Эдик открыл дневник, который не вел с самой весны того года, когда он закончил учебное заведение. От этой бурной поры осталась последняя запись, да и то не связанная с полюбившейся девушкой, а только косвенно касающейся Полины, поскольку и та таинственная незнакомка, и Полина вдруг перемешались в сознании молодого человека и стали предметом его постоянных мечтаний. Он снова стал перечитывать строки, навевающие ему воспоминания о городе юности и о милом создании, некогда взволновавшем его:
«Вот красавица, она, как бабочка-однодневка вышла на улицу, нарядная, влекущая. У нее красивые точеные ножки, у нее белозубая улыбка, она что-то выщипала, что-то удлинила, что-то подкрасила, где-то ужала, сузила. Но все к лицу, все притягивает взгляды, заставляет озираться назад даже женщин. Я тоже смотрю во все глаза, не скрывая интереса (благо рядом нет подруги), смотрю и понимаю, что это мираж. Вот сейчас воздух заколеблется, сместится толпа, простучат ее каблучки и она исчезнет, навсегда растворится в недрах города. А все потому, что я не смогу подойти и заговорить с ней, взять телефон или тут же пригласить ее в кафе, в театр, в свой автомобиль, чтобы прокатиться с ветерком по загородному шоссе. Не могу, потому что этот призрак специально создан как приманка, как украшение скудной жизни, как пример того, что есть какая-то иная модель мира, попасть в которую не так-то просто, но желательно было бы к ней стремиться.
А после яркого света мир обыденный меркнет еще сильнее. Мираж растворяется, не давшись ни в чьи руки, – на то он и мираж. И вспоминается Верлен:
…Глядеть на платье мне досадно, -
оно скрывает беспощадно
все, что уводит сердце в плен:
и дивной шеи обаянье,
и милых плеч очарованье,
и волхование колен».
Эдик очень тосковал в совхозе по своей первой полюбившейся ему девчонке. Она продолжала учиться, а он, после окончания педучилища, поехал по направлению отрабатывать диплом в одну из сельских школ в степном районе, на окраине области. На какое-то время думы о Полине Кудрявцевой несколько поостыли, а вот в эти дни, когда прошло довольно много времени, былые чувства вдруг выбрались из-под спуда навалившихся забот и дел. Он сильно затосковал по ней и не находил себе места. До отъезда из города он несколько раз назначал ей свидания, но Полина не откликнулась на его приглашения. А в один из последних дней девушка, приветливо улыбаясь, вернула ему книгу «Танец при свечах». Она читала этот роман, она держала в руках яркий фолиант, и сейчас это была единственная вещь, которая имела для Эдуарда особое значение, потому что каким-то образом материализовала в его сознании любимую девушку и даже символизировала саму Полину. Молодому человеку даже показалось, что страницы этой книги вобрали в себя запах лака для ногтей, и он не мог оторваться от раскрытой книги. Сначала буквы расплывались, но постепенно Эдик стал вчитываться в текст романа, и даже какое-то место он нашел очень трогательным, а героиню романа в чем-то схожей с его возлюбленной. От стола он перешел на свою кровать и стал читать, лежа на спине и подняв книгу к глазам. Когда он стал переворачивать очередной лист, ему на грудь упала какая-то бумажка, выскользнувшая из распахнувшихся страниц. Он развернул вчетверо сложенный тетрадный листок и начал читать строки, явно адресованные ему, о чем свидетельствовал его вензель «Э. Р». Писала Полина.
Ё-моё! Ну и осел же я, - была его первая мысль. Оказалось, что девушка дала согласие дружить с ним и переписываться. Она сообщала, что в данное время она занята экзаменами, но будет ждать его, когда он во время осенних каникул приедет к ней.
