Вечерняя заря медленно потухала. Ни ветерка, ни малой тучки. На место знойного дня готовилась заступить ночь -- темная, теплая июльская ночь, живущая здесь, -- в деревне по своим правилам и законам, со своим, не понятным городскому, смыслом, своей неведомой логикой бытия. Она еще только подходила, еще только начинала скользить по раскаленной земле одинокими прохладными тенями от кривых корней деревьев, а её шорохи, звуки, её голоса уже совсем завладели садом. Пряный запах травы с ароматами ближнего леса стелился над лугом, над тихой гладью реки, долетал до ограды поместья и окутывал старый дом. Окна гостиной были отворены настежь. И шелест листвы, вечерние голоса птиц, воздух вместе с лучами заходящего солнца, проникали и заполняли её пространство.
Я гостил в имении княгини Ольги Александровны, приходившейся сестрой моей матушке, после смерти которой, взявшей на себя заботу о моем дальнейшем воспитании и образовании. Бог дал ей жизнь, судьба -–положение и достаток. По общему мнению, жизнь её сложилась, и сложилась как нельзя лучше. Она вышла замуж за человека весьма уважаемого, состоятельного, высокопоставленного, который смог ввести её в общество. Дом их был заметен, щедр и посещаем. Ходили, правда, слухи насчет её мужа, но, впрочем, ведь общество не судило его слишком строго. По любви ли был составлен этот брак, теперь я не берусь судить, но впоследствии, ни у кого не вызывало сомнения, что держался он на расчете, благодаря уму и терпению самой княгини. Её репутация в обществе была безупречна и всё это, по-видимому, ради будущего детей. Да, всю энергию свою она отдавала им, их воспитанию, их устройству. Дочери была обеспечена хорошая партия, сыну – то положение, которое позволило сделать головокружительную карьеру. В общем, жизнь княгини Ольги Александровны, как удачная, так в равной степени и благодетельная, могла бы послужить для многих образцом к подражанию.
Итак, мы с тётушкой сидели в гостиной. В то время я как раз окончил первый курс столичного университета. Я по уши был увлечён химией, а так как любая страсть предполагает неодолимое желание хоть с кем-то поделиться, то я горячо, как это бывает, не обращая внимания даже на свою слушательницу, излагал ей основы новой периодической теории профессора Менделеева, лекции которого в университете слушал в прошедший год.
-- …Атомы соединяются в молекулы ведь не просто так, не просто прилипают друг к другу, руководствуясь каким то взаимовлечением, как ещё некоторые полагают. Нет. Для того чтобы произошла химическая реакция, один элемент должен обладать свободным электроном, а другой, -- возможностью этот электрон принять – называемой валентностью. Таким образом, получается, что химическая связь происходит посредством, становящегося общим для двух элементов электрона…
-- Да, да это я понимаю, – перебила меня тётушка вдруг, -- Так и среди людей, один отдаёт часть себя, своей жизни, а другой… Другому необходимо её принять, у него есть потребность в этом. Как Вы сказали – валентность. Послушайте, а существуют ли в... -- Она сделала в воздухе жест рукой, как будто ловила ускользающее, незнакомое слово, – такие, что не соединяются ни в какие молекулы?
Я несколько был озадачен столь своеобразным её пониманием, волновавшего меня предмета, но всё же ответил:
-- Да, существует группа так называемых инертных газов, их называют ещё идеальными в нек…
-- Вот! Идеальные всегда инертны.
Тётушкин вывод окончательно остудил мой просветительский пыл, и я замолчал.
Ольга Александровна встала, подошла к открытому окну. И стало видно, как взволновало её что-то в нашем разговоре о химии.
- Позвольте. Я Вам расскажу… -- произнесла она – события эти слишком давние, мужа моего уже нет в живых. Дети выросли и моя репутация, думаю, никого всерьез не волнует. Вы же - человек молодой и Вам это может быть полезно.
