Читать пред.http://www.proza.ru/2009/12/29/1498
ВСЕВОЛОД АЛЕКСАНДРОВИЧ ТРЕУМОВ
15.04.1921-02.05.99
Читать -"Средь шумного бала","И Началась война" "Характер" и дальше по именам ...
Всеволод родился, когда моей бабушке было 42 года. Позднего ребенка шутя называли «поскребыш». Это был всеми любимый сын, брат, а для меня (по возрасту), скорее друг, чем дядя. Знания о семье, о жизни дома и города я пополнила из рассказов и писем в последнее десятилетие жизни Всеволода, да из заметок об истории Коврова, который навестила несколько раз уже в новом, XXI веке.
"Папины родители жили в Симбирской губернии. Умерли, когда отец был не у дел (маленький). Всех детей, т.е. братьев и сестер забрали по себе родственники. Так мой отец (Александр Георгиевич Треумов) и попал в Ковров к дяде Ивану Андреевичу Треумову. Окончил реальное училище и стал работать у него на фабрике механиком, а после революции занимал должность начальника ремонтного цеха на пулеметном заводе, откуда, своевременно, и ушел на пенсию".
Иван Андреевич Треумов, тот, что усыновил племянника, а в дальнейшем, сосватал своего приемного сына с Екатериной Петровной Матвеевой, вскоре, в 1899 году, умер. Его родной сын, Александр Иванович Треумов старше на два года своего сводного брата, наследовал не только фабрику и капиталы, но и благотворительные дела отца. Через восемь лет и его не стало. (20.10.1874 - 07.01.1907.) Так случилось, что мужская линия наследников Треумова пресеклась, ибо его сын Андрей умер в двадцатилетнем возрасте. Наследницей Треумовской фабрики стала вдова Александра Ивановича.
Однако фамилия не пресеклась: в Коврове по сей день живут внуки и правнуки Александра Георгиевича Треумова. Всеволод Александрович Треумов - один из последних внуков известного миллионера.
Раннее детство Всеволода пришлось на благополучную пору. Дети подрастали, кто-то уже работал, кто-то еще учился. Небольшая зарисовка жизни дома, почерпнутая из воспоминаний дяди, дополненная моими.
Режим дня был такой.
Утром завтрак, обязательно самовар, чай, хлеб, масло – свое. Молоко по желанию. Обед в 4 часа по приходе папы. Первое, второе, третье. Первое всегда с мясом. Кости глодать по очереди. Мясо мелко резали, раскладывали по количеству семьи на 8-11 порций, и по кругу, каждый выбирал себе побольше, начиная со старшего и кончая родителями. Второе разное: каша, картошка или горох, но без котлет или других мясных деликатесов. На третье, как правило, кисели. Молочный или клюквенный.
Ужин такой же, как и завтрак. Поскольку молоко свое, значит, было и масло и сметана и творог. Каждое воскресенье пироги.
За столом часто возникали поддразнивания старшими детьми младших. Особенно доставалось тем, кто плохо выговаривал буквы, картавил.
Юрию трудно давалась буква «р». Мальчика нарочно заставляли сказать слово, где была эта буква, да не одна, а потом дружно начинали кричать дразнилку:
На горе Арарат
Два барана дерутся.
Трах-тарарах!
Кто-то не произносил «л», тогда кричали, коверкая «л» на «в»:
Взяв я вожку,
Взяв весво,
Оттовкнувся,
Понесво.
Очень обидно оказаться предметом насмешек. Я, говорившая
по-московски на «а», дразнила двоюродного брата Алика, круто выворачивающего слова по-ковровски на «о», (правда это было много позднее, но традиция сохранилась)
- Скажи - в Коврове огурцы по копейке!
А еще запомнила, как дедушка ел кашу. Разгладив ровно, укладывал небольшой кусок масла на середку, ложкой размазывал по поверхности, и, начиная с одного края, вертикальными срезами вычищал тарелку дочиста. С той поры, когда в моей тарелке оказывается каша, я обхожусь с ней, как дедушка.