Полина, лапочка, почему же ты ничего не сказала, даже не намекнула, что возвращенная книга таит загадку. Она вложила это письмо между страниц в надежде, что он найдет и прочтет его сразу же, как получит книгу. А он продержал ее в чемодане почти полтора года, и вот только теперь, когда Полина тоже закончила учебу и тоже куда-то уехала по распределению, он опомнился и начал метаться в поисках потерянного счастья.
Что же это я посыпаю голову пеплом, может, еще не все так плохо? Может, она еще не утратила интереса, может, ее согласие на дружбу остается в силе?»
Он начинал ходить по комнате, передвигать стул, переставлять книги на краю стола, а потом снова падал на кровать и лихорадочно пытался сосредоточиться на каком-то реалистичном варианте поисков, которые надо было, не затягивая, начать до наступления очередных каникул. К этому моменту ему предстояло собраться в дорогу, купить билет на поезд, по возможности позвонить друзьям и знакомым, которые бы могли выяснить ее координаты. Словом, запоздалое письмо сразу же перевернуло весь уклад его холостяцкой жизни деревенского затворника, занятого только работой и спортивными снарядами, которые удалось сделать своими руками или раздобыть по месту жительства. Сейчас, в разгар зимы, он навалился на лыжи, и в день пробегал свои законные десять километров, все время стараясь не терять набранного темпа. Скрипели лыжи о накатанный снег, в воздухе стояло стрекотанье сорок, вечно выдававших его с головой остальному лесному народу. Иногда с деревьев сыпался снег, глухо обрушиваясь рядом с пробегающим лыжником. Настроение было прекрасным. Ему нравилось жить в селе: все здесь располагало к самосовершенствованию, к познанию мира через наблюдения над окружающей природой и через вдумчивое чтение.
Но нахлынувшие воспоминания о любимой девушке, а потом и выпавшее из прошлого ее послание напрочь сбили его привычный ритм. Теперь Эдуард не находил себе места, а лыжи и двухпудовая гиря с самодельными гантелями отошли на второй план. Подходил к снаряду, прикасался к холодной чугунной рукоятке, чтоб взять 32 килограмма в рывке или в жиме, но тут же всякое желание пропадало: не было ни азарта, ни куража, мысли его всецело захватило это письмо, которое то вселяло надежду, то пугало тем, что оказалось безнадежно просроченным.
Казнить себя за невнимательность он устал, но и делать что-то Эдуард еще и не начинал. Сомнения пугали и затормаживали его, в общем-то, деятельную натуру.
В поселковой бане он обычно мылся по субботам, но на этот раз решил не откладывать этого удовольствия. Мытье ему всегда шло на пользу: быстрее заживали ссадины и царапины, легче воскресала душа после какого-нибудь стресса. И в этот раз, когда он хорошо пропарился березовым веником, до скрипа отмылся, основательно охладился колодезной водой, неспешно побеседовал с местным конюхом, который однажды довез его со станции на телеге: тогда дожди и распутица начисто выбили из колеи рейсовые автобусы.
В тот же вечер он отправился к директору школы, в которой второй год работал учителем физики и географии.
Директор был одет в домашний халат и при появлении Эдуарда стоял около настенного барометра в бронзовом корпусе и с удовольствием оповестил гостя, (словно он за тем только и пришел), что погода налаживается. Затем, отложив на книжную полку очки в толстой оправе, помог Эдуарду снять полушубок и усадил его за стол с большим гудящим самоваром. Сделанный из меди, он стоял на медном подносе и занимал весь центр большого обеденного стола, накрытого клеенкой с полевыми цветами. Разговор за чашкой чая не клеился поначалу, поскольку молодой учитель не решался сказать Виктору Семеновичу про тонкости своих взаимоотношений с девушкой. Тем более, что там все было непонятно даже ему самому. Но говорить намеками тоже не хотелось. Пришлось раскрыть все карты про любовный роман и про возможное обустройство личной жизни.
