Тридцать пять. Автопортрет с перебитой лапой

Крюкова Юлия
I never saw a wild thing
sorry for itself
A small bird will drop frozen dead from a bough
without ever having felt sorry for itself
D. H. Lawrence, "Self-Pity"




Понедельник

           Я пытаюсь отыскать отпечатки. Следы. Ведь говорят же: «Годы идут». Маршируют? Крадутся? Ступают на цыпочках? За маленькими вопросами стоят большие ответы. Северяне выглядят моложе своих лет, потому что мы – продукт длительного хранения, результат шоковой заморозки.  От жителей материка нас отличает высокий рост и характер. Климат располагает. Когда растешь в окружении, – с одной стороны от мира тебя отрезает бесконечная болотистая тундра, а с другой пограничной полосой пролегает Енисей, - волей неволей учишься подолгу молчать и находить развлечения для своей души в ограниченном пространстве. Учишься думать, не растрачивать себя по пустякам, отличать главное от второстепенного. Стараешься постичь внутренний покой, равновесие.
           В эмоциях у северян нет полутонов. Только полярный день или полярная ночь. Гнев выкатывается огненным шаром, как первое солнце в январе. Пылает. Радость выходит из берегов, как река во время ледохода, сметает все на своем пути. Северяне не знают обид. Это слишком жалкое и беспомощное слово. Нельзя обижаться в тундре или на реке, даже если другой человек неправ. Можно злиться, впадать в ярость, упрямиться, идти вперед. Обида – разрушает, отравляет ум и сердце, обиженный человек обречен на гибель. Гнев – конструктивное чувство.
           Северные мужчины – охотники, рыбаки и пьяницы. Северные женщины как никто умеют не держать зла. Потому что завтра он проснется утром, уйдет на реку. Или сядет на «Буран» и уедет в тундру. Лёд, снег, пурга, болота. И нет деревьев, чтобы держать ориентир. Северные женщины умеют ждать и радоваться, когда он приходит домой. С рыбой или куропаткой. Или уставший, с пустым рюкзаком. Женщины Севера привычны к монотонной работе, потому что в каблуки болотных сапог набиваются камешки, и их нужно уметь доставать. 
         
Вторник

           На Севере из всего можно извлечь урок. Попавший в капкан песец отгрызает себе лапу, чтобы спастись. А вслед за ним и мы, оказавшись в отчаянии, готовы грызть себя, чтобы выжить. В людях Севера очень сильна жажда жизни. Мы знаем, как она может быть коротка.
           Когда город обнимает стужа, и сам воздух покрывается изморозью, а от фонарей к небу поднимаются светящиеся столбы, песцы приходят в город. Они идут к людям, чтобы не умереть от голода. И никто не охотится на этих белых, оголодавших псов, потому что нельзя обмануть их доверие. И так же, с открытым сердцем, мы ждем, что другие люди не обманут наше доверие. Но если это, всё же, происходит, мы отгрызаем себе лапу и уходим далеко в тундру, чтобы выжить, если повезет. 
           Мы любим глубоко и с той же силой, с какой неплодородная земля выталкивает ягель и мох под неяркое солнце, низкое небо и ветер. Открываемся навстречу людям, разливаясь в своих чувствах, как Енисей – широко и привольно. Любовь северянки может быть штормом, который крушит не успевшие прибиться к причалу лодки, и она же ласково качает на волне, как на большой ладони. Ее глаза смотрят на мир, как Вселенная сквозь телескоп смотрит на звездочета.
           На Севере, посреди прозрачных озер, карликовых берез и мерзлоты постигаешь значение слова «вечность». Здесь, как нигде, осознаешь бесконечность мироздания, кода лежишь на спине на вылизанном ветром снегу, и в ночной тишине, в чёрной бездне неба танцуют сполохи. Где-то там, далеко-далеко, бог без имени, древнее реки и тундры, творит северное сияние, чтобы ты могла на него полюбоваться.

Среда

           Жизнь на Севере приучает знать, а не надеяться, что дальше будет только лучше, что все трудности всегда заканчиваются. Когда бродишь в темноте полярной ночи, знаешь – конец ее неизбежен и нескончаемый день принудит задернуть шторы. Неизбежность этой перемены проникает в кровь, учит ждать, ведь что бы ни произошло – завтра будет новый день. Здесь весна наступает сразу после Нового года. Хотя снег местами пролежит до июня, уже 1 января все говорят: «Ну вот, скоро весна». И начинают чаще поглядывать за горизонт, откуда должна появиться пламенеющая макушка солнца.
           Север покажет – кто ты. Равнина заставит тебя смотреть внутрь себя и, если там пустота, превратит в безумца, который будет метаться, ворочаться, не находить покоя, и погрязнет, утонет в тоске – единственном местном болоте, способном утянуть на дно. Здесь видишь красоту в малом – какая желтая сердцевина у ромашки, в листочке размером с мушиное крыло – есть жизнь, а когда солнце гладит своими лучами снег – в нем искрится радуга.
           Все это у меня внутри: крошечные зеленые ростки – такие тонкие и такие живучие! – летний разлив Енисея, расколотые льдины, танцующие сполохи, ромашки, жарки, хиус и незатухающее солнце.

