Разноцветные воспоминания

Петр Александрович Новыш

«Разноцветные воспоминания»

Аннотация

Сборник Новыша П.А. основан на личных свидетельствах, эмоционально насыщенных впечатлениях и нетипичных размышлениях о разнообразных событиях в период  от послевоенного детства до  начала перестройки жизни ленинградского инженера.

Санкт-Петербург 
2012 г.

© Новыш Петр Александрович
Тел.дом. +7(812)686-08-71
E-mail: eplasm@yandex.ru

(Разноцветные воспоминания)
«… жили как скоты, а потом пришел Чубайс  и все испортил…»
Из суждений незнакомки.

«Быть или…?»
Шекспир В.

«Бабло победит зло»
Московская поговорка

Введение

Автор, специалист по силовой электронике, в своих воспоминаниях пытается убедить читателя, что при социализме было  не все так плохо. Но масса разноцветных, иногда уникальных явлений того времени в быту и вокруг вершившихся крутых технических и творческих дел, пока не осознана, меркнет и потихоньку забывается. Читатель, возможно, простит недостаточно причесанную ретроспективность текста, пожертвованную для сохранения тематической цельности глав.
В оригинальном тексте для удобства читателю профессиональные заморочки набраны мелким шрифтом, а  трепетно сохраненные сленги – курсивом.

Отзывы о книге и об отдельных фактурных зарисовках автор надеется получить от читателя по E-mail: eplasm@yandex.ru

Считается – блажен, кто не от мира сего. С другой стороны, мудрость народная, сконцентрированная в Правилах эксплуатации электроустановок потребителей, гласит, что все корпуса  нужно обязательно заземлять. Как бы: для самосохранения - стоит ли злоупотреблять   личной свободой и амбициями?

Еще раз
Посвящается дочке Яне
(Сонет)

Бросают тормоза и жмут на газ,
когда колеса с палубой схватились,
чтоб, если трос с крюком не зацепились,
успеть подняться в небо еще раз…

Иначе - смерть. Так просто! А в быту
Инструкций нет - когда затормозить.
Все тут сложней. И главное - решить
To be or not to be (и это - налету).

Но надо сесть, пока мотор живет,
Пока ресурс весь не исчерпан.
И пусть уже  других простор зовет,
Мою ж гордыню - Мера призовет:
Вам, молодым, летать полегче,
Корабль жизни новой пусть идет …

Оглавление

1. Еще раз
2. Детство (44-47гг.)
2.1 Следы войны
3. Баку(47-50гг.)
3.1 Семья
3.2 Пацаны
3.3 Игры
3.4 Этика
3.5 Национальности
4 Институт(59-64гг.)
4.1 ЛИАП
5. Коминтерн(65-76гг.)
5.1 Лаборант
5.2 Лев Данилов
5.3 Инженер
6. Радуга(76-82гг.)
6.1 Вид снизу
7. ВНИИЭСО(82-92гг.)
7.1 Давид Григорьевич
7.2 Степанаван
7.3 Перестройка
8.1 Банка
8.2 Лариса и Диана
8.3 Вотще

2. Детство(44-47гг.)

2.1. Следы войны

Первые мои воспоминания . Мне пять лет. Мы - эвакуированные  в деревне Хвощевка под Богородском Горьковской области. По местному – ковыренные.

Ранняя весна. Ноги в коленках и лодыжках подкашиваются от привычки  к валенкам. Потрясающей цветовой насыщенности небо и зелень травы-муравы. Ее жестоко склевывают важные куры, а ей - нипочем. Контрастно грязно-розово из черной земли всюду торчат хвощи. Дернешь за маковку – стебелек со щелчком рвется и обнажается нежный влажный сладкий кончик. Поражает щедрость природы: хоть целый букет хвоща рви, - все его полно. На поле нашел случайно оставшийся проросший лук. Это особая удача, но луковицу с корнем выдрать не по силам …

Я – послушный: к пруду один не подхожу …
Приехала из дальней поездки Тетя-Женя. Разложила газету и стала  вычесывать свои длиннюще-курчавые темные волосы. А я слежу, чтобы ни одну вошь не упустить. Здорово, когда падает самка: она с длинным большим брюшком, которое особенно громко лопается между ногтями …

Коммунистически сознательный советский инженер  Тетя-Женя  и дворянка артистка - певица с итальянским музыкальным образованием, моя бабушка Нина Стефановна - у меня в няньках. А Мама-Люся - без законченного высшего образования, и поэтому-то ей дают  трудодни в колхозе: была заведующей клубом. Вот ее ищут у Тети-Жени : «А - где сама-то?» …

Очень юморно колхозникам, что для козы (моей жизнеспасительницы) Бабушка на зиму сшила шубу, мне же смешно по весне, когда вижу свою кормилицу тощей лохматой - без  шубы…
Сажание картошки Мама-Люся с Тетей-Женей превращают в танец. Не зря деревенские ходят подсматривать …

Пленные немцы на грузовике вдруг оживились, увидев Маму: фрау, фрау. Колхозниц они так не воспринимали, а Мама - красивая стройная чистопородная блондинка …

Сломалась сгнившая ступенька на чердак, Тетя-Женя ушибла ногу и заплакала. От жалости я тоже заревел, и долго меня  не успокоить …

На новогодний праздник в клубе на утреннике я исполняю немецкую песню из Бабушкина репертуара: « О танненбаум, о танненбаум взи грюннзен дайне  блеттер …». Это во время войны-то! И сейчас не понимаю - была  это дерзость или недоумие. Более того, в те весьма деликатные для Польши времена я декламирую польский стишок, как «лакома мышь», «неострожно друтик тронце», «пафф» - попалась в мышеловке. Колхозницы очень жалеют мышку. А уж когда я жалостливо произношу сакраментальную фразу басни Крылова: «…да и кому же в ум придет, - на желудок петь голодный»,- зал  рыдает. Но Наши очередной раз дали маху: ни Бабушку, ни меня  тот  раз не репреснули. Наверно, по непростительной  халатности властей, стукачей забрали на фронт.

Мы куда-то переезжаем на конной повозке. В сантиметрах от лица  неровно вращается и скрипит грязнущее колесо. Справа  на крутогоре - кладбище. Грунт осыпается прямо к дороге и, кажется, - вижу человеческие кости… Никому не говорю, но - жутковато …

Мужчин я не знал, но вдруг приходит к нам молодой инвалид Дядя-Владя и дарит кусочек сахара. Но меня не проведешь: камушки я не ем …

Уже по возвращении в Ленинград, меня потрясает (а, может еще  в Горьком) трамвай: нахально-красный, лязгающий, отчаянно звенящий… Там же рутинно проносят невообразимо больших размеров баллон защитных заграждений ПВО. Это кажется чудом…
В Ленинграде наш дом на углу Мойки и Гороховой оказался не разрушенным. В квартире  на втором этаже с эркером в кабинете отца власти устроили красный уголок, поэтому частично осталась даже резная мебель и пианино, за которым на крутящемся стуле часто играет и поет Бабушка. Красивые вьющиеся черные  с проседью волосы и вбитая смолоду благородная осанка … Из стороны в сторону качает головой: уж очень я  бестолков в обучении музыке…

Нас  уплотняют, подселив в одну из комнат бездетную чету Обербергов - артистов еврейского театра. Библиотека и научный архив Отца плотно заложена до потолка в ванной… Меня волнуют торчащие из вороха непонятные чертежи каких-то машин… Все это, как и Брокгауз, и Брем было быстро утрачено за исключением авторских книг Отца да  темной с малахитовым оттенком Малой советской энциклопедии.

… Детский сад - в нашем же дворе. Божественна булка  в сладком чае. Всеобщая любимица пухлая девочка-лидер, которую зовут, почему-то, Елочка, очень  агрессивна и нагла, и мне не нравится ...

Едем на маршрутном длинноносом автобусе грязно-синего цвета с одной передней дверью, которую время от времени с помощью сложного рычажного механизма с отполированной рукой металлической ручкой открывает шофер. С трепетом наблюдаю  за важным кондуктором,  грудь которого увешана на прищепках рулонами билетов различных номиналов. Когда автобус проезжает по крутому мостку через Лебяжью канавку, захватывает дух от вертикального ускорения … Участок под огород  - на бывшей свалке и я набираю в земле коллекцию прекрасно сохранившихся черепков от старинной посуды …

… «Умер наш Ленин Владимир Ильич. Доброе сердце зарыто в земле. Жалко рабочим, жалко и мне» – декламирую я, но внутренне не могу примириться с однобокостью этого слогана: мне ведь тоже очень жалко дедушку Ленина, хотя моя продовольственная карточка  вовсе не рабочая, а  лишь -  иждивенческая…

… Общаюсь, в основном,  с женщинами и  близко знаком только с одним мужчиной - Павлом Ивановичем Буткевичем – сослуживцем и приятелем Тети-Жени. Он - инженер, по национальности и внешне -  типичный поляк, добрейший и деликатнейший человек, а для меня общение с ним  высшее счастье. Подарил мне микроскоп (до сих пор  храню), и сколько  радости, когда мы рассматриваем в него насекомых. Потрясает изощренная роскошь глаза мухи… Еще подарил набор детского слесарного инструмента, из которого я особо боготворил  молоток, за превосходство называл его Сталином.

… Сделал  лук, и мы - где-то за городом -  стреляем вверх, засекая время, за которое стрела упадет на землю. Потом (естественно!) подсчитываем по формуле высоту ее подъема… Сколько он мне рассказал важного!.. Много позже,  у него в гостях на выходе из уборной он меня встретил  с полотенцем. Но по российской простоте, я не понял и бестактно отверг эту, как мне казалось, туалетность этикета …

В своей инженерной деятельности и в быту был он изобретатель, а потому над своей кроватью подвешивал магнит… Но творческая часть его деятельности обществом не признана: у него не было ни статей, ни авторских свидетельств. Губили его доброта,  недостаточная амбициозность и непрактичность идей …

Мама мне намекала, что он делал предложение Тете Жене, а позже и ей самой, но обе они его категорически отвергли, насколько я понимаю, в первую очередь, за недостаток мужественности… (Впоследствии, как и мечталось, они обе получили этой мужественности сполна и, вроде бы, через край …).

Много позже, уже взрослым я однажды напросился к Павлу Ивановичу в гости. Он  к тому времени уже тяжело болен психически и болезнью Паркинсона. Зная о моей творческой деятельности, просил посодействовать публикациям  статей. В них оказалась куча оригинальной  изящной физической фактуры, но цельность и основная идея  парализованы шизоидной алогичностью. В своей наиболее изысканной  статье «Новое о полете птиц и насекомых» он подмечает, что  температура плавления белого фосфора с точностью до долей градуса совпадает с температурой птиц при их полете, и утверждает, что в процессе трения о воздух перьевого порошка на крыльях (который, как позже я узнал, действительно-таки существует) в изобилии содержащийся в нем фосфор легко электризуется и заряжает тело птицы, причем именно перемещение этого заряда в магнитном поле Земли и обеспечивает основную подъемную силу перелетных птиц. Статья испещрена формулами, библиографическими ссылками, указаниями - как сделать стенд для проверки эффекта, но не доведена до какой бы то ни было теоретической количественной оценки. Мои аккуратные сомнения (качественные, что для подъемной силы необходимо пересекать магнитные линии, а не лететь на юг или обратно вдоль этих линий, а также количественные, что даже при электризации птиц до 100 кВ для получения заметных сил Ампера магнитное поле слишком мизерно) воспринимались им, как оскорбление. Во второй не менее экзотичной по многообразию физических коллизий статье предлагалось для струнных музыкальных инструментов использовать деревья в зависимости от вероятности ударов по ним атмосферных молний. Здесь уж я не спорил…

Обещал материал сохранить и до сих пор храню в своих архивах… Спасибо тебе за все, Павел Иванович, и прости, что так и  не сумел хоть частично оплатить твою доброту и щедрость!..

… К нам неожиданно приезжает солидный, отказавшийся представиться мужчина, вызвавший семейный переполох и явный страх. Он нашептал, что, будучи репрессированным,  ехал в одном товарняке с Отцом, где они и побратались. Около Стерлитамака (этот знаковый город неоднократно поминал  Солженицин) зэки разобрали пол у вагона. Ему удалось спрыгнуть на ходу поезда, а отец  отказался. Якобы, из-за физического страха, но, как мне кажется, - скорей из имманентной законопослушности. Они обменялись адресами и  дали взаимный обет, что каждый из оставшихся в живых, пренебрегая риском, посетит семью друга. Это посещение длилось не более часа. Уходя, не сказав ни своего имени, ни координат, гость умолял молчать…

… Маму-Люсю вызвали в органы на предмет возможного осведомительства. Но из нее там вытекло столько слез и соплей, что  Наши отстали от нее без наказания ввиду явной  биологической несостоятельности.

… Иногда мы ходим в гости к другой моей тетке – Тете-Нине. Они живут в достатке.  И у них даже есть большие мячики и шикарные игральные атласные карты, в которые я, сидя под столом, иногда играю сам с собой в пьяницу. Громадные невиданные фрукты… Нам иногда от этого изобилия тоже перепадает. А я удивляюсь, какая у меня странная Мама: яблоки не любит, а только не доеденные мною шкурки. Она почему-то при этом горько плачет …

Ужасно, когда Бабушка ее жестоко ругает. Я не понимаю суть разногласий, но, безусловно, всегда - на стороне мамы. Ведь она такая хорошая!

© Новыш Петр Александрович
Тел.дом. +7(812)686-08-71
E-mail: eplasm@yandex.ru



3. Баку (47-50гг.)

3.1. Семья

«… и морально меня не воспитывай:
я имею в виду кулаком»
Из народной  песни

Мама, ну пожалуйста, побыстрее, поезд уже трогается", - плачу я в станционной уборной. А ей не до чего: "...пусть уходит." Ну и, действительно, целый день не могла воспользоваться вагонным туалетом: ведь нужно было пройти в тамбуре мимо совсем незнакомых мужчин!..

Мы едем из Ленинграда в Баку. 1947  год,  мне  семь лет ...
 
Вопреки мудрым советам, Мама лихо рванула к будущему мужу еще до его официального развода с предыдущей женой. Приехали с одним чемоданчиком, как говорили, без порток. Чуть не единственной моей собственностью того времени был любимый настоящий молоток, который я благоговейно называл Сталином.
Главной  задачей было при первой встрече с отчимом назвать его папой. Послушный мальчик, я не задавал дурацкие вопросы, поэтому, конечно же, - "Папа". Отец торжественно передает Маме сделанные по специальному заказу никелированные на серебряной цепочке ключи  от нашей квартирки. "Своих ключей мне не надо: жена должна быть дома". Квартира  небольшая двухкомнатная в экологически наиболее благоприятном месте Баку:  военном портовом городке района Баилова, и составляла часть гигантского по занимаемой площади одноэтажного дома из  распространенного там камня - ракушечника. На окнах - непривычные мощные стальные решетки, той же конструкции, что и в находившейся в квартале от дома знаменитой Баиловской тюрьме, где, якобы, в свое время отсиживал Сталин. Квартира тщательно отремонтирована и свежевыкрашена. В ней и сыграли немноголюдную, но, по тем временам,  достаточно состоятельную свадьбу. Мне отвели угол. У Отца - письменный стол. У меня - письменный стол.

Отец, Александр Андреевич - русский, воспитывался в Баку,- материально обеспечивает семью и, как и  большинство окружающих  военных людей, поддерживает патриархальные основы. Очень любит Маму, тем более что она - бакинский идеал: красивая голубоглазая высокая блондинка тонкой кости. Вероятно, подогретый своими прошлыми неудачами, он постоянно ревнует. Особенно страдает,- в плаванье. Мама, Людмила Ивановна - счастливая женщина, живет полностью интересами и мировоззрением мужа, всеми силами вьет семейное гнездо, затрачивая много духовных сил на погашение его ревности ... увы, обычно - тщетно. При сравнительно тяжелом характере, Отец в основе - благороден , честен, они хорошо дополняют друг друга и, явно - счастливы.

Молодость! Они частенько занимаются шумными подвижными играми без правил, которые, естественно, кончаются тем, что меня просят пойти погулять. После любовных потасовок мать кокетливо сообщает соседкам, что он ее “совсем раздавил”.
Вот мое единственное свидетельство того времени - письмо Тете-Жене в редакции оригинала: “Я 6-го ноября в школе выступал на утренеке, говорил стишок, пели Гимн Советского Союза. Папа маме сломал ребро. Мне много задают уроков. Приезжайте к нам. Целую. Петя”.

В быту Мама зовет Отца - Андреич, он ее - Людмила Ивановна, при шаловливом настроении - Люсек.

А меня Мама зовет Петюшкой, подобно тому, как звались ее  сестры и братья: Викторашка, Нинуська, Женюшка, Верушка... (лишь она сама - вероятно, как последыш - была исключением: семья ее опустила  до - просто - Люська)   Для всех остальных я - Петьк. В такой необычной для современного уха суффиксации - ничего унизительного. Так  общепринято: родителей я звал Папк, Мамк, приятелей: Валерк, Витьк, Сеньк.

Мама строит наши взаимоотношения таким образом, что в быту мне не нужно  ей врать. Это - необычно, и для меня в значительной степени предопределило  дальнейший выбор тональности отношений с близкими  и увеличило всевозможные бытовые риски.
Отец относится ко мне доброжелательно, и как гласит обобщенная Обывательская точка зрения, не только из солидарности с  матерью и внутренней порядочности, но и  из любви к  детям вообще. В последнем я, правда, не уверен. Слишком уж это напоминает любовь  дедушки Ленина, откровенничающего, что все дети одинаково хороши... Во всяком случае, не помню чтоб он меня когда-нибудь бил ремнем, как это широко практиковалось у соседей.

Но мою задумчивость он не переваривает: ”Что такое!... Хо-одит, эт... рот откро-оет...”. Насчет рта - это, божусь, - он несколько перегибал...

Каких-либо притеснений с его стороны я не припоминаю. Вот наш классический диалог, когда я нечаянно оказываюсь на его пути:
- Отметки?
- Четверка по Русскому.
- Что ж так плохо!..

Дальше разговор продолжать было не нужно. Мы расходимся по своим делам,- каждый с чувством исполненного долга.
К моим детским увлечениям - коллекционированию фантиков (картинки), минералов (камни), писчих перьев - Отец   терпим, а, скорее всего, безразличен.
 
