Патриотизм – это последнее прибежище негодяя.
Б. Франклин.
07 февраля 2010 года Украина выбирает Президента.
"Но летел он уже не вниз, а вверх, внутри светлого голубого луча. Боль прошла. Тело наполнила приятная радость. Высоко-высоко в небе улыбалось лицо Горбачёва в центре бесконечной, как мир, перестройки, и Молодцов влетел в неё, как ракета влетает в безграничное пространство космоса".
Иван Трофимович Стариков, начальник шестого участка, состоял, как он любил часто говорить, из сплошных достоинств. Но был у него, по его словам, один недостаток: он любил цветы!
Соседи выращивали различные фрукты и овощи. А вся земля на его приусадебном участке - он жил в добротном, собственной постройки доме - была засажена цветами, подобранными искусным цветоводом так, что они цвели с ранней весны до поздней осени, а некоторые и зимой не теряли свежей зелени своих листьев. Даже в лютые морозы ему удавалось, в маленькой тепличке, непостижимым методом выращивать не только тюльпаны, гиацинты и нарциссы, но и теплолюбивые розы.
Не удивительно, что на шахте кабинет его похож на небольших размеров оранжерею, а под окном разбита огромная клумба, с кустом персидской сирени в центре, ветки которой касались окон его кабинета.
Именно к этой клумбе направлялся выехавший со второй смены из шахты Сергей Борисович Молодцов, заместитель Ивана Трофимовича. Он шёл за цветами.
Вот уже пятый день его жена лежит в больнице в тяжёлом состоянии, с труднейшими родами. Всё свободное от работы время Молодцов проводит на стуле у двери её палаты, каждый раз принося цветы.
Она находится в полусознательном наркотическом состоянии. Когда Молодцов заглядывает в палату, она приоткрывает глаза, и чуть-чуть искривляет губы в извиняющейся улыбке. Молодцов меняет в вазе цветы, устраивается на стуле у двери, и сидит в ожидании чуда: жена и будущий ребёнок находятся в критическом состоянии...
Молодцов подошёл к клумбе, сорвал три тюльпана. Окна кабинета открыты и освещены, он не осмелился сломать ветку сирени, чтобы не привлекать к себе внимание. Собираясь уходить, услышал резкий, с металлическим оттенком голос парторга участка:
- Молодцова надо снимать! Это однозначно. Он портит все наши показатели.
Молодцов вспомнил, как пять лет назад пришёл на шахту по направлению института... Три года работал горным мастером. Не имел ни одного замечания, ни одного наказания. Через год его портрет поместили на Доску Почёта. Там он красуется до настоящего времени. На участке избрали агитатором, пропагандистом, членом партбюро. Везде он успевал, всё у него ладилось.
Два года назад его избрали членом парткома шахты. На одном из заседаний парткома, когда слушался отчёт о выполнении уставных требований и служебных обязанностей начальником участка Стариковым, у директора шахты возникла мысль назначить Молодцова заместителем Старикова.
- Сколько ему ходить у тебя в горных мастерах! - рокотал директор. - Парень грамотный, деловой, дисциплинированный, имеет высшее образование, не то, что твой нынешний недоучка Сидоров... Да и...
Директор, видимо, хотел сказать, что Стариков тоже недоучка, но вовремя сдержался. Стариков, хотя и недоучка, участком руководит хорошо, уголёк даёт - дай Бог каждому так. Герой Труда, ордена имеет...
Немного подумав, директор сформулировал мысль так:
- Да и тебе пора замену готовить. Сколько лет уже персональную пенсию получаешь! Подучишь Молодцова, откроешь ему секреты угледобычи, найдём тебе на шахте тёпленькое местечко... Партия объявила перестройку, вручает бразды правления в молодые руки... Так что, нам с тобой, хочешь - не хочешь, придётся уступать дорогу молодцовым!
Так Молодцов стал заместителем начальника участка, а Сидоров - пятым, подменным горным мастером, и практически освобождённым парторгом. И вот теперь этот Сидоров говорит, что Молодцова надо снимать!
- Молодцова надо снимать! - звенел, как колокольчик Сидоров. - С его приходом у нас упали показатели. Появились алкоголики, прогульщики, лентяи. Он, на каждом наряде, по пять объяснительных требует! У нас как раньше было? Прогулял - червонец в сейф и иди работать. А он - сразу в приказ. За последние полгода тридцать человек наказано, чуть ли не половина участка! Он скоро с нас объяснительные будет требовать! - не унимался парторг.
Молодцов притаился под окном. Первый свой порыв - обнаружить себя, он сразу погасил, вспомнив, как застал начальника в лаве, когда тот на угольной лопате, мелом, высчитывал параметры лавы. Тогда Молодцов предложил Старикову произвести все необходимые расчёты на компьютере. Начальник не только рассмеялся, но и, вволю насмеявшись, грубо осадил Молодцова и, во-первых, предложил в будущем не подсматривать за старшими, а во-вторых, не учить их...
«Бог мой, - подумал Молодцов, - я же хотел, как лучше! Все мои действия были направлены на улучшение дисциплины, повышение техники безопасности, увеличение добычи угля! Тот же Сидоров, как парторг, всегда ставил меня в пример, хвалил, поощрял мои действия... Какое лицемерие».
- Снимать Молодцова нельзя... - это тихий, чуть скрипучий, но властный голос начальника. - Его партком утвердил. Не наша это компентенция (он так и сказал - компентенция)... И работает он хорошо, не в пример тебе, Сидоров! Ты балаболка... А он честный, добросовестный трудяга... По крайней мере, так о себе думает... Но его мнение меня не интересует. Важно, что так думает директор, и, что ещё хуже, парторг шахты и главный инженер... С ихним мнением я вынужден считаться... А Молодцов... Молод ещё... Он думает, план в лаве делается... А я в плановом отделе за пять минут добуду угля больше, чем все вы за неделю... Молодцов этого не знает, и не скоро знать будет... Но, если тебе так хочется снова стать моим заместителем, снимай его сам. Меня в это дело не путай. Моя совесть должна быть чиста. Я тридцать восемь лет в Партии, с гордостью ношу звание коммуниста, ни разу его не опорочил и впредь не опорочу!
- Хорошо, Иван Трофимович. Я день-другой подумаю и выскажу вам соображения на этот счёт, - прозвенел Сидоров.
- Хорошо, так хорошо... Завтра у Молодцова выходной, а послезавтра я пошлю его в третью смену на опытное паление. Ты подходи в нарядную, часикам к десяти вечера, чтобы днём не светиться... Всё и обсудим, - проскрипел Стариков. - Да... и это... актив пригласи. Надёжных ребят... Тебе тоже вырываться вперёд ни к чему... Ты у нас секретарь партбюро! Так сказать, ум, честь и совесть, - вяло добавил Стариков.
Молодцова, от услышанного, бросило в жар. Он не ожидал такого поворота событий. Тем более теперь, когда у него такое горе... И они ведь знают об этом!
Растоптав ногами три, ставших ненавистными ему тюльпана, медленно побрёл с шахтного двора, через посадку, в больницу. Ему ни с кем не хотелось встречаться...
У жены по-прежнему не было улучшений. Врачи решили подождать ещё день-другой и делать операцию.
Ночь, день и ещё одну ночь Молодцов просидел на том же стуле, изредка заглядывая в палату. Жена в сознание не приходила, а возле неё находиться ему запретили. Боялись заразить инфекцией. Молодцов всегда отличался исполнительностью и сейчас строго выполнял наказ врачей: в палату не входил.
Утром, на наряде, начальник и парторг встретили его приветливо, будто не было против него никакого заговора. Он уже начал подумывать, не ослышался ли там, на клумбе, но начальник, уходя, как бы невзначай, сказал:
- Ты, Серёжа, сбегай пока в свою больницу, а вечером съезди в шахту на опытное паление. В штреке, при взрывных работах, выбивает крепь... я паспорт буровзрывных работ переделал, надо проверить, что из этого получится...
Молодцов знал, что никакую крепь в штреке не выбивает, но кроме как «в свою больницу» ничто не кольнуло его в речи начальника участка. Тот же вежливо-надменный тон, то же ласковое обращение - Серёжа... Иногда, правда, было и «сынок», но крайне редко и, как казалось Молодцову, с издевкой...
Молодцов заглянул в палату. Жена лежала без сознания, бледная, как меловая бумага. Из капельницы в неё вливалась какая-то жидкость. Казалось, что только она и поддерживает в её хрупком теле жизнь...
Спустившись в шахту, Молодцов набросился на работу. Выдали из забоя породопогрузочную машину, установили бурилку, обурили забой. Молодцов лично сверил с паспортом длину и направление шпуров. Всё уже было готово, но взрывник не приходил. Молодцову хотелось к десяти часам попасть под окно нарядной участка: в бане, в его ящике для одежды, лежал транзисторный магнитофон, подарок отца по случаю поступления Молодцова в институт...
В девять часов он поручил горному мастеру самостоятельно произвести опытное паление, а сам, быстрым шагом, пошёл на-гора. Встретив в руддворе мастера-взрывника, подписал путёвку, не придав значения его словам о том, что начальник участка, сначала опытное паление отменил, а десять минут назад позвонил и сказал, что взрывника всё-таки надо посылать к концу смены.
Лишь позже Молодцов понял, что таким нехитрым приёмом его хотели как можно дольше подержать в шахте...
Наспех помывшись в бане, в десять часов уже был под окном нарядной участка... Лучше бы он сюда не приходил! Было уже достаточно темно, чтобы он, не боясь быть замеченным, заглянул в окно. В нарядной собрался весь «цвет» участка. По крайней мере, только двоих, из здесь присутствующих, Молодцов не пытался выгнать с работы или наказать: парторга и начальника участка. Всех остальных, он или пытался, или хотел выгнать, но ему не дали этого сделать.
Молодцов приготовил для записи магнитофон, поставил кассету, пристроил микрофон в углу окна, ближе к открытой форточке, установил максимальный уровень записи и стал ждать. Долго размышлять ему не дали. Парторг сразу взял быка за рога.
