Полуденное солнце запуталось в листве большой березы, раскинувшейся над крышей дома. Пробивающиеся жаркие лучи при малейшем дуновении ветра покачивались некрупными пятнами света по старой, покрытой трещинами и мхом деревянной лавке у самых ворот.
Павел Тимофеевич задумчиво теребил окладистую, наполовину седую бороду заскорузлыми крупными пальцами, пропитанными цветом земли. Дождей давно не было. Деревенская улица застыла, изрезанная следами трактора и телег неровной бугристой лентой. Кое-где в обычных местах, где полагалось быть невысыхающим лужам с жидкой грязью, вальяжно развалившись, похрюкивали покрытые пылью свиньи. На обочине ближе к домам, образуя яркие мягкие коврики, зеленела неприхотливая травка конотоп. У палисадника добротного дома напротив, на изумрудном островке, расположилась небольшая стайка гусей.
Павел Тимофеевич в последнее время любил вот так посидеть за воротами, наблюдая неторопливую и обыденную жизнь за околицей. Летнее солнце дарило расслабленную безмятежность.
Из ворот дома напротив медленно вышла старуха. Сгорбившись и тяжело опираясь на палку, она неловко взмахивала зажатой в свободной руке пустой авоськой. Заметив соседа, поджала губы и нарочито вежливо проскрипела:
- Доброго здоровья, Пал Тимофеич!
Павел Тимофеевич сделал суровый вид и пробурчал недовольно что-то отдаленно напоминавшее приветствие. Отвернулся в другую сторону улицы.
Уж сколько лет прошло, а на сердце тяжелым камнем лежит обида! Павел Тимофеевич нахмурился, благостное настроение как ворона крылом смахнула. Так и не смог он простить этой семье судьбу своей, до сих пор любимой, жены. Хотя именно то, что случилось много лет назад, позволило обрести ему самому такое хрупкое и такое одностороннее счастье.
Будущую свою жену, Степаниду Кондратьевну, он любил с юности. Но она вышла замуж за другого. Красивого, статного парня из большой и крепкой крестьянской семьи, жившей в доме напротив. Любила она своего первого мужа без памяти, родила ему дочь и готова была идти за ним на край света. Дочка подрастала, хозяйство налаживалось, а тут случилась война. И забрали Ерему Ивановича на фронт. Повоевал он недолго - контузило, попал в госпиталь. Потом был комиссован по негодности к военной службе. Вернулся Ерема Иванович в родную деревню и сразу стал нарасхват. Война еще только начиналась…
А потом Ерема встретил другую - моложе и шустрее (хватка у молодухи была стальная). И оставил Степаниду Кондратьевну одну с дочкой.
Досадливо крякнул Павел Тимофеевич, заметил вдруг, что руки сами собой сжались в кулаки на коленях. В самом начале улицы закрутились клубы пыли, которые поднял медленно переваливающийся по спутанным засохшим сельским колеям небольшой автобус…
Быстро Ерема оброс семьей: в конце войны родилась первая дочка, через несколько лет – вторая. Они быстро перебрались в соседнюю деревню, а как чуток полегчало после войны – так и в город подались.
Павел Тимофеевич любил приемную дочь как родную, души в ней не чаял. Да вот беда, тянулась она к своему настоящему отцу. И Ерема, сказать по правде, ее никогда не забывал. Помогал, конечно. Часто к себе, в другую семью, забирал на праздники. Вот и сдружилась Нинушка со своими сводными сестрами. Степанида Кондратьевна не препятствовала этому. А Павел Тимофеевич тихо злился да терпел.
Сейчас уж у него и у Еремы дочки выросли, первые внуки появились.
С тех пор много воды утекло. А Павел Тимофеевич никак не мог забыть заплаканные глаза своей жены. Когда встретила она бывшего своего мужа Ерему на улице, хмельного, душа ее встрепенулась безнадежно. Поздоровалась с ним. А он сверкнул на нее своими глазищами и простонал: «Уйди ты, Степанида Кондратьевна! Как змея, ядом наливаешься, укусить норовишь. Уйди от греха! Жизнь мне не порть!» Схватил тогда Павел Тимофеевич оглоблю – зашибить хотел Ерему. Да жена не дала, упала у ворот на дворе, ноги обхватила, заплакала горько, запричитала. Любила она его, с тоской думал Павел Тимофеевич. И до сих пор любит.
Что ж за беда-то такая! Уж и жизнь, почитай, почти прошла! У всех давно страсти улеглись. Даже Степанида спокойно в гости к соседям ходит. Когда Ерема с семейством летом к брату приезжает, с женой его (уже совсем немолодой) пироги вместе печет.
