В стародавние времена, жил-был молодой опричник. Служил он в звании невеликом в охране подземельной. Молод он был и неопытен. Меньше года тянул лямку охранную. Научился лишь сабелькой резиновой помахивать, ругаться матерно, да в дудку сигнальную насвистывать – а большего от него и не требовалось. Войны с супостатами внешними – давно уже не было, а из внутренних супостатов – только люд подвыпивший, да нищие. Супостаты внутренние – народишко, в основном, безобидный и законобоязненный, но уж им-то спуска молодой опричник не давал: штрафовал их штрафами, ругал их матерно, свистел на них дудкой сигнальною, пинал онучами кирзовыми, да охаживал сабелькой резиновой! Начальство на него не нарадовалось. Облик лихой и службу справляет исправно – настоящим опричником вырастит, как Малюта Скуратович! Далеко пойдет… Сердце горячее твердокаменное, руки чистые загребущие, а голова… А что голова? Пусть и узок лоб, от макушки до бровей два пальца всего, но головушка-то и уши холодные! Все по регламенту, как отец-основатель заповедовал!
А опричник-то и рад стараться. Все посвистывает, помахивает, да попинывает. Ну и мзду штрафную берет, да начальству с поклоном отправляет для передачи в казну государеву... Только вот переусердствовал он немножечко. Посыпались на него челобитные-жалобы: не того-де пнул, не так-де свистнул и квитанцию штрафную выдать забыл. Жалобы-то начальство под сукно засовывало, но уж больно много их стало – под сукно уже не помещаются. Холм большой на столе образовался. Графин с зеленым вином кренится, того и гляди упадет! Непорядок! Горит на службе человек ясным пламенем. Надо бы ему охладить буйну-головушку…
Был у начальства для подобных случаев специальный пост караульный припасен. Охранять рампу тоннельную, что для въезда поездов из депо в подземелье предназначена. Находилась рампа та на самой окраине охраняемого депо, в самом дальнем его углу. В отдельной охране рампа вроде бы не нуждалась, но по инструкции положено. Ездили через нее поезда подземные и ходил по ночам люд ремонтный. Люд ремонтный опричнику трогать запретили строго-настрого, а с поездов железных штрафа не возьмешь и сабелькой резиновой не ударишь. В свисток свистеть опричнику было позволено лишь в крайнем случае, чтобы сдуру не подать сигнал какой-нибудь машинисту и не вызвать конфузии. Правда, материться можно было сколько душеньке угодно, но поездам матерщина – до лампадочки, а рабочий люд и сам материться весьма горазд, похлеще любого опричника. Такую завернут в ответ семиэтажную конструкцию, что уши в трубочку скатываются и волосы дыбом становятся, ажно фуражка с головушки сползает! Никакого уважения к опричнику! Люд-то, хоть и рабочий, но тоже на службе государевой. Не примучить его без веского повода, на то у них свое начальство имеется… Станешь придирки строить – пошлют по-матушке, да еще и пожалуются, что мол работе мешаешь. Пнешь сапожищем – на ответ нарвешься, позорище получится! А ежели чего, то и случай несчастный произойти может. Бывали уже такие случаи… То упадет на головушку чего-нибудь тяжелое, то поездом переедет из-за неосторожности или еще чего… Один особо лютый опричник – вообще в отстойник нечистотный провалился, да и утоп там насмерть. И как его туда занесло – про то никому не ведомо… Сыскные бояре особо разбираться не стали. Написали в отчетной грамоте, что утоп-де по своей личной неосторожности, да и закрыли следствие. Дело-то в праздник приключилося, в «День Опричника» - вот и решили, что выпил стражник лишнего, да и утоп в дерьмище.
Короче, служба на рампе, как у пса цепного у ворот. Гавкай сколько угодно, но кусаться не смей! А ежели не на того гавкнешь, то и пнуть могут. Да и будка караульная, на конуру похожа. Размерами два на два шага, а из удобств: стол, стул, чайник самоварный, да телефон служебный. Хорошо хоть на цепь не сажают!