Как только Сидоров начал речь, Молодцов включил магнитофон, отрегулировал уровень записи и успокоился. Слушал, затаив дыхание... Иногда он вспоминал кое-какие детали из своей жизни, навеваемые сегодняшним событием, но это было мельком и как бы в тумане.
Нужно отдать должное Сидорову: Молодцов по достоинству оценил разработанный парторгом план захвата власти, то есть его, Молодцова, должности. И понял, что раньше он парторга недооценивал.
План заключался в следующем: собирается открытое партийное собрание, на которое приглашаются все беспартийные активисты, кого только можно пригласить. Парторг делает доклад на тему: «Наш вклад в перестройку». Три дня назад их собирали в горкоме, обязали провести собрание с такой повесткой дня.
Идёт второй год перестройки, дело застопорилось, чтобы его сдвинуть с места, нужны новые формы работы...
В разгар обсуждения доклада, парторг «неожиданно», экспромтом предложит почин: руководителей не назначать, а выбирать! Нашему участку коммунистического труда предстоит стать пионером перестройки, родоначальником демократических преобразований общества! Для этого он предложит избрать на общем собрании, впервые в нашем городе, а может и в Союзе, начальника участка. И попросит называть кандидатуры.
Из зала свои люди должны выкрикнуть две-три фамилии кандидатов, даже отдалённо не пригодных для должности начальника участка. Затем встанет начальник участка, Стариков Иван Трофимович и, олицетворяя эти самые перестроечные демократические преобразования, предложит кандидатуру своего заместителя, Молодцова Сергея Борисовича. Дескать, ещё два года назад, партийный комитет, утверждая Молодцова заместителем начальника, мудро рекомендовал Старикову подготовить из него начальника.
Теперь перестройка требует, чтобы передать руководство участком в молодые, крепкие руки, способные успешно её завершить! На вопрос парторга, будут ли ещё кандидатуры, секретарь партбюро, кум Старикова, предложит его кандидатуру, упомянув при этом, что в списках для тайного голосования должно быть несколько человек: в этом главная суть демократии! Обсуждать кандидатуры будут в порядке поступления и вот тут надо Молодцова разделать «под орех!»
- Всё, что вы знаете о нём хорошее - забудьте! - зычным голосом сказал парторг. – Говорите, только отрицательные факты! Сейчас вы эти факты нам выдадите, мы их обсудим и подкорректируем. Все здесь присутствующие имеют компромат на Молодцова, - обратился парторг к Старикову.
В кабинете воцарилась тишина. Молодцов слышал шелест перематывающейся ленты магнитофона... Он уже рассмотрел всех присутствующих. Это были друзья, кумовья, племянники и прочие родственники начальника и парторга. От них пощады ждать не приходится. Одна надежда на их глупость. Но нахальства им не занимать... И без совести все, как один. С каждым из них Молодцов имел стычки: тот прогульщик, тот алкоголик, тот каждый день опаздывает, зато пораньше выезжает из шахты... Но это актив, им могут поверить...
- Ну, - подал голос начальник участка. Молчание затянулось, ему надоело ждать. Видимо, даже для этих подонков предложение парторга показалось циничным.
- Что, смелых нет? - Стариков обвёл присутствующих тяжёлым взглядом, от которого люди сжимались в комок.
- Тогда - по часовой стрелке, - добавил он и указал пальцем в сидящего слева от него горного мастера Волошина.
Тот сидел, согнувшись до пола, то ли от страха, то ли от усталости. Вдруг резко выпрямился, из его кармана выпала початая бутылка водки. Бутылка покатилась по полу, открылась. Вытекающая из неё жидкость звонко забулькала, наполнив кабинет знакомым запахом алкоголя. Волошин подхватил бутылку, прижал к груди, прикрыл полами пиджака.
- Вообще-то, выгонять надо тебя, а не Молодцова, - скривил губы в презрительной улыбке Стариков. - От тебя участку пользы в десять раз меньше, чем от него... Но и вреда от тебя, тоже в десять раз меньше... Что правда, то правда... Ну, вещай!
- Когда он был горным мастером, я его менял, так он никогда мне смену на месте не сдавал. Я его иногда даже в руддворе встречал...
- Ты мне смену на месте сдаёшь! - перебил его другой горный мастер.
- Защитник нашёлся! - встрял в разговор парторг. - Сказано же - речь должна идти о Молодцове! Говорить только о нём! И только негативные факты!
- Для начала сойдёт, - буркнул начальник и ткнул пальцем в следующего. Это был «ум, честь и совесть» номер два, заместитель парторга, Есипов. В общем, неплохой парень. Молодцов с ним даже дружил... Но что-то, связало его с этими подонками!
- С точки зрения дисциплины, выполнения партийных поручений и нагрузок, у меня к Молодцову претензий нет, - начал Есипов, но начальник грубо прервал его:
- Заткнись! Я здесь ночевать не собираюсь.
От слов Старикова, Есипов сжался в комок, у него заныл живот, к горлу подкатила тошнота: ни дать, ни взять - иероглиф страха!
- Не отвлекайся. Ты задерживаешь своих товарищей, - мягко сказал Стариков, и Есипов, в одно мгновение, распустился, как роза в тепле:
- Серёга мне говорил, что он своего отца убил, - нерешительно промямлил он.
- Вот, об этом и расскажешь подробно. Если от страха в штаны не наложишь. У тебя же язык, как помело... Дескать, выполняя решения одного съезда, идя навстречу другому... мы обязаны... перед нами стоят грандиозные задачи... чистота партийных рядов... моральный облик коммуниста... перестройку грязными руками не сделаешь... Ты можешь! Не мне тебя учить. Помни: ты наш главный козырь! На тебя вся надежда, - похвалил его Стариков и отхлебнул три больших глотка из стоявшего в открытом сейфе стакана. Повторно протянул руку к сейфу, поставил туда стакан, взял кружок сухой колбасы, отправил в рот и, медленно жуя, указал на следующего оратора.
Молодцова кольнула обида. Он вспомнил тот разговор с Есиповым. Любитель выпить, Есипов напросился в гости к Молодцову, поселившемуся в маленьком однокомнатном флигельке недалеко от шахты, на новоселье. Молодцов рассказал Есипову, как умер отец. В молодости, работая в шахте, завидовал мастеру - тот для крепильщика был недосягаемой вершиной. Когда Сергей подрос, отец страстно желал, чтобы сын стал горным мастером. Сергей поступил в институт, старался учиться из всех сил. Это ему удавалось легко, был отличником. Через два года отец заболел. Болел долго, мучительно. Не раз врачи отмеряли ему два-три месяца жизни, но он переживал этот срок, ожидая встречи с сыном. Сергей сдавал сессию, приезжал домой, показывал зачётку. Отец прижимал её к груди, как бы черпая из неё силы, и возвращая Сергею, говорил:
- Ты врачам не верь. Пока не увижу диплом, не умру. Можешь быть спокоен.
Сергей уезжал на учёбу. Мать писала, что отец тяжело болен, лежит при смерти, врачи отказались лечить. Сергей, сдав очередную сессию, приезжал домой и всё повторялось. Отец прижимал зачётку к груди, в его глазах появлялся блеск, тело наливалось жизненной силой. Сергей уезжал со спокойным сердцем.
Так продолжалось три года... Получив диплом с отличием, Сергей полетел домой. Отец радостно встретил его, несколько раз, шевеля уже онемевшими бесцветными губами, перечитал диплом, прижал к груди, и затих...
Рассказывая Есипову об этом эпизоде, Сергей, будучи уже под хмельком, - а иначе он на эту тему, не стал бы говорить, - расплакался, и Есипов вместе со своей и Сергея женой с трудом его успокоили...
Теперь Есипов готов выступить на собрании и рассказать о том, что Молодцов убил отца! «Только страх мог толкнуть его на такой поступок», - подумал Молодцов.
Не дождавшись, когда проснётся третий оратор, всегда - вообще, и в данный момент - в том числе, - пьяный крепильщик Сазонов, большую часть рабочего времени работающий на приусадебном участке Старикова, Есипов добавил:
- И жену Молодцов до смерти довёл, он сам мне об этом рассказывал!
«Да, - вскипел Молодцов, - это уже не за страх. Это за совесть! Как же я мог так ошибаться в людях!»
Положив жену в больницу, Молодцов каждый день бегал её проведать и задерживался там надолго. Приходилось постоянно отпрашиваться у начальника с работы. Стариков всегда отпускал его без комментариев. Надо, так надо! Лишь бы дело не страдало.
Когда Молодцов сказал Есипову, что не придёт на партийное собрание, пришлось не только объяснить причину, но и рассказать историю с больной женой. Есипов был заместителем секретаря по идеологической работе, должен был знать о людях всё, и Молодцов рассказал ему, что врачи не разрешали жене рожать, это опасно для жизни, но он сильно хотел иметь ребёнка, и жена уступила. Теперь она лежит в тяжёлом состоянии в больнице и неизвестно, чем это кончится.
- Во всём виноват я. Если она погибнет, мне тоже не жить, - сказал тогда Молодцов. Это его откровенное признание Есипов вытягивал теперь на суд общественности!
- Хорошо! Только сделаешь ещё раз акцент на том, что такими руками перестройку делать нельзя, - сказал начальник и во второй раз ткнул пальцем в крепильщика Сазонова. Но тот успел заснуть, и начальник, чувствуя, что от него сейчас ничего не добьёшься, указал пальцем на следующего кандидата:
- Выкладывай, что ты имеешь против Молодцова!
Владимир Петрович Хуторцев, до Сидорова много лет бывший бессменным парторгом участка, лично против Молодцова ничего не имел. Более того, Молодцов ему нравился как человек, как специалист. Но ему очень хотелось быть парторгом участка и, по установившейся традиции, лишь однажды нарушенной с приходом Молодцова, одновременно членом парткома шахты, а там, глядишь, и горкома партии!
