Александр Гуров
Неспетая баллада
Пройдя по лезвию ножа,
Мы жизни отдали в залог.
Величьем, славой дорожа,
Всех убивая, жили в долг.
Неизвестный бард «Зов Смерти»
Мы стояли плечом к плечу и смотрели в сторону заката. Лиловое солнце, кровоточа багряным сиянием, быстро опускалось за частокол деревьев; опутывало нитями красных лучей вечнозеленые, окаймленные белыми пушистыми шалями, верхушки елей. В холодном, морозном воздухе витал аромат снега и хвои, смешанный со зловонием конского навоза, пота, смолы и дёгтя – зловонием войска.
Чтобы сталь не примерзала, мы изредка со скрежетом вынимали из ножен клинки и вгоняли обратно. Все всматривались в сторону запада, откуда несло запахом гари, паленой шерсти, домашнего скота и жертвенной крови – язычниками.
Медленно тянулось время. Неспешно опускалась холодная ночь. Стыли утонувшие в снегу ноги, руки примерзали к щитам и рукоятям мечей, индевели тонкие пластины доспехов, а синие плащи от мороза окаменевали, как и воины, вросшие в грязно-белые сугробы.
А мы всё стояли плечом к плечу в ожидании рокового часа.
- Сколько еще? – выдохнул позади Марк и положил руку на мое плечо. - Может, они откажутся от сражения?
- За родину я бы не пожалел своей крови…
- Значит, придут. - Марк звякнул мечом. – Эх, поскорей бы…
Угрюмый Гай, стоявший справа от меня, приспустил мешавшую говорить засаленную тряпку шарфа и, нахмурив брови, уронил:
- Солнце сядет, и язычники выйдут из леса.
- Уже недолго, - косо взглянув на кровавый диск, проскрежетал сквозь сомкнутые зубы Марк и еще раз звякнул мечом.
Солнце медленно уползало за деревья, шлейфом затягивая горизонт хмурыми сумерками. Позади нас уже поднимался над землей тонкий серп молодого месяца и, с ожесточением впиваясь в небеса, взбирался все выше и выше. Все дальше тянул он руки с мириадами пальцев, распространяя мертвый свет и украшая снег серебряным блеском. Приближалась ночь – приближался запах крови. Усиливалось волнение – и зловоние пота.
- После боя я сложу балладу и завтра же ночью спою у костра! – с улыбкой воскликнул Август. – О наших подвигах, братья, сложат легенды. А я как бард… Да что там кривить душой? Как талантливейший из всех бардов ускорю это событие!
- Выживи, - сквозь шарф буркнул Гай, - спеть успеешь.
- А я все мечтаю о доме, - невпопад протянул Марк. – Думаю и прям перед глазами вижу, как возвращаюсь к жене и дочкам… Они встречают меня. Протягивают хлеб с солью и кувшин, до краев наполненный маслянистым молоком. Ах, какое у нас молоко на востоке Франкии. Пьешь его и не можешь остановиться. Я выпил все до последней капли, обнял дочерей, расцеловал жену. И мы дружной семьей, забыв о разлуках и расстояниях, весь вечер просидели у натопленного камина и поделились воспоминаниями…
- Хорошая мечта, - согласился Август и улыбнулся: – Я запомню ее и сложу балладу - о твоей мечте, брат, узнает все войско!
- Задушу гада! – прошипел Марк и усмехнулся.
- Как заработаю денег, так выкуплю в Кираке отцовскую таверну, - вдруг заявил Гай. - Отец мой, покойник, запил и продал семейное дело. Сам от пьянки скончался, а нас с матерью пустил по миру. Как любящий сын я должен вернуть ей утраченное добро и обеспечить достойную старость.
- Приятная цель! Запомню и ее, – обрадовался Август и с лукавой грустью продолжил: – Эх, а мне даже сказать о своей мечте нечего. Я бы соврал, что желаю признания и славы, но без всяких фантазий твердо знаю, что стану Великим бардом. Не сейчас, нет. Будет это не скоро, где-то через год. К этому времени как раз отслужу… О, братья! Я придумал себе мечту: отслужив, вернусь к Женевре и своими песнями украду у нее руку и сердце.
- Ага, и обе ноги в придачу! – расхохотался Марк. – Она уже нарожала детей, а ты все мечтаешь узнать, что у нее под юбкой – новый ублюдок, вот что!