Было лето. Я каждое лето проводила с детьми в этом поместье. Здесь превосходная природа, не правда ли? Какой простор, какая тишина! Мы часто по утрам, после завтрака ходили гулять, вот, - вдоль реки, или туда – по той дороге через поля. В тот год там была посеяна. Кажется, гречиха. И вот однажды, гуляя, мы встретили человека с этюдником. Он делал наброски пейзажа. Я разговорилась с ним. Оказалось, у него неподалеку отсюда небольшое имение, - дом с садом, без земли. Чтобы Вы лучше его представили, я вам скажу: Отец его был из мещан, долгой службой и в преклонном возрасте, выслужившим наследственное дворянство, и тогда только решившим обзавестись семьей. Он вскоре после рождения сына умер. Находясь в стесненном материальном положении мать мальчика, как он достаточно подрос, отправила учиться в кадетский корпус. А там. По окончании, его ждала служба в одном из отдалённых гарнизонов. Но у него была склонность к рисованию, поэтому, выслужив капитана и пенсию, решился он подать в отставку и учиться живописи. Скудный его доход, необходимость жить в столице в весьма скверных условиях – ничуть не отвращало его от выбранного пути.
Узнав всё это, не столько от нег самого, сколько от других людей, мне захотелось немного ему помочь. Я решила заказать ему свой портрет и заплатить за него очень хорошую цену. Он согласился.
Приходил он раз в неделю, сеансы длились по два, три часа. Иногда он оставался обедать. Иногда мы гуляли вместе. Меня заинтересовала его увлечённость – качество, которое я не встречала у людей своего круга. Увлечённые люди всегда ведь привлекают внимание. Вы замечали, наверное? Прошло около двух месяцев, и работа над портретом подходила к концу. В тот день он работал по обыкновению своему молча. Всё было, как бывало это часто. И он казался полностью занятым своими красками. И я в это время читала.
Вдруг что-то. Что-то заставило меня отвлечься. Вдруг сердце моё забилось часто и сильно так, и тревожно, и удивительно как легко, как светло стало у меня на душе. Казалось, вот. Будто бы распахнулась вдруг дверь, и ворвавшийся ветер поднял меня на мягких своих крыльях, закружил… Художник мой стоял напротив меня, всего, всего в нескольких шагах. Стоял он как-то неловко. И как-то неловко, ненужно держал в руке кисть, и смотрел вниз. Зачем? Зачем он смотрел вниз, ведь я чувствовала, я знала, он хочет видеть меня, мои глаза. И я хотела, чтоб он Это сказал. Я говорила, говорила про себя: «Ну почему же он молчит?! Почему?! Господи! Ну пусть же он скажет, пожалуйста!»
- Ольга Александровна, я люблю Вас…
…Но, ни одним движением, ни звуком, ни вздохом не выдала я своего волнения. Не подняла я голову от книги, не взглянула на него, не сказала. Ничего.
И он ушел – собрал краски свои и кисти, молча поклонившись, вышел из комнаты. Когда его уже не было, я встала, прошлась по комнате, выглянула в окно (Был конец августа. В саду, под ветки яблонь с поспевающими, наливающимися соком, с тяжелыми яблоками, ставили рогатки.) Что изменилось в мире? Ничего. Но всё же стал он как-то ярче, светлее, больше, и жизнь. И жизнь так удивительно прекрасна...
«Но господи! Я же не люблю его. Что за нелепый восторг» – мне не понятно было моё волнение. И одно, какое то слово, всё держалось у меня в памяти. Наверное, слово было последнее, на котором я прекратила читать. Какое? Я подняла книгу и нашла его на открытой странице: - …
Более он уже не приходил, сеансов не было. И только к Рождеству, готовый портрет принёс посыльный. Денег он не получил. Я поняла, портрет был мне подарен. Великолепный портрет, с живой душой и таким чувством он был выполнен, что не могло быть и сомнения в искренности и глубине того, в чём мне признался его автор однажды.