Идёт перестройка. Можно столько дел наворотить! Он спал и во сне видел себя в президиумах собраний. Даже повестки этих собраний придумал. Раньше, из года в год, приходилось до тошноты обсуждать одни и те же вопросы: начало учебного года в сети партийного просвещения, ход занятий в сети партийного просвещения, итоги занятий в сети партийного просвещения...
А теперь! Роль коммунистов в перестройке! Роль беспартийных в перестройке! Роль профсоюзов в перестройке! Ускорение - залог победы в перестройке! Гласность - залог победы в перестройке... Или - перестройки? Ну, это позже можно отредактировать. Пусть его только выберут парторгом!
А если переизберут на новый срок, он ещё придумает... Путь же к этому - один. Надо убрать с дороги Сидорова. Но Сидорова на улицу не вышвырнешь, его можно только перевести на должность заместителя начальника участка... А для этого прежде надо убрать Молодцова...
И он решился:
- Вы, Иван Трофимович, знаете, что у меня большой опыт партийной и производственной работы. Я пятнадцать лет работал горным мастером, десять лет был парторгом участка, неоднократно избирался членом партийного комитета шахты...
- Ты себе дифирамбы не пой, - прервал его Стариков, - говори о Молодцове!
Но Хуторцев, один из немногих на участке, кто не сжимался в комок под взглядом Старикова, был непоколебим. Сказывался твёрдый характер и большой опыт партийной и производственной работы.
- Я говорю так, как буду говорить на собрании! - смело отпарировал он. - Я не могу ни подхалимничать, ни двуличничать, ни заискивать, ни клеветать на кого бы то нибыло. И уж тем более говорить по указке! - Он победно посмотрел на Старикова. - Лично мне Молодцов ничего плохого не сделал. Я против него, как человека, специалиста, ничего не имею. Меня настораживают его стиль и методы работы.
Он молод, неопытен, шахту толком не знает, а в силу горячего характера, позволяет себе всех поучать, поправлять, давать советы. У него нет партийной скромности.
Именно из таких людей, если их вовремя не остановить, получаются карьеристы и властолюбцы. Назовите мне хотя бы одного работника нашего участка, которого Молодцов не пытался бы поучать. Таких нет. Он у нас самый умный! Но ум его дальше бумажек не распространяется.
В то время, когда Партия и Правительство, призывают нас решительно бороться с бюрократизмом, он завёл на участке два десятка книг, и большую часть своего рабочего времени тратит на их заполнение, только бы не ехать в шахту. А книги эти, да будет вам известно, не что иное, как кляузы на честных советских людей.
Всех нас Молодцов превратил в прогульщиков, лодырей, алкоголиков, тунеядцев и ещё чёрт знает в кого! И каждый из нас, между прочим, своими подписями в его книгах, подтвердил это. Вспомните, сколько угля наш участок давал десять лет назад? Восемьдесят тонн в сутки. Благодаря героическим усилиям нашего коллектива, мы довели нагрузку на лаву до трёхсот тонн в сутки!
За этот подвиг Вам, Иван Трофимович, присвоили звание Героя Социалистического Труда, многих из нас наградили. А сегодня Молодцов обзывает нас бездельниками, предлагает из этой лавы давать, вы только подумайте, тысячу тонн угля в сутки!
На бумаге это у него получается хорошо. А пусть он в лаве покажет своё умение добывать уголёк! Тут ему слабо. Моё мнение - он на заместителя не тянет, а рекомендовать его на должность начальника... Это Вы, Иван Трофимович, по своей доброте сказали... Любите вы Молодцова... А мы, коммунисты, не позволим вручить судьбу участка в руки вашего любимчика. Мы все, как один, будем единогласно голосовать за проверенного временем, опытного руководителя, честного коммуниста, всеми уважаемого Ивана Трофимовича Старикова! - оттарахтел, как из пулемёта, Хуторцев.
«Да, - подумал Молодцов, - годы партийной работы для него не прошли даром».
Молодцов знал о мечте Хуторцева - стать парторгом участка, и легко вычислил, откуда у него такая прыть: снимают Молодцова, на его место ставят Сидорова, и Хуторцев - парторг участка. И власть в руках, и в шахту не спускаться каждый день. Парторг, хотя и не освобождённый, но у него всегда найдётся работа в кабинете... Круто замешано!
Его размышления прервал голос начальника участка. Рука его была в сейфе, - он как раз, доставал стакан, - поэтому не ткнул пальцем в следующего выступающего, а просто сказал:
- Давай, Алексеич, чем ты нас порадуешь?
Алексеич - сват Старикова. Но это - одна половина его достоинств. Другая же половина... Он был первым ударником коммунистического труда на шахте, Кавалером трёх знаков «Шахтерская слава», обладателем дюжины других медалей и прочих знаков отличия, и как итог всего этого, а может, по какой иной причине, - постоянным членом бюро горкома партии.
В шахте его никто ни разу не видел уже несколько лет, так как его постоянно вызывали, то ли направляли, на различные собрания, заседания, конференции, симпозиумы, пленумы, и ещё неизвестно куда. О том, что Алексеич числится на участке, Молодцов узнал, лишь тогда, когда стал заместителем начальника, и ему поручили закрывать рапорта. Тогда же он узнал и фамилию Алексеича.
Алексеич мог утрясти любой вопрос. На шахте, в объединении, в министерстве, в Совмине, в горкоме, в обкоме, в ЦК. И даже, как он выражался, у чёрта на куличках. Он брал старенький, изрядно потёртый, неизвестно чем наполненный портфель, ехал, летел или шёл, куда надо, и возвращался с решенным вопросом. Причём не важно, каким: будь то машина, квартира, путёвка, орден или выигрыш футбольной команды!
Кроме того, Алексеич был вдохновителем, организатором и исполнителем всех, на взгляд Молодцова, пьянок, которые Алексеич называл банкетами.
Несмотря на то, что на участке все души не чаяли в Алексеиче, Молодцов его недолюбливал и часто имел с ним стычки. Алексеич, сам по себе неглупый мужик, сразу понял, какой вред мог принести лично ему, да и всему участку, Молодцов, и начал его обхаживать.
Молодцов был непреклонен. Он, как и все молодые коммунисты, верил в Горбачёва, в благоприятный исход перестройки и думал, что именно он всё и перестроит.
Когда Молодцова назначили заместителем начальника участка, Алексеич прямо, без обиняков, предложил «утрясти вопрос с квартирой». Молодцов жил с женой в маленьком флигельке за пятнадцать рублей, плюс дрова и уголь на весь дом, и отдельная плата за электроэнергию. Квартира была его мечтой. Но Алексеич сказал:
- От тебя требуется только не квакать! Не возникать! И будешь жить в отдельной двухкомнатной квартире!
До двухтысячного года, к которому Михаил Сергеевич пообещал обеспечить всех квартирами, оставалось не так уж много, и Молодцов отказался. Он не хотел разменивать свою совесть на двухкомнатную квартиру: то ли, не знал, то ли забыл, что Никита Сергеевич уже давал подобные обещания: обеспечить всех квартирами, включая молодожёнов, к восьмидесятому году...
- Ну, Алексеич! – поторопил, сидящего в задумчивости Алексеича, Стариков. Алексеич встал, картинно развёл руками, поклонился, приложил правую руку к сердцу, будто давал клятву быть честным и говорить только правду и тихо, словно зная, что Молодцов подслушивает, заговорил:
- Я, Иван Трофимович, сегодня был в горкоме. Переговорил с нужными людьми. Там одобряют нашу идею с выбором начальника участка. На наше собрание пришлют инструктора. Старого, уважаемого в городе коммуниста. Ну а телевидение, вы знаете, у меня вот в этом кармане: он достал толстый кожаный бумажник и, похлопав им по ладони левой руки, положил назад.
- Кроме того, будут три корреспондента. Из городской, областной и центральной газет. Ну, естественно, наша пигалица из многотиражки, - усмехнулся Алексеич. - Так что, прогремим на всю страну! С радио ещё не говорил, но договорюсь и с ними. Нам только надо определиться с инициатором почина. Тут нужен человек с безупречной репутацией.
Вспомните, почин про себестоимость. Вся страна подхватила, а инициатор судимость имел. На всю страну прославились, и на всю же страну опозорились. Мы такого промаха не должны допустить. Вам предлагать нельзя, вас выбирать будем. Пожалуй, пусть будет Сидоров. Парторг. Это ведь орденом попахивает! Такой почин! И, первый в стране, всенародно выбранный демократическим путём, начальник участка - Иван Трофимович Стариков! Как вам мой подарочек?
Молодцов давно заметил за Алексеичем эту манеру говорить: один на один он мог обозвать человека самыми скабрезными словами, говорить ему «ты», а на людях был вежлив, корректен, предупредителен...
- Молодец! Ты, как всегда, на высоте. - Начальник не обладал способностями Алексеича, и говорил ему «ты». - Только запомни, Алексеич, после собрания - никаких угощений, никаких банкетов, - предупредил Стариков.
- Что мне их, перед собранием поить, что ли?
- Я сказал - никаких банкетов, и точка!
- Привет! Они что, твоих собраний не видели? - взорвался Алексеич и сразу забыл о этикете. - Нужны им ваши выборы, как зайцу триппер! Как же, разогнались! Да знаете ли вы, что и радио, и телевидение, и корреспонденты, даже инструктор горкома - все приглашены на банкет! Это, по пути на банкет, они могут зайти на ваше собрание... А ведь могут и не зайти... Так что, вы уж, пощадите меня, Иван Трофимович, - всё ещё кипятясь, сказал Алексеич. - Все уже приглашены, отступать некуда, - окончательно успокоившись, с улыбкой закончил Алексеич.
- Это ты лысому хрену объясни, а не мне! Он с алкоголизмом борется, а не я, - казалось, злость Алексеича перелилась в Старикова. - Что это у нас за демократия получится, если после собрания - пьянка? Ты постановление ЦК читал? Или, ты коньяк в самовар наливать будешь?