Будучи неплохо физически развитым, Отец время от времени обучает меня боксу, борьбе. Оба получаем удовольствие в азартных потных поединках. Я усвоил, что такое прямой удар, аперкот, кроше (за корректность сленгов не ручаюсь). Воспитанному среди женщин,  мне этот опыт очень важен.
Единство у нас с Отцом - в приручении животных. В Баку в доме и садике рядом с домом у нас жили: ежиха Марь-Иванна (особо уважаемая в связи с  легендой, что Отец ее спас, подобрав в открытом море, и тут же принял ее потомство - ежат), просто - Еж (жил  после кончины Марь-Иванны, как и она в квартире, отчаянно шумел ночами и не давал спать), кот, две черепахи и гигантская ящерица (совершенно непримечательные), пес Клотик (добрейшее  животное, плебей по духу и экстерьеру, но знаменитый тем, что его черно-белый окрас очень уж соответствовал морской офицерской форме), кролики (безуспешная борьба с клещами), птицы: громадный мартын по прозвищу Мартын (обожал коллектив, жрал много и все, включая арбузные корки, частенько ими давился, постоянно бегал по саду, всюду гадил, в любое время суток во всю свою мощь кричал, хватал всех за одежду, требуя еще чего поесть), Выпь (смыслом ее жизни было всегда казаться  незаметной, слившись с окружающей средой, чуть пошатывая вытянутым вверх клювом), Кобчик (более злого существа по характеру и облику я не видывал, он  жил привязанным на дереве, постоянно раздирал эту привязь, жрал  битых воробьев, которых ему добровольно и безвозмездно поставлял соседский стрелок из рогатки  Юрк с  символичной фамилией - Душин, при отсутствии воробьев птица экономила энергию: была в ожидании  мамы с рыночным  мясом, всегда и  всех окружающих, включая кормильцев, норовила растерзать).

Общение с этими животными склоняет меня к двум этическим нормам, от которых впоследствии старался не отходить: во-первых, "отвечать за того, кого приручил" (A la Экзюпери, и сейчас считаю это высшим кредо уважающего себя мужчины), а,  во-вторых, терпимости к не меньшему, чем у животных, многообразию темпераментов, страстей и личностных самоустановок…
Около дома на выжженной солнцем гальке мы созидаем садик площадью до полутора соток. Тут у Отца выявились поистине китайские таланты. Найти кусочек ничейной незасоленной почвы в Баку - проблема. Так вот, мы вместе, а чаще по очереди, с носилками или, соответственно, ведерком ходим  за полтора километра на закрытую территорию войсковой части  и по лопатке с разных мест горы Шишки собираем чернозем и навоз... Как эта поганая повинность отравляет жизнь!.. Но она - первый позитивный урок труда с реальным результатом:  появился  микросадик, в котором есть даже два дерева: тут (шелковица) и вонючка (скорей всего, это был ясень). Под деревьями живут многочисленные жуки, называемые почему-то тоже вонючки, которых мы тщетно пытаемся уничтожить ( хотя, как потом  выяснилось, они добросовестно выполняли свои защитные функции  и к тому же имели вполне благопристойное название -  жужелицы). Мои любимцы в садике - муравьи. Я подолгу наблюдаю за их созидательностью, постоянно подкармливаю и, несмотря на их безудержную экспансивность на грядках, по мере сил, защищаю  от родителей. Мама с уважением относится к моим питомцам, но все же с квартирными микроскопическими муравьями мы всей семьей  боремся насмерть.

Забор у нас - самый красивый в округе; Отец  любит садовничать и очень этим гордится. То ли из эротических, то ли из каких-то каббалистических мотивов, специфическим колебательным движением указательного пальца постоянно трогает малюсенькие саженцы. Сельскохозяйственные результаты существенно скромнее, чем в дальнейшем, когда мы переехали на север. Меня, слава богу, по садику не заставляют работать.

В Баиловском войсковом городке Отец - значительная фигура: командир одного из  шести самых крупных военных кораблей Каспийской флотилии - канонерской лодки “Маркин”.
Мой друг постоянно восторгается: ”Неужели твой отец настоящий капитан третьего ранга”. Особенно его потрясает, что - “третьего”.

На фоне грязи и всеобщей бакинской нищеты офицерство кажется приближенным к Богу. Наверно, не ниже тех пресловутых англичан в колониальной Африке.  И сверху и снизу большинству кажется, что это неравенство справедливо, и так только и должно  быть. Во всяком случае, никогда не чувствовал к себе классовой ненависти (в моем теперешнем представлении - совершенно естественной) и, тем более, протеста рядом убогого полуголодного большинства. Была просто зависть взрослых и восторг перед Формой у детей. Последнее, конечно же, навязано  художественными фильмами о войне, всплеском послевоенного шовинизма и дефицитом житейских ярких пятен.

У соседских детей самодельные самокаты на шумных шарикоподшипниках,  у меня - уникальный самокат заводского изготовления с колесами на резиновых (!) шинах. Разумеется, для родителей все это важно  и по престижным соображениям.
Несмотря на внешний лоск, материально  семья живет на грани фола, Мама едва вытягивает от получки до получки, особенно в связи с тем, что отец все еще платит алименты. Но питаемся мы, в отличие от большинства окружающих, хорошо. Всегда  - мясо, разнообразная зелень с базара, молочные продукты. Мама отлично готовит пельмени, чанахи из баранины и ряд других южных яств, а после отцовых морских учений с артиллерийской стрельбой у нас - пир: ему услужливо и деликатно его корабельный кок доставляет на дом глушеных громадных осетров или,  в изобилии, небольших стерлядей. Тот же кок научил Маму  классно готовить рыбу и  некоторые другие деликатесы. Правда, в конце концов, отец приревновал кока и по-царски за все причиненное добро жестоко разделался с ним ... Но! не мне их судить ...

Мой вклад в пропитание - регулярные походы на рынок за кисломолочым продуктом в стеклянной банке, заклеенной сверху обрывком газетки - мацоней и (на пять рублей) хлебом... И вот однажды, возвращаюсь я с рынка,  и меня окликает азербайджанка, назвалась  стирающей у моей матери белье тетей Соней и  просит передать,  что к нам она придет только послезавтра. Кроме того, она мне объяснила, что деньги - сдачу - девяносто пять рублей, - нельзя нести в кулаке: их надо, чтобы не украли - завернуть в бумажку. И завернула.
 
Когда я вернулся домой, Отец рассмеялся и к общему ужасу, не разворачивая, разрезал сверток пополам... Мама меня тогда не растерзала: защитил отец.

Вопреки сложившейся морской мифологии,  не припоминается, чтобы кто-либо из офицеров в Баку особенно комплексовал от службы в третьеразрядной флотилии, а не «на флоте». Тем более, что единственное сопредельное государство на Каспии - Иран никогда никак себя не проявляло а, может - вообще не имело внутреннего военного флота. Военные моряки, не в пример сегодняшним, были крайне уверены в своей значимости и самодостаточности. Например, никого не шокировала пошловатость, когда всюду маршировавшие матросы напевали строки из широко известной патриотически знаковой песни: “...уходят в плаванье с кронштадтской гавани, - чтоб встать на стражу Советской страны...”, с особым куражом  пели с подменой на слово бакинской. Им ли уж было не знать, - что за грязная лужа - эта гавань… Правда, чаще пели более содержетельные и, даже можно сказать, философские песни типа: «Ии-эх!/ Не любите девки море, а любите – моряков:/ Море вам приносит горе,/ а моряк - любовь».

Отец, несмотря на свои бакинские корни и умение объясняться на азербайджанском, слава Богу, местечковым патриотизмом особенно не  заражен, был обычным служакой, но в отличие от многих военных  перед детьми  никогда не хвастал своими текущими служебными и, тем более,  бывшими  успехами  во время войны. Выудить какую-либо информацию о его драматичной военной судьбе на Волге   мне не удалось. Лишь иногда что-то с неприязнью ворчал про особистов. Но, однозначно, эта мясорубка оставила тяжелейшие воспоминания и он, насколько мог, не допускал к ним никого, стараясь вычеркнуть ад из памяти.

А при мне его служба мажорно кипит, бархоточкой надраенная медь корабля блестит, проходят ученья с любимым занятием матросов - беготней по металлическим трапам, а иногда и стрельбами. Человек аккуратный с отличной координацией, он хорошо управляет кораблем, особенно классно швартуется. Считалось, что ветра и волнение Каспия ( именно из-за его малой глубины ) чрезвычайно осложняли плаванье и морякам приходилось доблестно бороться со стихией. Отец даже умудрился как-то сесть на банку, получить пробоину и подмять винт, а его матросы якобы чуть не умерли с голоду, пока подоспевшие рыбаки не сняли их с мели и не объяснили, что залитая морской водой  мука испорчена лишь у поверхности мешков, а в центре - вовсе не тронута. Кстати,  за эту аварию, Отец был временно понижен в звании и вместе с Мамой страшно и надолго поражен и морально ...

Я частенько бывал у него на корабле и даже ходил в недальние плаванья. У Отца  малюсенькая двухкамерная капитанская каюта, где и мне нашлось место. Экипаж относится ко мне доброжелательно. Все - интересно. Конечно на корабле - пушки, спасательные лодки и другое громадье, но больше впечатления у меня от до блеска начищенной бронзы колокола - рынды,  заглушенного уюта кают-компании, а  в отцовой каюте от странной неуклюжести конструкции водяного затвора раковины, вечно засоряющейся от зубного порошка.

Единственно, что отравляет - морская болезнь. Однажды в болтанку сидел в катере рядом с обжирающимися медовыми дынями матросами. В результате, несколько десятилетий дынного духа не мог переносить ...

“Весь в золоте”, - говорили об Отце мудрые соседи. Он любил свою Форму, по возможности ходил с кортиком. Сам гладил (ах, извините, - отпаривал) штаны: о!, эта технология достойна дифирамбов! Ходило несколько модификаций эмоционально насыщенных, часто повторяемых анекдотов на тему,  каким образом неопытная женщина выгладила форменные брюки. А уж сколько ухищренй в технологии чистки форменных медных пуговиц, придании необходимой геометрии деталям Формы, достижении бархоткой  лакового блеска обуви! И все это - на полном серьезе.

Что касается  рубашек, - это доверялось матери. Каждый день (а в жару и чаще) менялись пристегиваемые воротничок с манжетами, которые должны быть идеально белыми, точнее с легким синеватым оттенком,  и жестко открахмаленными, чтобы стоять колом - тут мать отработала свое know-how , очень им гордилась, ревностно держала  в секрете и в дальнейшем совершенствовала всю жизнь. Воротничок, так или иначе, соприкасался с телом и для меня  осталось загадкой, как он не натирал шею. В Форме помимо  обязательных уставных и неписанных норм  (фасон брюк, способ шнуровки ботинок, расположение знаков различий с точностью до миллиметра) допускалось и некоторое своеволие. И здесь Отец был во всеоружии. По общему мнению, его мундир был безупречно элегантным.

При порче радио - всеобщая паника: какую форму велено сегодня носить? Это приводит к разнообразнейшим долго обсуждаемым эксцессам... А какая была непереносимая чернота у нас в семье при переделке Формы капитана третьего ранга на капитан-лейтенанта при  временном вышеупомянутом понижении в звании! Но ведь это происходило без изменения должности и, например, на гражданке осталось бы практически незамеченным. Я не припомню его более разбитым, чем в новых погонах с одним просветом при первом выходе в городке после понижения.

Очень гордится Отец своим телосложением, и, как я понимаю, - обоснованно, достаточно часто делает физзарядку, умеет красиво спортивно поднимать  руки, делать некоторые упражнения на перекладине. Движения его  четкие, тщательно нормированные. Весьма категоричен со мной, когда я ему некорректно подавал столовый прибор, вещь или инструмент.

Ценит лаконичность не только в телесных движениях, но  и в софистике. Тут у него  два-три поднадоевших нам примера из древних греков и, особенно, из его кумира - Сталина. Верно поется, - говаривал он: ”...мудрый Ленин и великий Сталин...”. Слово великий он произносит врастяжку, с ритуально прикрытыми глазами, и направленным вверх указательным пальцем… Помню его восторженность от куража  Вождя на выборах “из кандидатов (указательный палец - вперед, в твой лоб) - в депутаты (большой палец за затылок - назад)”... Очень  обожал тирана!.. Подозреваю, конечно, что, как и подавляющее большинство военных,   не столько за богоподобность и схоластику редких выступлений по радио и в газетах,  сколько за  гарантию собственного социального благополучия.

Как и другие военные боготворил Жукова, пожалуй, преимущественно за хамство, и с ужасом и благоговением нашептывал ходившие легенды о его свирепости при серийном срывании генеральских погон. Пожалуй,  даже приветствовал. И все же существенно позже я мог засвидетельствовать, кажется, только единственный случай тихого протестного ропота отца, когда Жуков начал громить командования Флотов и особенно общего любимца моряков легендарного адмирала флота Кузнецова Н.Г. 
У него  прекрасный почерк, который он, по его словам, целенаправленно в течение нескольких лет отработывал еще в военном училище. Писал медленно, выводя с неравномерной скоростью пера каждую букву. Буквы - остроугольные с округлостями, между словами - громадные интервалы. Я был свидетелем, какую гору бумаг он исписал, когда вдруг решил чуть изменить начертание своей подписи. Но... грешно не признать, что его подпись была-таки истинным произведением искусства. Думаю, и изощренные современные эстеты вряд ли смогли бы усомниться в ее гармоничности.

В письме делал массу грамматических ошибок, причем многие из них были крайне неординарными и  чудными. Вот один из примеров. Мы частенько играли в жестокую по форме игру на повешение. Смысл игры в том, что Ведущий пишет две буквы, а между ними ставит ряд черточек, на которые Играющий должен предложить недостающие буквы. За каждую ошибку Ведущий достраивает элемент виселицы или висельника. Если слово разгадано до момента завершения этой страшноватой картинки - побеждает Играющий, в противном случае - наоборот... В общем, достаточно простая и известная игра,   которая, сейчас между прочим, компутеризована, правда, на английском языке. Кстати, по моему мнению, если судить по духу юмора - эта игра  может быть по происхождению только либо русской, либо английской, третьего не дано: воистину, тот случай, когда противоположности сходятся.
Так вот,  Отец обычно в подобные игры не играет, но к ним, как ко всем состязаниям, относится серьезно и охотно наблюдает за их ходом. Но однажды заявил, что  придумал такое слово, которое, - никто не угадает. И написал: ”М_Ш”. Сколько сарказма было излито на нас , глупарей. После долгих уговоров, он все-таки раскрылся: нужно вставить только одну букву “Ы”. Ну, тут уж все грохнули от смеха, а он оскорбился и долго еще настаивал на своей правоте.

В отличие от большинства соседей, Отец имеет и поддерживает в порядке небольшой набор приличного по тем временам столярного инструмента, включая рубанок, шерхебель и зензубель. Правда, до иерархически высшего - фуганка,  дело не дошло, хотя разговоров о необходимости его приобретения было много. (Счастливые потомки из технологического изобилия! Вы даже не представляете что это за инструмент!.. Ну, и слава Богу...) Работает он красиво. Меня - тоже научил держать в руках молоток за конец ручки.  Мать говорит, что у отца золотые руки, а сам он подчеркивает, что  умения  по ручному труду  перешли к нему по наследству от  отца.  Все унаследованные приемы и навыки он выполняет не критично и свято. Например, считает недопустимым подправлять на камне режущий инструмент без смачивания слюной или, по крайней мере, водой, править старые гвозди на  наковаленке (только на дереве) и т.п.

Есть у него кредо:  все, что руками - нужно делать только на отлично, наилучшим образом, не считаясь со временем и материальными затратами.

Послевоенная промышленность  выпускает крайне ограниченный набор убогих бытовых вещей, и всю бытовую фурнитуру сплошь и рядом приходится делать самопально , да и,  возможно, уже начала восстанавливаться потребность народная  в бытовой эстетике. Ну и, мать, как и все, вышивает крестиком  коврики и подушки, а он, помимо прочей бытовой рутины, занимается, особенно в отпуска, изготовлением из фанеры настенных крючков и полочек конфигурацией  a la  barocco.

Организация труда  непроста. В течение недели или даже месяца - предпроектное изучение библиографии: рассматриваются многочисленные картинки-аналоги из приходящих к нам и бережно сохраняемых в папочке, снашиваемых до дыр листков из подписных журналов, после этого изготавливаются десятки (не вру!) вариантов рисунков на ватмане. В каждый завиток вкладывается  душа. После семейного утверждения, принятый вариант рисунка наклеивается на фанеру, которая далее выпиливалась лобзиком. За этим следует безмерно тщательнейшее опиливание и отшкуривание, склеивание столярным или казеиновым клеем, покрытие морилкой, затем многократно спиртовым лаком (другого, вроде бы, - не было). Лишь после этих, частенько многомесячных, трудов следует торжественное вручение подарка матери и возведение его на облюбованное место нашей  квартирки. Так, насколько я помню, были изготовлены несколько полочек под небольшие горшочки с ниспадающими домашними растениями - цветами, угловая полочка для зеркала и бардачка, несколько многокрючковых вешалок. Конечно, они не были  объемными, поскольку делались из плоских заготовок, но тем не менее  и сейчас они казались бы достаточно красивыми. Одна из вешалок чудом сохранилась и до сих пор используется у нас на даче, ни один из штырей-крючков не вывалился,  не качается.

Я обычно не привлекаюсь к этой работе, да и нет у меня такого желания. Отец вечно недоволен моей неумелостью. А мне хватает своих строительных проблем: домики для животных, ящики для коллекций ...
Многочисленные растения у нас разводятся в специальных горшках из обожженной глины не только на полочках, но и на подоконнике. Особенно отец чтит столетник (алоэ). В нескольких видах. Это  наше  культовое растение. Когда созревает очередной листок, отец не без трепета его срезает, бритвочкой снимает  кожицу и дальше, по настроению, пользует,- либо тут же помещает про запас в бутылочку со спиртом. Кожицей он смазывает ранки, из кусочков делает примочки, принимает их внутрь au naturel, с сахаром,  водкой, или медом. Особенно нравится ему глотать свежесрезанные кусочки прямо с бритвочки. (Жуткая полынная горечь!) Он уверяет, что это помогает ему при заболевании желудка, но подозреваю, что здесь не обходится без мазохизма.
Он самоуверенный компанейский человек  может  хорошо рассказывать анекдоты, но я, увы, их не помню. Может быть,  он не допускал это в моем присутствии. Хотя, точно, был случай, когда он записался на двух патефонных пленках. На одной пел с азербайджанским акцентом:

"Тайш-туши, тайш-туши, мадам попугай,
Тайш-туши, тайш-туши всем билет давай.
Мой жена Кикела черный как холер,-
Хочу жену - беленький, как на стенке мел.