Над строем разнесся веселый, залихватский гогот. Август напустил на себя серьезный вид, насупился, с нескрываемым презрением обвел взглядом расхохотавшихся солдат и, не удержавшись, рассмеялся сам.
- А ты что скажешь, Юлий? – спросил меня Марк. - Чем займешься, когда отвоюешь?
- Найду другую войну, - ответил я с горечью и печалью. – Буду сражаться во славу Вилькора, пока не повстречаю смерть и не вернусь к семье. Чума украла у меня жену и ребенка. Проклятье! Они умерли, а меня бог пощадил. Зачем? Зачем… Эх, знали бы вы, друзья, как мучительно меня тянет к ним. Иногда так и хочется наброситься на вражеский меч, вырваться из этого мира и сбежать к семье, в Элизию….
- Идут, - уронил Гай.
Все затихли и, напрягая глаза, внимательно уставились вперёд. Никого видно не было. Лишь запах крови подобрался так близко, словно жертву принесли у нас под носом.
- Войска! – закричал вдаль смотрящий, подтвердив слова зоркого Гая.
Мне вдруг показалось: земля под елями ожила, зашевелилась. Седые тени невидимками заметались по девственно-белому снегу. Не покинув безопасного леса, подобрались ближе к вилькорскому войску и отступили, будто этой вылазкой вздумали напугать чужаков.
- Лучники, катапульты – готовсь! – проголосил генеральский распорядитель. – Пехота шагом!
Заскрипели лебедки, затрещали деревянные брусья и грузы, полилась в глиняные амфоры горячая смола. Засуетились солдаты, бегавшие с факелами в руках вдоль рядов лучников и поджигавшие в снегу узкие смоляные бороздки. А мы, пехотинцы, все, как один, выдернули из земли пилумы, вытянулись, составили щиты и двинулись к бело-зеленому исполину, встречавшему нас редколесьем и тысячами разъяренных язычников, одетых в волчьи шкуры с хищно оскаленными пастями. Дикари, увидев движение, загремели мечами, забарабанили клинками по деревянным щитам, что-то неистово закричали на неведомом мне, каркающем языке. Создали немало шума и поспешно вернулись в лес, будто передумав идти на смерть.
- Хм, что они делают? – удивился Август.
- Заманивают, - ответил Гай. - Лес – их защитник. Язычники знают: среди деревьев наш строй развалится, а у них появится шанс перерезать нас, как агнцев.
По команде лейтенантов мы остановились, вросли каменными глыбами в белое снежное покрывало. Вместо вражеских мечей нас вновь атаковал холод: сковал мышцы морозом, сделал движения тягучими, а мысли густыми и плавными, как текучая патока.
- И что дальше? – с нетерпением спросил Август. - Так и будем стоять?
- Заткнись, Великий бард, - ругнулся Гай. - Иначе простудишь горло.
- Последнее ж племя… - с недовольством заметил Марк. - Перерезали б этот скот и конец войне.
- Генерал знает, что делает, - обрубил Гай.
- Катапульты к бою! – вразнобой взревели генеральские распорядители, и над нашими головами черное небо изукрасилось огнями зажженных амфор.
Сосуды медленно, как плавные мысли пехотинцев, опустились на вражеское войско и, расколовшись, взорвались неистовым огнем. В гром ударов стали о дерево, гулко доносившихся от вражеских рядов, вмешались крики смерти и боли. Паленой шерстью и кровью запахло сильнее, явственнее.
- Гу-у-у!!! – ревел дикий языческий зверь, скрывшийся в лесу.
- Гу-у-у!!! – вторили ему катапульты и «ночные» стрелы вилькорских лучников.
К тому времени, как над нашими рядами прогремел приказ: «Пехота в бой!», лес утонул в огне и криках умиравших. Черная ночь стала рыжей от пламени, а одинокий месяц уже не серебрил покрытый копотью грязный снег.
Ощетинившаяся короткими копьями пехота наступала монолитной стеной. Медленной черепахой торив путь в сугробах, подбирались все ближе к лесу - ближе к варварам. Они ждали, проявляя нечеловеческую выдержку, кричали, громыхали мечами, но не двигались с места, будто и не замечая разящих стрел и огненных амфор, которые, как кара небесная, все еще обрушивались на их несчастные головы. Я восхищался ими: дикими, грязными, усталыми, но без тени страха вышедшими в последний бой.