Вспомнив о коньяке, Иван Трофимович потянулся к сейфу. Повертев пустой стакан, поставил на стол. Достал из сейфа чайник, налил стакан чаю. Подал Алексеичу:
- На, хлебни партийного напитка. А я человек маленький, мне можно и беспартийным побаловаться.
Достал из сейфа другой чайник, плеснул из него полстакана, проглотил содержимое за три глотка:
- Вот, бери напрокат этот чайник, будешь свою прессу угощать, - рассмеялся повеселевший Стариков.
Алексеич сделал глоток, поморщился, выплеснул чай под дверь кабинета, вернул стакан Старикову. Тот наполнил его наполовину коньяком, подал Алексеичу.
- Без банкета нельзя! - категорически заявил Алексеич и залпом опустошил стакан.
Выручил мудрый парторг, жаждущий получить кресло заместителя начальника участка:
- Иван Трофимович! А что, если после собрания, мы организуем встречи представителей прессы с передовиками производства! Собрания, отчёты, выборы - это, так сказать, одна сторона нашей жизни... Но у производственников есть и личная жизнь! Пусть они её посмотрят, эту вторую сторону. Вы поведёте к себе телевидение, я - радио, один корреспондент пойдёт к Хуторцеву, другой - к Алексеичу...
- Ко мне пойдёт инструктор горкома партии, - подхватил идею Сидорова Алексеич.
- Это мы позже обсудим, когда будем точно знать, сколько их человек, - сказал Сидоров. - Они боятся не меньше нас... Да здесь, может, и пить не станут, на виду у народа. А взять интервью у передовика производства, в домашней обстановке...
- Ты, что ли, передовик, - бросил кто-то реплику из угла кабинета. Но Сидоров не обратил на него внимания.
- Этого им никто не может запретить, - продолжил он. - А будут они там пить или нет - это их дело, и никого не касается!
- Да, видно, не терпится тебе слопать этого ссыкуна, - повеселевшим голосом сказал Стариков. - Ну, быть по твоему! По крайней мере, и кони будут сыты, и сено цело, - похлопал рукой по своему карману Стариков.
Все громко рассмеялись, от чего проснулся крепильщик Сазонов, которого Молодцов трижды пытался уволить за пьянку в шахте, но все три раза безрезультатно.
- Я скажу, - вскочил Сазонов, - и не только скажу, но и покажу! Вот! - он задрал штанину. Все увидели на его ноге небольшую царапину.
- Помнишь, Григорыч, когда ты болел? - обратился он к своему горному мастеру. - Молодцов тебя подменял... Сам затягивал порожняк лебёдкой, а меня не предупредил. Я вот, травмировался, ногу до кости разодрало канатом. Я просил Молодцова оформить акт, он отказался, случай травмы скрыл. Дал мне три дня отдохнуть и загнал в шахту. Мне, может, группа инвалидности положена. Вот я и скажу, пусть он мне сейчас акт пишет, регресс со своего кармана платит.
Хотя было видно, что травма, полученная Сазоновым десять дней назад, вовсе не травма, а обычная царапина, факт этот всем понравился.
- Это уже криминалом попахивает! - хлопнул рукой по столу Стариков. - Во-первых, скрытие несчастного случая. Во-вторых... Во-вторых, у нас под носом, в рабочее время, крепильщики по три дня сидят дома, им платят зарплату, а мы об этом не знаем И это в разгар перестройки, когда Партия и Правительство призывают нас...
Стариков вдруг вспомнил, что он не на собрании, что это всего-навсего репетиция, и остановился. Обвёл всех взглядом, произнёс:
- Учитесь! Простой крепильщик оказался умнее всех вас! Дерзай, Сазонов! Расскажешь всё, как было, ничего не выдумывай, ничего не добавляй. Только ногу не показывай, не солидно...
- А я считаю, что ногу надо обязательно показать! Это произведёт впечатление. И по телеку будет смотреться эффектно, - возразил парторг Сидоров. Ему не терпелось завалить Молодцова.
- Да там же ни хрена не видно, - не унимался Стариков.
- Я ему зелёнкой рану смажу, - продолжал упираться парторг. - В цвете хорошо смотреться будет...
Они долго спорили о том, показывать или нет голую ногу Сазонова с трибуны, мазать её зелёнкой или йодом, а Молодцов думал о своём, святом. Сейчас он даже забыл о больной жене.
Его мысли были о Горбачёве, о Партии, о перестройке... О том, в чьих она сейчас руках. В институте все силы направлял на получение знаний: такова была воля отца. С первых дней работы на шахте, с головой окунулся в общественную работу. С радостью выполнял любые поручения.
Объявленная Горбачёвым перестройка, ни на минуту не поколебала его убеждений в верности ленинской политике Партии. Он видел, что творится вокруг, но не знал, как это изменить. Наконец, нашёлся человек, знающий то, чего не знает Молодцов! Без колебаний поверив Горбачёву, удесятерил силы в борьбе за скорейшую перестройку общества...
И вот теперь, пьяница Сазонов, коммунист с двадцатилетним партийным стажем, всё лето работающий на приусадебном участке начальника, собирается его судить! За то, что Молодцов отнял и разбил о рельс бутылку водки... Какая, к чёрту, травма, Молодцов знал, что ногу Сазонов расцарапал ногтем, а три дня отгулов выпросил, чтобы съездить к брату на свадьбу... Но что было, то было, опровергнуть это не удастся. Он и свидетелей представит.
От поднявшегося шума, Сазонов опять проснулся, и пролепетал:
- А шахту битым стеклом кто засорял? Я и это скажу. Он три бутылки об рельс разбил. Две почти полные! - и Сазонов замахал перед носом начальника неизвестно откуда появившейся в его руках бутылкой.
- Ты только на собрании не усни, - отнимая у него бутылку, закричал Стариков. - Дай ему отгул, и проследи, чтобы не напился, - обратился он к Сидорову. - А то пропадёт самый главный факт! И про бутылки - ни слова! - помахал перед Сазоновым огромным кулаком.
- У меня тоже есть хороший факт, - видя, что собрание уже заканчивается, и думая, что о нём забыли, осмелился, наконец, молодой парень, проходчик Приходько: - Молодцов мне рассказывал, что за деньги в институте экзамены сдавал!
«Ну, стервец», - возмутился Молодцов.
Занятия в институте давались легко, он учился на пятёрки. Но обстановка была нездоровая. Отличников гоняли до седьмого пота, а двоечники могли за пять рублей сдать любой экзамен.
Когда Молодцов получил повестку идти в Армию, решил сдать сессию досрочно, чтобы успеть съездить к родителям. Потратив на сессию тридцать рублей, - всего одну стипендию, он за два дня имел в зачётке шесть пятёрок. Думая, что в Армии он, наконец применит свои знания и силы, Молодцов с первых дней стал наводить там свои порядки. Но «деды» укротили его нрав уже через месяц, так что первого сентября Молодцов, с палочкой в руках, уже ходил по коридорам родного института. «Считай, тридцать рублей коту под хвост выбросил» - закончил тогда он свой рассказ. И сейчас, группа подонков, во главе с начальником участка, аплодирует Приходько за выдачу этого факта!
- Сколько выступающих получается? - спросил у парторга Стариков.
- Шесть человек, - быстро ответил тот. - Ну, вам надо обязательно выступить. Вашу речь я напишу в мягких тонах. Вам нельзя никого критиковать. Начальник ко всем подчинённым должен относиться одинаково. Ваша речь будет направлена на то, чтобы все за вас проголосовали. Это я вам гарантирую! А после столь ошеломляющего провала Молодцова, его надо будет снимать с должности заместителя и переводить горным мастером. В своей речи вы об этом скажете вскользь, лишь бы это попало в печать и на телевидение. После этого, нам ничего не останется делать, как снять его, и дело в шляпе!
- Погоди трещать! - остановил его Стариков. - Ты мне факты перечисли, за что снимать. Может, это просто наговоры недругов? И мы зазря снимем с работы хорошего человека, коммуниста, молодого специалиста. Борца за перестройку. Партия учит нас бережно относиться к кадрам. Кадры решают всё! Или ты забыл этот лозунг? Его, между прочим, никто не отменял.
«Хитёр начальник» - подумал Молодцов.
- Ну, во-первых, скрытие несчастного случая, - начал перечислять Сидоров. - Отказ рабочему в составлении акта по форме Н-1, - два. Предоставление незаконно дополнительных дней отдыха - три!
- Да это всё один факт, - возразил Стариков,
- Это как посмотреть, - настаивал парторг. - Если их рассматривать вместе, то один. А если по отдельности, то три. Лично я рассматриваю по отдельности, - доказывал свою правоту Сидоров. - Смену на рабочем месте не сдаёт - четыре!
- Он уже два года замом работает, - наигранно возмутился Стариков.
«Видно, старик хочет крепко перестраховаться» - беззвучно пошевелил губами Молодцов.
- А об этом говорить не обязательно, - простодушно заметил Сидоров. - Если кто-то специально не спросит... Зазнайка, болтун, карьерист, бюрократ - пять, шесть, семь, восемь! Отца погубил и от ответственности ушёл - девять! Жену до смерти довёл, она и сейчас в больнице лежит, - десять!
- Про жену и больницу не говори, неэтично, - одёрнул Стариков.
«Подумать только, такое слово знает!» - изумился Молодцов.
- Взятки профессорам в институте давал - одиннадцать, продолжал Сидоров.
- Так ведь они брали их, не отказывались! При чём тут он? - вяло сказал Стариков.
«Да, перестраховывается начальник капитально» - подумал Молодцов.
- Профессоров мы заслушаем на следующем собрании, - съязвил Сидоров.
- А я ещё про пьянку расскажу! - неожиданно выкрикнул горный мастер Васильев. - Когда у Молодцова был день рождения, он организовал в нарядной участка пьянку.
Услышав про пьянку, Стариков достал из сейфа чайник, налил треть стакана, сделал три своих традиционных глотка. Это была его норма. Он всегда говорил, что больше трёх глотков не принимает.
- Нам хоть бы что, - продолжал при этом Васильев, - а он напился и с окна на клумбу рыгал!
