Печка
Народная мудрость гласит: «Ждать да догонять – хуже не подгадать». Едва мы с подругой вывернули из грязноватого деревенского проулка на центральную улицу, бодрым шагом направляясь к остановке, рейсовый автобус помигал нам рубинами габаритных огней. До следующего – часа три, не меньше…Проносящиеся по шоссе редкие автомашины не реагировали на отчаянные попытки тормознуть их. На небе брюшиной нависла тёмно – серая туча, и когда мы уныло доплелись до остановочного павильончика, начал накрапывать мелкий холодный дождь. Павильончик – этакое декоративно – деревянное чудо с массивным бревном вместо скамейки, да вот беда: узковат и продуваем всеми ветрами. При резком шквальном порыве мелкие капли окатывали незадачливых путников с ног до головы.
Что и говорить, не повезло нам сегодня… Знающие люди предупреждали: нет в этом году ягод, морозом цвет убило, не ходите зря. Но энергичным самоуверенным дамам сам чёрт не брат. Не желают мужья вывезти в лес на машинах? Поедем на общественном транспорте! Хотим черничного варенья! И вот результат…Бродили по лесу с раннего утра до третьего часа пополудни, устали, как загнанные лошади, а еле – еле набрали по бидончику мелкой черники. Ещё до обеда резко испортилась погода, ветер нагнал низкие градовые облака. А одеты мы были для жары…Нахохлившимися мокрыми курицами сидели теперь на неудобном потрескавшемся бревне и с горечью предполагали, что скажут о лесной одиссее наши многомудрые супруги…
Занятые переживаниями, не заметили, с какой стороны подошла невысокая худенькая бабушка, этакий божий одуванчик, в белом платочке, тёмно – синем платье и калошах на босу ногу. В руках она держала чёрный старомодный зонт, надёжно укрывающий её от непогоды. Остановилась невдалеке, по-птичьи склонила голову набок и долго рассматривала нас, прежде чем подойти ближе. Светлые белесоватые глаза внимательно изучали меня, словно намеревались соскоблить внешний наносной лоск и посмотреть, что же под ним…Я смутилась, нервно расчихалась, стала торопливо шарить по карманам в поисках носового платка.
– Никак Иринка, – пожёвывая узкими бесцветными губами, неуверенно произнесла старушка, прищурилась, посмотрела прямо в глаза, – Точно, Ретевова…Ишь, лоб то какой…Копия Шурка покойный, царство ему небесное. Угадала чтоль?
Я замерла от неожиданности: услышать девичью фамилию, которую не ношу уже много лет, от незнакомой женщины в далёкой глухой деревеньке…Чему удивляюсь, пора привыкнуть. Не раз и не два была узнаваема посторонними для меня людьми, которые когда – то знали отца. Говорят, мы очень похожи.
– Не помнишь меня, - разочарованно протянула старушка,- А я у вас бывала. Тётя Тая я, Васина, по-уличному Пастухова, дед у нас пастухом был. Колька, младший брат, с отцом твоим дружил. Обоих давно Бог прибрал, а я всё живу… Пойдёмте ко мне, девоньки, чего мокнуть. Автобус когда ещё будет…
Я открыла рот, чтобы отказаться: в наше непростое время опасно доверять даже таким безобидным на вид бабулечкам, но ощутила чувствительный удар локтем в бок. Татьяне явно хотелось в тепло. Пятистенный дом, принадлежавший старушке, некогда можно было назвать хоромами. Он и сейчас ещё бодро смотрел на улицу окнами в голубых, изукрашенных резьбой наличниках. Но долгое отсутствие умелых мужских рук угадывалось в покосившемся заборе, в провисших воротах, в гниловатых столбиках крыльца. Зато всюду царила её величество Чистота. Я даже засомневалась, стоит ли наступать мокрыми кроссовками на картинную пёстрость домотканого половичка на крылечке.
– Да входи же, хватит ноги обскребать! – почувствовав мою неуверенность, прикрикнула хозяйка и подтолкнула в спину сухоньким кулачком.
Миновав просторные сени, мы оказались в благодатном тепле русской избы. Задняя, передняя, дверь на другую половину… Задняя кажется маловатой из-за внушительных размеров русской печи, отделённой от комнаты ситцевой цветастой занавеской. Татьяна, выставив вперёд озябшие руки, устремилась к белоснежному печному боку, оставив свой драгоценный бидончик у порога.