Мой жена уж старенький:
Ему сорок лет.
Хочу обмен сделать
На два по двадцать лет"

На другой пленке - проза - азербайджанец на юбилее: “Молодец Пушкин!.. Совсем не ожидал... Если бы Александру Сергеевичу каждый раз не выдирать перо из задниц гуся, а подарили бы вечный ручка, то он, наверно, бы написал не один, а, наверно, три капитанский бочка и может быть даже еще – один - майорский ...”

По моему - неплохо!
А вот другой стих, который., несмотря на явную убогость рифмы был очень популярен, но ныне  из-за технического прогресса свою веселую парадоксальность явно утратил:

 "...У нас на квартире-
новый телефон:
можно разговаривать-
сразу вчетвером…"

Или - глубокомысленное:

«Петушок поймали,
взяли на квартер,
а потом зарезали,-
больше он не пел»
 Или - патетическое:
Идет Мамед, несет обед.
 (вай,вай,вай).
Упал Мамед, сломал обед.
 (вай,вай,вай).
Не плачь Мамед - купим обед!
 (вай,вай,вай)
На том свете вместе будем!
 (вай,вай,вай)
А как этот перл?:
Она его любит:
Она его мать,
Она очень хочет
На кровать –
По-оскорей лежать!

Любит Отец выступления по радио Райкина. И больше всего ценит юмор с эротическими оттенками. Когда  он в добродушном настроении, речь его переполнена сексуальными двусмысленностями (которые, в его представлении, я понимать никак не должен и не мог). Может  поэтому я  убежден, что настоящий юмор и анекдот должны быть обязательно сексуально окрашенными и везде  выискиваю соответствующий подтекст, даже там где его и не было. Например, Отец делал почему-то определенный акцент, из-за которого я долго подозревал сексуальность даже в вышеупомянутой фразе: “...всем билет давай” И мы, дети, собираясь в своих штабах  , покуривая и надувая шары из презервативов, пересказываем друг другу услышанные анекдоты, у которых обязательны атрибуты: мат, скаберзность и сексуальность. Курили мы преимущественно хабарики (бычки, чинарики, ахнарики), то есть недокуренные прохожими окурки. В основном - Беломорканал и лишь когда очень повезет - Казбек. Далеко не всегда  догадывались отрывать обслюнявленную часть. При этом никто из нас ничем не заразился - вот какая в то время была медицинская стерильность.

Однажды в тех краях был слышен громкий женский глас: ”Вай-вай-вай-вай-вай-вай!”. Тогда же прибежал домой взъерошенный Отец и рассказал, пожалуй, дословно:  “Сижу я орлом над очком, естественно, никого не трогаю, и вдруг вбегает  сумасшедшая баба и начинает орать!.. Нахалка какая-то!.. Не дала дос...”. Потом выяснилось, что уже полгода как отец вероломно ходит вместо мужской в женскую  уборную. Обществу это надоело и наконец вылилось в эдакий колоритный бунт. Любопытно, что имидж отца от этого события только поднялся: “Ах!.. Имеет право человек в золоте быть немножко не от мира сего...”.  Результатом оказалось невиданное в тех краях появление на соответствующей стенке символов «М» и «Ж».

Мама общается в основном с соседками по двору. В гости же к нам приходят лишь иногда несколько семей моряков одного ранга с Отцом. Помню лишь одну семью кавторанга Копко. Его сын был, вроде бы, на пару лет старше меня, очень энергичен и во всех отношениях авторитет для меня. И вот однажды, когда они были у нас в гостях, по просьбе родителей мне пришлось продемонстрировать свои познания: в то время я настолько изучил свою любимую политическую карту Мира, что вслепую мог описать путь  из столицы любого государства в столицу любого другого. Боже мой, что тут сделалось с упомянутым кавторангом! В своей черной зависти он столько помоев вылил на своего сына-балбеса, что фактически испортил весь вечер. Мои родители, обычно (слава Богу!), бывали несопоставимо более тактичны ко мне. Тогда я возненавидел родителей друга,.. но (кто знает?), может быть, именно такое болезненное их честолюбие и помогло в дальнейшем сыну сделать  достаточно блестящую  карьеру.

С удовольствием родители ходят на различные праздничные мероприятия в доме офицеров, причем все это было, хотя и регулярно, но увлекательно и разнообразно. Именно эти вечера - вершина их самоутверждения. К ним специально серьезно готовились, шили платья из редко появлявшейся в военторге качественной ткани. Боже, какой   ажиотаж: у матери к ее голубым глазам появилось еще и голубое платье,  кажется, из крепдешина, - прямо  настоящая фрау! И я, кажется  стою с открытым ртом. Но...  стоп доктор Фрейд: ничего приближенного к Эдипову комплексу у меня никогда не было.

Начинались вечера после работы, а  кончались к утру... Можно только позавидовать: в наше время из всех слоев общества, возможно, только бандиты  практикуют подобную роскошь.
Но я от этих балов-вечеринок жестоко страдал:  развилась фобия. Как только родители уходят, мне в предсонном состоянии чудятся довольно однотипные кошмары, что на отца и, особенно, на мать то нападают хулиганы (и сейчас еще отчетливо помню этот блеск ножей и кто где из них стоит), то их давит машина, в лучшем случае мерещилась ресторанная драка с опрокидыванием столов. Я не выдерживаю - звоню телефонистке (в то время еще не было автоматического набора номера) и умоляю  узнать, все ли в порядке в городке, и она (низкий ей поклон!) часами отвлекает меня от ужаса, заранее  знала, что буду звонить, поскольку в офицерском - вечер. Я не видел ее никогда, и не выдала меня ни разу родителям и никогда не бросала трубку. Это сильнейший урок благородства и альтруизма в моей жизни. Эта женщина спасла мою нервную систему, а я ее так и не отблагодарил! Как редко в жизни оплачивается добро  или торжествует справедливость!..
Засыпаю я под утро мгновенно, как только начиналось позвякивание мамина ключа в замке ...

От родителей свои страхи скрываю: стыдно, уже большой - семь лет. Мама, конечно же, видит мою реваную мордашку, переживает за меня, но не может себе позволить идти у моих страхов на поводу, да и ни я, ни Отец не допустили бы такой жертвы ...

Уроком для меня было неосознанное открытие возможности существования больших страстей на весьма мелких местах. Может быть именно с тех пор я стал более терпим к чужим закидонам, чем абсолютное большинство окружающих меня людей, особенно русских, (увы!) столь насыщенных тоталитарностью.

Если иногда мне снились кошмары, то сюжет их обычно строился не на моих лично неприятностях, а родительских. Видно не хватало воображения, что мне может быть уж очень плохо! Правда, чаще, наоборот, были сны-эйфории. Постоянно дивился во сне: почему это вдруг я летаю. Этого, ведь, не может быть! Особенно блаженный момент, когда в беге тело становится все легче и легче и, наконец, после легчайшего последнего толчка правой ноги – ощущение полета-парения. Есть народное поверье, что это свидетельство роста организма. Менее частым счастливым сном было ощущение себя ползающим подобно червяку в ворохе полувоздушных тканей (сейчас бы я их идентифицировал с еще не появившимся в то время пластмассовым поролоном). Эти сны были, вероятно, развитием младенческого счастья от  ощущения податливости одеяла, а, кроме того, зависти к возможному объемному передвижению часто наблюдаемых мной в стеклянной банке, земляных червей.

© Новыш Петр Александрович
Тел.дом. +7(812)686-08-71
E-mail: eplasm@yandex.ru


3.2. Пацаны

Девочки и мальчики учились раздельно. Мужская русскоязычная школа, в которой я учился, была в километре от дома. С собой в школу мы носили, помимо портфеля, не сменную обувь (о необходимости которой при самом богатом воображении в то время было бы просто не додуматься), а  стеклянную чернильницу-невыливайку в затягивающемся веревочкой матерчатом мешочке. Мешочек вне зависимости от исходной ткани со временем становился цвета чернил - фиолетовый: иногда он использовался   в качестве оружия - как кистень. К чести изготовителей, чернильницы были весьма массивными и более прочными, чем наши головы. Это уж позже, в Ленинграде, я впервые умилился прогрессивному достижению: чернила наливались прямо в закрепленные в партах стальные чашечки (правда такая конструкция резко осложняла беганье по партам, но, увы, в  Мире нет ничего совершенного).

Каждому первокласснику родители должны были купить ручку (термин ставочка я услышал позже, причем, кажется, это исключительно  Ленинградский сленг), несколько перьев, резинку, карандаш, чернильницу, изготовить своими силами пенал, перьечистку в виде нескольких сшитых по центру кружков из хлопчатобумажной ткани, Азбуку в виде картонных квадратиков с написанными чернилами буквами, помещенных в многокарманный кляссер из жесткой  прошитой, преимущественно на машинке, ткани и еще уйму разной мелочи. Большинство детей ходили в школу с матерчатыми противогазными сумками, ну а мне, купили новый портфель. Кожаный - дешевых заменителей кожи еще не было.   Писать разрешалось только перьями №86 с явно выраженным нажимом. Линия с нажимом должна быть 2...3 мм, волосяная - в десять раз тоньше. Потом, слава Богу, разрешили писать и менее мягким пером № 11. Но категорически не разрешалось писать пером с малым нажимом - Лягушкой или, тем более, Уточкой. А уж перо Рондо считалось вовсе хулиганским.

Мы приехали в Баку глубокой зимой и поэтому в первом классе мне пришлось нагонять. Конечно, я уже хорошо читал и считал, и  на первом в  жизни школьном уроке арифметики со свойственной мне мудростью решил, что для правильного последующего прочтения  цифры надо писать в зеркальном изображении. Добрейшая учительница Марья Давыдовна, увидев все это безобразие, ахнула и стала учить меня отдельно от других - с нуля.
 
До сих пор я храню в своем архиве эту первую тетрадку в клеточку, и до сих пор различные проявления зеркальности в жизни и технике для меня проблематичны. Едва ли не самая непостижимая и постоянно волнующая меня загадка – как вообще Природа распознает  правое и левое (правило правой руки в электротехнике, одинаковость направления завивки хромосомной спирали и т.п.).

В школе я учился хорошо, был дисциплинированнее других. Такая ученическая правоверность в придачу к правильным чертам лица, сравнительно качественной одежде, анекдотично нарицательному имени Петя меня постоянно смущала и тяготила. Пожалуй, больше всего боялся, чтобы не назвали гогочкой. Хорошо у меня шла арифметика, плохо - чистописание. Характеристики по окончании каждого класса были похвальными, но с замечаниями, если бы получше старался, мог бы быть и отличником. По правде сказать, не верю в это. Все-таки, отличник, - это не только твердая жопа, но, если угодно, и идеология. Не было у меня никогда фанатичной лояльности,  о чем  совершенно не жалею, поскольку это противоречило бы становлению личности. Хотя, конечно же, и не могу утверждать, что все знакомые мне пятерочники, повзрослев, так уж фатально  становились  шестерками.
Ученики преимущественно были русскими. Наименее способными к обучению  науке и цивилизованности в основном были азербайджанцы и горские евреи.

Помню, был ученик, которого, почему-то, и в глаза и за глаза звали одинаково - Рза-Кулив-Бабек. Иссиня-черный отпрыск явно состоятельных родителей, крайне добродушный и улыбчивый, всегда в высшей степени заторможенный, он смотрел на меня влюбленными глазами и постоянно консультировался не только по толкованию отдельных выражений русского языка или   по урочным арифметическим задачкам, но и по самым примитивным бытовым нормам:  почему этого пацана не надо бить? для чего люди держат домашних кошек? И т.д.

Другой пацан  с весьма распространенной азербайджанской фамилией – Арутюнов был другом не столько моим, сколько  Мамы, поскольку на базаре (рынке)  она покупала зелень именно у него. Из-за громадной опухоли под носом его звали   Арутюн-губа. Это прозвище его не оскорбляло, а на базаре (рынке) он был едва ли не самой  уважаемой и известной фигурой. Когда я поступил в первый класс, он уже сидел в нем четыре года, научился считать до трех и знал четыре цифры: бир, ики, уч,.. много. Не помню, остался ли он  в нем и на пятый год, но вот, вероятно, успехи в обучении привнесли специфику в его бизнес. Так он продавал пучок зелени только за бывший в то время желтого цвета один рубль. Других купюр не признавал. После успешного окончания торговли демонстративно  на глазах у публики с гордостью подсчитывал выручку: бир манат, бир манат, бир манат… В конце с улыбкой - обычное резюме: много! Однажды Мама, организуя семейную вечеринку, решила Арутюн-губу осчастливить: набрала рублей и хотела всю его зелень закупить оптом. Но его не проведешь! Отказал: «А что я буду целый день делать?».
Для особо дерзких старшеклассников в школе был предусмотрен карцер, запираемый на ключ с тюремно зарешеченным окном, выходящим в общий коридор. Ходили жутковатые слухи, что некоторых пацанов оставляют в этом карцере на ночь  до тех пор, пока не придут родители.

С третьего класса в качестве иностранного языка нам стали преподавать азербайджанский. Был букварь, но не было  переводного словаря. Осталось тяжкое воспоминание от тщетных попыток совместно с Мамой перевести прочитанный урок. Преподавательницей была азербайджанка, которую мы должны были звать не по имени-отчеству, а по национальному обычаю – обезличенно: Мэлимэ (в вольном переводе – учительница). Она была молода и красива,  и, в отличие от многих других учителей, провинившихся учеников  била  линейкой не ребром, а лишь плоской ее частью, но в связи с интеллектуальной дремучестью и плохим владением русского языка, была крайне не авторитетна. Любимым развлечением пацанов на уроке было оплевывание ее, как только  отвернется, снарядами разжеванной бумаги через трубочку. Грешен. И - я. Но  и она была тоже не промах: научилась ходить по рядам как паровоз - не разворачиваясь, а пятясь задом. Единственную фразу, которую я запомнил из азербайджанского: Мэн мэктэбэ кълдирэм. Явно это что-то о школе. К концу года неожиданно было объявлено, что  меня оставляют в третьем классе на второй год из-за полного незнания языка. И тут вынуждена была вступить в бой тяжелая артиллерия. На поклон к Мэлимэ пошла Мама с веской аргументацией, что мол у меня Отец – бакинец - знает язык и, конечно же,  научит. Не утверждаю, что дело  ограничилось только этим. Но ответ был: “Пхачему-да сразу не сказал: папа – азербайджанец? Кханечно, будет тры”.

Я был ростом ниже сверстников. Наверно, класса до пятого на уроках физкультуры стоял по росту вторым или третьим, но, увы, не от начала, а от конца. Позвоночник торчал как у синявинского  куренка, а ручки и ножки – тоненькие, как у Буратины. Так что большинство друзей было посильнее меня. И совсем не просто было защитить свою честь.

У меня был закадычный друг-однокашник - Валерк Леонов. Вместе с ним мы ходили в школу, в обнимку гуляли, в одной команде играли в разнообразнейшие детские игры. У него было два старших брата с прозвищами  Муха и Леон. Все трое были удивительно благородны и бескорыстны, жили на содержании у матери-одиночки, уборщицы. Они были постоянно ободраны и голодны, так что Мама, по мере возможности, приглашала Валерку к нам на обед, помогала устроить их  вместе со мной в летний пионерлагерь. Общий ящик с фантиками был свидетельством нашей святой дружбы. Валерк был чуть побольше меня и, пожалуй, посильнее. Пацаны считали, что он мне даст, но он,  по доброте, уступал мне.  Стыкаться мы с ним не желали и такое нарушение этики постоянно всех раздражало.
В те голодные времена у пацанов был обычай делиться пищей - давать на биррас. Полагаю, что этот ритуал имел мусульманское происхождение, а само слово произошло из смеси азербайджанского: бир (один) и русского раз, и означало в переводе приблизительно - дать раз кусить. А вершился так. Заранее благодетель объявлял о биррасе. Заинтересованные сбегались и нищенски, протягивая руку ладонью вверх  становились в круг, многократно монотонно выкрикивая: дай да биррас. Ждали всех до последнего. После констатации  кворума Благодетель составлял первую очередь бирраса из двух-трех человек. Эта очередь определялась личными симпатиями, благодарностью или претензиями на покровительство. Остальные шли во вторую очередь, где последовательность определялась уже коллективно, иерархией силы: кто кому даст, то есть с позиции силы. После полного установления очередности, дающий отламывал (отсыпал, отливал) себе половину, следующий брал уже от нее половину, то есть четверть целого, следующий - осьмушку и так далее до крошки (семечки, капли). Такая двоичная система позволяла законно и не оскорбительно осуществлять необходимое неравенство  дележки.  Только один раз помню недоразумение при раздаче, когда делили чей-то подсолнечный жмых: чисто физически трудно было разбить правильно его твердые куски.
 
Мама мне частенько давала бутерброды на биррас. Это помимо благотворительности смягчало отношения с более сильными пацанами. Но всегда, несмотря на явное недовольство остальных, у меня первым на биррас был Валерк.

Много позже описываемых событий, перед самой Перестройкой, судьба опять меня забросила в Баку. Наш одноэтажный дом был уничтожен, а мой Валерк так и остался жить на втором этаже в доме напротив. И, как и десятки лет назад, у него был отключен за неуплату газ, а в  заполненной золой печи постоянно горел обогревающий факелок  газа, просачивающегося через неисправный вентиль. И, конечно же, мы не узнали друг друга. Он полностью лишился зубов. Окружающие звали его «Старик». Спился. Говорит, в армии. Меня и все, что было в детстве, не помнит намертво. Зарабатывает мытьем автомобилей. Единственное, что  осталось от моего Валерки, его необычная мягкость и добродушие. Дал ему на водку. Вот и все.