В силу понятных причин он не мог появляться в том обществе, где бывала я. А, не видя его я могла бы забыть о том случае. Просто. Время могло бы загладить, стереть яркость моих ощущений. Но я его видела. То из окна, то выходя из дома, – он стоял на противоположной стороне улицы. В театре, один раз на выставке, ещё где-то, где бывала, я встречала его. Его взгляд. И беззвучно проносилось в пространстве: «Ольга Александровна, я люблю Вас…» И всё, всё, всё возвращалось вновь.
Наверное, мне нужно было остановить его. Что общего могло быть между мной и им. Моё положение не оставляло места даже для невинных фантазий. Да я ведь и не была влюблена в него. Но всё это давало мне такое ощущение жизни, такую гамму эмоций, переживаний, что я не могла уже от этого отказаться. Стало для меня необходимым. Он тоже, очевидно, понимал ту разницу наших положений. И всё же, то, что я не останавливала его, давало ему какую то надежду.
Прошел год. Был конец мая, и я приехала в поместье одна, чтоб подготовить дом к приезду детей, сделать на этот случай необходимые распоряжения. И вот был вечер одного из тех дней, он с самого утра был пасмурным, холодным, и лил бесконечный мелкий дождь, дул пронизывающий ветер и небо с серой массой облаков, казалось, текло по самым макушкам деревьев. Спускались сумерки. Раздался стук в дверь. Татьяна, уже тогда бывшая при мне, поспешила отворить и доложила, что господин – наш сосед просит теперь его принять. Я распорядилась проводить его в гостиную. Вы уж наверное догадались, что был это тот самый художник. А я тогда, ведь кого угодно, только не его ожидала увидеть. «Как Вы посмели!…» – первые слова, которые пришли мне в голову в то мгновение, когда он вошел. Но моё самообладание, да, моя выдержка и самообладание которыми я так всегда гордилась, удержали меня от того, чтобы произнести их вслух. Все эмоции захватившие меня вдруг, остались скрытыми внутри, за учтивой улыбкой.
- Чем обязана Вашему визиту?
И он начал говорить:…
Какую бурю чувств вызвали во мне его слова. Гнев и испуг, и ощущение наполненности жизни, и важности, почти вселенской, вот этой минуты. И сильное, такое щемящее желание быть любимой… И благодарность за его любовь… И словно всё заглушающий рокот прибоя – чувство долга перед семьей и обществом. И вдруг проснувшаяся нежность… И страх всё потерять… И ужас, вдруг от всего отказавшись, больше никогда ничего не иметь… И Да и Нет готова я была ответить. Сильнейшее волнение охватило тогда меня – Да или Нет…
Я и сама не слышала, что я ему ответила.
Тётушка вдруг замолчала. Я затаив дыхание, ждал, когда она продолжит свой рассказ. Она же ничего не говорила, отвернувшись к окну, и желтый луч солнца лежал у её ног.
- Конечно, я ответила Да, – проговорила она.
Затем резко обернулась и в волнении начала ходить по комнате, она вновь говорила. Потом остановилась у окна и уже спокойнее продолжила:
- А ведь. Он сейчас очень, очень известен. И хоть мы никогда с той ночи не виделись, я всё о нем знаю. Он по прежнему любит меня, он даже написал мне письмо, он… Ах, где же оно? А, вот. Вы можете сами его прочесть.
Тётушка вытащила и положила передо мною лист мятой, желтой бумаги, исписанный мелким, неровным неумелым почерком и, вышла из комнаты. Я взял это письмо, я развернул его… «Бедная, бедная Ольга Александровна!…» Письмо было от его сестры, написанное полуграмотной, убитой горем женщиной. Несвязное, мне трудно сейчас пересказать его, но смысл его я всё же понял: Она сообщала Ольге Александровне о смерти своего брата от «алкогольной горячки» и по его просьбе передавала, сказанные им «в последние минуты» слова:…
1999г.