– Устраивайтесь, девоньки, не стесняйтесь, а я сейчас… – приветливо проговорила хозяйка и, махнув рукой, скрылась в тёмном коридоре. Она ушла, а мы всем телом вжались в обволакивающую теплоту, исходящую от кирпичей, и жмурились от удовольствия.
Тётя Тая появилась откуда-то из недр своего дома, торжественно неся в руках запотевшую глиняную крынку с молоком. Настоящая глиняная крынка в век пластиковой посуды – это ли не чудо?
– Замёрзли? – посочувствовала старушка, – Эвон, погода как завернула. Вчера жарища была, дышать нечем, а дождь прошёл – и холод собачий. Я печку все лето топлю, стряпаюсь. Не люблю на газу, вкус не тот…
Она поставила крынку на покрытый кружевной самосвязанной скатертью стол и скрылась за занавеской. Погремела посудой, появилась с двумя кружками и тарелкой поджаристых лепёшек.
– Вот, не побрезгуйте, отведайте. Молочко козье, но не пахнет… Соседи-дачники каждый день берут, говорят, полезное очень. Мальчишечка у них болеет. Милка у меня до четырёх литров даёт…Может, ещё яишенку сделать? Курочки тоже свои…
Переглянувшись, мы дружно закивали. Отклеились, наконец, от печки, полезли в свои сумки, достали оставшиеся от обеда колбасу, печенье, конфеты. Учуяв колбасный запах, с печки спрыгнул огромный полосатый кот и, важно распушив хвост, по-хозяйски двинулся к столу.
– Мя-ау! Мя-ау!
Старушка замахнулась кухонным полотенцем:
– Кыш! Вот я тебе! Ишь, попрошайка…
Кто хоть однажды отведал тёплых деревенских лепёшек с густым неразбавленным молоком, поймёт, с каким аппетитом мы набросились на еду. И пока, энергично жуя, постигали мудрость и правдивость фразы: «Ум отъешь», тётя Тая, причмокивая губами, наслаждалась «Гусиными лапками».
– Ой, до чего люблю конфеты, ой, угодили, девоньки! Так бы ела и ела, да пенсия маленькая…Разве угостит кто…
Насытившись, беседовали о жизни. Старушке было интересно, кто у нас мужья, в каком классе учатся дети, как поживают общие знакомые. Хвалилась сама: её дети тоже в жизни не пропали. Только навещают редко. Дочь живёт в Москве, а сын – военный и вовсе на Дальнем Востоке. Два года не был, в сентябре обещает приехать… И то, дел по дому накопилось. Крыша протекает, забор бы поправить, плита в печке прогорела…Совсем развалится, зиму не перезимуешь…В Москву, к дочери, переезжать не хочется. Шумно там, чужое всё, да и зверьё на кого оставить…
– Ой, дура старая, что забыла! – старушка вдруг стукнула себе по лбу шершавой ладошкой, – Ирочка, печку эту твой дед, Иван Иваныч, мастерил. Какая удачная печечка получилась! Дух от неё особый, сама понюхай. Мастер был Иван Иваныч, что и говорить! Царство ему небесное.
И она истово перекрестилась. Я тряхнула головой, словно прогоняя наваждение, впилась глазами в массивное сооружение. Деда нет в живых более двадцати лет. Сколько же простояла печка?
– Иван Иваныч уже болел, – словно услышав мои мысли, продолжала хозяйка, – Тётя Нюра ругалась: зачем в такую даль поедешь? Дышишь, как курёнок… Нет, говорит, не сердись, мать, сделаю я Тае печку, грех не помочь бедной вдове. Моей печечке потом все деревенские бабы завидовали: ни угара, ни копоти, а тяга-а…Только спичку поднеси – дрова сами вспыхнут. Четверть века горя не знала. А теперь вот плита прогорела, менять надо. Где такого мастера найдёшь? Молодые да ранние, по-современному делают, не верю я им…Испортят только…
Три часа пролетели незаметно. Уже направляясь к выходу, я не удержалась, на мгновенье прильнула щекой к тёплому шероховатому печному боку, погладила его ладонью, словно живое родное существо. В автобусе невидящими глазами смотрела на плавное кружение мелькавших за окном деревьев и думала о том, что спустя столько лет дедушка задал своей внучке непростую задачку! Оставить на земле добрый след, чтобы спустя годы и обо мне кто-нибудь вспомнил с благодарностью…