Вспоминаю, каким восторженно-праздничным было наше состояние, когда военные моряки выходили с духовым оркестром. Какое блаженство было идти в ногу со строем и слушать  ушами - чистое дзинканье медных тарелок и телом - низкочастотные буханья большого барабана. Спереди колонны нас обычно выгоняли, так мы топали сбоку или в пыли и вонище сзади. Тогда я стал понимать возмущение сказочной Бабы-Яги при неожиданном появлении в ее доме русского духа: вряд ли пища сказочного Ивана была более изысканна.

Как ни странно, бакинская летняя жара нам, пацанам,  не была в тягость. Наверно, помогала низкая влажность. Все лето одежда состояла исключително из белых   трусиков. В основном шлепали босиком, выбирая затененные места и быстро перебегая раскаленный солнцепек. Привычной для северян травы нигде не было, да  если и была, то щетинилась занозистой верблюжьей колючкой.  Особенно мучительно было бежать по крупной морской гальке, лучше - пусть мягкий, но асфальт. До сих пор помню постоянное ощущение набравшегося между пальцами ног битума. Но когда особенно пекло, все же приходилось одевать сандали, хотя они конечно же сильнее приклеивались к разжиженному асфальту.
Если западный ветер отгонял от берегов мазут, шли купаться в море. Голышом. Вода была довольно чистая и чрезвычайно соленая. Поэтому плавать было легко, и мы, иногда, часами плескались в море. Морская вода мгновенно залечивала наши многочисленные царапины и ссадины.

Иногда ходили на расположенную в военном порту безжизненную галечную косу, отделявшую бакинский залив от моря. Там собирали металлический утиль, из деревянного прибойного хлама делали плоты и катались на них,  шестом отталкиваясь ото дна… Однажды шест сломался и плот потащило на глубину в залив. Все бросились к берегу вплавь и только Богат  трухнул, остался. А его все несет и несет на глубину. Военные моряки заметили и конечно же послали спасательный катер. Но как только он швартанулся к плоту, Богат, опасаясь разбора полетов с участием родителей, матросам конечно,  не дался и в киношном духе: «врешь – не возьмешь»,  сиганул с плота и - к берегу. Катер, забрав плот, отправился восвояси, но мы-то прекрасно знали, что Богат плавает хреново: как утюг, и поэтому самый старший и лучший из нас пловец Муха бросился его спасать. Доплыл до Богата. А вот далее события развивались довольно странно. Что у них там было – не ясно, но  немного побарахтавшись вместе и, вроде бы, даже подравшись, они раздельно поплыли к берегу. Богат доплыл до мели первым. Муха же явно обессилел (может быть из-за хронического голодного истощения), а мы, увидев, что тонет-то уже, кажется, именно спасатель, зашли в море как можно глубже. Потихоньку, многократно отдыхая и едва двигаясь, он все же доплыл до нас, и тут уж мы энергично выволокли его на берег. Оклемавшись, они гневно смотрели друг на друга, но и тот и другой отказались рассказать о тайне их морского общения…
Ходили ловить на пирс бычков. Пирс был всегда загрязнен скользким мазутом, что делало рыбалку крайне опасным занятием. Свалишься в проем между кораблем и пирсом, так и не выберешься, а на волне и придавит. Но как-то все сходило…  В качестве снасти использовалась нитка  с крючком и гайкой в качестве грузила. Бычки были черными, предельно милыми, безобидными и  удивительно симпатичными. Но по идиотской садистской традиции пацаны заставляли их курить папиросу.   

© Новыш Петр Александрович
Тел.дом. +7(812)686-08-71
E-mail: eplasm@yandex.ru
 

3.3. Игры

В  то время не было телевизоров, компьютеров и прочих чудес современной цивилизации. Зато была масса подвижных игр, начиная от простейших плевалок - стрелялок, кончая сложными, иногда продолжительностью в несколько дней, в которых участвовали десятки пацанов.

Перманентно друг в друга плевали или стреляли. Цель игры – попасть в противника максимальное количество раз, но чтобы не попали в тебя. Плевались слюной, водой, бумагой различной степени разжеванности, самыми различными ягодами. Пока плюешься – игра, начинаешь применять руки, –  драка. Творческая мысль, естественно, на месте не стояла: в разгар моды на плевалки появлялись духовые ружья из разнообразных растительных, металлических или стеклянных трубочек. Под диаметр трубки приходилось выискивать боезапас ягод. Очень эффектным было изобретение помпового ружья: в трубку от складной ученической ручки с двух сторон врезались поршеньки из картошки, и для стрельбы один из этих поршеньков с тыльной стороны проталкивался карандашом. Такое ружье прекрасно громко пукало, но имело неприлично низкую кучность рассеяния стрельбы, и скорее по этой причине, а не из-за дефицита картошки оно не могло конкурировать с духовыми.

Наиболее распространенными массовыми подвижными играми были Футбол, Прятки, Казаки-разбойники, Двенадцать палочек, Лапта, Круговая лапта, Чижик, разнообразные Ножички и Скакалки, Юрта. В каждой из этих игр участвовали от пяти до нескольких десятков человек. Игры были шумные, предельно агрессивные и безжалостные, часто конфликтные с местным населением, но всегда  проводились строго  по  жестким, хотя и не писанным правилам. Во время игр считалось нормальным, а иногда даже комплиментарным обзывать друг дружку словами «собака», «сука», «пидарас».

Самой любимой игрой был футбол. Для нее у меня были мячи: не обычный за 32 копейки,  а  предел мечтаний того времени, побольше, - резиновый за 68 копеек, был  даже и кожаный детский футбольный (цены не фигурировали, поскольку считались безумными). Большинство родителей в целях экономии не разрешало детям играть в футбол в обуви. Поэтому все играли босиком на дворовой асфальтовой площадке. Ноги постоянно стирались до крови, коленки – сплошные болячки. После игр собака Буля по очереди зализывала всем раны.

Из других игр остановлюсь на Юрте. Тем более, что эту игру я не  видел нигде, кроме Баку. На грунте, обычно с большим количеством гальки, очерчивается круг диаметром полметра, называемый Дом. Игроки поочередно пытаются воткнуть  в него  юрту - заостренную железяку, изготовленную из ножа, большого гвоздя, напильника или, даже, кинжала. Постепенно выявляется единственный проигравший, называемый заваженный башмак, у которого юрта чаще других не втыкалась в землю, а падала набок, которому в наказание предстояло отваживаться. Для этого первый выигравший делает три  больших шага от Дома и уже в этом месте пытается воткнуть юрту. Если получилось, отдаляется на дальнейшие три шага и так далее, пока воткнутая юрта не завалится набок. Далее, таким же образом, все остальные выигравшие последовательными тремя шагами удаляются от Дома и, в конце концов, когда  последнего из них постигает неудача, ставят на земле крест. От этого креста и предстоит заваженному скакать на одной ножке  до Дома под улюлюканье выигравших.
В общем, довольно крутая игра, тренирующая безжалостность к врагам народа. Очень бы подошла для России, но на ее территории она исключена практически по технологической причине: земля здесь обычно не  достаточно камениста и наивно ожидать неудачи при втыкании ножа в чернозем.

У нас же в Баку мода на Юрту исчезла неожиданно резко из-за двух  новых факторов прогресса. Во-первых, увеличились площади, покрытые асфальтом, в связи с чем,  уже во-вторых, пацаны изобрели новую конструкцию Юрты из маленького трехгранного напильника с  тончайшим цилиндрическим жалом диаметром около 2 мм, практически исключавшим неудачу втыкания в гомогенный, обычно размягченный, асфальт. Новые тротуары мы, конечно, быстро изуродовали. Но причина отказа от Юрты была отнюдь не в нашем приобщении к цивилизованности, а в вырождении самой игры, на заключительном аккорде которой мне было суждено трагически солировать. В последней игре с большим количеством старших пацанов меня завадили километра на три от Дома. Такое расстояние мне было не допрыгать. Я заплакал. И вот тут случилось чудо: пацаны, чувствуя явный перехлест, посовещавшись, решили простить мне неотводу совершенно без наказания или каких-либо корыстных компенсаций. А ведь среди них были и те, кто меня, мягко говоря, недолюбливал. Так что трудно не согласиться с князем Кропоткиным, полагавшим, что высокая этика  у свободного человека (а мы и были тогда таковыми), как и у животных  имманентна.

Оригинальной  также была игра в Чижик. Это такой квадратный брусок из дуба или бука с заточенными на конус краями с габаритной длиной около 10 см. На сторонах вырезаны судьбоносные цифры 1,П,Ш и Х, что в арабской интерпретации означает, соответственно 1, 2, 3 и 0. В основе игры лежит выбивание Чижика лаптой из Дома, после чего противник пытается вручную забросить его обратно. Не попал - наказание дальнейшими ударами в количестве, указанном на верхней грани. Выбивание чижика ведется в два приема: вначале короткий вертикальный удар по его конической части для подскока и тут же размашисто со всей силы горизонтальный удар. Игра достаточно сложная, имеет несколько фаз, и уж не дурнее Гольфа или Крикета,  причем может быть достаточно чинной, так что удивляюсь, почему ее не освоили  законодающие в спорте англичане. Может быть, не придумали травмобезопасного Чижика? Но ведь сегодня можно сделать его и из материала помягче дерева.

А у нас в Баку, к сожалению, и эта игра исчезла достаточно быстро в процессе саморазвития. Виной оказалось эволюция лапты: ее стали изготовлять все более эффективной и, в частности, настолько широкой, что забрасывающий вручную противник оказался неконкурентоспособным. Ограничить ширину лапты законодательно пацанам не удалось. В результате игра умерла.
Через скакалку обычно прыгали без особого азарта и частенько вместе с девчонками. Двое крутят массивную веревку-скакалку, остальные по очереди или совместно вбегают, подпрыгивая,  стараясь оказаться поближе к ее центру. Пока прыгаешь, имеешь право давать команду на изменение скорости вращения: болото, вода, огонь, пожар. Если вращение прерывается по твоей вине - подменяй крутящего веревку.

Еще одна игра - в Лямку. В начале ее делали в виде маленького упругого шарика-мячика из резины или смолы, затем стали приделывать к этому шарику мех или шерсть (вроде теперешних воланов бадминтона), и, наконец, завершила эволюцию конструкция из свинцовой картечины с кусочком длинношерстного меха овцы. Игра сама по себе простая: кто большее количество раз подбросит лямку ногой, не допуская падения на землю.

Усовершенствованную, ее легко пинать без перерыва, особенно, если снабдить обувь со стороны лодыжки специальной кожаной накладкой. И здесь тоже самое: эволюция конструкции лямки привела к полной утрате интереса к ней. В конце концов пинать лямки иногда  по тысяче и более раз стало признаком дегенеративности. Но все же из пацанов-азербайджанцев находились фанаты, которые занимались этим делом часами. Некоторые для игры в лямку  шили специальные штаны с подшивными заплатами из кожи для гарантированного отсутствия складок в необходимых местах. У некоторых злоупотребление этим спортом приводило к заметному искривлению   костей ног.

До каких-либо игр на деньги мы пока не доросли. Вместо них у нас были в ходу картинки (фантики- обертки от конфет) и писчие перья. «Под картинки» чаще всего играли попарно в школе   в «Чет-нечет», где для выигрыша нужно было угадать четность или нечетность количества фантиков в кулаке соперника, или сложенными вдевятеро фантиками « в накидку» за столом. В более спортивные групповые игры  «Битки» и «Чку»  играли группой только на уличных, достаточно больших, земельных площадках, каждый со своей любимой каменной или металлической биткой.  Равенство правил для игроков было весьма относительным.

Например, преимущество было у игроков с наибольшим расстоянием между концами большого и среднего пальца. И здесь не обошлось без эволюций. В процессе игр фантики быстро ветшали, изнашиваясь до дыр. Кроме того, многие предприимчивые владельцы стали их разрывать пополам, делая из одного  два, а прозрачные фантики («масленки») быстро, под влиянием потных рук, теряли свой окрас, чем те же недобросовестные владельцы также пользовались, выставляя на кон вместо фантиков разнообразные фальшивки.

Играли «под перья» в игру «джик-бык» в основном в школе на столах и подоконниках. Тут для того, чтобы выиграть, надо было своим пером дважды перевернуть перо соперника: одним движением в положение джик и далее, в случае удачи, другим движением назад в положение бык. Но и тут народ оказался ушлым: перья стали разнообразнейшими способами деформировать так, чтобы их переворот оказался затруднителен.

Но общество  не менее энергично училось бороться с недобросовестностью. Например, однажды были объявлены новые правила, где статус картинки не признавался за масленками, то же, когда картинка утратит более 10% площади. Перья же на игру стали приниматься без заметных деформаций. Пришлось всю выигранную казну не проигрываемых подломанных перьев  ремонтировать дома, придавая им исходную форму.
Вот я и думаю: а не являются ли все эти эволюции  подобных игр прекрасными моделями развития человеческих общественных отношений? Стоит ли ими пренебрегать?

© Новыш Петр Александрович
Тел.дом. +7(812)686-08-71
E-mail: eplasm@yandex.ru


3.4. Этика

« …И не найдя успокоенья даже в Боге,
Я верю истине, добру и красоте… »
Силантьев Г. «Стрессы» Ленинград 2000г.с144.

«Бабы хочут Алясочки чуть»
(из народной песни «Не валяй дурака, Америка»)
 
Среди сверстников в Баку интеллект мало ценился. Иерархия почти исключительно определялась физической силой. Каждый пацан знал свое место: кто ему даст, кому он даст.

Если возникали сомнения, назначалась стычка - дуэль. Для стычек на задворках школы было отведено специальное место. Заранее выбирался авторитетный судья или два секунданта, оговаривался критерий окончания драки: до крови или до слез. До слез старались не договариваться - слишком травматично. Тем не менее если один из дуэлянтов мог экспериментально доказать, что у него слишком слабый нос - ему шли навстречу. Сомневающийся судья   перед стычкой сам бил по носу дуэлянта, причем  допускался только один удар. Если с этого удара сразу же шла кровь, условия стычки до слез считались корректными. Стыкаться разрешалось только на кулаках без перчаток, бить ногами и в промежность - запрещено. Если пуговицы большие - одежда снималась. Чаще всего дрались в верхних штанах и майке. Перед дракой каждый должен продемонстрировать ладони на отсутствие кастета.  Нарушителей этих правил жестоко карала толпа свидетелей и зрителей.

Поскольку школа была большая, а  место стычек ограничено и только одно, дуэлянтам иногда приходилось  долго ждать своей очереди. Вначале жестко стыкались старшие, и когда очередь доходила и до нас, первоклашек, вся площадка была уже в кровище. Но переносить время стычки считалось неприличным. Иногда задерживались на несколько часов, бывали случаи, что свидетели расходились по домам, и стычка происходила в присутствии только одного судьи. Это конечно принижало  результативность, но судьи обычно выбирались авторитетными, и их мнению доверяли.

Так строилась пацанья иерархия. Помимо справедливости, она была еще и полезной: не надо было каждый мелкий конфликт решать силой. Любой знал, кому обязан уступить, кого можно прижать. Не хочешь уступать - давай стыкаться. Пацаны строго следили за этой субординацией. Беспредел здесь был крайне редок. Единичные асоциальные типы, не признающие установленной иерархии выдавливались из коллектива: с ними не водились.
Родители встревали в эти отношения лишь в исключительных случаях. Жаловаться старшим считалось неприличным. Например, меня пацаны за какую-то провинность  однажды наказали запретом выходить на асфальтовый пятачок - асфальт, где мы обычно босиком играли в футбол. И я - таки не выходил, наверно, в течение месяца, пока, не без участия Мамы, об этом не узнал Отец. Последовал допрос. Я, естественно, по-партизански, не выдал коллизии, но Отец, не вдаваясь в детали, заставил меня демонстративно в присутствии пацанов выйти на асфальт и, таким образом, конфликт силовым приемом был ликвидирован без потери лица сторон.

Религиозность

Религиозностью мы не страдали. Вот сейчас, когда пишу строки сии, идет американская взбучка  за теракты в Нью-Йорке, и афганский пацан дает приблизительно такое интервью: « У меня под бомбежкой погибли родители, нет дома, я голоден и негде согреться, неграмотен и потому  не читал Коран, но я более счастливый человек, чем любой европеец, просто потому что  мусульманин». Здесь уж и Маяковский со своим «Читайте, завидуйте: Я – гражданин Советского Союза» - отдыхает.
Вот и у нас в Баку в то время самым большим религиозным чувством, как моим, так и моих приятелей,  был Патриотизм. Любая личность нами оценивалась, в первую очередь, в альтернативе Наш - Не наш. К категории Не наши относились белые, немцы и их аналоги. Казалось очевидным, что, при необходимости, безусловно, следует умереть за нерушимость или расширение границ Родины. Любое повышение концентрации бульона имперского холуйства внутренне приветствовалось. Многие мои друзья того времени даже мечтали принять смерть под пытками Врага. Вопрос о целесообразности такого выбора не ставился, серьезно обсуждалось и утверждалось коллективное мнение  - кто выдержит пытки, а кто - нет. Для нас были отнюдь не анекдотичными, но самыми истинными героями  киношные разведчики, партизаны, Пархоменко, Чапаев ...

Родина отождествлялась со Сталиным, а о ВКП(б) в те времена мы что-то и не слыхивали. Приоритет державности Родины был безусловным. Остальные интересы всех советских людей  должны быть конформными и второсортными. "В борьбе за дело Ленина - Сталина будьте готовы!" - "Всегда готовы!" - искренне радовались мы. Любые отступления от этой правоверности расценивались  как Предательские. О загранице знали, что там угнетают негров, рабочих бьют специальными дубинками,  зло смеются при кормлении бедняков улитками и живыми устрицами,  а несчастных женщин заставляют полуобнаженными фотографироваться для буржуйских  журналов. Менее достоверными казались слухи, что в угоду извращенной моде люди вынуждены менять свою мебель, даже если она еще не развалилась.

Добродетели: Дружба, Любовь, Честность были для нас рангом ниже Патриотизма, а такие категории, как Честь, Благородство, Принципиальность казались подозрительными, и какими-то не Нашими, хотя,  конечно же, в товарищеских отношениях интуитивно ценились. О Правах Человека, навязываемых в то время человечеству группой интеллектуалов через правительство Штатов, мы не имели малейшего представления.