В конце тридцатых годов Всеволод поступил в Ленинградский институт холодильной промышленности. Он один изо всех детей Треумовых учился в институте, и семья им очень гордилась. Закончил три курса, но, началась война, и Всеволод ушел добровольцем на фронт. Ну, какой из него боец, еще почти мальчик. Вся рота студентов-однокурсников сразу попала в окружение на Ленинградском направлении. Бродили по лесам, умирая от голода. Ели то, что находили на земле. Попали в лагерь, откуда, за кусок свинины литовский крестьянин из Каунаса выменял нашего пленного, забрал к себе и более года Всеволод работал на него. Хозяева, приглядевшись к доброму работнику, задумали женить его на своей дочке, но пленный отказался и был возвращен в лагерь.
По освобождении, проверка и служба в артиллерийских войсках. В Ковров вернулся лишь летом 1946 года. Как никто его не провожал на фронт, так никто и не встречал. Маму он нашел на огороде. Можно представить их встречу. Поплакали, вспоминая отца.
О продолжении учебы речи уже не было. Всеволод женился на Александре Машковой, женщине властной, с жестким характером, что видно по ее фотографии тех лет. В 1948 родились дочь Лариса и в 1952 - сын Александр, но семья, по неведомой мне причине, распалась вскоре, после рождения сына. Потеря детей, которых мать оберегала от общения с отцом, и малолетними увезла из Коврова, навсегда лишив их родного отца, приняла для Всеволода трагические формы. Детей с тех пор он больше не видел
Официально репрессиям Всеволод не подвергался, но клеймо военнопленного висело на нем чуть ли не всю жизнь. Это, да плюс природная деликатность мешали его продвижению по службе. Не это ли лишило Всеволода не только образования, но и детей от первого брака? Лишь в какие-то далекие послевоенные годы Всеволод получил статус участника войны и мелкие привилегии, связанные с ним.
В середине пятидесятых он женился на симпатичной рыжей девочке с толстой косой, Тамаре Филипповой, тоже уроженке Коврова, моложе своего мужа на 14 лет. Мать благословила брак и выделила последнюю неподеленную долю - второй этаж с моей любимой лестницей и частью коридора, из которого молодожены слепили кухню. В 1957 году у них родился сын Андрей.
Приведу выдержки из писем Всеволода, говорящие об их житье-бытье.
В декабре 1987 года он пишет:
"Дом сдал, износ 68%, не знаю, сколько у меня износа, но здоровье не то.
Зимой на рыбалку уже не хожу, но летом, на турбазе каждый день на речке. Огородом занимаюсь, на него сил хватает. Любовь к огороду у меня, наверное, от отца. Летом отметили тридцатилетие Андрея".
28.04.88
"Я немного оклемался. В теплые дни занимался перекопкой огорода.
На днях вручили медаль 70 лет воор.сил. До этого получил орден «Победы». Сегодня от завода пришло поздравление с праздником Победы и приглашение на торжественное собрание. Вот так мы и живем.
Тоша почти не видит, совсем не та, что была прошлый год. Живет у сына."
Упомянул «орден Победы», вероятно - Юбилейная медаль «Сорок лет победы в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.», которую получили все участники войны.
14.11.88
"Тамаре осталось работать полтора года, с 1 апреля 90 года может пойти на пенсию. Работает ведущим инженером. Оклад 220 руб. План завод не выполняет, премий нет. Как участнику войны мне ежемесячно дают 2кг сырой колбасы, половину отдаем, так как сразу ее не съешь, а дольше она не хранится. К празднику дали 1 кг полукопченой. Вот и все привилегии мои. Да подписали на Симонова, как участника войны - «Живые и мертвые».
28. 12. 89
"Я за домохозяйку. Огород, куры, обеды на мне. Овощи свои без химии. Яйцо и мясо кур свои. У нас иначе невозможно. В магазинах, как у бабки в амбаре, после того, как она испекла колобок. Я сейчас набаловался чай пить раз 5-6 в день, благо запас чая был, но это до того, как чай пропал в магазинах. Как сахар стали давать по 1.5 кг, я больше половины ягодных кустарников вырубил".