Заскучал молодой опричник. Зима была холодная. Будка караульная – похожа на устройство морозильное. Только чаем горячим отогреться и можно, поскольку спиртное пить запрещается… Многие караульщики относились к этому запрету с прохладцею, но молодой опричник зело боялся гнева начальственного и рисковать не желал. Вот и сидел он в своей будочке, уткнувшись в оконце заиндевевшее, матерился прицельно в поезда проходящие, да чаек пил большими кружками. К середине ночной смены понял опричник неумолимость законов мироздания: сколько воды поместилось в тело – столько же должно из него и вылиться! Чаю уже выпито опричником было весьма изрядно, аж в глазах побулькивало. Уборной же в будке караульной предусмотрено не было. Решил молодой опричник обойти территорию вверенную и нужду естественную заодно исполнить. Отошел он за будочку, да и справил свою надобность в сугроб ближайший.
Не успел изучить опричник территорию и устройства на ней находящиеся, а инструктаж он слушал невнимательно – уж больно огорчен он был начальственной опалою. Теперь горько пожалел он об этом, но поздно было!
Под сугробом-то находился третий рельс токопроводный, из которого поезда берут силу электрическую… Рельс везде закрывается коробом деревянным, но именно в том месте, где опричник пристроился – находилась стойка изолированная, что контактный рельс над землей поддерживает. В месте крепления изолятора, деревянный короб с двух сторон разрыв имеет. Небольшой разрыв, всего четверть вершка, но ему и этого хватило с лихвою!
Струйка желтая протопила в сугробе проталинку и коснулась рельса контактного… Вскипела-заискрила водица соленая, соленая да токопроводящая и получил молодой опричник удар электрический в место причинное. И такой сильный удар тот был, что несчастного аж подбросило! Разорвалась цепь электрическая и молодец остался живехонек. Полежал он немного, да в себя пришел. А место-то причинное горит-припекает, как у грешников в аду, коих за прелюбодеяния заставляют совокупляться с раскаленными медными статуями. Тяжко стеная, доковылял опричник до будки караульной. Взглянул при свете на свои причиндалы от тока лютого пострадавшие и взвыл пуще прежнего! Орган блудодейственный от удара электрического так распух и вытянулся, что и конь племенной обзавидовался бы черной завистью! Но не обрадовался этому молодой опричник. Чего уж тут радоваться? Цвет у причиндала черно-синий, паленым пахнет, а уж болит-то так, что скулы сводит ажно зубы трещат! Слова человеческого вымолвить невозможно, только стоны да мычание получаются. Так вот, поскуливая, постанывая да местом пораженным помахивая, поплелся бедняга искать помощи. Прикрыть свой срам – ну не было никакой возможности. В портки не помещается да и просто притронуться к месту причинному – больно до потери разума. Запахнулся опричник полами шинелишки, да и посеменил к людям на огоньки горящие. Морозы в ту пору стояли изрядные, а до ближайшего строения от рампы – полверсты добрых…
В ближайшей бытовке-домике размещалась бригада аварийная. Мужики там работали ушлые да опытные. Работа у них была не пыльная: сидеть и ждать аварии али еще какой внештатной ситуации. А уж когда случится чего нехорошее – бежать и устранять со всем усердием. В ночную смену поезда не ходят и аварий не случается, поэтому мужички придавались отдохновению. А как отдыхает люд рабочий? Известно дело – за бутылочкой! Вот на исходе четвертого штофа дверь в бытовку открывается. На пороге, в свете лампы галогеновой, в искристой снежной взвеси является видение. Дрожащий, подвывающий опричник с выпученными, светящимися глазами и бледным лицом вурдалака…
Мужики перекрестились и потянулись за тяжелыми предметами. Бригадир же, убрав под стол недопитый штоф, спокойно спросил опричника: - Кто ты, человек крещеный или отродье дьявольское? Ты пошто народ честной пугаешь своим обликом?
- У-у-у-у! - ответил опричник страдающий, ибо ничего другого он не мог вымолвить. А чтоб прояснить ситуацию – распахнул он полы шинелишки, являя место пострадавшее…
- Ух, ты! - вздохнули удивленные мужики, увидев эдакое диво дивное.
