- Дедушка, хватит плакать. Когда я вырасту большой, буду убивать всех немцев, как они убивают наших. – шли последние дни войны.
- Зачем их убивать, они не виноваты в этой бойне, они такие же люди. Это правители виноваты, что натравливают народы друг на друга. – из ответа деда я ничего не понял. Почему он заступается за тех, кто принес нам горе?
В октябре вернулся с фронта отец и увез нас с мамой в свое село. Дом отца стоял на прогале, в краю называемом Горелка. Почему Горелка? Быть может оттого, что этот край села выгорал в прошлом, или потому, что здесь любила собираться молодежь играть в горелки.
К северо-западу, на отшибе от нашего дома, располагалась крытая дерном избенка бабушки Марфы – нашей соседки. По вечерам молодежь собиралась в ее «хороме» на посиделки, так как клуба в селе не существовало. Входные билеты были разные: один приходил с поленом, другой с картошкой или куском хлеба – кто, чем богат.
Марфа кряхтя, забиралась на печь, следить со своего поста за порядком, чтоб не курили и лишнего не озоровали. Надо было следить и за тем, чтоб из растопленной железной «буржуйки» не выпал уголек или искорка, «не дай Бог может случиться пожар».
С восточной стороны, через огород, жили Лонцовы. За ними проулок с дорогой на Юргамыш. За проулком через два – три огорода, в добротном крестовом доме жила семейная пара: дед Карл с женой Еней (Енкой).
В первую мировую немец Карл служил поваром на фронте и попал в плен. Где и как свела их судьба с полячкой Еней - того я не помню. Жили дружно. Работали в колхозе. Он заведовал голубинкой – так называли большой кирпичный склад, где принималось и хранилось семенное зерно. Работа была в то время ответственная, и Карл относился к порученному делу весьма скрупулезно, взвешивая зерно до грамма при приеме и выдаче.
Мы с мамой часто ходили во двор Карла «по воду», не «за водой», говорили, что «за водой можно далеко уйти». Их колодезная вода была более пригодна для питья, чем наша.
По субботам мы постоянно топили баню и приглашали их «распарить косточки», так как у них своей баньки не было.
Распаренных и ублаготворенных их приглашали в дом к кипящему на столе самовару.
Отец доставал бутылку, открывал сургучную пробку и по стопкам разливал водку. Разгоряченный Карл говорил:
- Я не немец, я – католик!
Отец ему объяснял, что католичество – это вара, а национальность – совсем другое. Карл не соглашался. Возможно, он был из бургундов, о чем говорил его низкий рост и цвет волос - в молодости был шатен.
В спорах отца, прошедшего эту войну, и Карла – участника той войны, не чувствовалось какой-либо неприязни или ненависти. Здесь и осознал слова, услышанные раньше от деда «они такие же люди».
В то время спички были огромным дефицитом. Люди, стараясь сохранить искру в доме,
сгребали раскаленные угли в загнетку и присыпали золой. На следующее утро, разгребая золу, можно было найти красный уголек и вновь растопить печь или зажечь лампу.
«Богачи», у которых имелись спички, в целях экономии раскалывали их на две половинки.
- Федя, вставай! Угли потухли. Беги к деду Карлу, может, у них огонька раздобудешь, да смотри, осторожно, чтоб искры не было, кругом соломы много.
Раннее зимнее утро было ветреным и холодным.
Еня суетилась у шестка, раздувая искру для розжига собственной печи. Наконец, сухая лучина вспыхнула, осветив радостное лицо женщины.
Получив в черепушку заветный уголек, спешу домой, навстречу ветру, поворачиваясь к нему спиной.
- Принес?
- Да!
В доме начались обычные утренние хлопоты по хозяйству, а мне надо бежать в школу.
Путь мой к школе пролегал мимо детского дома, где обездоленные войной жили и получали воспитание мои товарищи: Володя Зеленин, Миша Родионов и другие. Что-то их не видно, наверное, опаздываю.
После уроков, до детского дома идем вместе с ними. Вижу впереди, перед детским домом троих ребят разного возраста. Какой-то их испуганный и жалкий вид сразу бросился в глаза, они жались друг к другу. Запомнился старший, он был одет в светло-коричневое легкое пальтишко и глубокую незнакомого покроя кепку, что-то похожее было и на младших ребятах. Спрашиваю у друзей:
- Это кто?
- Немцев привезли, они братья. Мы их сегодня ночью лупили за наших убитых родителей. Вечером им снова покажем Кузькину мать!
В душе моей зарождался протест против несправедливых действий друзей, я сказал:
- Они-то причем? Они такие же сироты оставшиеся без родителей, как и вы. Нельзя этого делать!
Убедил ли друзей - этого не знаю, но немецких ребят я больше не видел, их перевели в другой детский дом. Возможно, и там их ждали очередные унижения и побои. От всенародной ненависти к фашизму страдали не в чем не повинные дети. Хочется крикнуть во все горло:
- Я помню вас, ребята!
Слова деда Семена «такие же люди» зажгли в душе моей искорку понимания ДОБРА и ЗЛА. Несу эту искорку по жизни, словно горячий уголек от соседа Карла.
P.S.
Во времена Брежнева нашел деда Карла племянник, работавший в Москве в немецком посольстве. Приезжал в гости. Карлу не дали визы на выезд в Германию, где сохранился в первозданном виде его родной дом, с начала прошлого века.
Католики: Карл и Еня покоятся на православном кладбище у Антошкина колка.