«Сволочь», - подумал Молодцов. Тогда он уговорил Васильева, (они вдвоём остались допивать остатки водки) никому об этом не говорить. Знал, что Стариков ему этого не простит... Не пьянки - Старикову на это наплевать. Молодцов переживал за клумбу, любимое детище Старикова. И вот теперь - на тебе!
Но сейчас этот факт произвёл на Старикова совершенно другое впечатление: сейчас ему было наплевать на клумбу. Сейчас ему нужен был Молодцов!
- Факт просто замечательный! - резюмировал Стариков,- ты только короче. Не очень разглагольствуй... Если не упоминать о дне рождения и о том, что ты пил вместе с ним, факт просто замечательный, - повторил Стариков. - На нашем участке пьянок не было давно! - закончил Стариков и сделал ещё три глотка из стакана.
В это время подал голос студент-практикант, двадцатилетний племянник Старикова. До этого времени все недоумевали, зачем его сюда пригласили. На участке всего две недели, в шахте ещё ни разу не был. Собирает материалы для курсового проекта...
- Я расскажу об аморальном поведении Молодцова! - стоя по стойке «смирно», сказал студент. - Он, будучи женатым, отбил у меня невесту! Я скрывал этот факт, не хотел, чтобы узнала больная жена, но дядя Ваня попросил меня и сейчас я решил об этом факте рассказать!
- Дурак! - рявкнул на него Стариков. - Я не дядя Ваня, а начальник участка Стариков Иван Трофимович! И я тебя ни о чём не просил! Ты сам, понял - сам, всем сердцем болея за святое дело перестройки, решил помочь Партии и Правительству, а не мне, избавиться от балласта, мешающего нашему продвижению вперёд к полной победе коммунизма! Понял?
- Понял! - вытянулся в струнку студент.
- Ну и что ты понял? - спросил его Стариков.
- Я сам, всем сердцем болея за святое дело перестройки, решил помочь Партии и Правительству, а не дяде Ване, избавиться от балласта, мешающего нашему продвижению вперёд к полной победе коммунизма! Молодцов отбил у меня невесту, а сам женат, и я хочу, чтобы его сняли с работы, - отчеканил, как на экзамене, студент и добавил:
- В то время, как жена его лежит в больнице!
«Молодой, а уже сволочь», - подумал Молодцов.
Его «невеста», тридцатилетняя разведенка Юлька, уже после третьего-четвёртого вечера поняла, что он дебил, и бросила его. Он же, переспав с ней три раза, решил, что осчастливил женщину, и теперь она навечно принадлежит ему. Юлька, не зная, как от него избавиться, сказала, что у неё роман с Молодцовым. А в подтверждение, забросила руки на плечи Молодцову, прижалась к нему, и поцеловала в губы. Так Молодцов «отбил» у студента невесту...
- Про больницу ничего не говори, - прервал размышления Молодцова Стариков. - Сидоров! Напиши-ка его речь на бумажку, пусть выучит наизусть... Умом слабоват, но память у него отличная.
«Как это может быть?», начал размышлять Молодцов, но его прервал голос Старикова:
- Ну, что ж. Этот факт тоже неплохой. Значит, так: одиннадцать, пьянка - двенадцать, аморалка - тринадцать... Этого вполне достаточно, чтобы выглядело убедительно. Только прессу об этом по секрету оповести! - обратился Стариков к Алексеичу. - Когда приедут, тихо им шепни на ушко, каждому в отдельности. Не дай Бог, почуют фальшь, снимутся и уедут. Не сносить тебе головы! Их надо удержать любой ценой!
- А вы говорили, банкета не надо, - вскочил Сидоров.
- Об этом уже договорились. Нечего воду в ступе толочь, ясно? - прогремел скрипучим голосом Стариков и добавил:
- Все свободны!
Выставил из сейфа другой, полный чайник, налил всем по стакану:
- Закуски нет. Бегом - марш, и по домам, - непонятно скомандовал Стариков. - Там и закусите!
Подчинённые, опустошив стаканы, начали расходиться.
- Сидоров, задержись на минутку! - услышал Молодцов голос Старикова.
Всё это время он висел на подоконнике, опираясь одной ногой на выступающий из стены кирпич. Тело свела судорога. Он опустился на землю, уже собирался уходить, но, услышав голос Старикова, задержался...
Дождавшись, когда все вышли, Стариков закрыл дверь кабинета, усадил Сидорова, спросил:
- Ну, что, парторг. Думаешь, получится?
- Получится, Иван Трофимович, - уверенно ответил Сидоров. - Восемь выступающих, из них пятеро - коммунисты. Тринадцать отрицательных фактов! Так серьёзно мы не готовили ни одно собрание. Тут любого можно свалить!
- А кто будет вести собрание?
- Алексеич, конечно! Мне никак нельзя, я лицо в этом вопросе заинтересованное. Вам тоже, вы начальник. Скажут, авторитетом давит. А Алексеич - уважаемый человек. И любому может рот закрыть авторитетом.
- Кстати, о ртах... Ты не подумал, найдутся желающие выступить добровольно?
- Н...нет. Об этом я не подумал, - начал заикаться Сидоров. - Добровольно у нас никто, никогда не выступал... Но я подумаю...
- Думать не надо. Надо действовать! Проинструктируй Алексеича. Он, хотя и опытный волк, но тут случай особый.
- Может, вы его проинструктируете?
- Ты меня в это дело не путай! Сам заварил кашу, сам и ешь. Мне не резон в партийные дела вмешиваться, демократию нарушать. Мне уголь надо давать! Если проколешься - никто тебя не защитит!
Запомни, застой кончился. Началась перестройка. Изменит тебе нюх - будешь раздавлен её жерновами...
Дай своему человеку бумажку, пусть предложит состав президиума: тебя, меня и Алекесеича... Потом, ещё инструктора туда посадим. Для этикета. Пусть покрасуется, он это любит. И сразу - подвести черту. Других предложений не будет - голосовать не надо. Установить жёсткий регламент и строго его придерживаться. Выступающим не более пяти минут.
Идёт перестройка, работать надо, а не болтать! Ну, и выступающие... Тут вся надежда на Алексеича. Пусть сразу объявит, чтобы записывались для выступления все желающие. Твои ребята поднимут руки, двенадцать - пятнадцать человек. Алексеич должен их знать, и первыми записать для выступления а прениях.
Сначала, запишет человек десять твоих, которые будут выступать, потом человек пять, которые не будут. После пусть пишет всех желающих.
Наш балластный резерв сыграет свою роль: если кто захочет выступить, то, по регламенту, ему предоставят слово лишь шестнадцатым! Пусть ждёт своей очереди!
Как только наши выступят, сразу подводи черту, прекращай прения. Ну, а если кто будет настаивать на выступлении, давать слово в порядке очереди.
В случае конфликта, одному - двум дадим выступить, чтобы не нарушать демократию. К тому времени регламент будет исчерпан... Это тоже будет нарушением демократии.
У Молодцова на участке есть единомышленники, они захотят его защитить. Наша задача - не допустить этого. Пошли их во вторую смену. Пусть едут в шахту, работать! Придумай важное задание. Кого надо - подмени.
С главным инженером не знаю, что делать... Перестройщик засратый... Новоиспечённый демократ. С Молодцовым дружит. Если явится на собрание, сорвёт... Пусть Алексеич сообразит ему на это время телеграммку... Мать при смерти, или ещё что-то в этом роде... Билет пусть достанет, чтобы обязательно уехал... Потом разберёмся!
- А Молодцов? Вдруг он захочет выступить, оправдаться?
- Не захочет! Я его знаю. У него гордости больше, чем ума. Ну а захочет, пусть выступает. Не страшно. Его уже никто не будет слушать, да и выступление его уже ничего не изменит.
- Я, Иван Трофимович, боюсь, что он может многих склонить на свою сторону. Осудить мы его осудим, растоптать - растопчем, а рабочие вдруг выберут его начальником участка, - засомневался в исходе своей авантюры Сидоров.
- Вдруг бывает только у дураков! И у дилетантов, вроде тебя. У меня вдруг не должно быть. И не будет! - Стариков ударил кулаком по столу. - А для этого ты, братец, заготовишь два комплекта бюллетеней для тайного голосования. Я специально настою на тайном, чтобы каждый мог свободно сделать свой выбор, не боясь испортить отношение с начальником участка, то есть со мной.
После голосования, ты возьмёшь урну с бюллетенями, и когда будешь нести её в комнату президиума, где будет заседать счётная комиссия, по пути бросишь её в урну с мусором. А оттуда возьмёшь урну со вторым комплектом бюллетеней. Счётная комиссия будет считать то, что ты заранее положишь во вторую урну...
И никаких «единогласно»! В стране идут демократические преобразования, общество разделилось на два лагеря. Нам это надо учитывать. Против меня должны проголосовать двадцать-тридцать человек! Проследи, чтобы эти урны не попали в чужие руки. Яйца оторву! Поставь своих людей. Пусть сразу после голосования, первую урну унесут и бюллетени сожгут!
- Иван Трофимович, неужели вам не интересно знать истинные результаты голосования?
- Интересно! Что зачитает председатель счётной комиссии, то и будет истинным результатом! Мне в демократию игратьнекогда, мне уголь надо давать. Это там, наверху, можно играть в игры. С них угля не требуют. А у меня план! Если у меня с демократией всё будет в порядке, а угля не будет, на хрена я здесь нужен!
Они поиграют в демократию, им надоест, и перестанут. А людей кормить надо, обогревать! Когда садики закроют, дети в классах будут сидеть в шубах, - я посмотрю на их сраную демократию...
В счётную комиссию пусть выберут лучших друзей Молодцова, проследи за этим! Да, во втором комплекте бюллетеней, фамилии вычёркивайте теми же ручками, которые потом положите в кабины для голосования. Нам ни в чём нельзя проколоться!
Вот теперь, пожалуй, всё. Время ещё есть, подумай хорошо, что будет не ясно, - приходи, - и Стариков пошёл к выходу.
- Иван Трофимович! - вернул его Сидоров.