- Да-а-а… - протянул опытный бригадир.
- У-у-у-у! - снова промычал опричник, заливаясь слезами горючими.
- Понятно… - бригадир крякнул и допил единым духом свою чарочку. – Человека спасать надобно. Словил он местом причинным дугу-радугу вольтову. К дохтуру его срочно надо, а то может гикнуться! Хоть и опричник – а живая душа…
Взяли рабочие молодого опричника под белы рученьки, да в контору и потащили. В конторе завсегда дохтур дежурный должен быть.
По причине ночного времени в конторе дохтура не было, а была молодая фершалица красна девица, студентка института медицинского. Сидела, корпела над кунспехтами и книжками вумными медицинскими, к эхзаменам готовилась. Мужики опричника к самым дверям конторским доставили, а внутрь заходить отказались категорически. Уж больно сильно винным духом от них разило, от эдакого перегарища – мухи бы дохли, да зимой их не было. Убоялись рабочие начальства конторского. Учует, что хмельны работнички – такую пропишет ижицу, что мало не покажется! И не посмотрит на обстоятельства.
- Ты давай, мил-друг, дальше сам шкандыбай потихонечку! Тут уже совсем близехонько – семь шагов всего, – сказали рабочие опричнику и в темноте сгинули.
Но не далеко они ушли. Мало ли, может помощь какая потребуется, да и любопытственно чем дело кончится… Угукнул молодой опричник и поплелся походкой коня стреноженного в кабинет дохтурский. Вошел он, а фершалка его не сразу и заметила. Так уж она увлеклася учением! Угукнул опричник жалостно, потом еще раз погромче – тут и услышала его красна-девица.
Подняла она от книг очи ясные и увидела картину странную: Стоит посреди комнаты человек в казенной шинели. Весь какой-то скрюченный, а уж лицом-то бледен, что краше в гроб кладут. Стоит, и угукает замогильным голосом…
- Что случилось? Чего тебе надобно? – говорит фершалица испуганно.
А опричник-то слова вымолвить не может - лишь угукает, да морщится. Наконец молодец поборол свой стыд, да и распахнул шинелишку…
Дикий визг услышали рабочие, что под окнами конторскими покуривали ожидаючи. Снова дикий визг, потом удар, потом еще один – и на улицу морозную выбегает фершалица в халатике, а в руке ее швабра сломанная.
- Ой, спасите-помогите! – кричит девица. – Там маньяк, насильник-сгибиционист мазохистический! Он проник ко мне, глаза выкатил, да и стал показывать непотребства страшные. Так я шваброю его и отоварила! На втором ударе швабра поломалася, а злодей-то все стоит, все угукает, да глазки строит…
Успокоил бригадир фершалицу-девицу, а потом разъяснил ей ситуацию. Возвратилась фершалица в кабинет, а опричник-то на полу лежит. Из головушки его кровь-руда капает. Он лежит и больше не угукает – видно крепко ему шваброю досталося! Заохала фершалка, дала больному нашатыря вонючего и голову ему забинтовала старательно. Потом, рассмотрела внимательно его хозяйство, от тока пострадавшее, и сама едва без чувств не свалилась от жалости. Занюхнула она своего нашатыря, и разревелась белугою: - Ой, беда на мою головушку! Я ведь только и здесь делаю, что бинтую, йодом мажу, да ставлю градусники! А чем помочь при таком-то недуге – не могу вспомнить все из памяти повыскакивало!
Ну, рабочие, конечно, помогли советами, от которых красна-девка вся раскраснелася...
Тут как раз карета скорой помощи и подъехала. Ее вызвал бригадир, работник опытный. Он-то сразу посмекнул, что делать надобно и немедля позвонил в больницу ближнюю.
Погрузили молодца в карету самоходную, да и отвезли в больницу-клинику. А что дальше с ним было – мне неведомо. Вот и пришел конец моей сказочке.
Сказка ложь, да в ней намек – добрым молодцам урок!