Виктор Семенович слушал и разливал чай в фарфоровые чашки с золочеными каемками. Его привлекло то обстоятельство, что Полина Кудрявцева тоже является учительницей, а значит, в его школе вместо одного, могут оказаться сразу два молодых специалиста. Надо только, чтобы Эдуард не допустил промашку. Тогда не только двух не обретешь, но и одного имеющегося можешь лишиться. Наверняка, если парню не удастся переманить свою девушку в их село, то он сбежит к ней при первой же возможности.
Виктор Семенович на старинный манер пил чай из блюдца, сдувая с него обжигающий пар. К чаю жена директора подала мед и румяные ватрушки с творогом. Клавдия Степановна много лет работала учительницей в младших классах. Непривычно было Эдуарду видеть эту строгую и опрятную женщину в домашних условиях: стряпающую ватрушки в русской печи, спускающуюся в подпол за медом и вареньем.
- Одно тебе скажу, Эдуард Николаевич, – ставя пустое блюдце на стол, говорит
директор. – Ты должен ехать и на месте во всем разобраться. Если девушка колеблется, побудь с ней, охмури, приворожи, словом, что угодно сделай, но вези ее сюда. И чтобы безо всяких яких!
- А если заартачится?
- Скажи, что директор обеспечит приличное жилье. Это я вам гарантирую.
Клавдия Степановна была не столь категорична, как муж, но ее пожелание Эдуард запомнил: «Сделайте девушке подарок – желательно букет алых роз».
На другой день Виктор Семенович провожал молодого учителя на автобус. «Соберись с духом и не хандри» - похлопал его по плечу директор.
В райцентре Эдик стал звонить по междугородному. Из педучилища ему дали координаты, куда распределилась Кудрявцева. Оказалось, что она находится довольно далеко от него, и он едва ли сможет съездить в ее район в течение двух дней. Виктор Семенович взялся заменить своего учителя по физике и географии хоть на целую неделю, лишь бы был результат.
Кто бы мог подумать, что какая-то бумажка пробудит в молодом человеке настоящий самум, который во всей пустыне не оставит нетронутого бархана. В считанные часы Эдик нашел школу, в которой работала Полина, достал билет и вот оказался в купейном вагоне, увозящем к станции под названием Мечта. Мысли его уже не путались, не шарахались между «там – не там», «любит - не любит», «нашла или не нашла друга». Трудно будет среди учебного года перевести учительницу из одной школы в другую. Тем более, что и районы разные. Но не это самое главное, сейчас важно было узнать, не потерял ли он ее окончательно. Вдруг она уже и замуж вышла. А я тут, на тебе, явился, не запылился.
Вот так внезапно свалиться, как снег на голову и удивить человека. Ну, и чудак же ты, Эдуард Николаевич, усмехнулся про себя пассажир ночного экспресса.
Он курил в промерзшем тамбуре, чего не делал больше года, после того, как занялся лыжами. Колеса мерно стучали, поминутно приближая его к развязке. Но какой она будет?
В полупустом вагоне, когда еще Эдик стоял в коридоре, напротив своего купе, и смотрел на дальние огоньки, движущиеся в окне, ему вдруг стали являться слабые очертания будущего стихотворения. Не имея возможности заснуть, он стал записывать приходящие на ум строки, и целые четверостишия. Писал лежа, при свете ночника. Долго не ладилась концовка, но Эдик упорно не хотел засыпать, пока не допишет стихотворения. И вот под утро он поставил долгожданную точку:
Приносит утро почту голубиную.
Спеши к своим утратам,
ротозей,
Во всю тоску выкрикивать любимую,
Во все глаза высматривать друзей.
Но эти небеса,
поля ячменные
И долгих гор зеленая гряда -
Устойчивое,
нечто неизменное,
В чем ты не усомнишься никогда.
Вноси в сей мир себя - частицу малую
Пусть вне похвал
беда невелика;
Любовь глупа,
нелюбящего балуя,
На любящего смотрит свысока.
Утром постучалась заспанная проводница: «Пассажир, не проспи свою Мечту!