- Ну, что у тебя ещё?
- Молодцов стоит в льготной очереди на квартиру, как молодой специалист. Если его оставить горным мастером, то он эту квартиру всё равно получит... Всё-таки, член парткома, инженер, льготник... А у меня дочь замуж выходит, ей жить негде... И квартиру эту нам уже выделили...
- Подонок ты, Сидоров... - задумчиво, нараспев, произнёс Стариков. - Но раз коммунисты тебя выбрали парторгом, вынужден подчиняться... Как там у вас это называется... Демократический централизм... Гениальная выдумка, под неё что угодно подогнать можно, дров наломать, и виноватым не быть... Ты, кстати, секретаря парткома не забудь на собрание пригласить. Скажи ему, - вашего любимчика будем начальником выбирать, - рассмеялся Стариков, - а то Киев-Москву Алексеич пригласил, а своего секретаря забыл! Ну а с Молодцовым... Жалко его... Неплохой пацан... Не пойди он против меня, быть бы ему начальником участка... Лет эдак, через десять. Я бы сделал из него человека...
- Он вас всё равно подсидит, - раззадоривал начальника Сидоров.
- Ну, быть по твоему - согласился Стариков. - Но убрать его с горных мастеров будет труднее, чем с замов. Единственный инженер на нашем участке. Так что, тебе это будет, ох как дорого стоить! - и Стариков, похлопав рукой по карману, закрыл за собою дверь кабинета.
Молодцов выключил магнитофон, извлёк из него, уже вторую за этот вечер, кассету, побежал домой.
Во флигеле было холодно и неуютно. Он включил старый магнитофон, соединил его шнурами с новым, поставил кассеты на перезапись, решив снять себе копии, на всякий случай.
Ещё там, на клумбе, он разработал план действий. Знал, кому отдать кассеты! Первому секретарю горкома партии!
В горкоме засели старые пердуны, которых, никакая перестройка не могла сдвинуть с места. Тогда, по указанию сверху, в город прислали молодого, энергичного «Первого». Откуда-то из глубинки, с периферии.
Молодцов не раз слышал его выступления на различных совещаниях: более пламенного защитника перестройки в городе не было! Уж он-то поможет!
Молодцов выбежал во двор, набрал ведро воды, поставил на электроплитку... Открыл банку килек в томате, достал из стола кусок чёрствого хлеба, поужинал... Зачерпнул из ведра уже нагревшейся воды, запил немудрёную трапезу.
Перевернув кассеты в магнитофонах, принялся за водные процедуры. Держа над ведром, попеременно, части тела, помылся. Достал электробритву, тщательно выбрился. Поменял кассеты в магнитофонах и принялся утюжить брюки и рубашку. Всегда отличался аккуратностью, но в последние дни махнул на себя рукой, выглядел неряшливо... Почистил пиджак, надраил до блеска туфли. Сложил всё аккуратно, как в Армии... Да, Армия! Советская Армия, лучшая, мощнейшая, самая боеспособная в мире!
Узнав, что Молодцов без пяти минут инженер, сержант, именно ему, доверил стирать свои носки:
- Чурки, они и есть чурки, - сказал сержант, называя чурками представителей всех остальных, кроме русских, тридцати пяти национальностей, служащих в их части. - Разве они могут хорошо постирать командиру носки? Разумеется, нет! Они же до Армии, все как один, ходили без носков! А ты - инженер!
Молодцов такого обращения с собой не потерпел... И через месяц был комиссован. По официальной версии, случайно упал с наблюдательной вышки. А, по неофициальной... Кому теперь это интересно?
Он выключил магнитофоны, вынул кассеты... Подумав, поставил копию на прослушивание, чтобы проверить качество записи. За магнитофон не боялся, всё-таки - Япония, но могли подвести батарейки... С частыми перемотками, - ему противно было вторично слушать эту мерзость, - прослушал кассеты до конца. Качество записи было отличное. Перемотал кассету на начало записи, вынул из магнитофона. Две кассеты положил в тумбочку, а две другие завернул в чистый лист бумаги и положил в карман пиджака...
Спать не хотелось. Молодцов впервые пожалел, что не курит. Чего-то хотелось, но чего, - не знал. Тихая радость наполняла его умиротворённую душу. Он чувствовал себя, как глубоко верующий человек, которому, после долгой молитвы, открылась истина бытия...
Только бы, всё хорошо закончилось в больнице... После будоражащих событий последней недели, а особенно - сегодняшнего вечера, он успокоился, так как был уверен, что разыгранный начальником и парторгом спектакль пройдёт по его, Молодцова, сценарию...
После окончания собрания, когда объявят результаты голосования, по которым будет ясно, что он проиграл, Молодцов встанет, попросит последнее, перед уходом с должности заместителя начальника участка, слово. Ему, конечно, не откажут.
Он скажет, что в проведении собрания допущены некоторые отклонения от первоначально разработанного и утверждённого на партийном собрании сценария, который выглядел так...
В это время, друзья Молодцова, включат магнитофонную запись. Надо только позаботиться, чтобы магнитофон хорошо охраняли. Но ребята постараются! Окружат его плотным кольцом, никого близко не подпустят. Могут выключить напряжение, но он и это предусмотрел: магнитофон и усилитель будут питаться от батареек. Усилитель надо у Толяна попросить, у него колонки мощные... Да незаметно всё пронести в зал.
Про милицию эти пентюхи забыли, надо пригласить знакомого лейтенанта из горотдела. Чем-нибудь, да поможет. Но перестраховаться всё-таки надо. Для этого Молодцов решил сходить на приём к Первому секретарю горкома партии. Хорошо бы ещё захватить урну с фальшивыми бюллетенями! Но это трудновыполнимая задача, тут без драки не обойтись. Если бы лейтенант помог! Но и кассет будет достаточно, чтобы произвести фурор...
Светало. На работу ко второму наряду. Он пошёл в больницу.
Благополучно решив дела на работе, рассчитывал, что и в больнице все будет также хорошо. Но там было по-прежнему. С той лишь разницей, что на завтра назначена операция.
Молодцов заглянул в палату. Мысленно попросив у жены благословения, поехал в центр.
Приехав, остановился в двадцати метрах от входа в горком Партии, чтобы не привлекать к себе внимания, и стал рассматривать куст сирени: точно такой, как под окном начальника! Было без десяти девять, время прихода сотрудников на работу.
Через несколько минут работник внутренней охраны, поковырявшись в замке, распахнул дверь. Тут же появилась чёрная «Волга». Молодцов быстрым шагом пошёл ей навстречу. У входа в горком они оказались одновременно.
Вышел водитель, обошёл вокруг машины, открыл дверцу. Из машины выпрыгнул, будто вытолкнутый пружиной, Первый. Молодцов сделал шаг навстречу и, протягивая пакет с кассетами, скороговоркой произнёс:
- Александр Владимирович! В этих кассетах жизнь и смерть Сергея Молодцова. И судьба перестройки. Молодцов - это я!
От тщательно подготовленной речи ничего не осталось. Молодцов всё забыл, всё перепутал. В последний момент, почему-то вспомнил рок-оперу «Звезда и смерть Хоакима Мурьетты» и неудачно перефразировал её название.
- Я не раз слышал ваши выступления в защиту перестройки, - немного успокоился Молодцов, - надеюсь, вы мне поможете! Иначе - смерть! - опять заволновался Молодцов. Поняв, что сказал глупость, решил исправиться:
- Я работаю заместителем начальника шестого участка на шахте имени Ленина.
Всё это время Молодцов стоял по стойке «смирно», держа в протянутой руке пакет с кассетами.
- На этих кассетах всё записано!
Первый сделал неуловимый знак водителю. Тот, взяв кассеты, бросил их на заднее сидение машины. Через несколько секунд, за Первым захлопнулась дверь, машина уехала. Рядом с Молодцовым появился бравый детина, под два метра ростом, в милицейской форме.
«Да, именно такие ребята должны защищать Первого от стариковых» - подумал Молодцов.
- Что вам здесь надо? - спросил детина.
- Да, вот, Александр Владимирович просил принести кассеты. Новая рок группа. Я ему принёс, он взял.
Детина сразу потерял к Молодцову интерес. Лениво козырнув, медленно пошёл вдоль здания.
Молодцов вернулся на шахту с чувством исполненного долга.
А там продолжал набирать обороты механизм разыгрываемого спектакля.
- Почему вчера сорвали опытное паление? - спросил Стариков. - Я тебя, зачем посылал в шахту?
- Но я же подписал путёвку мастеру-взрывнику, - сделал попытку оправдаться Молодцов. - Почему он не отпалил?
- Это ты у меня спрашиваешь? Лучше у него об этом спроси... Может, потому, что путёвку ему ты в руддворе подписал, а может, на то были другие причины... Сегодня я поручил произвести опытное паление Сидорову, так они там десять метров штрека завалили! Может, поэтому ты боялся палить?
- Я вчера сам обурил забой, строго по паспорту. Всё было правильно. Лично проверял!
- Вот это и подозрительно! А Сидоров после тебя не проверил,на тебя надеялся... А ты его подвёл. Хорошо ещё, если случайно, по неопытности... А если преднамеренно...
- Как вы можете такое говорить!
- Могу! Опытное паление, потому и опытное, что оно первое, и присутствовать на нём должен либо начальник, то есть я, либо его заместитель, то есть, ты! Я тебе, как сыну доверил. А ты сбежал! Сидорова подставил, парторга участка! Это уже похоже на вредительство!
- Мне надо было в больницу, - робко солгал Молодцов, но Стариков грубо оборвал его:
- Я тебе, когда-нибудь, запрещал ходить в твою больницу? Скажи, хоть раз не отпустил? И вчера отпустил бы! Нет, ты самовольничаешь! Слишком рано самостоятельным стал, - продолжал раскручивать маховик Стариков.
