Сергей Каратов
ЦЕЛЕБНЫЙ ВОЗДУХ БАЛАЗДЫНЯ
Псковщина – край озерный. Есть в Невельском районе озера Большой Иван и Балаздынь, а между ними раскинулось село Опухлики. Тут же и станция по пути из Ленинграда в Белоруссию с одноименным названием. На озере Балаздынь, не очень глубоком, поросшем лесам, разместилось множество турбаз, домов отдыха и пионерских лагерей. Есть и пара деревень. В летнюю пору жизнь здесь буквально кипела: много отдыхающих, грибников и ягодников, рыбаков и просто любителей покататься на лодках.
Я с утра на лодке, и ловлю подлещиков, плотву, окуней. Если повезет, то спозаранку выжидаю, когда добрый лещ легким движением потянет снасть, потеребит поплавок, а потом возьмет и выложит его на зеркальную поверхность озера, еще не подернутого свинцовой рябью. И вот я осторожно выуживаю доброго леща на кило, а то и больше.
К пирсу, где стоят наши турбазовские лодки, я приплываю часам к десяти утра с хорошим утренним уловом, и, если мне довелось поймать бронзового леща, то смотреть на него сбегается много людей из отдыхающих. Они торжественно несут мой трофей на общий стол и ставят засечку: какой длины рыба. Потому что там постоянно шло негласное соревнование между несколькими заядлыми рыбаками – у кого за этот сезон пойман самый крупный лещ: у Филипыча, у Бориса Муравьва – однофамильца моего тестя, у Михайлыча или у меня.
Старый машинист, потом долго работавший председателем колхоза Лужков Виктор Филиппович, теперь пенсионер, всегда брал путевки к тому времени, когда начинал клевать крупный лещ – к началу июля.
Вообще, рыбалка не самая главная тема в моем рассказе о турбазе, принадлежащей Великолукскому депо Октябрьской железной дороги.
Но разговоры случались и веселые за нашим общим столом посреди двора, куда сходились все, кто в вечерний час не пошел в сауну или не отправился на прогулку в село Опухлики. А мы туда любили ходить за молоком, которое получали прямо из-под вернувшейся с пастбища коровы Апрельки.
Нас познакомили с местной семейной четой, у которых была эта самая Апрелька. Корова очень понравилась нашей дочке Юле, которая даже ходила с подружкой угощать ее остатками хлеба. Идти к дому, где мы брали молоко, можно было вдоль берега озера, а потом срезать через небольшой клин поля, который попеременно засевали то овсом, то горохом, то яровой пшеницей.
Какой отдых без бани! Это целая отдельная история. Баня стоит на самом берегу озера и специальные дощатые кладки тянутся к самой воде, чтобы можно было прямо из парилки пройтись и нырнуть в озеро. А нагревались в сауне до того, что пар валил от каждого, выбегающего из стосорокаградусной парилки. Сначала ее кто-то из отдыхающих зафрахтовывал у начальника турбазы – у Павла Михайловича Муравьёва. Потом группа желающих топить баню получала топор и все дружно кололи дрова на хозяйственном дворе и носили охапками в баню. Затапливали часа за три-четыре до начала процесса мытья и купанья. Баня должна была раскалиться. Котел в ней установили паровозный, списанный в депо со старого, отслужившего свой срок локомотива. О паровозах старики вспоминали с особым пиететом: на них прошла их юность. Они и войну проходили на паровозах, им есть, что вспомнить. Вот эти беседы мне нравились больше всего. Столько историй всплывало за этим откровенным разговором за общим столом или за чашкой чая в вечерней бане.
Такое удовольствие после прогрева нырнуть в парную воду озера и плыть, плыть на спине, глядя на звезды. А где-то слышны голоса отдыхающих женщин, и кто-то из них вдруг предложит:
- Девки, а давайте купаться голышом …
Мы часто с Галей и Юлей втроем ходили с турбазы на станцию, чтобы побродить по магазинам. Особенно нам нравится книжный, где есть то, чего не встретишь в Москве.
Хозяйкой по турбазе была моя теща – Мария Федоровна Муравьева. Она выдавала белье, следила за кухней, за жилыми помещениями, за территорией. Женщина строгая, ответственная и очень чистоплотная. Порядок для неё был превыше всего. Павлу Михайловичу, человеку веселому, склонному к компанейству, к играм в домино или в карты на мелочишку, подчас доставалось от жены за все его прегрешения. Особенно, если Павел Михайлович соблазнится на выпивку с одним из своих старых друзей-машинистов, только что прибывшим на отдых и, понятно, не с пустыми руками…
Мария Федоровна любила устраивать вылазку по ягоды. Для этого мы вчетвером: Галя, Юля, моя тёща и я садились на лодку и уплывали в другой конец озера, почти безлюдный, и там, оставив плавсредство, уходили в лес. Густое разнотравье, запах всевозможных цветов, хвои, влажного мха, грибных низин и земляничных полян буквально завораживают нас.
Мария Федоровна набирает пучки пахнущие мятой душицы, желтый букет зверобоя, ломает с берез веселок и молодых дубков свежие веники.
Поначалу мы втроем приезжали на недельку после отдыха на югах. Пресная вода Балаздыня казалась странной после морской. Привыкать приходилось и к веслам. Лодкой я владел плохо: быстро зарабатывал мозоли, да и руки успели ослабнуть после моих занятий железом в юности. Но после месяца постоянных путешествий по воде мышцы окрепли, ладони стали железными от весел. На третий сезон я уже ходил на веслах в любой конец озера и довольно быстро. К четвертому сезону я за какие-нибудь сорок минут долетал до другого конца трехкилометрового Балаздыня и шел вверх по протоке, вытекающей из озера Большой Иван. В этой полноводной прозрачной протоке водилось много щук и язей.