Когда между пехотой и варварами осталось не больше пятидесяти шагов, луки и катапульты замолчали. Взвыв на самой высокой, задыхавшейся ноте, язычники стремглав, будто воспарили над землей и даже не заметили под ногами снега, легкие, не обремененные доспехами и щитами, бросились на нас. Мое сердце невольно сжалось при виде той нечеловеческой ненависти, которую испытывали к нам дикари, а рука так же нежно, как Август прижимал гриф лютни, сдавила рукоять меча. Я вдруг с улыбкой подумал, что этот бой для меня последний и уже к утру я встречусь с родными.
Варвары мчались к нам, как пущенная стрела. Мы медленно пробивались сквозь сугробы. Они кричали в неистовом бешенстве, сбивались в толпу и топтали своих же. Пехота Вилькора шла молча, нога в ногу.
Дикари преодолели двадцать шагов и выстрелили из коротких, охотничьих луков. Не нуждаясь в приказах, пехотинцы, прикрывшись щитами, встретили стрелы монолитом составленных в два ряда скутумов. Без потерь мы продолжили свое шествие и, когда варвары были в пяти шагах, метнули в чужое войско короткие копья, сразив наповал первые ряды противника. Враги сбились с ритма, запнулись о трупы товарищей, завязли в снегу. Пехота Вилькора воспользовалась заминкой и, ускорив шаг, смяла язычников, заставила их пятиться и отступать под несокрушимым натиском. Не размокнув строй, мы отогнали их к лесу. И тут, в чертоге варварского бело-зеленого исполина, сбылось предсказание Гая.
Заманив в ловушку и ударив по флангам, язычники смяли наши ряды. В образовавшейся свалке, пехоте пришлось как можно быстрее выбираться из смыкающегося кольца. Рвавшийся изнутри зверь, жаждавший спасения и чужой смерти, выгнал меня на утоптанную варварами поляну, где я, оказавшись среди таких же вырванных из строя солдат, сразился за свою бренную жизнь и вечную славу Вилькора. На время мое сознание затуманилось, память не сохранила ничего, кроме калейдоскопа вражеских, искаженных лиц, которые сменялись так быстро, что я не всегда успевал полосовать их клинком.
Сразив очередного дикаря, я наткнулся на чужую спину. Молниеносно развернувшись, занес меч и уловил на себе тяжелый, испуганный взгляд чумазого, совсем еще юного язычника. Варвары, осознав, что для них, как и для меня, эта битва последняя, отправили в бой всех: как неопытный молодняк, так и ослабевших стариков.
Его пронзительный взгляд из-под седых от инея бровей молил о пощаде. Но в этом бою милосердие было не в почете. Даже не задумавшись, я пронзил насквозь шею мальчишки.
- Гракх! – ворвался в мое сознание душераздирающий крик.
Я обернулся и увидел мчавшегося на меня седого варвара, одетого в белую волчью шкуру. Он был быстр и силен не по годам. Я с трудом успел выставить меч, защитившись от удара топора. От напора меня отбросило назад. Я споткнулся об убитого юнца и свалился наземь.
- Гракх! – вопил варвар.
Попытавшись выбраться из груды холодных тел, я вдруг замер и отчетливо понял: пришел мой смертный час. Лицо дикаря исказилось от ненависти и боли. Он занес топор высоко над головой, неистово прокричал имя убитого сына и, захрипев, рухнул бездыханным рядом с наследником. Во тьме ночи я увидел призрачный силуэт своего спасителя. Им оказался Марк, улыбавшийся страшной, остервенелой улыбкой.
- Осторожнее… - прохрипел он и, подавившись словами, схватился за шею.
Его ужасавшая улыбка сменилась гримасой боли. Сквозь пальцы, судорожно сжавшие горло, быстро просочилась багряная кровь. Марк закатил глаза и, устремив невидящий взгляд к небесам, рухнул замертво.
Еще не скоро он встретит жену и дочерей. Не скоро напьется маслянистого домашнего молока. Не скоро поделится своими воспоминаниями с семьей. А быть может, если Элизии нет, - уже никогда.
Я разжатой пружиной вскочил на ноги, обезумев, накинулся на убийцу друга, повалил наземь и бил острием меча в его горло, пока повисшая на тонких жилах голова не оторвалась. Я был неистов и зол, во мне поселился столь яростный зверь, что я не сумел перебороть его и выпустил на свободу. В этот день я потерял счет убийствам. С ожесточением безумца мстил за смерть своего друга и с равной ненавистью резал как юнцов, так и старцев.