«Этот факт вредительства тоже прилепят к моему делу, - подумал Молодцов, - самый свежий, самый суровый! Неужели, правда, завалили штрек? Как им это удалось? Разве только, полные шпуры аммонита натолкали... Ни перед чем не останавливаются! И ведь Стариков, рекомендуя его в начальники, будет по-отцовски защищать, скажет, что это случайность, по молодости, что палил не Молодцов, а Сидоров, и Молодцова вины в этом нет... Ну, дела...»
Но, несмотря на это, он был уверен в благополучном исходе спектакля...
Выехав из шахты, - штрек, каким-то образом, всё-таки умудрились завалить, - Молодцов побежал в больницу. Постояв несколько секунд у открытой двери палаты, в которой лежала жена, направился домой. Помочь ничем здесь не мог, и после восьми бессонных ночей, решил, наконец выспаться. Назавтра отпросился у Старикова, решил быть во время операции рядом с женой. А сегодня надо выспаться!
Сон долго не приходил к нему. Слишком велико было возбуждение от происходящего. В голове возникали и исчезали различные варианты проведения его экзекуции... Но во всех вариантах он выходил победителем! В его руках был главный козырь: он о них знал всё, а они об этом не догадывались.
Этот фактор позволял ему использовать для своей защиты целый комплекс контрприёмов... Ну, например, в бюллетенях для тайного голосования его люди будут вычёркивать фамилию Старикова не чёрточкой, как это обычно делается, а крестиком. Информацию об этом можно заранее записать на кассете, - там ещё достаточно места. А потом потребовать вскрыть конверт с фальшивыми бюллетенями...
Да мало ли что, можно предпринять, наперёд зная о действиях противной стороны! Даже, если Первый, никого не пришлёт, - Молодцов и не рассчитывал, что он появится на собрании лично, - всё равно операция должна пройти так, как он задумал.
Проснулся бодрым, отдохнувшим. Вылил на себя ведро холодной воды. Позавтракав, пошёл в больницу. Сидеть спокойно не мог. Весь день ходил по коридорам, с этажа на этаж, пытаясь что-нибудь узнать у медперсонала о ходе операции. Несколько раз обошёл вокруг больницы...
Часам к пяти пригласили к хирургу. Тот усадил Молодцова на стул, закурил, протянул сигарету. Молодцов взял, нервно сдавил, табак высыпался на пол...
Хирург смотрел за окно, молчал. Но Молодцов уже догадался, зачем его пригласили. Хирург видел страдания Молодцова. Поняв, что он не курит, открыл шкаф, достал колбу со спиртом. Налил полный стакан, подал. Молодцов, несколькими глотками, проглотил обжигающую жидкость, поперхнулся.
Откашлявшись, услышал тихий голос хирурга:
- Как мы ожидали, не выдержало сердце... Ребёнок жив, но находится в тяжёлом состоянии. Почти никаких надежд...
Молодцов встал, побрёл в палату жены. Хирург догнал его, взял под руку, повёл по коридору...
Жена, молодая, не к случаю красивая, лежала на кушетке, как невеста, покрытая белыми одеждами. Не верилось, что в этом теле уже нет жизни.
- Медсестра наша, Людочка, нанесла ей макияж. Хотела, чтобы в последний путь ушла красивой...
«Как просто он об этом говорит, - хмелея, подумал Молодцов. - Человек ушёл из жизни, навсегда. А для них главное - макияж... Это всё, что они могли для неё сделать... Ну, что ж! Он знал, чем это кончится. Его предупреждали! Сам виноват. Это он не хотел брать ребёнка из приюта... А ведь предлагали!»
Сердце Молодцова вдруг запрыгало, как рыба на крючке. По телу пробежала мелкая дрожь. Он вспомнил о ребёнке. Отвёл помутневшие глаза от жены, повернул голову к хирургу.
- Туда пока нельзя. Он в реанимации, - угадал его мысли хирург.
- Где это? - спросил Молодцов.
Хирург взял его под руку, отвёл в другое крыло здания. Усадил в кресло.
- Отдохните. Когда будет можно, вам сообщат.
Молодцов сел в кресло, сразу заснул.
Проспал всю ночь, будто и не было полноценного вчерашнего сна. Тот же хирург, тронул за плечо. Взяв под руку, повёл, как ребёнка, в палату. Только теперь Молодцов вспомнил, что вчера даже не поинтересовался, сын у него или дочь...
Хирург открыл дверь, пропустил Молодцова, вошёл сам и произнёс:
- У вас была девочка. Мы ничего не могли сделать... Мужайтесь! - и он сильно, до боли, сжал руку Молодцова своими костлявыми пальцами. - У вас есть родственники? - спросил он. - Надо оформить документы, потом можно забрать тела.
«Тела», - подумал Молодцов. – «Как это у них всё просто!»
Разозлившись на хирурга, высвободил руку и покинул больницу.
«Родственники... Какие к чёрту родственники! Я один остался родственник, - размышлял Молодцов. - Отец умер пять лет назад, мать пережила его на три года... Так что, я единственный в своём роде родственник, - иронизировал Молодцов. - И хочешь ты этого, или нет, нравится тебе такой расклад, или нет, но идти тебе придётся к Старикову! Он даст команду, Алексеич всё устроит... Тот устроит! Он всё может устроить, даже пышные похороны», - ещё больше распалял себя Молодцов.
Сейчас ему было наплевать на спектакли, собрания, выборы, снятия, назначения... Он потерял жену. Потерял ребёнка. Лишь эти мысли сверлили мозг, разрывая сердце до мучительной боли.
Но плевал он на спектакли преждевременно. На участке продолжал раскручиваться маховик мощной партийной машины. Едва Молодцов вошёл в кабинет, Стариков всех выгнал, плотно закрыл дверь и, не дав Молодцову раскрыть рот, сказал:
- Слышь, сынок! У нас тут затерялся паспорт крепления лавы, никак не могли найти его для инспектора. Ребята пошли к тебе домой, там никого нет. Хозяйка открыла флигелёк. Ребята всё перерыли, но паспорт так и не нашли. Нашли, вот, только две чистые кассеты, да два поломанных магнитофона... Бедновато, сынок, живёшь... А ведь мог бы жить лучше, богаче! - с издевкой в голосе сказал Стариков и протянул Молодцову две кассеты.
«Ему говорить о своём горе? - подумал Молодцов. - У него просить помощи? Да у меня слова в горле застрянут!»
Резко повернулся, побежал на автобусную остановку. Ему хоть тут повезло: успел вскочить в дверь отправляющегося автобуса. Но и Сидоров оказался шустрым. То ли ждал его у автобуса, то ли догнал, но успел-таки крикнуть перед закрытием двери :
- Завтра партсобрание. Тебя будем начальником выбирать! Приходи в пятнадцать часов, обязательно!
Но старался Сидоров напрасно. В автобусе, на кабине водителя, висел огромный плакат, напечатанный в типографии тремя цветами: перестройка, гласность, ускорение, демократизация и прочая дребедень... Затем - впервые в нашем городе... Демократические выборы... Почин... Школа Коммунизма... И прочий бред. А в самом конце, внизу, мелким шрифтом: тираж пятьсот экземпляров.
Несмотря на своё состояние, Молодцов отметил вопиющую неграмотность, выпирающую из каждой строки плаката. «Напиши ученик десятого класса такое в сочинении, двойка обеспечена! - подумал Молодцов. - Да, постарался Алексеич... Эти бы силы, да на перестройку. Давно бы перестроились! Перестроились...
Как они вышли на кассеты? Под окном его никто не видел. Про паспорт крепления Стариков, конечно, выдумал. Я никогда не брал домой служебные документы. Неужели они, для профилактики, сделали у меня обыск? Вот тебе и пентюхи... Нет, на это у них ума не хватит. Они подонки, хитрые, изворотливые подонки. Но умные - нет!»
В этом Молодцов им отказывал. Но, как бы там ни было, а кассет нет... Оставалась последняя надежда на Первого! Если его действительно волнует судьба перестройки, он, или сам приедет на собрание, или пришлёт своего человека... Но кассеты у него всё равно надо забрать. Без них вся затея теряет смысл. А их затея приобретает зловещие очертания!
Придя в горком Партии, Молодцов вспомнил, что у него нет с собой партийного билета. Без него пропуск не закажешь, а без пропуска, по давно установившейся традиции, в горком не попадёшь. В ЦК - попадёшь, Молодцов однажды там был, а в горком - не попадёшь! Молодцов чертыхнулся, вернулся на автобусную остановку. Он действовал, как автомат, забыв обо всём: о жене, о дочери, о еде, о работе. Ему нужны были кассеты! В них судьба перестройки, а общественные, государственные дела, он всегда ценил выше личных.
В тумбочке, где Молодцов хранил документы, партийного билета не оказалось.
«Всё правильно! Потеря партийного билета - ещё один компромат! Какой? Двадцатый, тридцатый?» Получалось так, что Молодцов состоял, в отличие от Старикова, из одних недостатков.
Уже ничего не соображая, повинуясь какому-то безумному инстинкту, Молодцов опять побежал к автобусу. Он вёл себя как студент-первокурсник, которому, накануне экзаменов, задали вопрос, на который он не знал ответ, и он всю ночь посвятил изучению этого вопроса, думая, что именно он ему попадётся. Хотя в девяноста девяти случаях из ста такие прогнозы не сбываются, мнительные люди, вместо того, чтобы повторять все темы, зубрят одну, ту самую...
Прождав полчаса, протолкавшись ещё минут сорок в автобусе, Молодцов приехал в центр. В горкоме перерыв на обед. Поскольку это был горком Партии, и шла перестройка, дисциплину здесь блюли строго, обедали вовремя, с Молодцовым никто разговаривать не стал. Напрасно он пытался лепетать про жену, смерть, похороны... Это никого не интересовало.
Страна в едином порыве энтузиазма сражалась за перестройку!
Вспомнив про боковую дверь, в которую входил первый секретарь горкома, Молодцов побежал туда. Здоровый детина стоял у самого входа. Узнав Молодцова, отдал честь и спросил:
- Что вам здесь надо?
То ли он не знал других слов, то ли так было положено по уставу, но спросил он точно так, как в прошлый раз.
