В чем смысл человеческой жизни? Для чего мы приходит на этот свет, рождаемся в муках и боли, и, как правило, с болью и муками умираем? Никто из живущих на Земле не помнит как это больно – рождение. Точно так же, мы никогда не сможем запомнить, что чувствует тело, когда от него отделяется душа, быть может, боль самую ужасную и невыносимую, но – последнюю. И только короткий отрезок между рождением и смертью человек осознает как свою жизнь, каждодневно наполняя её смыслом и действием. Однако как будет прожит этот временной промежуток – зависит только от нас самих.
Мне двадцать два года и у меня опухоль головного мозга. Пока еще доброкачественная, но слишком глубоко сидящая, чтобы её оперировать. Последние два года я провела в больницах и госпиталях, в палатах химиотерапии, в кабинетах именитых профессоров, в слезах и истериках. Лечение не поможет. Я это осознала гораздо раньше, чем все медицинские светила, именно поэтому я сбежала из больницы, и сижу сейчас на набережной Петрозаводска, и смотрю на то, как Онега плещется возле моих ног, аккуратно облизывая гранит. Я обожаю Петрозаводск, и умирать, точнее, доживать, еще точнее – жить – я приехала именно сюда, хотя Питер смог бы продлить мне жизнь, как обещали, быть может, даже на пару лет.
Пару лет. Чтобы это были за года? Время текло бы для меня медленно и нудно. Запертая в палате очередного госпиталя, я бы монотонно пережидала секунды, минуты, часы между сеансами химиотерапии и курсами лекарств. Лишних два года я бы миг за мигом ощущала, как черная дрянь внутри моей головы стирает мою жизнь капля по капле. Рак отнимал бы мою личность верно и необратимо, и на два года дольше я бы испытывала боль, страдание, апатию, ненависть, чувствовала, как одно за другим меня покидают желания и ощущения. К черту.
Я уехала с одним рюкзаком. В кармане был билет до Петрозаводска, пачка сигарет и сто рублей десятками. Меня там никто не ждал, хотя я знала к кому я приду, когда ступлю на Карельскую землю. Есть у меня друг, меценат и очень хороший человек, который видел меня последний раз еще до объявления диагноза и ничего на тот момент не знал. Поезд пришел на вокзал, как всегда без десяти семь утра, и только вдохнув живительный воздух Петрозаводска, я поняла, что это был мой последний в жизни поезд.
Мне всего двадцать два, и опухоль внутри моего мозга пока еще спит. Врачи дали мне лет десять, может пятнадцать, но предупредили, что рак проснется скоро, если его не угнетать. А я устала угнетать что-либо. Я хочу просто жить там, где нравится и так, как нравится. Из-за терапии я была стрижена под мальчика, похудела до сорока четырех килограммов и при своих 158 сантиметрах роста была похожа на вешалку. Поэтому мой друг был страшно удивлен моему появлению. Я шла пешком от вокзала до набережной, где находился его чудесный уютный ресторан, и курила сигареты, не чувствуя их вкуса. На самом деле, до недавнего времени я не курила совсем, изредка высасывая пару сигарет под алкоголь, и то не по настоящему, не в затяг. Я не умею курить, но когда я купила билет на поезд в Карелию, последние деньги из неприкосновенного запаса ушли на пачку «Парламента». Я не умею курить, но все равно курить буду, давясь дымом, кашляя и ощущая, как пересыхает слизистая во рту. Может быть, я научусь курить по настоящему, наполняя несчастные легкие вредоносным дымом, и это будет мое новое открытие в жизни, которой мне осталось не так уж и много. А если не научусь – то хотя бы буду ощущать, как пощипывает язык при затяжке, чувствовать вкус никотина в слюне, наблюдать, как желтеют и портятся зубы. У меня идеальные от природы зубы, цвета слоновой кости, предмет зависти многих подруг, и я все равно умру уже очень скоро. К черту идеальные зубы.