Эдуард даже усмехнулся, обдумывая смысл сказанного. Наспех собравшись, он еще пытался всматриваться в пробегающие пейзажи, растопив ладонью заледенелое стекло вагона. Но вскоре Эдик спрыгнул на перрон незнакомого полустанка с таким броским названием, закинул лямку спортивной сумки на плечо и пошел на ближайший автобус до села, в котором учит детишек его девушка. О чем можно было мечтать, глядя с этой пустынной платформы, оставалось загадкой. Как говорится, каждому свое.
В салоне автобуса стоял запах выхлопных газов, отчего у Эдуарда даже заболела голова. Он приоткрыл окно, и морозный воздух в смеси со снежной пылью, ударил в лицо. От станции до совхоза было всего километра три. Эдуард больше всего боялся за букет роз, которые он все-таки достал в поезде. Помогла официантка вагона-ресторана. И теперь букет, укутанный в три-четыре больших газеты, Эдуард нес особенно осторожно. Вся равнина сияла от снега, а березовые рощи по краям полей белели в кружевах инея. Неподалеку лаяли собаки, а из ближнего подворья слышалось блеянье овец и гоготанье гусей.
Занятия еще не закончились, и Эдуард согласился подождать Полину в учительской, где ему предложила присесть пожилая учительница, у которой, видимо, возникло «окно». Из уст учительницы прозвучала фамилия «Кудрявцева», то есть получалось, что Полина не замужем. Это уже обнадеживало.
Поскольку она проверяла свои записи, перелистывая тетрадь, то Эдуард Николаевич не стал задавать косвенных вопросов, связанных с молодой учительницей Кудрявцевой, из которых он имел бы возможность составить хоть какое-то представление о ее жизни в этом селе.
Он тоже стал просматривать свою записную книжку, еще раз поближе подложил ее письмо, найденное им в книге и привезенное в качестве аргумента для важного разговора.
Прозвенел звонок, точнее, бронзовый колокольчик, какие обычно подвешивают на шею буренке, чтобы издалека отличать свою среди других коров, идущих с пажитей. Сразу же захлопали двери, раздался топот в коридоре, поднялся шум, крики, и открылась дверь в учительскую. Вошла высокая блондинка в строгой коричневой юбке и в бежевом свитере в обтяжку. В руках у Полины классный журнал с тетрадями и указка. Она четко прошагала по скрипящим половицам к своему столу и только тут, встретив взгляд седой учительницы и ее кивок в сторону гостя, она обернулась и увидела Эдуарда. Заслонял гостя раскидистый куст олеандра в деревянной кадке. Рослый молодой мужчина в темном костюме и узком кожаном галстуке поднялся навстречу девушке. В руках его был большой букет алых роз, которые он подал ей. Если бы Полина не успела положить кипу тетрадей на свой стол, то наверняка бы они грохнулись из ее опустившихся рук, – настолько она была удивлена появлению здесь Эдика.
- Ты? – только и смогла вымолвить девушка.
Скрипучая дверь в учительскую открылась, и вошли еще две дамы с наборами из тетрадей, классных журналов, с рулонами карт и наглядных пособий под мышками.
В глазах вошедших возник неподдельный интерес к Эдуарду, поскольку, как выяснилось вскоре, педагогов мужчин в этой школе не оказалось вовсе.
Девушки, отложив тетради, сразу же окружили вниманием гостя, несмотря на то, что он прибыл к Полине. Всех удивили розы посреди зимы.
- Посмотрите-ка, кто нас почтил своим вниманием! – воскликнула энергичная
брюнетка в вязаной кофте и длинной синей юбке из диагонального сукна. В ушах у нее поблескивали золотые сережки, на пухленьких пальцах тоже сияли перстни с красным и зеленым камнями. На шее из-за двух расстегнутых пуговиц проглядывала золотая цепочка с кулоном.