Четверг

           Когда мне было семь, папа купил мне лыжи с мягкими креплениями, которые надевались на валеночки. Я вышла во двор, надела лыжи, оттолкнулась палками и неуклюже завалилась на спину. До сих пор меня мучают два вопроса: Как мне удалось упасть на спину в лыжах? И почему никто не объяснил ребенку, что кататься надо по рыхлому снегу, а не по этому - исхоженному и утрамбованному? Теперь на всякое предложение покататься на лыжах я отвечаю презрительным: «Пффф!»
           В десять лет я вошла в магазин грампластинок «Мелодия» в коньках. Мне казалось, что так я выгляжу как моя мама, будто бы на высоких каблуках. Не знаю, что думали продавщицы, но никто не сказал ни слова пока я грохотала по полу, выложенному плитами «под мрамор», переходя от стеллажа к стеллажу.
           В двенадцать мой учитель истории научил меня стрелять. Приклад упирается в плечо, вдох и палец нажимает на спусковой крючок. До сих пор я не знаю занятия лучше.
           На четырнадцатилетие мне подарили велосипед «Школьник». Без рамы. Дамский вариант. Я вытащила его на улицу, как только позволила погода. Проехалась по двору и на развороте упала в снег.
           Я забиралась к отцу на кран, ходила с ним на рыбалку, ночевала в палатке в тундре и, кажется, научилась чистить рыбу раньше, чем картошку.
           Самое яркое воспоминание пятнадцатого года моей жизни: лето в деревне, я в клетчатой рубашке и подвернутых джинсах несусь по улице на чужой «Яве». Ее хозяин сидит у меня за спиной, его руки обвиты вокруг моей полудетской талии, он кричит мне в ухо: «Не газуй! Не газуй!» и успевает целовать меня в шею. Ветер растрепал мои волосы, забрался мне за шиворот, холодит разгоряченное тело. Все закончилось воспалением легких.

Пятница.

           Мой отец хотел назвать меня Синильгой. Имя шаманки с Угрюм-реки с юности поселилось в его сердце, а когда я родилась, он посмотрел на меня, и слово соскочило с его языка. Но мама сказала: «Нет». И дала мне имя римского цезаря. Теперь я могу заниматься несколькими делами одновременно: пить кофе, курить, рассказывать истории. Или пить кофе, курить и молчать. Молчание – трудное дело, требующее мастерства. Это искусство. Если сомневаетесь в этом – понаблюдайте за собой. 
           И все-таки желание отца дать мне тайное имя было таким сильным, что его магия пропитала меня насквозь.
- Хочешь, я в тебя залезу, и ты с ума сойдешь? -  Смех мой бывает диким.
           В сердце моем стучит бубен, толкает густую, черную, липкую, как сажа, кровь, с запахом согретой в ладони монетки. 
 - Бойе, друг, обними меня!.. Ну, крепче, крепче!
           Я чувствую запах можжевельника. Закрой глаза. Ты слышишь мой шепот, моя любовь? 

Суббота

           Я похоронила Венеру, Игоря, Ленку, Сашку, Юрку, Славку. На похоронах всегда холодно. Ненавижу смерть.


Воскресенье. Около полуночи.

           Всю неделю я пыталась отыскать следы. За маленькими вопросами стоят большие ответы. И я не могу объяснить себя лучше, чем природой того места, откуда я родом. Чем всем тем, что я видела вокруг, куда я порой  возвращаюсь по ночам. Тогда над Енисеем горят два огромных красных солнца, а я разбегаюсь и взлетаю над моим городом, заросшим ромашками, над рекой, над людьми. 
            Через несколько часов мне будет тридцать пять. Я стою на границе города  - белый трехногий тундровый пес. Псица. Я вижу дома и яркие фонари. Я стою в темноте, мне хочется перешагнуть границу и вступить в полосу света. Моё. Сердце. Бьется. Ровно. Когда тебе кажется, что ты стоишь в середине пути – это только начало. Только начало.