В себя я пришел, увидев, как варвары, будто стая волков, набросились на знаменосцев и разорвали их, как хищник разрывает добычу.
- Знамя! – выкрикнул Гай и в одиночку рванулся на язычников.
Я хотел ему помочь, но завяз, схлестнувшись сразу с двумя варварами.
- Поднять штандарты! – будто они могли исполнить, приказал мертвым знаменосцам хмурый, как сегодняшняя ночь, Гай и самоотверженно врубился в превосходящие ряды противника.
Его скорости и выдержке можно было позавидовать. Короткими, точными, изящными в своей скупой гармонии и в то же время разящими наповал ударами он пробил себе дорогу к знамени. Схватил его дрожавшими руками и поднял высоко над головой, показав всем воинам Вилькора, что их дружная сила не сломлена.
- Да воссияет свет Вилькора! – во все горло прокричал Гай, отмахнулся древком знамени от вражеского меча, свалил варвара ударом ноги. С трудом удержав флаг в одной руке, выхватил короткий нож, вогнал его в глаз язычника, отошел на шаг и наткнулся спиной на вражеский клинок.
Я пробился к Гаю, но было уже поздно. Воткнув знамя в землю, не дав ему упасть, он повис на древке штандарта и, поддерживая его своим телом, умер.
Теперь таверна отца не вернется в его семью, а мать Гая будет влачить нищенское существования до конца своих дней. И умрет без печали об имуществе, но в вечном ожидании сына, который уже никогда не придет с войны.
Я не смог защитить друга, но продолжил его дело и не подпустил к знамени ни одного врага. Рубил, резал, колол – убивал, пока не пролилась кровь последнего язычника, а над полем брани не послышались мучительно-радостные возгласы:
- Вилькор – победитель!
Неистовое варварское войско было уничтожено – поголовно, подчистую. Язычники не приняли плена, не признали поражения, пока последний воин не сложил свою голову. Увидев ужас, царивший на поле брани, я проклял победы, проклял войны и смерть.
Вокруг меня на утоптанном снегу валялись окровавленные тела. Пар от остывающей, вытекающей из жил крови поднимался высоко над землей и умирал в обгорелых, чадящих кронах. Каркало на языке варваров слетевшееся вороньё, скрипели и бились на ветру ветки елей, как били недавно мечами о щиты язычники. А среди стонов раненных, меж солдат, рыдавших над трупами друзей, носился гул ликования:
- Вилькор – победитель!
На востоке, там, откуда мы пришли, выросло над холмами осторожное солнце. Оно с опаской и сожалением взглянуло на оскверненный убийствами лес и утопило его в бледно-желтых, похожих на затухающее пламя смолы, рассветных лучах.
Это было, пожалуй, самое мрачное утро в моей жизни, освещенное чужим, варварским солнцем, пропитанное запахом кровью, вонью паленой шерсти и плоти, потерянное, утраченное с тысячами солдатских душ. «Вилькор – победитель!» – называлось оно.
Я посмотрел на тела друзей и мне стало больно и грустно, когда от усталости не нашел в себе слез, чтобы оплакать подвиг Гая, защитившего знамя, и Марка, спасшего меня ценой собственной жизни. Нас было четверо друзей, когда мы с армией Вилькора пришли в языческие земли: Марк, Гай, Август и я. Осталось лишь двое. Быть может, если Август пал, один.
- Вилькор – победитель, черт его подери.
Расправившись с раненными врагами, из последних сил цеплявшихся за ускользавшие жизни и даже в шаге от гибели тянувших, тычущих в победителей окровавленными клинками, убив всех, вилькорская армия оставила за спиной мертвое поле брани и усталой толпой потянулась к лагерю.
Сдав распорядителю Орен – дешевую монету, которой оценивали жизнь солдата, я полдня тенью бродил по бессонному биваку – искал своего друга. К вечеру то здесь, то там хаотично, как звезды на небе, вспыхивали огни костров, разносилось грубое, пьяное пенье. Воины веселились, радуясь победе и скорому возвращению домой. Генералы не винили их за радость, не мешали своим присутствием и приказами. Я бы пил и гулял вместе с остальными, но, в лазарете, где не на поле брани, а на окровавленных койках все еще погибали пехотинцы, разыскал Августа, и мое сердце безнадежно утонуло в печали.