- А к нам ли? – испытующе посмотрела на Эдуарда вторая учительница, одетая
на манер деловой женщины в скрывающий формы светло-серый костюм.
- Вообще-то, девочки, он приехал ко мне, - отрывая лицо от роз, сказала
Полина. - Так что, вы не очень-то наседайте на моего гостя. - Кудрявцева приветливо улыбнулась слегка растерявшемуся парню, подала ему руку и, удерживая протянутую для пожатия руку друга, повела его в коридор. Нигде не было ни единого уголка, чтобы на эту молодую парочку с букетом роз не смотрели бы любопытные детские глаза.
Спасительным местом оказался пустующий кабинет биологии. Долго говорить не пришлось. Со слов гостя Полина поняла, что причиной появления стало ее послание. Удивленная девушка то и дело по-детски прикладывала правую ладонь к щеке и все время повторяла одну фразу: «Какая же я зателепа».
Из короткого разговора Эдуард уловил одно: девушки здесь не обзавелись знакомствами, что его не могло не обрадовать.
Оказалось, что молодые учительницы вместе с Полиной составили маленькую коммуну и живут в одной квартире, которую из своих скудных возможностей предоставил им сельсовет.
Эдику неясно было до конца, как обстоят дела у Полины, возможно еще, что она с кем-то дружит заочно и строит планы на будущее, переписываясь со своим парнем. Все это ему еще предстояло узнать вечером. А пока они снова расстались: Полина пошла на урок, а ее гость отправился побродить по зимнему селу.
- Ты нам не говорила, что у тебя есть такой видный парень, - услышала Полина от сверкающей золотом Татьяны.
- Да я сама не знаю, чей этот видный парень, - слегка покраснев от смущения,
попыталась парировать Полина. – Просто мы знакомы с ним по педучилищу.
- Так уж и просто, - не без некоторого ехидства промолвила Таня.
- Да будет тебе прикалываться, - одевая пальто, одернула подругу Лена.
- Ладно, вечером приглашай его в наш женский монастырь. Надеюсь, Лена, ты
не будешь против.
- Я всегда готова принять интересного парня, но, сознаюсь сразу, что отбивать
не стану.
- Ой, какие вы болтушки. Ладно уж, идите, наводите порядок в доме.
Полина ждала задержавшегося на прогулке Эдуарда. Ей было поручено развлечь его, пока девчата хоть немного приберутся.
Гости всегда дисциплинируют хозяев. Эдик знал это по себе. В его комнате, которую ему выделил совхоз в своем подведомственном общежитии, тоже обычно царил беспорядок. Но стоило кому-то из местных девушек пообещать навестить его, то он тут же принимался за генеральную уборку. Все тетради и книги сразу находили свои выделенные для них места, гиря с гантелями оказывались под кроватью, пальто и остальная одежда – на вешалках и в шкафу. Кроме того, он стирал пыль, мыл полы, поливал единственный комнатный цветок, подаренный ему соседкой – молодой женщиной, разведенной и оставшейся с малышом на руках. Соседский «ванька мокрый» с прозрачными мясистыми стеблями цвел ярко-розовыми цветками и был неприхотлив, чем очень подходил к неблагоприятному образу жизни в доме холостяка. Что-то общее было в судьбах этих двух живых существ. Особенно четко это осознал Эдуард, когда оказался вдалеке от своего цветка. Он даже подумал, что хоть соседка и поливает его, но «ванька мокрый» наверняка заскучал без своего нового хозяина.
Вечером накрыли стол по-домашнему и по случаю встречи распили на четверых две бутылки «Мадеры». То никого не было, то сразу в малиннике оказался, думал про себя Эдуард, взглядывая то на чернобровую Полину, то на ее подруг.
Таня, смуглолицая и грудастая девушка, все поглаживала бока у своего фужера и искоса посматривала на молодого человека. Другая подруга, Лена, не обращала внимания на сидящих и все норовила запеть, но ее постоянно прерывала Полина:
- Да подожди ты, дай поговорить с гостем.