Но не может простить Павел Тимофеевич всей Ереминой родне – ни братьям, ни детям, ни племянникам – той обиды. Вот и дома по соседству стоят, прямо напротив, окнами друг на друга смотрят. А вдоль дороги, между ними - как стена невидимая. Неотмщенная, нескладно прожитая жизнь.
Маленький автобус выдохнул гулко потоком сизого, противно пахнущего дыма и затих возле дома напротив. Павел Тимофеевич вздрогнул, вернувшись на лавку из своих невеселых, тягостных мыслей. Костяшки на пальцах уже побелели, медленно разжал кулаки и мозолистыми вспотевшими ладонями погладил штанины на ногах.
«Явились - не запылились со своим шалманом!» - сумрачно и зло подумал про себя Павел Тимофеевич. Но бежать уже было поздно. Да и гордость не позволяла. Так и застыл на лавке, словно гипсовое изваяние: спину выпрямил, руки на коленях сложил, взгляд - поверх крыши соседского дома.
А из автобуса в это время выгружалось небольшое и шумное семейство Еремы Ивановича. Автобус был казенный, на нем Ерема работал в городе. Ну и договаривался с начальством, чтобы не ставить его на выходные в гараж. Соседские ворота открылись и к приехавшей компании добавились еще и местные родственники, оглашавшие округу своими радостными воплями.
Как ни старался Павел Тимофеевич сделать отсутствующий вид, но все-таки искоса наблюдал за происходящим. Пока веселый табор соседей и их родственников перетаскивал во двор сумки и кошелки с барахлом, из-за автобуса выглянуло маленькое худенькое существо – девчушка двух с половиной-трех лет.
- Наташа! Не уходи никуда! – озабоченно крикнул женский голос из глубины двора, перекрывая оживленный гомон.
Девочка оглянулась, важно и размашисто кивнула головой. Но уже через секунду ее внимание привлекли гуси, мирно отдыхающие на травке у палисадника. Девчушка подобралась, мордочка засветилась азартом. Она подняла небольшую ветку, лежащую под ногами, и двинулась в сторону гусей. Гуси заволновались, вскочили на ноги, вытянули шеи и дружно зашипели на подкрадывавшуюся к ним девочку.
Павел Тимофеевич напрягся. Малявка ростом была чуть выше самих птиц. Реву будет! Несмотря на свою неприязнь, Павлу Тимофеевичу стало жаль девчонку – гуси защиплют до синяков. Да еще и напугают до смерти городского ребенка. Он сделал движение, чтобы подняться с лавки.
Но девочка и не думала отступать. Она громко засмеялась, вытянув шею, зашипела на гусей и, размахивая веткой, побежала прямо на них. У Павла Тимофеевича дыхание перехватило. Гуси растерялись от такой неожиданной атаки и, гордо вскинув головы, кинулись всей стаей наутек.
Павел Тимофеевич шумно выдохнул. «Вот бесово племя!» - заворчал он про себя. А девчушка уже заметила его, сидящего в тени раскидистой березы. И замерла, будто увидела нечто совершенно диковинное.
Павел Тимофеевич постарался принять устрашающий вид.
Маленькое существо с двумя пушистыми жиденькими хвостиками широко открыло глаза и зачарованно двинулось в сторону деда. Павел Тимофеевич демонстративно не смотрел на нее. Девчушка подошла вплотную и с детским обожанием уставилась в глаза. Она молчала, маленькие хвостики подрагивали на голове.
Павел Тимофеевич тихонько и грозно рыкнул. Девочка взвизгнула. Но не убежала, как он рассчитывал. Она сделала еще один шаг, положила маленькие ладошки ему на колени, навалилась на них всем телом. Изогнув шею, заглянула ему в глаза. И вдруг произнесла восхищенно-любовно:
- Дедушка-Медведушка…
Павла Тимофеевича словно молнией ударило.
- Дедушка-Медведушка, - снова пропела девочка и худенькой ручкой погладила его окладистую жесткую бороду.
У Павла Тимофеевича запершило в горле. Он наконец-то взглянул на девочку. Черные смородинки-глаза, курносый носик, смугленькая, как цыганенок – в дедову породу.
Павел Тимофеевич подхватил девчушку и легко посадил ее к себе на колени. Она доверчиво, как маленький зверек, прижалась к нему. Павел Тимофеевич почувствовал, как что-то зашевелилось в груди и заболело. Он часто заморгал глазами, пытаясь очистить вдруг затуманившийся взгляд.
А в воротах дома напротив молча стояла молодая женщина и удивленно смотрела на эту картину. Затаив дыхание. Словно боялась ее спугнуть…