Не знаю, как у других, но, думаю, лично мои этические приоритеты в любом возрасте процентов на шестьдесят были предопределены генетически, процентов на двадцать - получены в общении с родителями (в основном, Мамой) и процентов на десять - воспитанием коллективов (двора, школы и т.д.).
Абстрактное пионерское или комсомольское воспитание, как и любое другое, без личного примера  было ничтожным...

Как легко воспитывать личным примером древнему мужику, который своими руками строил дом, привозил из леса убитого им медведя,  как очевидно его право есть выпеченный его женой хлеб, и как сложно современному трудяге, даже весьма преуспевающему, казаться примером своему дитяте!.. Не здесь ли начало конца института семьи?..

Расскажу уж и еще об одном моем бакинском пунктике. Только в возрасте я узнал, что у него, оказывается, даже есть название: солипсизм.

С детства я интуитивно не соглашался с какой бы то ни было бездоказательной верой и был абсолютно уверен только в своем личном существовании. При этом  мне было не очевидно, что и все остальное в мире  столь же реально (сейчас бы  сказал - материально), как и я. Поэтому сформировалось навязчивое желание проверить, что все сущее - не подставка для моих чувств, а реальность уровнем не ниже моего организма. После долгих раздумий решил, что   решить эту задачу можно одним из двух способов.

Первый способ - прямой: однажды обманно хитро повернуться, и, застав Создателя врасплох, увидеть всю  фальшивую изнанку Его декораций. Многое я отдал бы  в то время, чтобы знать, как именно нужно повернуться. При этом естественная мысль о мести Создателя за такие дерзкие эксперименты меня никогда не посещала. Однако этот способ казался мало эффективным, поскольку трудно было предположить и уж слишком не уважать Его за неряшливое допущение дырок подглядывания.

Второй способ – опосредованный - казался более результативным. Здесь я исходил из экономной модели: отвергал  слишком нескромное положение, что весь Мир реализован только для меня. Значит декорация должна распространяться максимум в пределах действия моих органов чувств, причем, опять же, с целью экономии, наиболее подробно должны быть отдекорированы лишь ближние вещи, а дальние - в меньшей степени (сейчас бы я уточнил - по квадратичному закону), подобно тому, как это, много позже, увидел в последних кадрах великолепного фильма «Солярис». Чем ближе ко мне, тем качественнее декорация. Следовательно, и люди, которые общаются со мной, должны быть более высокого уровня, чем те, которых я вижу лишь эпизодически (разумеется, не по своей развитости, или статусу, но по артистизму). Так вот, я постоянно пытался проверить объективность мироздания путем сравнения уровня этого артистизма Мамы или Отца со случайными встречными людьми. Увы, ни одно из этих наблюдений не показалось мне убедительным для маломальских выводов. С возрастом, годам к десяти-двенадцати с расширением географических представлений, а, в особенности, в связи с  дальним переездом в Ленинград, мои солипсические страсти потихоньку сошли на нет. Однако и сейчас  с уважением отношусь к этому моему детскому пунктику субъективного идеализма и уж никак не согласен с Шопенгауэром, оставлявшем место для солипсизма только в сумасшедшем доме.

Что же касается того, что Ленин называл объективным идеализмом, то почвы здесь совсем не нашлось, причем не столько из воинственного атеистического воспитания дома и в школе, сколько из всенарастающей с возрастом неприязни к опускающей личность церкви, особенно, мусульманской и православной. Тошнило от Евангельского  Царства Небесного  в обмен на выбор Нищеты духа. Ползать перед кем-либо на карачках, включая Бога, всегда считал отвратительным. Мне казалось, что Его устремления  не должны походить на  мстительные тюремно-паханские, а, скорее всего, тяготеть к реализации (пусть, жестокой) некой дарвиновской эволюции или, по меньшей мере, постановке некого (пусть пониманию человеков недоступного) биологического эксперимента. Особенно были чужды представления о возможности примитивного вмешательства Высшего Разума в закономерное течение событий и, особенно, в мою личную жизнь. То есть, по сути, отвергал теизм, но допускал вероятность некоторых деистических моделей. Если когда и молился, то  только в шутку. Веровать на всякий случай – не только пошло, но и не результативно, как пытаться подложить соломку под то место, где, возможно, упадешь. Да и, как известно, живут качественнее и дольше не верующие, а следящие за своим здоровьем богатые. А в дальнейшем в своем познании Мира стихийно всегда находился под влиянием мировоззрения физиков и тяготел к принципам эмпириокритиков. Наиболее корректной в религиозности считаю агностическую позицию. Согласен с изящной метафорой, о том, что Бог умер в девятнадцатом веке.
 
Но главная моя ересь, пожалуй, не в гносеологии, а в этике. Например, открываю случайную страницу Книги и читаю. Коран (Сура 2.63). Муса говорит своему народу «Вот Аллах приказывает вам заколоть корову». И  правоверные, конечно, тут же уважительно стали вопрошать какую  именно. После долгих согласований этого вопроса и окончательного вердикта: «Она - корова не укрощенная, которая пашет землю и не орошает пашню, она сохранена в целости, нет отметины на ней», - «…они закололи ее, хотя готовы были не сделать этого»… Вот ведь как! А я бы, пожалуй, так не смог. Скорее всего, постарался бы от этого не самого чистоплотного дела по-совковому увильнуть, а уж при полном наезде стал бы (демонстрируя наивность) вначале урезонивать Всемогущего не убивать тварь невинную, и уж на худой конец, запросил бы (для справедливости) минимальную компенсацию владельцу коровы… И так на каждой странице по всему Корану, Библии и Кодекса строителя Коммунизма. Ну, очень уж завсегда я был не правоверный!

Так что, окажись я на Том свете, прежде чем  отправиться в Ад, мне предстоит нелицеприятный разговор с православным Боженькой (вероятно, почти по американскому адресу - «нанебеси»: надеюсь, что не окажусь, по российскому обычаю, ошибочно посланным не по месту проживания, например, к Аллаху или какому-другому бессмертному древнегреческому или, почище, Богу неизвестного африканского племени). Думаю, тут-то Боженька мне и врежет, что мол в то время, как весь Советский народ в Святых храмах поставил усредненно по 1467  свечей на прихожанина, я за всю свою жизнь обошелся, да еще и с кислой мордой, лишь 5 (пятью) штуками. И это, мягко говоря, не то что не уважительно, но прямо-таки бестактно!. Ну, конечно, я постараюсь увильнуть от ответственности за этот непростительный грех и скажу, что-нибудь в том роде, что (если по чести) стыдуха  здоровому мужику заниматься такими благоглупостями, но, (что уж совсем непростительно!), пожалуй, не выдержу  и вопрошу: «Зачем же Боже! Ну, понятно, надо попам (они с этого живут!), неграмотным бабуськам (ничего более светлого не найти!) и даже бандюганам (тошно - лишь потрошить!) но Вам-то это - зачем?.. Да всемогущ ли Ты?..». Ох, - кажись, и получу за это!.. Ну, очень паршивый я холоп!

Но, разумеется, с пониманием отношусь к тому, что и Библия и Коран, будучи прекрасными экспрессивными художественными произведениями талантливых авторов, снижают индивидуальную агрессивность человека, что в мире есть масса слабаков, которые не делают гадости и не убивают себе подобных исключительно из страха: «если нет Бога, то можно все». Удивительно корректно высказался недавно духовный лидер буддизма 71летний Тендзин Гьятсо: «…религии являются лекарством, позволяющим победить негативные эмоции. Для одних людей более эффективными оказываются теистические религии, где есть Бог. Для других – нетеистические. Все зависит от особенностей личности».
Как показано основателем этологии  нобелевским лауреатом 1973 года Конрадом Лоренцом,  в животном царстве сильная мораль бывает только у сильно вооруженных. Но, думаю, избыток сильных  опасен  социальной неустойчивостью. Шестерки, как и клерикалы, пока все же нужны обществу! Тут, конечно, уместен  реверанс в сторону церкви! Воистину: «Хорошо, когда вокруг все честные и благородные… и лишь Ты один негодяй»… В России особенно упрощает проблему  непереводимая на английский – Душа, подобно тому, как в Америке непереводимое (ый?) на русский - Transparency.

Но все же неприятно и страшновато, что  церковь, почувствовав господдержку, опять начинает показывать зубы.  Сегодня все  чаще усматривается ее задача в объединении агрессивного большинства против инакомыслящего меньшинства…
А коллективизм и подобные стадные чувства – не моя стихия. Очень близки слова: «… не поддавался никакой заразе, особенно коллективной. Меня нельзя загипнотизировать. Я слишком индивидуалист. Но мне свойственно настоящее опьянение мыслью, опьянение творческим подъемом, опьянение мечтой…» (Н. Бердяев. Самопознание. «ДЭМ» 1990. с.116.) Хотя, конечно же не на 100%. Например, помню удовольствие от чувства  коллективных плотницких, изобретательских дел, гордость от соучастия в проведении больших физических экспериментов, солидарности в строю на институтских военных сборах под Лугой …

Политика

В Баку минимальной цивилизованности с основами либерализма меня пыталась обучить приезжавшая из Ленинграда к нам в отпуск моя вторая мама и бонна - упомянутая интеллигентная  добрейшая Тетя-Женя. Весьма настойчиво она  утверждала странные не Наши обычаи, например, что то, по чему мы ходим, - это газон (и была подозрительно единственной,  его  обходящей),  что называть моего приятеля дураком - нежелательно (поскольку,  автоматически, оказывается сомнительной и собственная репутация),  что громче всех кричать, играя в футбол,  неприлично, а шелковицу следует есть   лишь вымытую, но никак не поднятую с асфальта  у растрясенного дерева и т.п. Как тут было не заразиться мыслью Экклесиаста о преумножении печали многознанием... Тетю-Женю я любил, уважал и инстинктивно жалел за интеллигентские самоограничения, но со своими свободами и фундаментальными, навязанными окружением, обычаями расставаться никак не спешил ...

- Тетя Женя, правда ведь, мы - хорошо живем?
- Это - с кем сравнивать...
- Ну, например, - с нищими!

Эти серьезные дефиниции было нечем крыть...

Ребенком в Баку репрессивного оскала Государства  и, тем более, партии  не замечал. Не кривя душой, мог бы  подписаться под хитом тех лет: "Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек". Детство, наверно, всегда свободно.

Противоположное этому воспринималось как  абсурд: например, когда я по детской глупости  заключительное слово из призыва спортивного гимна "закаляйся, как сталь!" в  глупую шутку переиначил на "Сталин", и  мать и отец были в совершенно непостижимом для меня ужасе и с необычной для них жесткой категоричностью запретили мне изрекать, а тем более, петь что-либо подобное.

Антивоенных настроений не было. И у всех окружающих Армия и Родина казались двуедиными, ако двуглавый орел. С удовольствием  смотрел фильмы с бряцанием отечественного оружия. Но тем не менее даже в дурном сне не рассматривал возможность учебы в военном училище. Со временем  постепенно пришел к заключению, что работать всегда несопоставимо и интереснее и благороднее, чем служить... не только потому, что в основе служения, хош-нехош,  оказывается унизительное холопство, но и потому, что истинное служение предполагает ограничения, очень трудно согласующиеся с интеллектуальностью и относительной свободой. Устойчивый антимилитаризм пришел постепенно, когда в сортавальском военном городке стал свидетелем неограниченного втаптывания в грязь (бывало и до смерти) неугодных с меньшим количеством звезд на погонах, когда далее выяснилось, что я, молодой инженер, не смогу разрабатывать новую медицинскую технику, если не сумею ее привязать к нуждам Войны, когда засвидетельствовал многочисленные издевательства над солдатиками, засек Наших ястребов в азартных играх на карте, с проведением своих танковых колонн  по Западной Европе...  А дискомфорт от собственного антипатриотизма поубавился и когда вычитал, что именно военные являются одной из наиболее поддающиихся гипнозу (в том числе и массовому) публикой. "Как одену портупею, так тупею и тупею".

Альтернативные доводы, например, о благородстве и чести дореволюционного офицерства не кажутся убедительными, поскольку его служение базировалось  на вынужденной коллективной защите: во-первых, собственных чудовищных социальных преимуществ и, только во-вторых, действительно необходимых интересов Государства.

Но не так все однозначно. Антимилитаризм совершенно не противоречил  глубокому уважению к отдельным опогоненным интеллектуалам, например, некоторым преподавателям военной кафедры ЛИАПа... Там на сборах (было дело!) помню приятные минуты от ощущения группового единства во время марша в строю …

Да и обычно,  с большой симпатией отношусь к простоватым русским солдатам, искренне готовым рисковать жизнью за интересы Родины. Повосточнее от обеих столиц таких ребят еще много…
И насчет патриотизма…Следует ли жертвовать частью личной свободы, если государство действительно станет наконец продуктом общественного договора?…и может ли быть такое?.. Во всяком случае, вот слова мудрейшего М.Веллера: «Государство – это надличностная система, которая существует по естественным законам  Вселенной и собирает себя из нас для выполнения своих задач  - крупные дела воротить коллективными силами». Поэтому личности по отношению к Государству надо постоянно держать ухо востро, хотя, конечно, его иногда надо обихаживать, скажем, чтобы для полета  на Марс собрать деньги и разработать необходимые технологии… Правда, насчет доброжелательности  Государства к народу у меня иллюзий нет. Не уверен, что отечественной эволюции был полезен искусственный отбор по Дарвину быдл-класса с поэтапным пропалыванием носителей культуры (дворян), духовности (священников), предприимчивости (буржуев), трудолюбия (кулаков) и интеллекта (ученых).
И, если Правительство задумало чего-нибудь новенькое, жди, что тебя заставят стоять в душной многочасовой очереди к одному окну (потому что остальные окна  пока закрыты)… Или, если тебя останавливает гаишник, знай , это не для того, чтобы предупредить об опасности езды на разрытой другой госслужбой дороге, но, чтобы ободрать тебя или, по меньшей мере, унизить. Увы!..

Хотя можно наблюдать, что большинство людей у нас по-азиатски ждут от Государства не служения согласно Конституции, но рыка, да еще такого, чтобы соседи дрожали.
По мне же, лучший выход - держать максимальную дистанцию от любых государственных служб и начинаний в духе  воровской максимы «не верь, не бойся, не проси». И наоборот, кажется, нет ничего выше личностных ценностей, наработанных цивилизацией, в основном, либерализмом, протестантизмом и экологией.
Не вижу ничего более  духовного, благородного и практичного, чем Категорический императив великого И. Канта, о котором у Нас почему-то не принято говорить. Да, человек рождается свободным и каждый персонально во всем должен отвечать за свой  индивидуальный этический выбор как бы это ни было тяжело и накладно. Но на собственной шкуре осознаю, что с этим убеждением тяжело жить в нашем обществе победившего коллективизма, где азиатский конформизм и мечта о раскулачивании богатого соседа воспринимается чуть ли не как важнейшее положительное качество личности. Ужасны статистические данные  Института комплексных социологических исследований РАН 2003 года, согласно которым, у нас лишь 19% населения хочет жить в обществе «индивидуальной свободы», а остальные 81% предпочитают общество «социального равенства». Ну ладно – женщины, но ведь и позорные здоровые мужики там же…
В Пасху 15 апреля, в День всепрощенья, моя жена разоткровенничалась. Никогда не злоупотребляла властью. Люди поминают ее деятельность на верхушке  районного Ленинградского Красногвардейского медицинского профсоюза добром. Считают, что она необычным для того времени образом не использовала грязные методы управления, подзаконные личные льготы и стремилась к справедливости в оценках деятельности и делении кусочков халявы. Например, евреи удивлялись, когда она, вопреки сложившейся традиции, дерзко содействовала их выезду по турпутевкам в соцстраны …

Думаю, что, уж если бы я случайно оказался в этом партийствующем дерьме, то уж не был бы как она, столь бескорыстным. Но, «бодливой корове  Бог  рог не дает», а антипартийность всегда читалась у меня на морде. Помню тяжкий разговор с ней, когда ей, как Главному врачу, предложили вступить в Партию. Поскольку она, в отличие от меня, была к ней индифферентна, я посоветовал все же вступать, но пообещал спрятать ее под своей кроватью, когда коммунистов, наконец, начнут вешать на фонарях. Кто ж мог тогда предвидеть, что не еврокоммунисты или университетские интеллектуалы, а сама московская  Партийная верхушка, заботясь о материальном благополучии своих отпрысков, не доведет страну до бунта (типа чехословацкого, а то и хлестче: венгерского или румынского), а мягко произведет долгожданный либеральный переворот.

Политики и революционеры мне кажутся одинаково нечистоплотными. Вот - грязная лужа. Большинство ее обходит. Но есть люди, которые с удовольствием начинают в ней купаться, считая это престижным или,  чаще просто - халявным. В советское время таких  политиков называли партийцами (нейтрально) или партейцами (неприязненно). Причем,  значительное число людей понимало ту аксиому, что из триады «умный, честный, партийный» никому не дано владеть одновременно тремя качествами. На несколько порядков реже приходилось наблюдать, наоборот, болезненно честолюбивых людей, которые тщетно пытались бороться, мазохистски наслаждаясь своим возмущением от брызг нечистот мимо проезжающих или купающихся в этой грязи. Но, как правило, «бодаться с дубом» не производительно: эти инакомыслящие, революционеры и диссиденты обязательно, даже будучи носителями относительной справедливости,  так или иначе  сами оказывались в этой  грязи по уши, а большинство наблюдающих, в лучшем  случае, лишь потешалась над их придурью.
По примеру большинства, из страха самосохранения, а, может быть, в первую очередь, из-за недостатка честолюбия я лично политическую грязь  предпочитал обходить. Вручную с ней не справиться, и нужно только ждать, когда со временем выйдет солнце, грязь мгновенно высохнет, ее останки без усилий исчезнут и подобно дурному сну быстро забудутся, а иногда и превратятся в полезное удобрение. И сейчас благодарю Бога, что интересы моих внуков пока весьма далеки от политики, как и от церкви!