- Наговоришься еще, - отмахивалась Лена, - чай вся жизнь у вас впереди.
- И то правда, - вставила слово Таня и включила магнитофон. Потом подошла
к Эдуарду и пригласила на танец. Она прижалась к парню так сильно, что тот почувствовал ее тугие груди. Потом он танцевал с Полиной и перешептывался с ней. Дошла очередь и до Лены, которая постоянно отодвигала со лба рыжую прядь волос. Лена была девушкой рослой и несколько угловатой. От танца с ней Эдик не испытал того трепета, который он ощутил от прикосновения к Полине или от пылких объятий Тани.
Поговорить с Полиной Эдик решил на прогулке, потому что уединиться в маленьком пятистенном доме они не имели возможности. К ночи стало подмораживать, и снег сделался особенно скрипучим. Дымы из печек стояли столбами, высоко в небе расползаясь в сплошное белое марево, просвечиваемое луной. Эдуард более подробно рассказал историю с письмом Полины, которое и стало причиной его появления в этом селе.
«Как тебе удалось разыскать меня?» то и дело продолжала удивляться Кудрявцева.
Прямого вопроса, поедет ли она с ним в то село, где он работает, гость задать не решался, а все ходил вокруг да около. Словно бы боялся отказа. Он снова вел себя в точности, как тогда, - полтора года назад. Странное дело, когда рвался в дорогу, то ему казалось, что он легко признается ей в любви и быстро решит все возникшие вопросы. А тут его снова словно бы сковало зимним холодом, снова он сделался мямлей и рохлей. Он смотрел на яркий в этих местах Млечный путь, говорил о созвездиях, читал девушке новое стихотворение, расспрашивал о сельском быте, о местной школе. Но так и вернулись они с прогулки, не поговорив о самом главном.
Наутро девушки ушли на занятия, а Эдуард, который ночевал на раскладушке посреди кухни, отправился посмотреть местный краеведческий музей, где, по словам Полины, есть много домашней утвари, собранной со всего района. И в самом деле, в пустом помещении, где только что у входа возилась с дровяной печкой смотрительница музея, Эдуард увидел множество прялок.
Места здесь особые, - пояснила хозяйка, - здесь издавна люди занимались разведением оренбургской породы коз, пух которых идет на самые тонкие шали ручного вязания.
- Надо же! – восхитился гость. Словоохотливая смотрительница в синей кофте
и коричневой юбке, в валенках со снятыми калошами, повела его от стенда к стенду, где были представлены и древние находки: каменные ножи, наконечники стрел, топоры, выполненные из серого кремня или бурого обсидиана. Были представлены образцы старинного оружия, которым пользовались казаки, охранявшие эти восточные рубежи отечества.
Занятными показались Эдику самовары: толстые, удлиненные, приплюснутые, в основном медные, покрывшиеся зеленоватой патиной. Но были среди них и более современные - никелированные, а один и вовсе оказался электрическим. Большая коллекция утюгов поразила первого посетителя. Ему любезно было позволено потрогать экспонаты. Хранительница сказала, что утюгов тут было больше. Но в последнее время из-за частых отключений электричества, люди стали забирать назад свои чугунные реликтовые утюги, чтобы пользоваться ими на манер своих бабушек: разводить в них огонь или засыпать прямо из печки горячие угли.
Весь музей гость обошел за час с небольшим. Смотрительница выразила восхищение, что Эдик, пожалуй, оказался единственным человеком, который был так внимателен к истории их села. Он даже оставил запись в книге отзывов.
