то же время с холодным безразличием смотрел на тех троих. Его изящное лицо исказила кривая улыбка, и негромким голосом, от которого у меня по коже пробежали мурашки, он спросил у них:
- Вы понимаете, что для вас означает ваше отступничество? Вы ведь знаете, что тот, кто не с нами, тот против нас?
Побледнев, те трое прижались спинами друг к другу, и что-то ему ответили, отчего его лицо ещё больше перекосилось, а холодное безразличие взгляда вдруг полыхнуло огнём ненависти.
Хмыкнув, он коротко хохотнул, и, приблизившись к барьеру вплотную, зловеще процедил сквозь зубы:
- Напрасно вы так думаете. От Меня просто так не уходят, и эта защита может вас спасти от них, но не от Меня - с презрительной усмешкой он кивнул назад, и, неожиданно выхватив одного из спасительного круга, швырнул его в толпу.
Она заколыхалась, и с противным чмоканьем всосала его в себя. Он же, не отрывая взгляда от оставшихся двух, отвёл руку в сторону и прошипел:
- Посмотрим, где у вас находится эта стойкость и какого цвета ваши убеждения.
Резко щёлкнуло выскочившее лезвие ножа, и толпа, всколыхнувшись, "слизнула" его с руки "Хозяина". В колышащейся толпе раздался крик, перешедший в срывающийся, хриплый визг.
Я похолодел и попятился. Неожиданно "Он" оглянулся и посмотрел прямо в мои глаза, и тонкие его губы растянулись в циничной, понимающей усмешке.
Я продолжал пятиться на немеющих ногах, но одноликая толпа, смотревшая на меня сотнями алчных глаз, почему-то не удалялась, а становилась всё ближе, ближе...
Вдруг я почувствовал, что дошёл до черты, которую переступать было нельзя - за ней была моя семья, мои близкие, мой мир, и переступив её, я этот мир отдам на растерзание толпе...
Оглянувшись, я увидел за спиной кухонный стол, стоящий почему-то посередине двора, и потянул на себя его выдвижной ящик. Блеснули вилки, ложки, ножи…
Я взял из набора большой нож, и, сжав его в кулаке, исподлобья взглянул на толпу. Но она оказалась уже за забором, и смотрела с тупым безразличием, явно потеряв ко мне всякий интерес. Ну, разумеется, несмотря на жестокость и агрессивность, толпа труслива, и с тем, кто может дать отпор, предпочитает не связываться. Зачем рисковать, если всегда можно найти жертву послабее!
Вдали вновь зазвенело стекло, и женский плач, причитания, жгучей болью отозвались в моём сердце. Не оглядываясь, свободной рукой я нащупал ещё один нож, и качнулся вперёд, собираясь сделать шаг, но ноги словно приросли к земле.
Я знал, что толпа труслива, но она сильна и многочисленна, и её инстинкт самосохранения объединяет всех её членов для борьбы с опасностью, откуда бы она ни исходила. Я понимал, что первый же мой шаг против толпы будет моим смертным приговором, и не знал, будет ли после этого моя семья в безопасности.
Но в чёрной, как трясина, толпе, всё ещё светился круг света, и мерцали в нём искорки тех, кто осмелился шагнуть против толпы, а где-то вдалеке не смолкали рыдания незнакомой мне женщины...
Толпа выжидающе замерла, внимательно глядя на меня не сотнями - тысячами, миллионами глаз, да и не толпа это уже была, а чёрная стена, трясина мрака. Я знал, что каждый попавший в неё становится её частью, увеличивая её власть и силу, и, в конце концов, настанет момент, когда она сама пойдёт в наступление, поодиночке поглощая "нейтральных" вроде меня.
"Нет, лучше смерть!" - я крепко сжал ножи и ещё сильнее наклонился вперёд, но онемевшие ноги словно увязли в застывшей смоле.
Стена мрака угрожающе колыхнулась навстречу, и я понял, что она не даст мне возможности сделать даже этот единственный шаг, если я сделаю угрожающий ей выбор. Я почувствовал, как парализующий страх сковывает уже не только ноги - оцепенение поднималось всё выше, и вот уже в ледяной комок превратилось последний раз трепыхнувшееся сердце, начали неметь руки...
"Ну и пусть! лучше умереть, чем стать её пищей и телом!" - словно чужие, Я поднимаю ничего не чувствующие руки и напрягаю все духовные силы, чтобы вырваться из этого мёртвого, связывающего Меня тела, тела, ставшего Моей тюрьмой.
Слышится какой-то треск, хруст, и моё тело делает за Мной первый шаг, шаг против Тьмы!
Во мраке произошло какое-то неуловимое движение, и я почувствовал, что стена дрогнула и отступила - совсем немного, но отступила.
Непередаваемая радость охватила меня, вытесняя парализующий страх - радость победы над собой, вернее над той темной частью меня, которая всю жизнь Меня угнетала и не давала нормально жить, свободно дышать...
Второй шаг уже не потребовал таких усилий - тело быстро оживало, подчиняясь Моей воле и устремлению. Третий шаг, четвёртый... Тело становилось всё легче, я уже не шел и не бежал - я летел, едва касаясь ногами земли, и ножи в моих руках превратились в сияющие, струящиеся голубым пламенем мечи. Исчезли заборы, стены, и я с восторгом обнаружил, что не один бросил вызов Тьме: со всех сторон навстречу ей летели огненные люди.
Я вонзаюсь во Тьму, и рублю ее своими руками - ведь теперь мечи мне не нужны, потому что я сам - Меч Света.
Но это только со стороны кажется, что я рассекаю Тьму - я знаю, что её рубить бесполезно, и поэтому просто растворяюсь в тех искорках, которые пока едва в ней заметны, и они, впитывая меня, мой свет, мои энергии, загораются маленькими солнышками, разрывая в клочья окружающую их Тьму...
Я чувствую, как растворяясь в искрах, всё прозрачнее становится моё тело, тело того, которого звали Геннадием, но это меня не пугает, потому что новое тело, возрожденное сознанием Геннадия и взращённое его трудом, несравненно более огромное, чистое и неуничтожимое, бессмертное - это тело страха не знает.
Моё "Я" не затмеваясь, не прерываясь ни на мгновение, вошло в это тело как в свой, родной дом, и, словно маленький ребёнок, вихрем проносясь по его бесчисленным комнатам, на мгновение замерло в раздумье: "Кто "Я"? Геннадий?
Да, Я - Геннадий. Но сейчас одно это имя уже не может выразить Мою новую форму жизни, и Я знаю Своё новое имя.
Моё высшее имя - Свет..."