Другу я все объяснила, как могла, и он понял, на то он и друг. Я не сдалась, как показалось многим, когда я покинула Питер. Вовсе нет. Просто я реально смотрю на вещи. Этот рак невозможно победить. Его нереально вылечить или вырезать. Его можно только постоянно держать под контролем, принимая сильнодействующие препараты, тем временем разрушающие сердце, почки, печень и нервную систему. То есть, мне сказали, что вполне возможно от рака я не умру. Другими словами – умру я не от рака. А от осложнения на сердце, например. Или от цирроза печени. Поддерживая в рабочем состоянии что-то одно, мои врачи непременно губили тем самым что-то другое. К чему вся эта гонка белки в колесе? Я согласна умирать от того, что было предначертано природой, так какого черта я должна влачить жалкое существование до этого самого момента смерти? Вот поэтому я обрубила все, что было смыслом моей жизни ранее, и живу дальше. Не заново – просто дальше.
Друг сначала предложил мне не глупить и вернуться в Питер, он бы дал денег на лечение, и оплатил бы лучших врачей. Все-таки у меня самый прекрасный друг на свете, но я отказалась. Рассказала ему, как ночами плакала девушка на соседней койке в одном из моих центров. Днем она шутила, смеялась, веселилась, была источником оптимизма и радости для всех вокруг. Её рак был злокачественным и неоперабельным, метастазы расползались по тканям неумолимо. И поэтому глубокой ночью, когда не спала одна я из-за жуткой депрессивной бессонницы, о чем не знал ни один человек, где-то уже после двух по полуночи она принималась вдруг плакать. Жалобно, словно брошенный котенок. Сначала тихо, а потом все громче, затыкая рот подушкой, и на фоне окна мне был отчетливо виден её силуэт с заломленными в бесконечном отчаянии руками. Она рыдала, потому что ей было себя безумно жаль. Поначалу я слышала, как она иногда причитала бессмысленно: «За что, Господи?», но потом ночные плачи превратились просто в набор звуков, душераздирающих звуков. Слыша её, я не рыдала сама только потому, что свои слезы выплакала гораздо раньше, как только сбрили мои волосы, как только кожа стала синеватого оттенка и начала шелушиться и зудеть. Как только от меня отвернулись многие из так называемых «друзей», а ведь я еще даже не была как следует больна, что уж говорить о том, что рак не заразен. Как только меня посетили мысли о самоубийстве. Как только денег перестало хватать даже на еду, а родители из кожи вон лезли, чтобы я об этом не узнала. Как только пришло осознание, что всем мечтам и планам конец, что жизнь завязана теперь только на врачах и милости злодейки Фортуны. Да, вот тогда я плакала, слезами очищая душу от таких вот идиотских вопросов «За что?», а когда устала плакать – решила сбежать. Почти полтора года я сражалась с самой собой, чтобы реализовать вот эту крайнюю мечту, и не дать глупой надежде на выживание пустить корни в моей душе. В итоге я справилась.
Если вы никогда не были в Петрозаводске, мой вам совет – поезжайте. Хотя бы на пару дней. Это особенный город, в нем особенное настроение. В нем хочется жить, и действительно хочется умереть, но умереть достойно. Первую неделю по приезду я жила на квартире друга, много спала, потому что здесь наконец-то прошла совершенно моя кошмарная бессонница, много ела, потому что в здешних ресторанах знают толк во вкусной еде, много гуляла, особенно там, где можно было побыть рядом с Онегой. Онежское озеро восхитительно, оно словно крошечное море, своенравно и независимо. Я люблю залив, называемый Губой, заключенный в твердь набережной с одной стороны, и плещущийся у песчаного берега с другой. Я люблю и разлив Онеги, который можно видеть где-нибудь за городом, среди сосен, под низким и мощным небом Карелии. Я много молчала, потому что мне не хотелось ни о чем и ни с кем говорить. Мой славный друг тактично оставлял меня в покое, занимаясь своими делами, но и не забывая за мной приглядывать. Я жила за его счет, и все никак не могла взять в голову, как в обмельчавшей породе русских мужчин все-таки попадаются такие экземпляры достойных и бескорыстных людей. Но, к счастью, это мне скоро надоело. Я начала задумываться о работе. Мне нужно было заново наполнять жизнь смыслом, а львиную его долю занимает то, чему человек посвящает свое время.