Как долго он потом ни гулял по двум магазинам, около совхозного рынка, как ни тянул время в столовой, медленно кушая и того медленнее попивая кофе, но все равно вернулся в дом трех подруг несколько раньше, чем предполагал. Оказалось, что дом не пустовал. Таня, как менее занятая в этот день, была командирована остальными учителями для подготовки более серьезного приема, чем тот, что был наспех организован вчера. Появление Эдика не смутило Таню. Наоборот, она привлекла его к чистке овощей. Когда он, засучив рукава, принялся за работу, Таня подошла к нему сзади и прижалась всем телом. Эдик опешил от такого наезда, но развернулся к ней, чтобы утихомирить девушку. Да куда там! В руках Таня держала по рюмке водки, а в зубах маринованный огурчик. Она пыталась что-то сказать, но получалось очень смешно из-за торчащего в зубах огурчика. Эдик против того, что надо выпить, возражать не стал, тем более, что промерз на прогулке. Таня была горячая, как вулканическая лава. Эдик даже не понял, как получилось, что он начал таять, как оказавшийся на пути этой лавы ледник. Только что пар не пошел. А случилось все так нежданно-негаданно, что он даже опомниться не успел, как оказался в кровати рядом с полураздетой Таней, груди которой в оголенном виде оказались куда соблазнительней, чем он предположил во время вчерашнего танца. Уставшие Таня и Эдик еще лежали в отрешенном состоянии, даже не пытаясь осмыслить произошедшее. И вдруг распахивается дверь и, потирая озябшие руки, вместе с клубами пара входит Полина. Не увидев никого на кухне, она заглянула в комнату, и опешила. Ее появление было столь неожиданным, что она застала их «тепленькими».
Эдику ничего не оставалось, как собираться и уезжать восвояси. Вечерний автобус до станции должен был уходить через полтора часа. Он вышел на остановку и стал думать о случившемся. Надо же, так подвела чертовка! Да и сам я хорош. Соблазнился на огурчик, который пришлось выкусывать прямо из губ Тани. После чего и последовал губительный поцелуй.
Вот тебе и судьбоносное письмо Полины, и обещание, которое дал директору школы, вот планы, в которые заранее вписал любимую девушку, а погорел ни за понюх табаку. Плата за минутную слабость оказалась слишком дорогой. Эдик испытывал жгучее раскаянье, и теперь только дорога спасала его от случившегося конфуза. Время шло, а автобуса все не было. Ноги в легких демисезонных ботинках стали замерзать. Эдик начал приплясывать, отбивая чумовую чечетку на деревянном полу крытой остановки. Вдруг в нее вбежала Лена:
- Ух, - выдохнула она облегченно. – Хорошо, что автобус опоздал. Идем, -
потянула она Эдика за рукав пальто.
- Нет, я не могу. Мне стыдно показаться на глаза Полины.
- Перестань упираться. Твоей вины тут почти нет. Это все Танька дура. Она мне
еще вчера сказала, когда вы ушли прогуляться, что оплетет гостя. Я не поверила, думала, она шутит. А Полина поймет тебя, так что идем.
Тани в доме не оказалось. Видимо, подруги спровадили ее на время. Провинившийся гость не мог поднять глаз и весь вечер сидел понурый. Только на улице он смог сказать что-то внятное в свое оправдание, на что Полина почти не отреагировала. Только сказала не без упрека: «Хорошее начало». И действительно, Эдуард понял, что проверку на вшивость, которое устроила ему злодейка-судьба, он явно провалил. У него даже родилась строка: «Не прошел испытания Танею».
А на следующий день он позвонил Виктору Семеновичу и сообщил, что девушка согласна работать в их школе. Вот только с ее переводом придется попотеть. Но сказали, что это можно уладить в течение двух недель.
- Молодец, Эдуард Николаевич! – в трубке звучал бодрый голос Виктора Семеновича. - С меня причитается! Сегодня же у местной администрации начну выколачивать для вас отдельную жилплощадь.
Эдуард, возвращаясь в поезде, вспомнил высказывание подруги Лены, которая передала слова Полины: «Я по педучилищу знала, что Эдик тот еще кобель. Но что делать, если я не могу без него».
10 января 2005 г.