Летом 1990 года мы с братом Вадимом и его сыном Петей на машине поехали в Ковров. Трудно описать, что я испытала, когда увидела покосившиеся, но прежние ворота, ту же калитку под навесом на воротных столбах. Парадного подъезда нет, теперь вместо него глухая, небрежно забитая досками, стена. Каменные ступени тоже исчезли.
Но дом, прежний большой дом на высоком фундаменте, дом с мезонином, с резными наличниками и карнизом, плохо сохранившийся, но, как и встарь - Дом - выделяется изо всей улицы своим аристократизмом. Вышел Всеволод. Он – под стать дому. Тоже постарел, но виден, я бы сказала, духовный аристократизм. Сухощав, приветливое доброе лицо, вылитый дедушка. Всеволод открыл ворота, мы въехали во двор. Вот и каменные ступени, и парадная дверь нашлись. Теперь это вход, только не поняла – то ли в квартиру семьи Николая то ли к Всеволоду. Разберусь потом.
Не заходя в дом, побежала смотреть хозяйственные постройки, прежде привлекавшие меня своими сюрпризами. Они оказались в еще худшем состоянии, чем дом. Сарай, когда-то занимавший заднюю треть двора и служивший оградой между двором и огородом, почти развалился. В пору моего детства это было длинное, двухэтажное строение, сложенное из добротных бревен и теса, разделенное на ряд помещений, имеющих свое предназначение. На первом этаже – коровник, свинарник, птичник, ледник, набитый речным льдом. Во льду держали кринки с молоком, мясо, битую птицу. Над ледником - сушилка, куда вела не слишком надежная, уже тогда, внутренняя лестница. Это помещение, слегка забранное наклонными досками, в котором ветер свободно продувал выстиранное белье или сезонную одежду, вывешенную для проветривания, освежал фрукты до первых заморозков, да мало ли чего! Туда отправляли в ссылку вышедшую из моды или отслужившую свой век мебель, старые самовары, безделушки, остовы керосиновых ламп. Нам, внукам, всегда можно было поживиться ценной вещью для игры или для обмена у старьевщика на свистульку «уйди-уйди», мячик на резинке, китайский веер. Остальное пространство второго этажа занимал сеновал, куда залезали по приставной лестнице.
Зато дедушкин огород, поделенный между наследниками, процветал по-прежнему. Каждый клочок земли, деревья, кустарники – ухоженные, хорошо обработанные, радовали глаз.
Бывший черный ход тоже изменился. Пристроена веранда. Это вход в квартиру Булгаковых. Антонина живет с семьей внука. Им принадлежат столовая, спальня, а также кухня и пространство кладовок, примыкающих к черной лестнице, из которых выкроена веранда. После кончины Антонины, ее внук, Сергей Александрович Булгаков, унаследовал долю бабушки.
Я, со своей неизменной любовью к дому, посокрушалась о его плачевном состоянии, а Всеволод резонно заметил, что привести строение в достойный вид мешает не столько отсутствие средств, сколько несходство намерений новых владельцев первого этажа. Кто-то хочет продать свою долю, кто-то собирается дробить ее. Жить зимой становится все труднее, так как зачастую у нерадивых родственников замерзают трубы, бывает – выбьют стекла на первом этаже, либо крыша потечет.
Вышло так, что Всеволод, чуть не единственный из первого права наследования, родившийся в этом доме, проживший в нем всю жизнь, состарившийся и, теперь больной, занимал самую неудобную его часть, без удобств, где невозможно пристроить, хотя бы душ, так как его квартира в центре дома. Поднимаясь по лестнице на второй этаж дома, да не единожды в день, поняла, как трудно дается такой подъем моему дяде с его больным сердцем.