Отовсюду слышались крики и стоны, лекари носились от одного умирающего к другому. Прижигали раны каленым железом, милосердно кололи тех, кому уже не выжить, ампутировали воинам руки и ноги - заканчивали работу дикарей, которым не хватило силы, чтобы отрубить конечность одним ударом.
Я боялся найти здесь Августа. И нашел.
Он лежал под ворохом волчьих шкур, снятых с убитых варваров, и под их весом дышал натужно, с трудом. Одну руку он держал поверх покрывала, вторую… Второй руки у него не было, лишь жалкий обрубок, перемотанный багровой от крови тряпкой, покоился в раззявленной волчьей пасти.
- Проклятье… - прошептал я и, не устояв на ногах, сел на койку безрукого барда.
Август, пробудившись ото сна, вздрогнул и открыл глаза. Несколько минут пролежал, глядя мне в лицо и не узнавая.
- Брат, почему один? Где же наши братья?
- Мертвы.
- Мертвы… Святые небеса, лучше бы я умер, а они остались…
- Они бы сказали так же. Но их нет. И нам остается прожить свои жизни так, чтобы они не пожалели о смерти.
- А я вот безрукий…
- Молчи. Слова не нужны. Ты жив – и это самое важное.
- Ответь: почему я не потерял ногу или даже обе? – спросил он сухим, бесслезным голосом и даже усмехнулся, бодро помахав культей. – К чему мне ноги, если нет руки?
- Не отчаивайся: ты не потерял острый ум, горячее сердце и голос. Твой талант признают, слава придет. Август, у тебя на судьбе написано: «Он станет Великим». Ты сам это говорил…
- Это были слова, брат. Слова и самовосхваление. Пойми: не бывает музыканта с культей. И мне не быть бардом, - философски рассудил Август и замолчал. А спустя минуту разрыдался, и слезы его были горче дёгтя и больнее удара в сердце.
Я сидел у койки безрукого менестреля, держал его вздрагивающую единственную ладонь, пальцы которой судорожно перебирали мою кисть, будто она была грифом лютни, и молча наблюдал за тихим плачем барда, которому уже не стать Великим.
- Зато я все еще могу сочинять баллады, - сквозь слезы мучительно улыбнулся он.
- Напиши о вчерашней битве, - потребовал я. – Напиши - в память о наших друзьях. И завтра спой у костра, а я тебе подыграю, так хорошо, как сумею.
- Напишу, брат, напишу…
Перебарывая боль и агонию, всю ночь он безустанно подбирал рифму и к утру закончил свою балладу. Я нашел испачканную чернилами и кровью рукопись на его неподвижной груди. Август уже не дышал, а из его разрезанного горла все еще сочилась кровь. Без музыки он возненавидел жизнь и расстался с ненужным балластом легко, улыбаясь, будто мечтал не о Женевре, а о том, чтобы поскорее покинуть холодные чужие земли.
Посмотрев в его блестящие от непролитых слез глаза, на помутневшие зрачки, в которых поселилась радость от избавления, я изо всех сил попытался утешить себя мыслью о том, что он не умер, а избавил кристальную, как горные варварские реки, музыкальную душу от испорченной, искалеченной оболочки. Я опустил ему веки и, взглянув на безмятежную улыбку, застывшую на его счастливом лице, подумал, что где-то там, куда после смерти попадают люди, Август, вероятно, все-таки стал Великим. Вот только балладу его уже некому спеть. А о подвигах наших, кошмарах, свершенных во славу Вилькора, никто не пожелает слушать.
Приложение
1. Пилум (лат. pilum) - метательное копьё.
2. Скутум (лат. scutum) - ростовой щит с центральной ручкой и срединной металлической бляхой, защищавшей руку воина от пробивающих щит ударов.
3. Орен (солдатская душа) - медная монета низшего достоинства. Перед боем выдавалась солдатам, чтобы после битвы знать точное число выживших воинов.
Мы шли вперед, где холода,
Где солнце серебрит снега
Где кровь дешевле, чем вода,
В страну убийства и греха.
Мы шли, держа в руках мечи,
Вынашивая в мыслях смерть,
Нам не лежалось на печи -
Нами владела круговерть.
Пройдя по лезвию ножа,
Мы жизни отдали в залог.
Величьем, славой дорожа,
Всех убивая, жили в долг.
И вот за нами смерть пришла.
Строга, отсрочек не даёт.
Постой! Еще одна строка…
Прощайте, братья, смерть зовёт.