Важной частью смысла жить дальше стали наши с другом беседы. Он бизнесмен, человек занятой и активный, но частенько ему удавалось выкраивать пару часов, чтобы поболтать со мной. Я слушала его, затаив дыхание, его жизнь разворачивалась передо мной словно кинофильм, и в нем было столько всего захватывающего, что мне сделалось совестно за себя. На фоне его судьбы моя собственная казалась блеклой пустышкой. Хотя до того, как мне стала известна причина моих ужасных мигреней, я считала свою жизнь полной и интересной. У меня была работа, которая мне нравилась и которая меня всем устраивала. У меня была перспектива карьерного роста, мне оставалось лишь окончить институт, чтобы маячившая впереди дорога в будущее развернулась предо мной во всей красе. У меня были друзья, много друзей, шумные интересные ребята, которые периодически наносили мне визиты вежливости и устраивали чудесные гулянки. Я старалась потакать своим желаниям, ну, и ограничивать их иногда, конечно, для тренировки силы духа. В этом я видела смысл жизни – занятие, которое тебе по душе, финансовая независимость, позволяющая удовлетворять потребности и баловать себя, люди, с которыми ты счастлива быть рядом. И если я не права – можете начать кидаться камнями. Но судьба дала мне пинка, и хрустальный замок разлетелся вдребезги. К черту хрустальные замки.
В одной из таких неспешных бесед я и задала другу вопрос – не найдет ли он для меня какого-нибудь занятия. Юрист из меня всегда был липовый, работу я выполняла качественно только потому, что хватало опыта, напористости и энтузиазма. Петь, например, я умею так себе, шить – так себе, за станком стоять – не умею вовсе. Я мало что умеющий человечек, я еще слишком маленькая, а мне уже скоро умирать. Мне, конечно, теперь нужно обязательно научиться вещам, которых в моей жизни до этого не было. На курсы испанского пойти, к примеру. Но для начала неплохо было бы найти работу. По большому счету, все, что я умею – болтать языком направо и налево, строить из себя начальника, и четко выполнять инструкции руководства не без доли эффективной самодеятельности. Выслушав это, друг сказал: «Будешь моим помощником. Скажу сделать кофе – сделаешь. Скажу наорать на поставщика – наорешь. Работа не пыльная; но нужна исполнительность. Идет?»
Мне двадцать два года, и скоро исполнится двадцать три. Я живу в Петрозаводске месяц, и я очень люблю этот город. Я работаю рядом со своим другом, и чувствую себя как младший член мафиозной семьи – я за него могу и под пули кинуться, и глотку кому хочешь перегрызу, пока не издохну, так ведь мне, в общем-то, нечего терять. Я часто-часто пересматриваю фильм «Достучаться до небес», потому что искренне считаю его лучшим фильмом о человеческой жизни. Я никогда не видела моря, но этим же летом обязательно съезжу и посмотрю на него, ведь тогда мне будет, о чем поговорить в раю. А пока я не видела моря – я смотрю на Онегу, она ведь как маленькое море, она прекрасна. Я сумела достучаться до себя, до своей души, заглянуть вовнутрь – какая там красота, когда все суетное сорвано с неё. На моей душе покой и умиротворение, и те десять-пятнадцать лет, что мне отмерили, я проживу в гармонии с собой и миром. Потому что, только обретя возможность умереть рано и мучительно, я обрела и саму жизнь во всей её глубине и полноте. Что такое жизнь без смерти? Пустота. Смерть – это донышко сосуда, без него сосуд ничем нельзя наполнить. Я наполняю свою жизнь светом и красками, я делаю то, что хочу делать, и не ценю жизнь – я ею живу.
Небеса, тук-тук-тук? Я еще здесь, но скоро буду у вас. Только вот на море посмотрю все же.