Те несколько дней, что мы с братом гостили у любимого дяди, наполнены впечатлениями, подкармливающими наши детские воспоминания. Мы навестили все уголки, связанные с ними. Дом прадеда Петра Романовича Матвеева (бабушкиного отца) на Большой Базарной 52, гимназию, где бабушка училась, старую водонапорную башню, уже разрушенную. И напоследок, идем со Всеволодом, в Христорождественский собор, самое старое здание Коврова. Там меня крестили. Всеволод чуть впереди, а я смотрю на его легкую, моложавую поступь, стройную спину и думаю, что годы пощадили, как его тело, так и его душу. Он прожил жизнь, не отягощая ее поиском виновных, не отталкивая локтями ближних, ранимый и трогательный в провинциальной, старомодной чистоте.
Всеволод незаметно оглядывает меня и спрашивает, есть ли у меня с собой платок, простоволосой входить неловко. Успокаиваю, что платок лежит в сумке. В церкви он деликатно останавливается у входа, не решаясь, подобно мне, рассматривать убранство и иконы. Мне кажется, что ему за меня даже неловко. Несколько успокаивается, заметив, что я опустила в кружку для пожертвования деньги.
Выйдя из собора, мы останавливаемся полюбоваться рекой. За мостом, вдали, видна фабрика. Всеволод говорит, что эта та самая «треумовская». К нам подходит подвыпивший человек и обращается ко мне:
- Вижу, вы нездешняя и интересуетесь фабрикой. Хотите, я расскажу вам о ней? Я не стала лишать себя и добровольного гида удовольствия поговорить о городе. Он указал на каменные корпуса и принялся рассказывать, что фабрика называется в народе до сих пор треумовской, хотя она переименована в «Ковровский текстиль». Что-то про вторую фабрику, про благотворительные дела Треумова. Слушая незнакомца, я хитренько улыбалась. Он смутился: - Что-нибудь не так? - Тогда я сказала, признаюсь честно, не без гордости: - Да ведь мы Треумовы.
Он обрадовался, но тут же озабоченно спросил, не наш ли запущенный треумовский дом на бывшей Большой Базарной, упрекнув: - Как же вы плохо его содержите.
Тут самое время подумать и поговорить о судьбе домов в старой части города. Вспомнился фасад дедушкиного дома, лишенный своего главного украшения – парадного подъезда. Ведь наследникам не важно, как было раньше. Им нужны современные удобства, гараж при доме, который не вписывается в архитектуру старых кварталов города. Исторический облик города размывается.
Что такое русский город на реке, каким его задумали создатели?
Мне нравится прямоугольное очертание города, прямые перпендикулярные улицы и членение на кварталы. В его планировании сказалось влияние императрицы Екатерины II, имеющей немецкие корни, когда по ее указу в 1788 году подписали застройку Коврова. В этом городе легко найти любой дом и невозможно заблудиться. Даже название улиц говорило само за себя. Так было.
Одна из центральных улиц, перпендикулярная Клязьме, называлась Большая Базарная. Ясно, ищи базар. Да не один: большой на площади у реки, другой – на Сенной площади – в противоположном конце. И что сейчас? Сначала эту улицу обозвали, кажется, улицей Вышинского. Кощунство, которое вскоре заменили другим - «улица Правды». Сколько лжи в этой правде. А может быть я не права, именно Историческая Истина скрывается за этим словом? Вспомнишь историю, хотя бы семьи Треумовых, наскоро записанную мной, и ужаснешься той нашей правде, что вела к гибели хорошее благородное семейство, жившее на этой улице. С историей не поспоришь. Это ее Правда.
Вернусь к городской планировке. Квартал. Дома фасадами на улицу, с маленьким промежутком от дома (с одной стороны), и расстоянием, предназначенным для больших ворот (с другой). Двор, садик, огород – все внутри квартала. Этот порядок нарушается на углах квартала, ради соблюдения внутренней геометрии. Перед домом может быть палисадник, но с отступом от фасада. Улицы моего детства из белого, словно речного песка, в котором утопала босая нога, местами были обсажены тополями, весенний запах которых щекочет ноздри до сих пор.