- Я свои кассеты хотел забрать у Александра Владимировича, - с надеждой в голосе сказал Молодцов.
- А, кассеты... Слышал, слышал...
Молодцов не понял, то ли он слышал о кассетах, то ли слышал, что на них написано. Детина уточнил:
- Александру Владимировичу рок не нравится. Это я точно знаю. Я же его охранник! Ближе меня к нему только водитель.
- А к нему можно попасть?
- К водителю?
- К Александру Владимировичу! - крикнул Молодцов.
- Да вы не кричите, я не глухой. У нас знаете, какой медицинский контроль для претендентов в охрану? Строже, чем для шахтёров!
«Откуда он узнал, что я шахтёр» - подумал Молодцов, и спросил:
- Александра Владимировича можно видеть?
- Увы! Александр Владимирович уехали на курорт. Час назад. У них здоровье пошаливает. Перестройка доконала! Вокруг полно консерваторов, бюрократов, бездельников, болтунов и проходимцев! Упираются, боятся всего нового, цепляются за привилегии, а он тянет их за собой, вот и надорвался. Поехал в Карловы Вары, на двадцать четыре дня, - опровергнув мнение Молодцова о себе, как молчуне, многословно ответил охранник.
- А водитель? Водитель его здесь? - с последней надеждой спросил Молодцов.
- Водитель? Водитель здесь. Где ж ему быть. Водитель, он водитель и есть. Ему путёвка в Карловы Вары не положена. Это же заграница! Вот если бы Александр Владимирович отдыхали в Сочи или, к примеру, в Ялте, тогда другое дело. Тогда водитель был бы с ним. И я тоже. А за границу водителю ни-ни. Мы с ним будем отдыхать в Ессентуках. Или в Трускавце. Мы же об-слу-га, - пропел охранник.
Молодцов каким-то подспудным чутьём понял, что красноречие охранника не случайно, за ним что-то кроется. Где-то глубоко, в тайниках его души, возникло маленькое семечко беспокойства. Пока охранник упражнялся в красноречии, семя это, разрастаясь больше и больше, постепенно заполнило всё тело, вышло наружу и начало сдавливать его со всех сторон со страшной силой.
- А где он сейчас, водитель? - чуть не плача от боли, досады, обиды и разочарования, простонал Молодцов. - Я могу его видеть?
- Почему же нет? Конечно, можете. Вот он как раз подъезжает!
Молодцов оглянулся, и выдавив изнутри на лицо остатки вежливости, бросился к остановившейся машине.
Водитель вышел, нисколько не удивившись появлению Молодцова. Обошёл вокруг машины, постучал ногами по скатам, не спеша закурил и подошёл к охраннику, не обращая внимания на Молодцова.
Нараставшее всё это время беспокойство, давило на Молодцова с безжалостной силой. Его прошибло холодным потом, затем бросило в жар... Нещадно колотилось сердце, сжался в твёрдый комок и невыносимо заболел живот...
- А что вам здесь надо? - спросил водитель, добавив к стандартному вопросу охранника всего одну букву «А».
- Я хотел забрать у Александра Владимировича свои кассеты, - повторил просьбу Молодцов.
- А, кассеты, - как попугай повторил слова охранника водитель, но только уже без «слышал, слышал». - Александр Владимирович искали вас сегодня утром, хотели их вернуть. Звонили на работу, но вас нигде не могли найти, ни на работе, ни дома... Потеряли на поиски много времени...
«Почему не потратили?» - мелькнула у Молодцова мысль, но вслух он сказал:
- И где же они сейчас?
- Я отвёз Александра Владимировича в аэропорт, там он, перед посадкой в самолёт, отдал их мне и я... - водитель посмотрел на часы, - двадцать минут назад вручил их вашему начальнику... Старцеву, или как там его...
- Старикову? А, Александр Владимирович, успел их прослушать?
- Конечно, успел! Он у нас руководитель новой формации. Чуткий, внимательный, отзывчивый, честный! Не то, что раньше были бессердечные чинуши... Мы с ним вчера ездили в район, так я крутил их на своём аудио... Запись хорошая, ему понравилось. Он сказал, чтобы я их вам вернул. По возвращении примет меры... Да не волнуйтесь вы так! - видя, что Молодцов побледнел, успокоил его водитель. - Если они пропадут, придёте ко мне, я вам свои отдам, у меня тоже японские... А факт, Александру Владимировичу известен, он так это дело не оставит, можете не сомневаться... Хотите, я прямо сейчас отдам вам свои кассеты, две штуки...
Молодцов наконец понял, что водитель издевается над ним. Но поверить в предательство Первого секретаря горкома партии он не мог, не хотел!
- Если не секрет, скажите, Александр Владимирович, когда брал у меня кассеты, знал, что сегодня уедет в Чехословакию? - с последней надеждой в голосе спросил Молодцов. Он уже понял, что дело прогорело, что затеянная против него авантюра удастся её организаторам блестяще, но он хотел исключить из числа заговорщиков Первого...
- Знал он, или нет? - повторил он.
- Не-а, - пропел водитель. - Ему только сегодня утром принесли путёвку. Он вмиг собрался и уехал. Молодой, потому шустрый! Стариков всех давно пора выгонять! С ними перестройку не свершишь! Надо выдвигать таких, как Александр Владимирович! Боец! Вообще-то он давно собирался подлечиться. И паспорт заграничный впрок заготовил. Я же говорю - боец! Да вот только, путёвки подходящей не было. А сегодня принесли. Друг у него есть. Деньги у Александра Владимировича занимал на покупку машины. Вот и принёс ему эту путёвку. Долг возвратил, пять тысяч, а в виде благодарности, путёвку. В Карловы Вары. Путёвка, правда, горящая, со вчерашнего числа. Но друг тот - его, кажется, Алексеевичем кличут - сказал, что он там договорился, путёвку продлят на столько дней, на сколько Александр Владимирович опоздают...
«Алексеич, мать твою, - ругнулся про себя Молодцов. Кругом Алексеич! Он и там договорился, и с Первым договорился, и с чёртом договорится... Да, недооценил я своих соотечественников! Не такие они пентюхи, как я о них думал... Прав был Стариков, молод я ещё, зелен... Не для работы, конечно, а чтобы с ними тягаться в подлости...
Впрочем, в какой подлости? Это их нормальный образ жизни, давным-давно ими установленный и они всеми силами и способами, не жалея никаких средств, будут его защищать... Деньги, видите ли, на покупку машины занимал... Пять тысяч... Дорого же они меня оценили! Да на кой им я! Они защищают себя, своё благополучие, свой покой. И на кой хрен им перестройка, социализм, коммунизм! Они уже сейчас живут в коммунизме... Тут не знаешь, где взять двести рублей, с долгами рассчитаться, а они - пять тысяч за здорово живёшь... А ещё на похороны надо...»
Грудь Молодцова сдавил горячий железный обруч. Голова налилась свинцом, каждый поворот её отдавался невыносимой болью. От тряски в автобусе тело пронизывали острые копья. Молодцов ничего не понимал, ничего не чувствовал, кроме боли, изнуряющей, не отпускающей ни на миг. И, каким-то чудом, превозмогая эту боль, из глубины его истёрзанной души всплыло, и чётко сформулировалось, одно желание: убить Старикова!
Автобус прыгал на ухабах, с каждым его толчком Молодцов испытывал острую боль во всём теле, но она заглушалась ритмическим, как колебания маятника, повторением одних слов:
- Убить Старикова! Убить Старикова! Убить Старикова!
А Стариков, увидев вошедшего в кабинет Молодцова, улыбнулся, предложил сесть и проскрипел неприятным голосом:
- Тут тебе кассеты передали, две штуки. Новые, без записи. Точь-в-точь такие, какие я тебе утром отдал.
Это окончательно убедило Молодцова в правильности решения. Он приблизился к Старикову, протянул руку, как бы за кассетами, и, схватив его двумя руками за голову, ударил об угол сейфа. Стариков беззвучно сел, затем повалился на бок. Из головы потекла тоненькая струйка крови.
Молодцов, с наслаждением наблюдал, как, постепенно расплываясь по полу, кровь, тоненьким ручейком, подбирается к двери кабинета. Он перешагнул через красный ручеёк в полной уверенности, что теперь перестройку никто не загубит...
Выйдя из кабинета, закрыл за собой дверь и пошёл на клетевой подъём... Решение созрело в его голове ещё там, у входа в горком Партии, но он не мог его осуществить, пока был жив Стариков. Теперь его ничто не удерживало, и он автоматически выполнял намеченный ранее план...
В раздумье, постояв возле рукоятчицы, Молодцов дождался, пока отправленная ею клеть ушла глубоко вниз, легко перепрыгнул через ограждающую решётку, и смело шагнул в тёмную пасть семисотметрового ствола...
Вначале мимо него пролетали расстрелы, тюбинги крепи, стыки водопроводных труб, кольца бронированного кабеля.
Затем стали появляться и быстро исчезать лица Старикова, Сидорова, Есипова, Хуторцева, Алексеича...
На мгновение, показались огромный детина в милицейском мундире, болтливый водитель, Первый секретарь горкома Партии, Александр Владимирович, верный ленинец, ярый защитник перестройки...
Откуда-то издалека, прилетели, и едва коснувшись Молодцова, тут же улетели мать и отец...
Пролетая мимо мирно покоящейся на кушетке жены и крохотной, как розовый цветочек, несостоявшейся дочери, Молодцов подумал: правильно ли он поступил, не совершил ли по отношению к ним предательства?
Достаточно ли одной жизни Старикова, чтобы перестройка завершилась?
Не вернуться ли назад, чтобы продолжить борьбу за дальнейшее преобразование общества?
Но летел он теперь уже не вниз, а вверх, внутри светлого голубого луча.
Боль прошла.
Тело наполнила приятная радость.
Высоко в небе, улыбалось лицо Горбачёва в центре бесконечной, как мир, перестройки, и Молодцов влетел в неё, как ракета влетает в безграничное пространство космоса.
Армагеддон http://www.proza.ru/2010/01/16/494