А распространенная в отечественной харизме значимость политической деятельности мне кажется преувеличенной. Когда-то в самые застойные времена очень веселым казался анекдот о том, что в будущем о Брежневе будут вспоминать, как о рядовом функционере эпохи Пугачевой. Но вот прошло совсем немного времени и это утверждение оказалось не так уж парадоксально. Да так  оно и есть!  Определенно могу сказать, что на мое политическое самосознание ни один из политиков, включая  (внимательно изучаемых по передачам  радиостанций из-за бугра и редких книгах в переводе с немецкого) еврокоммунистов, особенно не повлиял. А вот благородство и вольнолюбивость Пугачевой, Высоцкого, Жванецкого, Макаревича  в записях на пластинках и,  особенно, магнитофонной ленте явно были весьма существенны и принципиальны. Во всяком случае именно через них  стало понятно, что можно  потихоньку «выжимать из себя раба» даже при реальном социализме …

И еще… Я ужасно плохо ориентируюсь во времени, и наиболее достоверными временными ориентирами прошлой своей жизни у меня обычно были отнюдь не даты событий, а  закладки в памяти с аудио  того времени: например, когда появилась пластинка «Маленький цветок», выступил Легран на стадионе, Пугачева пела сонет Шекспира и т.п.

Дамы

В Баку, как только выпадал редкий снег, раздавался клич: «Пошли баб добивать!» и ватага пацанов бежала  закидывать снежками выходящих из  женской школы  чистеньких девочек. Часто пакостно и жестоко: со льдом и грязью. Никогда это не приводило к знакомствам с прекрасной половиной (а,  по нашим утверждениям, мы этого и не хотели!), но время от времени кончалось мордобоем защищающих ее родителей. Контакты с девочками ограничивались лишь сестрами пацанов, причем только, если они, разделяя наши обычаи, соглашались на иерархически нижние роли. Если  в футбол, то на воротах.

С другой стороны, может, инстинктивно, а, может, от постоянного напряжения в страхе за Маму во время ее конфликтов с Отцом, у меня сформировалось устойчивое болезненное неприятие насилия над женщиной.

Фильмы с насилием были и в то время. В них Враги расстреливали, топили и сжигали партизан, повстанцев, красноармейцев. Все это тяжело было смотреть. Но несравненно большую нравственную боль причиняли эпизоды, где насиловали женщину. Это было на пределе моих сил. В эти минуты  был готов на любое безумие. И уже существенно позже со мной были те же заморочки: несмотря на осознание рисков, неоднократно вляпывался в конфликты где-нибудь в электричке с пьяницей, пристающим к женщине.

Да и вообще в молодости, кажется, мы жили в Ленинграде в атмосфере более галантных, братских отношений к девочкам, чем внешне это можно наблюдать сейчас. Особенно удивительными кажутся эти отношения в среде массового движения туристов советского времени.

Заранее объявлялось место туристического слета молодежи завода, института, района, а то и всего города. И вот, обычно вечером по пятницам, разрозненные группы любителей природы доезжали на электричке до заветной станции  и далее уже в темноте с громадными рюкзаками пешком по карте и азимуту добирались до заветных слетов где-нибудь в красивейшем месте на берегу одного из карельских озер. Шли или шумными громадными  многосотенными стадами под звон гитар, или  разноколоритными малыми группами, а то и в одиночку, в расчете найти своих уже на бивуаке. Сельское население и дачники чаще всего недолюбливали нашу дикарскую шумливость. Но я не помню ни одного случая какого-нибудь насилия как с их стороны, так и в самой туристической среде. Сейчас трудно себе представить, как это может быть, чтобы две-три благовоспитанные девочки шли с рюкзаками и песнями ночью по шоссе черт знает куда, шумливо, не таясь и ничего не боясь. А это было повсеместно, и я не помню случаев негалантного отношения к девочкам-туристкам. Кроме того, молодежная этика категорически не допускала примешивания к туризму сексуальных отношений, а тем более домогательств.
Расскажу один показательный случай, когда я еще до института работал на Электросиле слесарем-жестянщиком.

Тогда в электричке я не нашел свою туристскую компанию, а о месте слета имел весьма смутное представление, вот и пришлось присоединиться к неорганизованной толпе. Уже  на марше в темноте познакомился с девочкой, которая также не нашла свою группу. Очень приятно было с ней идти, мило болтая о глупостях, но часа в два ночи толпа забеспокоилась: вроде, по плану, мы уже давно должны бы быть на месте. И тут лидеры колонны объявили, что все мы сбились с пути и явно пришли не туда. Поэтому решили заночевать в строящемся рядом коровнике, а утро вечера мудренее. Никто, конечно, не возражал. Мы с девочкой тоже нашли местечко, подстелили мое одеяло снизу, а ее одеялом накрылись, использовав полотенца в качестве подушек, и заснули.
Но вот среди ночи я вдруг почувствовал резь в глазах. И чем дальше, тем более нетерпимую. Надо бы было дойти до озера, помыться, но очень не хотелось будить девочку. Ведь раньше у меня  проблем с глазами  не было. Стали приходить ценные мысли: а не заразился ли я от соседки. При первом рассвете  встал. Глаза опухли настолько, что смотреть мог только, растащив руками веки. Это без преувеличенья. Тут девочка открыла глаза и, вероятно, приняв меня за Вия, пришла в дикий ужас, рванулась  и, в отличие от меня, с широко раскрытыми глазами забилась в угол. Тут уж оказалось, что, в первую очередь,  надо стало успокаивать ее, для чего стал сбивчиво малоубедительно объяснять, что на самом-то деле я не всегда  такой! И только тут, наконец, догадался, что не зря мне накануне, при работе со сварщиком, запрещали смотреть на электродугу. Вот я и умудрился  нахвататься зайчиков. Разожгли костер. По совету бывалых, девочка вскипятила мне заварку чая для глазных примочек и, не попрощавшись, бесследно исчезла.
Позже в ЛИАПе мужская часть нашей группы также регулярно,  но уже обычно самостоятельно организовывала субботно-воскресные турпоходы. Девиц обычно привлекали со стороны. Это повышало уровень походной романтики и поддерживало наш джентльменский тонус.

Например, однажды в лесу встретили двух довольно симпатичных высоких девочек: брюнетку Галку со своей подружкой - красивой блондинкой (забыл, как звать). Уже со следующей субботы они стали  постоянными членами нашей туристкой группы. Несмотря на большую возрастную разницу (они еще заканчивали школу, а мы не только учились в институте, но и успели уже поработать по два года рабочими), они неожиданно легко и гармонично влились в наш коллектив и стали едва ли не лучшим его украшением. Галка начала с того, что на берегу озера в течение нескольких часов отдраила песком всю нашу посуду. И далее, что бы она ни делала, все было добросовестно, надежно и бесхитростно. В интеллектуальные беседы  встревала редко, но всегда  умно и поделу. Была достаточно спортивна, гибка как лиана и неплохо танцевала. Но на этом фоне очень непривычна была ее благородная незащищенность. В отличие от других, напрочь не умела кокетничать. Она никогда не оправдывалась и нагружала тем, что приходилось постоянно следить, как бы ни я или ни кто другой ее не обидел. Смотрела прямо в глаза, а я ей ответить тем же почему-то не мог. От любой бестактности или невнимательности она  могла защититься только слезой. Никогда никакого упрека. И хотела бы, как другие, быть бесшабашной, развязной, но не могла, да  и не умела.

Вот идем мы с ней по Невскому, она расшалилась, выскочила на проезжую часть. Скрип тормозов. Мат из машины. Я ее выхватываю и кручу палец у виска. А она как улыбалась, так и продолжает  счастливо улыбаться, только ручейки слез  из глаз…  Ну и балбес! Опять ни за что обидел девочку… И она тоже хороша! Хоть бы чуток рыкнула в свою защиту. Ну, задолбала своим благородством.

Прошло много времени. Я открываю журнал и вижу очень уж знакомый завив руки вокруг стойки микрофона. Боже мой, так это она и есть! Галина Старовойтова. Иду на  депутатскую встречу в Райсовет у Финляндского вокзала. Шум, гам, свист, аплодисменты, протесты бесчисленных озлобленных бабок!

Я переждал, когда все чуть угомонится, подошел к трибуне, молча передал ей фотографии. Охрана тут же  стала теснить, вот и крикнул, что мол - Петр из ЛИАПА. Она  холодно пожала плечами. Мне осталось только изобразить на физиономии презрение, а пальцами стал изображать, мол «гони фотки взад». Она наклонилась – отдать, для чего  опять охрана расступилась.  И тут, только тут я узнал прежнюю Галку  с застенчивым тихим голосом :

- … не здесь же!
- Ну, я подожду!
- Сегодня не смогу… А завтра… завтра меня ждет  в Москве президент.
- На визитку, позвони, если захочешь!

Тут меня совсем замордовали, стало смешно от комичности положения: вот для полноты ощущений  только еще и не хватало - стать поперек дороги любимому Ельцыну. Стража стала меня допрашивать, шмонать, и  едва удалось запрятать фотографии поглубже, во внутренний карман. Галя задумалась. Бросила визитку в свой гигантский саквояж, а затем, чуть помедлив, автоматически стала забрасывать туда же сверху все остальные бесчисленные кипы бумаг.
 
Не позвонила. Больше я Галку не видел никогда. Даже усопшей. И так и не удалось сказать о том, что, как не перед чем, преклоняюсь перед ее благородной, рафинированной и честной политической концептуальностью, уникальной логичностью и ясностью мысли.

А как бы она сейчас, несчастная, со своей амбициозностью и неумением славословить?..

Жизнь  разнообразна …

Будучи в многократных командировках в Степановане, я не раз наблюдал на турбазе, как местные армяне разбирали  русских дам…
Фи! - скажет благородный читатель,- Что это ты туфту гонишь про необразованных проституток!

- Э, нет! Во первых, крутые проститутки селились вовсе  не на турбазах, а в Волгах, развозящих их к аксакалам в горы вместе с набором одноразовых, оставляемых на память-фетиш, трусиков. Во вторых, речь идет как раз, преимущественно, об ИТР Москвы и Ленинграда. Менее образованные и провинциальные оказывались к контакту с аборигенами совершенно не готовыми: их хватало лишь на шум и крики, когда их щипали не за те места, опять же, холодными руками. Частенько именно этих несчастных турбазовская администрация выпроваживала досрочно с позором домой к мужьям. А стайка томных, молчаливых, отоспавшихся за день столичных дам, по традиции, подобно мимолетному видению, являлась в проеме распахнутого окна в первые полчаса после отбоя и закрытия на все многочисленные замки стальной входной двери турбазы, и далее уже спринтом босиком по бетону (тихо!.. тихо!.. туфли на высоких каблуках, вместе с губной помадой  в руке) к ВАЗам с армянскими номерами и включенным зажиганием.
Большей высоты  каблуков дамских туфель я не видел нигде и никогда. Эта высота, как ничто другое, была лучшим, совершенно не осуждаемым обществом, индикатором  устойчивости, а общий порыв Наших дам смотрелся, пожалуй, повеличественнее нерестового хода горбуши …

А вот там же, отдыхающие Прибалтишки были на низких каблуках,  и почему-то так не могли: «Это с обезьянами–то!». Во, как берегут национальную чистоту!   Не потому ли они такие страшненькие, а русский генофонд пожалуй покруче, чем у большинства белых северных соседей? Ученые дудят о том же: одним из побочных результатов научного исследования (в рамках всемирной проведенной программы «Геном человека») была констатация особой удачности фенотипических признаков потомства европейцев именно с кавказцами. Воистину: «Что хочет женщина – то хочет Бог!». Впрочем, сегодня она ненаучно потихоньку заменяет на отдыхе кавказцев уже на турков, греков, а то и малайцев …

Но почему же западноевропейские женщины не так хороши? Там же нескончаемые войны веками перемешивали гены! Уж не естественный ли отбор и тут сыграл свою коварную роль. Ведь традиционно на Западе сжигали на кострах самых дерзких, прекрасных или недоступных дам, так называемых ведьм. Тьфу-тьфу-тьфу,  у нас в России  много до чего додумались, но до этого - пока  нет. Наоборот, массово уничтожали, сажали и выгоняли за границу слишком умных мужиков …  Не потому ли Василисе Прекрасной ничего не оставалось делать, как превратиться в лягушку, чтобы  найти хотя бы Ивана Дурака … Тут, вроде бы, и сказке конец … Но, Природа берет свое! Оказалось, это была лишь  присказка,  сказка же начиналась далее, когда, Василиса Дурак, в родном профсоюзе получала турпутевку (со скидкой 70%) на Кавказ. И уж девочки у нее рождались не менее Прекрасными, чем она сама.
Вообще, Россия, пожалуй, страна женщин и женского менталитета. И не только потому, что сегодняшняя женщина с высшим образованием у нас на каждом шегу и что она, пока ейный мужик протрезвеет, "коня на скаку остановит, в горящую избу войдет"... Но есть еще одна, на мой взгляд, уж очень женская черта русских: это постоянная тяга к подчиненности (общенациональной парадигме, вертикали власти, национальной идее...) при наплевательском отношении к личной свободе.
Женщине свойственно не столько вступать в половой контакт, сколько отдаваться генетически сильному мужчине… И не был я особенно удивлен, когда узнал о недавнем американском исследовании, в результате которого оказалось, что громадный процент женщин видит эротические сны с насилием над собой. Иногда с оргазмом. Может, так надо природе …

В Америке любят дебатировать на тему, что может быть для инопланетянина предметом максимально характеризующим достижение цивилизации. И если бы спросили у меня, то на первое место я бы поставил не колесо, не автомобиль и не интернет, но многозначную улыбку на устах молодой, красивой, хорошо отдохнувшей петербурженки славянской внешности университетского образования. Ибо нет ничего совершеннее!

© Новыш Петр Александрович
Тел.дом. +7(812)686-08-71
E-mail: eplasm@yandex.ru




3.5. Национальности

Национальностей мы в основном не различали. У окружающих бакинских ребят, конечно, был страх перед кучкующимся  азербайджанским ремеслом (учащимися ремесленных училищ), но он скорее имел социальные причины. Отец, как истый коммунист, отвергал  национальную рознь, но, как выходец из азербайджанского клана, с иронией относился к армянам и  татарам. Наиболее презрительными его выражениями были: сделать по-армянски (т.е. некачественно), армянское радио, грязная армянка. В последнем мы с ним совершенно разошлись: мне, например, армянки   нравились  больше  азербайджанок. И кажется, что сам по себе мусульманский быт того времени менее эстетичен, чем христианский. Одно только использование левой рукой трех камней в качестве гигиенических подтирок!.. Хотя, может быть, самых красивых породистых южных женщин  позже я наблюдал именно в мусульманских республиках на Северном Кавказе ...

Вообще, в Баку при таком многонациональном замесе и духе взаимной терпимости  крайне трудно было в то время предположить дальнейшие известные драматичные  национальные коллизии. Да, армяне жили своими замкнутыми группами, да,  азербайджанцы тяготели к своим старшим национальным братьям и многие из них рвали на себе одежу, утверждая что их надо называть, вопреки советским канонам,  -  тюрками, но никак не возможно было предположить, что в дальнейшем они вдруг начнут убивать друг друга!..

Евреи.

В Баку пацаны-одноклассники считали, что единственно нормальные люди – это русские. И только русские – хорошие. Остальные – какие-то недоделанные. Евреи в основном старались скрыть свою нацпринадлежность. Даже от своих детей.
В основе они жили, как и в других местах, несколько зажиточнее остальных, но частенько их дети  не были достаточно жесткими, чтобы должным образом защитить себя от внешней агрессивности среды. Отец любил карикатурно пародировать еврейскую речь, но к самим евреям относился с уважением, всю жизнь в трудную минуту получал от них помощь, в первую очередь, умным советом, а иногда и одалживался материально. Где бы мы ни жили, всегда у отца находился такой мудрый, уважаемый и чтимый им еврей.    Трудно не согласиться с Моисеем, что евреи - Избранная нация, хотя, на мой вкус, и не самая приятная. Наиболее интеллектуально работоспособные и целенаправленные люди рядом со мной были, в основном, евреи. Три самых разительных ума в истории: Христос, Маркс и Эйнштейн - тоже они. Но вот личностное боготворение, вроде бы, ни один из этой троицы у меня не вызвал... Хотя, конечно, всегда робел и преклонялся перед ни с чем не сопоставимой гениальностью и концептуальной порядочностью Эйнштейна. Все книги о нем, которые попадались, включая фундаментальную монографию Кузнецова, перечитал... Маркс был для меня эталоном честолюбия, достойного подражания и, если бы не было жалко времени, обязательно носил бы такую же бороду на подходящей для нее своей большой голове... А когда читаю Евангелие, постоянно улыбаюсь: ну не могло не быть такого еврея, который с суетностью нынешнего гениального Березовского излечивал всех от любой болезни и двумя рыбами накармливал прорву народу. В особенности утвердился в этой мысли, когда во ВНИИЭСО поработал в подчинении весьма яркой и уважаемой  личности - Давида Григорьевича Быховского, которому ниже посвящена целая глава …

И лидеры октябрьского переворота 17-го года, о значимости которого пока трудно делать выводы – опять евреи…
Да и, как мне представляется, идеологами (а может и носителями) высшей нравственности всегда были отнюдь не революционеры или ныне ломящиеся в открытую дверь правозащитники, а наоборот, иудейского толка пацифисты, типа нынешних  Шифрина или Жванецкого.

Уже в зрелом возрасте самым чтимым мной философом стал амстердамский еврей Барух Спиноза. Мне импонировал и сейчас кажется более корректным, чем у других его подход к основам религиозности и нравственности. Но главное, за что я его полюбил, это за несокрушимую уверенность во всесилии дедуктивно-математического осмысливания явлений природы. Все дело в том, что себя, как научно-технического специалиста, наибольшим образом ценил именно за владение комплексом наработанных моей инженерной практикой дедуктивных приемов. Эти профессиональные приемы, как ничто другое,  смолоду  лелеял, взращивал, защищал и боготворил. У большинства, чаще всего не склонных к творчеству, сотрудников, моя дедуктивная экстраполяция вызывала раздражение и недоверие. Зато тянулись ребята - изобретатели с индукционным типом мышления, и, несмотря на повышенные творческие амбиции, делились своими идеями. Я им полезен был не столько для рафинирования изобретений, сколько для критического отбрасывания порочных и тупиковых направлений, которыми хоть пруд пруди в области моей основной работы - силовой электронике.
В школе среди евреев было много отличников, что в немалой степени определялось их повышенной добросовестностью  в школьных занятиях. Но и самые бестолковые, с двойки на тройку, и забитые в классе обычно были также один-два еврея. Правда, я заметил, что, обычно - эти изгои со временем в жизни выравнивались и даже преуспели... Так что причина их несостоятельности была не столько в слабоумии, сколько в неприспособленности к окружающей животной детской жестокости, или, по геополитической терминологии, в их женственном национальном характере... Хотя среди бакинских горских евреев мне встречалось несколько индивидов и, действительно, абсолютно тупых.