К 1874 году построили водопровод. (Дату я узнала совсем недавно.) Колонки, чугунного литья красивой формы, которые стояли на углах кварталов, в детстве казались такими же вечными, как река, тополя, соборы… Нажмешь рычаг - вода хлынет в ладони или прямо в рот. А можно повесить ведро на гребешок крана. А можно, стоя с коромыслом на плече, подставить сначала одно ведро, висящее на его крючке, повернуться, подсунуть другое, удерживая в равновесии наполненное, и гордо повиливая бедрами для равновесия, нести на плечах, или на одном плече, коромысло с ведрами. Не так просто научиться ходить с коромыслом.
Простившись с дорогим Всеволодом, его женой Тамарой, тетей Тошей, которая это лето, последнее, провела в родном доме, покинули Ковров.
Переписка, хоть и не слишком регулярная, продолжалась до последних дней жизни Всеволода.
10.10.90
"С прошедшим праздником, вас. Давно не писал писем, да и сам не получал, Наверное, жизнь такая стала.
Сессии заседают, республик прибавляется, а продукты пропорционально исчезают. Хлеб можно купить только с утра, отстояв очередь. Молоко такие очереди, что я перестал за ним ходить, и так молоко и кефир были 2.5% жирности, теперь только 1 %. Кисленька водичка. Кот не стал пить.
Тамара вступила в кооператив на двухкомнатную квартиру, а я стоял в очереди на государственную. И по слухам до нового года должен получить. Но пока ордер не получу, не поверю, а жить в нашем возрасте без удобств трудно.
Ладно, хоть с куревом обеспечен - Андрей привез. На заводе Тамаре табак продали и водки дают по 2 бутылки. У нас теперь списочная торговля с прикреплением к магазину.
0.5 кг мясопродуктов (колбаса)
0,1 кг масла
1,5 кг сахару
1.0 кг крупы или макаронных изделий, которых еще не продавали.
0,2 растительного масла
0,2 маргарину
Хорошему мужику, как раз на закуску к бутылке водка, а это на месяц.
Яйца и мясо золотые, но ведь есть деньги еще хуже.
Боимся, что и кур наших сопрут и съедят."
К новому, 1991 году, Всеволод с Тамарой получили новую квартиру.
"Хотя я законопатил все, что можно, температура выше 17 градусов не поднимается. Тамара не нарадуется со стиркой, постоянно горячая вода. (На осьмушке листа план квартиры). Часто приходится ездить на Правду. То водопровод замерз, то все снегом завалило."
Декабрь 1992
"Плохо, что я все время один в квартире. В своем доме все соседи знакомые. Выйди из дома, кого-нибудь встретить можно, поговорить, а тут на площадке никого не видно. Все сидят как кроты в норах. Домой хожу редко, но раз в неделю бываю. Там у нас собака живет. Кормят ее Булгаковы – они (внуки Антонины) остались на зиму. А мы возим еду, которую готовим на квартире, дня на 3-4, остальное они.
Заводить на лето птицу не будем. Плохо с кормами, да и воруют все подряд."
1993
Я послала Всеволоду свои записки о нашей семье. Некоторые его замечания я включила в воспоминания, оставшиеся говорят о многом, в частности, о его деликатности.
"В Вологде живет старшая дочь Владимира, Людмила. Имеет честь быть матерью бабушкой и прабабушкой. Живут сестры Маруси. Интеллигентные дамы, обе преподаватели музыкальной школы. Имея столько родственников, мне кажется, требуется сгладить воспоминания о Марусе, поскольку возможно и их потомкам встретится твое воспоминание, слишком барским тоном описана она, хотя и верно.
Ромуальд пил много, но последнее время, после ухода на пенсию в 55 лет он бросил пить и занимался огородом, причем, успешно."
"Совсем мало об отце своем написала. Это был умница со светлой головой, сколько у него было патентов на изобретения. Если что осталось, познакомься с ними."
"В подполье ходить могла, пожалуй, когда была лет 3-4-х. Не освещался коридор – не было лишних керосиновых ламп."
"Августа после ареста Леши жила у нас часть периода войны. После снова в коттедже, но в одной (правда, большой) комнате с кухонькой, оттуда и хоронили Лешу, после 60-го года. Мы с Тамарой были на его похоронах.
