Это было у берегов Камчатки во время рейса на краболовном судне, где я работал научным наблюдателем. Вечером 31 декабря мы закончили промысел камчатского краба, который вели с июля, легли курсом на Владивосток, к порту которого был приписан наш траулер, и принялись готовиться к Новому году. Каждый припас для этого что-то особенное. Повар резал салаты, боцман доставал из закромов свежепосоленного палтуса и треску, старший механик колдовал над фирменным блюдом из трубача и осьминога, остальные раскладывали по холодильникам специально заготовленный алкоголь. В общем, все подошли к празднику ответственно – как никак закончился долгий рейс и мы, наконец, шли домой. Только наш капитан, уединившись в каюте, начал отмечать окончание промысла заранее и к началу банкета уже спал. Комсостав и начальники всех служб накрыли стол в цехе переработки прямо на большой крышке трюма – просторное помещение и далеко от пьяных матросов.
Сразу возникло небольшое замешательство, когда праздновать момент перехода в Новый год: мы находились у Камчатки, и радио вещало по времени Петропавловска. С другой стороны большую часть рейса мы работали в средней части Охотского моря и судовые часы до сих пор показывали время Магадана. Ну а так как почти весь экипаж был родом из Владивостока, поступали предложения отмечать по домашнему времени. Конец спорам положил рефмеханик. Это такая должность – старший по холодильному отделению. Почему-то на всех судах, на которых я работал, рефмеханики держали в своих отделениях самогонные аппараты и были вечно под градусом. Тот был не исключение и на банкет явился заметно покрасневший с азартом во взгляде. Он сказал, показывая на частокол бутылок: «Какая разница? У нас тут до Калининграда хватит!»
В полночь по Петропавловску-Камчатскому мы прослушали по радио обращение президента, и первый раз выпили за Новый год. Через час встретили Новый год по судовым часам. К Владивостоку начались песни и пляски на сортировочном столе. Между Владивостоком и Якутском неожиданно ожила судовая громкая связь – это проснувшийся капитан поздравил команду с праздником. Вскоре он спустился к нам на огонек и сорвал овацию, выставив на стол бутылку Советского шампанского и батон сырокопченой колбасы. Дело в том, что на нашем столе была шведская водка, французский коньяк, шотландский виски и мексиканская текилла, а вот Советского шампанского в Корейских дьюти фри, откуда нам привозили алкоголь транспортные суда, не было. И колбаса у нас весь рейс была дешевая. А капитан специально хранил все это богатство с самого начала рейса. В общем, с Якутией встречали «по-человечески».
До Иркутска досидели самые стойкие – праздник катился к завершению. Не собирался утихомириться только рефмеханик. Его дальнейшее празднование мы позже восстанавливали по отдельным обрывкам случайных свидетельств. Так, в глубокой ночи вахтенный штурман (к слову, трезвый как стекло) слышал, как на общей частоте на половину Охотского моря подозрительно знакомый голос орал: «Новосибирску пламенный привет от дальневосточных подводников!». Выглянув в коридор, он заметил фигуру, убегающую из радиорубки. Позже в машинном отделении реф спрашивал у дежурного механика карту России. Его интересовало: какая следующая остановка. Утром, вышедший в туалет старпом слышал, как в кают-компании кто-то распевал «Москва, звонят в колокола». Через час неугомонный рефмеханик торжественно ввалился в каюту к мирно спавшим матросам, осушил из горлышка четверть бутылки коньяка, воскликнул: «Кенигсберг взят, господа! Салют!» и с размаху разбил пустую бутылку об пол. Вскоре проснулась половина экипажа – это матросы тащили распевающего «Врагу не сдается наш гордый Варяг» рефмеханика по коридору в его каюту. На следующий день тот виновато улыбался: как по Сибири шел еще помню, на Урале уже смутно, а за Волгой - туман.