Меня самого лично евреем оскорбительно обзывали два раза: в детстве  второгодник - за получение пятерки по арифметике, в молодости  во ВНИИМРе партийный руководитель товарищ М - за подачу заявки на предполагаемое изобретение.
Скрытность национальной принадлежности евреев продолжалась, пожалуй, до появления пресловутой щели в Израиль. Только после этого  выяснилось, как их немало, причем особенно, в элитах, исключая, кажется, только военную. И вот парадокс: как только русскоязычные евреи оказывались в Израиле или Штатах, они явно и не без доли агрессивности стали осознавать себя русскими. Прелюбопытно, что один из этой алии – умница и благороднейший Шимон Перес - даже успех Голливуда (этой «Великой американской мечты») определяет притоком евреев из Восточной  Европы.
Гениальный магнат Березовский объясняет засилие коммерческой суперэлиты России евреями тем, что, в отличие от его нации, русские не держат удара. То есть, вроде бы получается, что именно запас гибкости и умение пролезать без мыла..., как свойство вышеупомянутой женственности,  сейчас и дают решающее преимущество! Кто-то мудро заметил, что для любого бизнеса требуется минимум 75% еврейских генов. С этим трудно не согласиться, но, как кажется, нельзя не учитывать и  вековой естественный отбор поощряемых иудаизмом и ростовщического таланта, и  национальной солидарности и прагматизма.
А если уж позволить себе еще глубже опуститься в националистические бредни и там попытаться найти виновника сегодняшнего печального результата перестройки - воровского перераспределения собственности, забитости среднего класса, всеобщей нищеты, то им, наверняка, окажется не столько хитрый еврейский прагматизм, сколько  русский безалаберный идеализм, да, тот самый, который ранее веками без сторонних усилий успешно цементировал многонациональную и, как показала История, самую устойчивую Империю. Иван-дурак сейчас возмущен -   халявы все меньше, а его теплая печка по щучьему велению почему-то не везет к коммунизму... И уж не евреи ли в этом виноваты? Ведь еще эталон российской этики Глеб Успенский проповедывал  праведность лишь того добра, что нажито своими руками. Вон Лев Толстой пахал землю, шил обувь. И наплевать на урожайность и что его самоделки ни в жисть никто не захочет одеть. Главное -  идти вдоль стерни босиком, а туфли  пошить допотопным инструментом.

А эти - так и хотят нажить головой, да еще, по сути ростовщическими методами на основе таких стервозных достижений политэкономии, как теория перетекания капиталов в наиболее прибыльные сферы. Наверно, не случайно,  самая пассионарная  и молодая из великих религий – ислам, достаточно категорично отрицает ростовщичество. Сейчас и Наш доблестный Зюганов в своей докторской диссертации (насколько я понял) тоже продвинул мысль, что в основе сегодняшней коммунистической идеи лежит (разумеется!) борьба, но уже не классов, а этносов, из  которых одни занимаются материальным производством, а другие ( не иначе как, по преимуществу, евреи) уворовывают их блага космополитическими финансовыми механизмами...

Так что  отечественным националистам есть чем заняться. Не сомневаюсь в народной поддержке: ведь когда-то две третьих евреев в Бабьем Яре были уничтожены по бескорыстным доносам мирного населения. И уже есть серьезные исследования, что  через десять лет в Москве не останется людей, причисляющих себя к евреям. Вместо них и последних покинувших страну немцев нахлынут сгустки азиатов, а то и африканцев со своими средневековыми заморочками. Ребята, вы этого хотели?

Многообразие.

Мой приятель в Баку узнал о своей национальности только в школе. Плакался мне: "Ну, хоть бы украинец или на худой конец - якут, а то...". А я, сколько себя помню, был всегда настроен боевито против любого национализма (по нынешнему – политкорректно) и забитых, по возможности, старался защищать. Поэтому и тогда заявил, что русские ничем не лучше евреев и, даже,  немцев. "Даже - немцев?..", - не согласился он  ...
И в этом духе нас учили в школе и даже в институте. И  нам казалось, что такой расклад справедлив, а иначе и быть не может. Программы по изучению истории страны тщательно отслеживались официальными госслужбами, вдохновленными партийной пропагандой. Их особенно не останавливала  совесть и ответственность пред Историей.

Но вот сейчас вдруг «открылись границы, как ворота в Кремле», появилась уйма свободной документальной и художественной информации, вплоть до опубликованной в 2006 году  написанной в 19 веке великолепной незашоренной «Русской истории» Н.И. Костомарова на 1020 листах. Русские оказались не такие, или не совсем такие, как казалось! Да еще и разнообразными и резко меняющимися, особенно в переломное время…
 Поэтому интересно было бы попытаться сделать достоверную зарисовку общих черт сегодняшнего русского.
Ведь, как учил товарищ Ленин, в таких сложных случаях необходимо искать Главное звено. Например, хотелось бы определиться, что для самоидентификации следует золотом вышить на сегодняшнем московско-русском знамени. Вряд ли такую зарисовку: по мухински одухотворенная пара русых, явно спорящих о постимпрессионизме в коммунальной кухне, в едином порыве варящих добротную еду каждый в своей алюминиевой кастрюле? Вроде бы похоже, но приходится соглашаться, что  интеллигенция у нас, воистину, – прослойка, причем настолько тонкая, что на общем фоне ее крайне сложно заметить.

Тогда, может быть, более массовый символ: не менее самодостаточная пара сидит на спинке скамейки, опираясь ногами на оставшуюся перекладину недоломанного сиденья,  в руках каждый с гордостью держит соску  пива.

Но кастрюли и бутылки сложновато расписывать золотом, да и, бог даст, обе эти картинки все же скоро забудутся, как дурной сон.
Можно также изобразить эту пару более воинственно: в духе покорителей природы, восточных пространств, космоса и т.д. И это ведь тоже  правда.

А не был ли, как всегда ближе всех к истине,   хоть и игриво,  «наше Все» - Пушкин своим эпиграфом ко второй главе романа «Евгений Онегин»? Вот он: «O rus!.. Hor. О Русь!» В десятитомном собрании сочинений Пушкина дается скромная интерпретация этой латыни: «О деревня!.. Гораций». Но трудно не предположить, что сокращение второго слова не случайно. Конечно же здесь заложена двусмысленность и «Hor.» можно расшифровать иначе: «Horror», что с латинского (цитирую без купюр словарь): «…дрожь, содрогание, ужас, страх, изумление, благоговение». И на три буквы, и очень уж родная полнота набора качеств!..
Есть различные приоритеты свойств людей. Для многих это религиозность, коллективизм, доброта, лояльность власти. В этих областях русские побили многие рекорды, перед чем невозможно не восхищаться. Это широко известно и сложно сюда  что-либо прибавить. Но вот, по мне, более значимыми кажутся три качества выражаемых их отношением к личной свободе, к труду и к семье. И  трудно не заметить, что именно этими качествами русские существенно отличаются от среднеевропейцев.
В отношении ценности личной свободы вопрос казалось бы ясен. Лучше И. Канта ничего не скажешь: свобода имеет абсолютную ценность, а человек всегда морально обязан отвечать за выбор жизненных позиций и действий. Но вот  даже носитель русской самости Лев Толстой в этом в своих воспоминаниях чуток сомневался.  Ну нравилось ему, когда крепостные его семейства отказывались от даруемой им за добросовестный труд свободы. Вот и многие знакомые ИТРовцы до сих пор с восторгом вспоминают отдельные черты рабского быта в бывших советских НИИ.
По моим наблюдениям, эта  болезнь трудно излечима. Для большинства приоритет державного или коллективного над личным  неоспорим …

Дерзкое, хотя для сегодняшнего времени чуть и устаревшее наблюдение того, что Русский хочет ездить на работу в метро, на отдых – на поезде, за границу – на танке…
А то, что государственное рабство - достаточно  русское свойство, можно заключить из того, что у нас самыми положительными национальными лидерами до сих пор считаются не миротворцы, интеллектуалы или гиганты мысли, но те, кои своей деятельностью уничтожили максимальное количество людей, это: Грозный, Петр Первый, Сталин. Недавно по ТВ сообщили, что около 55% населения России положительно оценивают деятельность Сталина … 

Для  оценки руководящей личности, казалось бы, логично использовать относительные категории подобно тому, как в бизнесе полезность товара определяют отношением потребительских качеств к его рыночной цене. Например, оценивать талант полководца соотношением его побед и поражений к количеству убитых воинов и уничтоженных материальных ценностей (хотя бы, только своих) при этих операциях. Но вот я прочитал объемные мемуары общепризнанно талантливых ведущих полководцев антигитлеровской коалиции: Жукова, Эйзенхауэра и Де Голля. И очень был удивлен, что ни у одного из них не доминировала самооценка в подобном относительном критерии. Как я понял, результативность своей деятельности они оценивали сугубо различно: для Жукова – Победа любой ценой, для Эйзенхауэра – любой ценой сохранить жизнь и здоровье солдат на фронте, для Де Голля – минимизация рисков и безупречность элегантности новой военной формы. И, думается, такой разброс критериев не случаен, а достаточно глубок и закономерен: он отражал различие национальных менталитетов. Действительно, трудно не верить в реальность подвига Гастелло и Матросова, и дело тут даже не только в сталинском режиме, поскольку лишь в  нашей азиатской стране, спустя много лет после войны, могли появиться слова задушевной, по существу, народной слезоточивой песни: «…нам нужна победа, одна для всех, мы за ценой не постоим». Удивительное легкомысленно-муравьиное отношение к цене за державность, измеряемую количеством жизней человеков! А в пошло-прагматически демократических Америке и Израиле  почему-то завсегда поштучно считали жизни воинов! Правительство следило не столько за линией фронта, сколько за состоянием обуви и за комплексами физзарядки солдат в окопах. А вот многие французы вспоминают, что самым значительным политическим событием их жизни был парад победителей в Париже. И невозможно здесь найти неправых, - только различные жизненные ценности…

Пролетарии.

Труд у Нас всегда  импульсивен. Иногда это объясняют спецификой погодных условий в нечерноземье. Весна и осень предельно коротки, и крестьянину жизненно важно успеть посеять и собрать урожай, не считаясь с перегрузками. И сейчас на посевной трактористы отрываются лишь часов на шесть сна. Зато длинной зимой можно от души релакснуться, замереть и даже пойти на длительный запой или пост. А из этого состояния выходить ой как сложно. Поэтому былинно-сказочные герои между свершением подвигов и лежат на печке. Наверно, это одна  из причин народной забитости и нищеты в богатейшей стране. Но просматривается и другая: при репрессиях у нас, в первую очередь, уничтожались шибко умные. При большевиках  первыми те, кто мало похож на пролетариев, то есть  велся геноцид интеллектуалов, квалифицированных инженеров и рабочих, состоятельных крестьян. В результате выработался стойкий культ пролетария: мол, почетно и выгодно им быть!
      
Во-первых, Правда всегда на его стороне. Только к нему центральная газета «Правда», по совету одного бородатого дядьки, изо дня в день  до сих пор обращается с призывом соединяться с «пролетариями всех стран» для бития морды буржуям. По телевизору разрешено и велено нападать на олигархов, бюрократов и даже на правительство, но только не на пролетария. Поэтому с высоты своего классового статута он знает, что ответить разным чистюлям на замечание о его грязной одежде в общественном транспорте. Знает, как ответить и куркулям, не дающим воровать урожай с их овощных грядок, или кровопийцам,  назойливо напоминающим об их обязательстве возврата взятого для подпития долга. Ну как они не понимают: у них не убудет, а ему - пролетарию - в самый раз.
Во-вторых, его уважают, поскольку он компанейский и веселый, а если и ворюга, то явно не крупный и уж за поллитру всегда готов к началу подходящей халтуры. Беден, но честен и не глуп. А протестантская дефиниция  «если ты такой умный, то почему такой бедный?» для него непостижима.

В-третьих, ему не нужно куда-то спешить, суетиться, хлопотать, тянуться к возвышенному, тем более творческому. Он  и так скорее других сквозь игольное ушко автоматически попадет в рай. По православным канонам туда отбирают лишь священников и бедняков.

В-четвертых, а может, в главных, ему всегда   безопасно:  нечего  у него украсть, кошелек из кармана не будут тащить, дачу  не взломают, шину автомобиля не проткнут. Поэтому спит он спокойно, проснувшись - играет в домино, болеет за любимую футбольную команду. Даже если отправят его в армию или тюрьму – тоже не беда: хуже не будет. Ему не привыкать подчиняться  мордобою. Единственно, что ему опасно – это, увлечься каким-то своим делом и этим потерять статус пролетария. Но и здесь есть доступное противоядие: любое дело всегда в последний момент можно пропить.

По всему поэтому культ пролетария в нашей стране, как мало где в другом месте пока процветает, а кандидатов в средний класс явно не достает. Наоборот, к любому предпринимательству повсеместно видна скрытая всеобщая зависть и убежденность в том, что оно порочно и грязно и никакие размеры налогов и  показной благотворительности не искупят его смертных грехов. И вот, по-моему, это едва ли не самая большая Наша современная трагедия.

Вертикальцы.

Есть и еще один отягощающий общество слой, плодящийся с недавнего времени у нас с невиданной скоростью. Я бы назвал его «Вертикальцы». Эти последыши социализма - служащие, сами ничего полезного не создавая и не умея работать, могут холуйствовать, очень хорошо поучать других, вплоть до писания  законов и инструкций, а главное, строго следить в щелку за  всеми, кто работает или делает дело.

Вот один пример. Совсем недавно около станции метро «Гражданский проспект» выходцы  из Иордании открыли бистро, которое во многих отношениях оказалось лучшим в округе. Поэтому без дела  не простаивали. Я частенько туда заходил на перекус тарелочки шавермы с пивом. Всегда непривычно высокого качества еда и быстрое, внимательное, доброжелательное обслуживание.
И вот однажды  оказался свидетелем, как именно к ним  зачастила контрольная комиссия в составе четырех-пяти придурков с предельно высоко поднятым носом. С их приходом посетителей мгновенно переставали обслуживать. В конце концов я не выдержал и обратился к этой компании с вопросами: «Как же так, разве вы не знаете, что это самая лучшая в микрорайоне забегаловка? Почему вы не проверяете любую из десятков других, где явно видны нарушения? Почему вы останавливаете обслуживание при своем присутствии?…». Но они на меня посмотрели беззлобно с удивлением и искренним непониманием: это почему же они вдруг должны кормиться в плохих заведениях?

И таких примеров тьма, но я плохо знаю эту шушеру, и лучше о них спросить у любого организатора бизнеса. Они, обожающие  служить и не умеющие  созидательно работать, навязли в зубах и надоели в газетах.
 
В отличие от бюрократии западных стран, «вертикальцы» совершенно независимы от граждан страны: почти полностью отсутствует отрицательная обратная связь интересов сторон, и мне, профессионалному электротехнику, очевидна крайне опасная неустойчивость такой системы.

Похоже, как мощный социальный слой они впервые  проявились у нас еще при Иване Грозном. В те времена они назывались опричниками. В дальнейшем, в зависимости от настроений, ума и образованности властей подпитка этого слоя варьировалась в весьма широких пределах. Чем  больше плодилось вертикальцев, тем  более великой, монолитной и тоталитарной казалась страна, но и тем страшнее были последствия ее саморазрушения от слома четких нравственных устоев, дефицита доверия граждан к правопорядку, правам человека. Может быть, именно поэтому самая большая смута в истории досталась стране как раз после смерти Грозного. Очень  интересно и поучительно именно сейчас почитать об этой исторической драме у благороднейшего и честнейшего Н.И. Костомарова.

Затоинтеллигенты.

Есть у нас  и  весьма уникальный балластный слой  изящных людей. Они обычно скромно называют себя интеллигентами. Это мужчины с генами интеллекта, но с мощнейшим идеологическим отторжением допустимости какого-либо собственного  целенаправленного  результативного труда. Сачки. Общепринятое нравственное требование - коли завел семью, так изволь ее материально обеспечивать - им кажется не очень обязательным.  А самые грязные понятия для них – рынок и бизнес. По разнообразнейшим причинам они неудачники. И в отличие от оптимистов-пролетариев, они – страдальцы, вечно закомплексованы, причем находят массу внешних причин своей социальной несостоятельности. Но по уникальной российской традиции, этих мужчин почему-то обычно не только терпят, но и жалеют жены: «Да, он, несчастный, не приспособлен к окружающей мерзости, не умеет того-другого, да и руки у него растут не из нужного места, не умеет забить гвоздя в стену, а по уважительной причине (вот тут она у каждого уникальна)  ишачить (интенсивно работать) не может, зато честен, утончен и благороден, а посему его тянуть - мой удел!». И, таки, тянут. Пожалуй,  этих мужчин логично так и называть «затоинтеллигентами». А то ведь в последнее время чисто российское  туманное недоразумение - «интеллигент» все чаще используют синонимом   безусловно высокого понятия «интеллектуал». Как и пролетарии, «затоинтеллигенты» появились задолго до советской власти.. Об этом двенадцатитомник классики Чехова …

Однако терпимость окружающих к их никчемности все же  не беспредельна, поскольку, как заметили еще древние алхимики, «Природа не терпит пустоты». Первыми, как и полагается, дрогнули практичные столичные дамы. Например, согласно официальной статистике, за последнее время в Москве  частота браков с дагестанцами, чеченцами и ингушами увеличилась более чем в 10 раз.  И вот интеллигентная  потомственная москвичка Зина уважительно осваивает правоверные уроки любимого Алика: «Это у Вас любовь-морковь. А у нас в ауле, кого тебе в жены назначат родители, с той и будешь жить всю жизнь»…
Широко практикуется и другой способ ликвидации пустоты. Не даром сейчас европейцы приезжают в Москву - Питер не только облизываться на русских баб, но, по многим наблюдениям, улучшать свой генофонд, вплоть до вступления с очень уж вкусными дамами в законный брак.
К примеру однокашницы по Политехническому институту моей дочки таким способом распространились чуть ли не по всему Свету. Хнычут конечно по телефону, особенно перед Новым Годом,  ностальгически стонут - как им тяжко на чужбине без русского панибратства, с высшим образованием среди заграничных придурков, или, например, что-нибудь в том смысле, что приходится откликаться не на Юлю, а на Хулию (что уж,  согласимся, - совсем непристойно!), но тем не менее ни одна из них тикать назад  к милым сердцу «затоинтеллигентам» почему-то пока не собирается…

Русские с немцами.