Августа из всех нас только к Антонине и заходила, и Антонина навещала ее, скупая у нее книги и какие-то вещи, а насчет дорогого подарка – это не в привычках Тоши…"
В письме от 23.03.93
"Подготовка к огородному сезону.
Растет рассада помидор и перца сладкого. Часть в квартире, часть дома".
Дом остался Домом.
1994.
"В еде себе не отказываем, этим заведует Тамара. Я же от цен готов свалиться в обморок. Поэтому, ничего сам, кроме хлеба, не покупаю. Наши пенсии составляют 290 рублей, как пишут на ценниках, не упоминая, что это тысяч. Жизнь у нас дешевле, чем у вас. Я в этом году хандрю. Аритмия, смотрю одним глазом.
В доме живет постоянно внук Антонины с женой Таней. Часть Николая пустая, окно внуки выбили. Кое-чем заделали, что было – все пропили. Неприятно писать об этом, не что поделать.
В отпуск приедет Андрей с семьей, Мише уже 14 лет, Светлане будет в январе 5. "
Март 1998
"За последний год я сильно сдал физически. Ведь у меня ишемическая болезнь сердца, с нарушением ритма. Приступы очень неприятная штука, причем проявляются внезапно, почему я и боюсь отходить от дома, если выхожу с собакой. Лежал в больнице. Лекарства свои и питание в основном из дома. Обход врача может быть и в завтрак и в обед. Зайдет в палату, посмотрит и уходит, не сказав ни слова. Больше двух недель я не выдержал."
Сентябрь 1998
"Поздравляем Бориса Владимировича с восьмидесятилетием. Желаем дожить до следующих.
Здоровье не позволяет мне выходить из квартиры надолго. Иногда кружится голова. А ведь теперь упадешь или приляжешь, - скажут: Старик, а напился, да еще в вытрезвитель увезут, для выполнения плана".
Дописано Тамарой
"Ты, Галя молодец (я как раз сделала операцию на одном глазу), а мы ходили на консультацию к специалистам института микрохирургия глаза, они иногда приезжают в Ковров. Брались делать только на одном глазу, а другой уже не даст результатов, и Всеволод не решился. «Хотя сейчас вижу одним, а то вдруг совсем ослепну, - это его мнение. "
Последнее письмо, написанное в два приема. Отрывки из него.
04.03.99
"Готовим рассаду, посадили как всегда в январе. Два семечка огурца уже дали 3 настоящих листка. Надеемся снять к апрелю первые огурцы.
С глазами все хуже. Гулять не хожу, разве днем, когда светло, меня Умка выгуливает. На улицу она ходит только в сопровождении одного из нас. Во-первых, она девочка. Во-вторых, всем она нравится. «Как игрушечная», - говорят. Болонка. Умная, но капризная, как ребенок.
Андрей собирается переехать с семьей в Ковров. Его сын Миша учится в Ковровском технологическом институте."
Дописано Тамарой.
"Всеволод понемногу держится. Предлагала ему путевку в санаторий Абельмана – не хочет. В больницу тоже не желает, а скорую не вызываем. Приспособились лечиться сами. Лекарство теперь без рецепта покупаем, а врачи только на бумаге пишут название. Сейчас ждем пенсию за декабрь, после пойду в магазин. Мы еще, слава Богу, умудряемся в это неспокойное время выживать. Часто вспоминаем, как мы раньше ездили в Болшево к Тамаре Александровне и Петру Александровичу. Теперь даже в Коврове Всеволод никуда не ходит, если только на машине за нами не приедут. Доброго вам здоровья. Обнимаем, Треумовы. "
На похороны Всеволода от нашей семьи ездили мои братья - Вадим и Саша Романовы.
Через полтора года я похоронила своего мужа, Бориса Заходера. Тамара в тот же час, как смогла, приехала и провела пару недель возле меня, поддерживая и помогая. Все, кто бывал в те дни у меня, до сих пор вспоминают замечательную Тамару Треумову - деликатную, тонкую, такую ковровскую барышню, словно из чеховской России.
Читать продолж. http://www.proza.ru/2010/01/19/625