Но с каждым годом на турбазе становилось грустнее: уходили старики. В одно лето не приехал отдыхать Арнольд Миронович, на следующее лето не стало моего тестя Павла Михайловича, крепко заболел Виктор Филиппович. Был еще один замечательный дед Яков Григорьевич, который тоже приезжал в эти места из Москвы и отдыхал на своей собственной дачке неподалеку от озера. Мы с ним любили рыбачить вдвоем, каждый сидя в своей, поставленной на якорь, лодке, окружённой цветущими лилиями. Однажды разговорились за ловлей подлещиков, и Яков Григорьевич рассказал, что он воевал в артиллерийском полку с одним уральцем, а во время прощания тот однополчанин сказал ему, куда надо писать: Челябинская область, прииск Тыелга, Пестереву. Услышав это, я так и обомлел. Сразу хочу пояснить, что в Тыелге в 1933- 35 годах прошла золотая лихорадка. О ней знала вся страна. А я сам родом из этих мест, к тому же помню старика Пестерева, который любил столярничать и я к нему приходил в мастерскую. Мне дядя Гриша вытачивал на станке колеса для деревянной машины. А тут бог знает в каком конце страны мы сошлись с человеком, близко знавшим Пестерева, но совсем еще молодого, и не столяра, а артиллериста… Эту встречу с Яковом Григорьевичем я расцениваю не иначе, как мистику.
Павел Михайлович прежде работал на тепловозах, а, выйдя на пенсию, получил предложение от Орловича взять на себя руководство турбазой. Человек он был ответственный, несмотря на свои забавные выходки, на желание приврать, на свои пристрастия и увлечения. К последним Мария Федоровна относила выпивку, хотя мой тесть делал это только в пределах разумного, и головы не терял. Зато рассказчик он был отменный. Одну и ту же историю можно было услышать от него, но байка никогда не надоедала, поскольку всегда подавалась в новой интерпретации.
Его почти полное сходство с актером Евгением Леоновым привлекало к нему людей: в Павле Михайловиче все видели человека веселого, отзывчивого, интересного. И это было действительно так.
Зимняя рыбалка.
На время обеда мы оставляем снасти и прикормки на льду и идем разогревать суп с тушенкой и гренками. Водку закусываем солеными грибочками и розоватыми пластинками сала, положенного на ароматный черный хлеб.
А потом закуриваем и за разговором потихоньку снова выбираемся на лед. Пока я обедал, щука тоже соизволила покуситься мою наживку, о чем свидетельствует флажок около стены побуревшего и потрепанного ветрами камыша. Душа встрепенулась, и я, не чуя ног, сбегаю с высокого склона по бетонной лестнице к деревянным кладкам и далее по заснеженному льду - к своему флажку. Сразу делаю подсечку, но щука оказалась хитрее: стащила малька и была такова. Ладно, думаю я, ты еще попадешься - у меня впереди целая неделя…
Моей Гале надоедала озерная рыба, где по преимуществу ловились лещи, плотва, окуни и щуки. Ей хотелось карасей. А Яков Григорьевич узнал про село Урывково, что находилось в пяти километрах от Опухлик.
Он даже сходил и половил там карасей в местном пруду.
Я заинтересовался прудом и потом почти каждый день стал ходить туда, чтобы радовать жену карасями.
Виктор Филиппович приезжал на отдых со снохой и маленьким внуком. Однажды его внук играл на причале, а я чистил рыбу поблизости. Смотрю, а малыша нет. Я бросился к концу дощатого пирса, а малыш уже пошел ко дну. Я нырнул и тут же вытащил его. Когда не стало Арнольда Мироновича, все работавшие под его началом, тяжело восприняли его уход. Все говорили о нем, как о человеке глубоко порядочном, любившем простых людей, всячески им помогавшим. Сменивший его на посту начальника заместитель оказался другим: не очень-то думал о депо, о людях. Сразу начал с того, что построил себе виллу на берегу озера, а позднее даже длинный канал прокопал от воды к дому, чтобы катер по нему загонять в личный ангар. Техника, люди, стройматериалы – все за счет депо. Новые времена породили новые нравы.
Наступил 1994 год. Последнее лето, когда уже ушли мои любимые старики, и я снова оказался на ночной рыбалке. Выезжая из Москвы, по настоянию жены Гали я бросил курить. Три дня держался, и вот я на рыбалке. Горит керосиновая лампа, леска натянута, грузик на ней висит, который должен предупредить о поклевке. Но прежнего лова уже нет. Рыбу стали изводить сетями и электроудочками. Не стало контроля егерей за озером. И такая тоска на меня накатила, что захотелось закурить. Но при мне нет никакого курева. Стало холодать к середине ночи. Я надел телогрейку, оставшуюся от Павла Михайловича. А сам думаю о том, как было весело и интересно при них, и как мне не хватает этих милых стариков. И вдруг чудо: я нашарил в кармане телогрейки сигарету «прима», которые обычно курил Павел Михайлович. Как же я обрадовался этой одинокой сигарете! Я затянулся и почувствовал такое удовольствие и облегчение от нахлынувших тяжких дум. Выпал целый пласт из жизни, тесно связанной с миром этих необыкновенных людей, окружавших нас. И снова я словно бы окунулся в него. А надо мной стояла цветущая липа, которая даже ночью пахла медом. Сквозь липу виднелись звезды. Одна подмигивала мне. Наверное, с нее мне и послал Павел Михайлович свой привет в виде простой, но очень дорогой для меня сигареты.