Совсем недавно мне удалось провести любопытное наблюдение. Позвонил из Германии совершенно неизвестный и незнакомый немец. Общей деловой заинтересованности в беседе оказалось немного, но неожиданно проболтали мы с ним  по общим вопросам развития электроники  и вообще за жизнь приличное время. Он объяснил свое неплохое владение разговорным русским тем, что до переезда на родину (до  13 лет) проживал с родителями в Новосибирске. Громадная ностальгия. «В России – свобода». На мое недоумение уточнил, что под этим он понимает братство, непосредственность, контактность и открытость русских, а также неограниченные возможности бизнеса из-за великих размеров страны и деловых вакансий переходного периода. Загордившись такой страной, я уж не стал  навязывать свою точку зрения о  причинах и качествах этих вакансий …

На мой вопрос о том, можно ли различить жизнь в   бывших восточном и западном секторе Германии, он ответил: «…с  закрытыми глазами: если трясет, и машина непрерывно виляет – значит ты в ГДР, если таких проблем нет, то в ФРГ». И все это наблюдается в одной стране, лишь на короткий исторический миг разделенной стеной сторонними силами. Вот оно как!
Ведь, может, и у нас на родине причиной бесхозяйственности и нищеты является не столько российский менталитет, сколько советская власть!..

С удивлением слушал свидетельства бывших российских солдат времен Отечественной войны и дальнейшей оккупации о неожиданной для них доступности немок… И вот дотошная немчура собрала статистику, что, оказывается, русскими при взятии Берлина изнасиловано (не так чтобы мало) двести тысяч немок. А они, печальные Гретхен у разбитого корыта, якобы этого вовсе не хотели!.. Однако, как ни божественны были немки после ада боев, Советский Воин, неизменно осознавая тяжесть десницы родного НКВД, всякий раз  в самый ответственный момент неожиданно исчезал в неизвестном направлении. Ропот покинутых немок стал приобретать политические оттенки. Говорят, как всегда в подобных случаях, выход нашел незабвенный товарищ Берия. Приезжали Наши, как и на Родине, на воронках ночью. И если фрау спросонья продолжала заверять иподписывать бумаги о том, что ее ребенок – полурусский, он, ее кровиночка, силой реквизировался для перевыполнения плана по борьбе с беспризорностью загадочной дикой  снежной России.

До кучи расскажу еще одну, на мой взгляд, поучительную историю. Ганс одновременно со мной в течение нескольких недель занимался пусконаладкой металлорезки в одном и том же громадном цехе на Уралхиммаше. Правда, он настраивал ФРГ-шную лазерную машину для прецизионной резки металла толщиной до 8 мм, а я – погрубее  отечественную воздушно-плазменную, но для  толщин уже до 100 мм. Мы с ним подружились. Я, не скрывая, любовался  безукоризненным порядком его работы, подробнейшей настроечной инструкцией, необычайно удобным комплектом специализированного ремонтного инструмента установки  и восхитительно удобной фирменной  рабочей одеждой. Помимо высокой производительности  труда и добросовестности, его от всех нас отличала высокая профессиональная солидарность. Чуть что в цехе завоняет, он мгновенно бросает работу и, захватив меня, бежит будить начальника цеха и помогать спасать подгоравшее электрооборудование коллег.

В отличие от него, я на своей, куда более мощной установке, мог довольствоваться лишь отверткой и плоскогубцами, привезенными из Ленинграда и втихую пронесенными через проходную завода. Вот  частенько и пользовался незаконно  международными связями: «Ганс! Гив ми,- говорю - плиз накидной ключик на твенти сэвен». Он с улыбкой на не менее изысканном английском отвечает: «Ес оф кос! Ноу проблем!». И запуская руку в свой фирменный рабочий чемоданчик, без лишних движений (вслепую!) достает ключ на 27 невиданного для нашей советской действительности качества, к которому  страшно даже притронуться  моими грязными руками.
Оно, конечно, можно было за два километра сходить в инструментальную кладовую и, постояв в очереди,  в конце концов получить под пропуск и советский ключ, но когда там обеденный перерыв,  никто не знал. Так я, не без смущения, частенько пользовался добротой и бесконечным терпением Ганса.
Его это не раздражало, хотя и очень удивлял и травмировал разнообразный окружающий беспорядок. И подстать ему, его машина, в отличие от моей, не желала работать от безобразно засоренной гармониками и сторонними сигналами питающей электросети. Ей пошли на полклон  и подвезли невиданный в тех краях преобразовательный немецкий мотор-генератор, худо-бедно обеспечивающий  стандартную электромагнитную совместимость с местным  питанием. И Ганс быстренько, работая сверхурочно,  все же настроил свое детище  в плановый срок. Но тут в цехе появился еще какой-то новый отечественный электротехнический монстр, который при включении опять стал (теперь уже по эфиру) систематически сбивать работу его машины. И вот, разобравшись в причинах, Ганс пришел ко мне поплакаться. Я был рад ему хоть чем-то услужить, подумал и предложил поставить в определенном месте его машины фильтр. Стали считать и разбираться какой: пробку  или верхних частот. Как принялись за формулы, перешли вообще на общий язык, улыбкам не было пределов. Вот, думаю: хоть и немец, а ведь – молодец, понимает что к чему. Наконец, делаю резюме: надо взять конденсаторы, которых здесь всюду навалом, а дроссель я перемотаю вон из того, что стоит бесхозным там за дверью, а он все это поставит в свою установку, соответственно подкорректировав документацию. Обычное, мол тривиальное решение. И тут я посмотрел на его лицо. Оно неожиданным для меня образом было искажено предельной злобой. Он отошел от меня и дальше старался всячески брезгливо избегать. Эту перемену настроения мне  никак не возможно было понять! Лишь со временем осознал,  что, в переводе на цивилизованный язык, я,  по невыясненной причине, злостно втягиваю его в двойное преступление: введение несанкционированных отклонений не только в железо машины, но еще и в сертифицированную  фирменную документацию. Не знаю, что у них там на Западе полагалось за это – увольнение или уголовное преследование. Во всяком случае, с тех пор наше общение навсегда полностью исчезло …

Вообще, жизненный опыт показывает, что мы не дурнее немцев «и разных прочих шведов». А вот цивилизованности  всюду постоянно не достает. Поэтому и надо бы нам несколько десятилетий хвостом побегать за Европой,  чтобы окончательно отучиться от остатков дикарства. Мы же белые люди!  И никакого особого пути!  А для тех, кому будет уж очень невмоготу без родного коллективизма  - не жалеть государственные  деньги на организацию коммун,  которым продавать за символическую плату закус, стандартные длинные столы для  коллективного общения, резко снизить цену на водку. Возобновить советскую почетность статуса пролетария. Например, неплохо бы ввести новые почетные звания «Заслуженный пролетариий», «беззаветный вертикалец» или «Наследственный затоинтеллигент». Подкармливать этих ребят. И ни в коем случае не  пытаться их перевоспитывать. Бестолку! Надо относиться к ним, как к уникальному национальному украшению. У нас ведь для этого есть труба с нефтью. И мы не японцы, у которых с 2000 года неквалифицированный  труд,  равно как и его оплата, законодательно запрещены, то есть (в переводе на понятную нам терминологию товарища Ленина) пролетариат там уничтожен, как класс.
 
И вот, может быть, со временем и мы  в полной мере начнем ценить homo знающего, умеющего и работящего, воспитаем, наконец, в себе четкие, неизменные цивилизованные  нравственные устои, научимся уважать родную, очень даже цивилизованную Конституцию, права человека и его разнообразную собственность, умно торговать энергоресурсами, металлом, удобрениями, а может, и (по высокому повелению!), сняв удавку «вертикальцев»  с разноцветного малого бизнеса, чем другим ( но не хотелось бы  оружием). Может быть тогда и многие наши пролетарии с «затоинтеллигентами»  сами захотят стать общественно востребованными. Только бы рядом с нефтяной трубой не появился еще какой новый четвертый слой бездельников.
И кажется, у нас в богатом государстве, наконец, не станет ни нищих, ни бомжей, подобно тому как в последнее время на некоторых  питерских улицах неожиданно исчезла грязь и появились неломанные  урны и садовые скамейки. А русский ветеран-победитель Отечественной войны на встрече прощения с бывшим противником – немцем наконец не будет ощущать свою нищенскую неполноценность. И уставший от  тошнотворной законопослушности немец станет читать Достоевского и пожелает дружить с этим странным, открытым, тяготеющим к идеалам анархизма русским.
И очень печально завершать главу традиционной мудростью: «…жаль только жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне, ни тебе». 

© Новыш Петр Александрович
Тел.дом. +7(812)686-08-71
E-mail: eplasm@yandex.ru


4. Молодость
4.1. Сортавала
4.2. Старшеклассники
4.3. Электросила

4.4. ЛИАП (59-64гг.)
Большинству из нас нравилась институтская учеба и, пожалуй, все мы без исключения веровали в необходимость построения святого царства коммунизма. Несмотря на такое морально-политическое единство, у нас в группе постоянно возникали отчаянные дискуссии. В них мы формировали и закрепляли свое научно-техническое и политическое мировоззрение. Может быть, самой главной общей чертой сокурсников была жажда знаний. Жизнь молодая кипела и фонтанировала.

Бобрик.

Самой красочной, заводной и шумливой (а может, и центральной?) фигурой, украшавшей прозу жизни нашей группы, был Семенов Слава. Светловолосый, добродушный, сугубо южного (геленджицкого) происхождения и темперамента, он выше всего ценил разнообразнейшие хохмы в собственном оригинальном исполнении. 

Очень был возмущен, когда в ленинградской парикмахерской ему, казалось бы, по уважительной причине неумения, отказались сделать прическу “под бобрик”. И с тех пор для нас он стал Бобриком. Анатолий, правда, попытался на старших курсах заменить прозвище на Сеньку (из-за его  неизменной английской вежливости: «Сенька-ю бери мяч») или на более солидное - Бобер, но все это как-то не прижилось. По городу Бобрик частенько ходил во всесезонном черноморском костюме, хотя и сомнительной свежести, но зато цвета какао с молоком, застегнутом большой английской булавкой цвета червонного золота, при галстуке типа кис-кис …

Во время постоянных воскресных пригородных туристических поездок, когда мы в едином порыве, как всяка нечисть, «поганы рожи корча, да срамны слова крича», расслаблялись, Бобрик в своей шляпе, украшенной рекордно большим количеством  наград из алюминиевых пробок от бутылок персонально выпитой водки, отвечал за музыкальное сопровождение. Умел он свои губы вытягивать таким образом, что они  превращались в раструб и пользовался ими вместо трубы, издавая громкие музыкоподобные звуки. Народ отпадал в изумлении.  Подобных способностей больше я не видывал никогда. Если мы громко пели  лихие туристские песни, то громче всех – Бобрик. Во избежание неприятностей, но чаще всего по собственной инициативе, в лирических песнях он не участвовал: какой смысл в тихом пении?

Был он не чужд и технического прогресса. Обычно именно он тащил и заводил патефон с набором пластинок на 78 оборотов/мин. Супершиком считались пластинки чешской фирмы Супрафон с исполнением джаза Карела Влаха или Глена Миллера. Мы очень берегли эти диски. Правда, оказалось, что главная опасность была не в низкой прочности пластинок, а в потере сменных иголок из легко открывающегося углового ящичка патефона: промышленность фиксирующие скотчи еще не изобрела, но патефонные иголки уже выпускать перестала, и нам постоянно перетачивать наждачным бруском несколько оставшихся иголок было слишком накладно. Пришлось  переходить на ламповый радиоприемник с питанием от многокилограммовых  щелочных батарей: два - для накала, один - для анода. А позже, идя в ногу с писком технического прогресса, коллектив раскошелился даже на полупроводниковый приемник, ловивший передачи не только на длинных и средних, но и на коротких  волнах метрового радиодиапазона.
 
Веселил Бобрик нас также своими многочисленными духовыми музыкальными инструментами, из которых коронным был блек-флейт. Это такая черная дудка с несколькими пальцевыми отверстиями, по моим предположениям, не иначе как немецкого происхождения, издающая печального качества,  часто повергавшие в ужас стороннюю публику, весьма громкие звуки. Впрочем, несколько западнославянских мелодий у него получались сносно.
На Финляндском вокзале перед поездкой распределяли  кому-что из общественного скарба нести. Каждый себе брал по силам. Все, что оставалось, забирал Бобрик в свой немыслимо громадных размеров  драный рюкзак. При этом никогда не возмущался, что приходилось переть в два-три раза больше других. И может быть именно его добродушие, как ни что другое, сплачивало нашу  разномастную туристскую группу.

У каждого из нас были персональные металлические кружка и миска. Пластмассовая посуда не признавалась из-за конфликтности с огнем костра. Полулитровая алюминиевая кружка для водки, чая, а то и супа  считалась для парня невыгодно маленькой. Еду делили честно, но Бобрик тут имел особые привилегии: каждое из трех обеденных блюд раскладывали вначале девочкам, затем парням, а все оставшееся прямо в кастрюле (или ведре) отдавали персонально Бобрику. И эпатажно сожрать несколько порций прямо из ведра для него - норма. Ни разу от этого  не сломился. Пояснял, что кто-то из его предков был, не иначе - верблюд.
Бивуак мы старались выбирать таким образом, чтобы рядом было большое развесистое дерево, на котором Бобрик мог бы время от времени возлежать. Впрочем, однажды ранней весной он раздетый  лег загорать прямо на снег. И, конечно, на голую грудь положил найденную замерзшую змею. И вот мы засвидетельствовали его  рекордно громкий истошный вопль: оттаявшая змея решила  уползти в более безопасное место.

В учебном процессе и институтской дисциплине он ставил своеобразные рекорды по разгильдяйству. Вот один из типичных диалогов.

Преподаватель: … Опять вы опоздали на занятия…
Бобрик: Я пришел вовремя, это вы пришли раньше …
П. - Но сейчас уже десять минут десятого…
Б. - А на моих – ровно девять. ( с удивлением смотрит на часы )
П. - Так у Вас же нет на часах стрелок…?
Б. - Подумаешь немножко сломались, но можно же увидеть!
П. - И все равно: они показывают девять сорок пять!?
Б. - Но я же, для того чтобы не опоздать на Ваши занятия, часы специально ставлю с опережением на сорок пять минут.
И не было на него управы. Но вот однажды он подзалетел круто. Вынужден был даже написать объяснительную записку приблизительно следующего содержания: “Заведующему кафедры товарищу полковнику (ФИО). Я, (ФИО), с целью шалости залез на  изделие (полное название) системы (полное название). Держался  только за крылья, ничего не сломал. А руки поднял, потому что делал вид, что ее погоняю.”

Мы уже жалели: все, Бобрику пи...ец: выкинут его из института! Но не тут-то было. Выяснилось, что если дать ход делу, то из-за наличия полного названия изделия и системы в бумаге без грифа секретности уважаемый товарищ полковник первым кверху ж…ой вылетит из института. Кроме того, оказалось, переписать бумагу, не указывая на  уничтоженный оригинал – еще большее преступление. Очень долго ломали голову, и в конце концов мудро оставили без последствий это дело, как бы по отсутствию оного…
Иногда Бобрик заходил ко мне в гости. Правда, чаще, когда меня не было дома. Тогда его принимала моя мама. И он ей пространно жаловался на свою горемычную общажную судьбу бедного студента. При этом он, по свидетельствам Мамы, грязным кулаком левой руки размазывал скупые мужские слезы по своим, необычным для горожанина, румяным щекам, а правой рукой в приливах нервного волнения испытывал все, до чего можно дотянуться, на механическую прочность. Мама его очень жалела, была, возможно, единственной в курсе многих его житейских проблем, однако старалась успеть отставить подальше от него наиболее ценную мебель...

Вообще, несмотря на великолепное умение классно  с помощью мимики демонстрировать трагизм своих временных неудач, те, для кого он обижался, почему-то  обычно не мчались решать его многочисленные заморочки.

Однообразия в быту и учебе он не переносил. “Оттаскивай”- было его дежурным призывом, согревающим наши молодые динамичные души, что в переводе на сегодняшний язык значилось бы как “ENTER”…

После окончания института, удивительным образом, всем нам на зависть, Бобрика, единственного, государство распределило на работу в град науки – Дубну. Без него там было ну никак!
Я бывал там в командировках. Место там действительно - райское. И в магазин, и на работу академики вместе со студентами  крутят педали велосипедов. Везде асфальт, но нет автомобилей. У любого подъезда - велосипедные стоянки из гнутой стальной арматуры. Все стоит в свободных позах без замков. Легенда гласит, что однажды был  случай  пропажи, но власти объявили общегородской розыск и нашли таки этот краденый велосипед.

Встречались мы с Бобриком на вечере в  компании удивительных вольнолюбивых ученых, их дерзких хипповатых эмансипированных дочек и иностранцев. Заграничные спецы удивительным образом не чувствовали себя там попавшими в среду дикарей. Причем, даже чиновники в торжественных речах умудрялись быть оригинальными, космополитичными, яркомыслящими. Странная была там в то время власть… Какая-то не совсем советская! В Москве и Ленинграде подобная либеральная цивилизованность граждан стала наблюдаться в микроскоп лишь только спустя полтора-два десятка лет, накануне Перестройки...

Помню, на том вечере Бобрик сидел со мной, вальяжно развалившись в кресле. Вдруг, по его просьбе, мы с ним поменялись местами. На мое недоумение по поводу необходимости этих перемещений он ответил: «Дык  из окна ж дует…».

Жека

Едва ли не самой сочной фигурой, разнообразившей прозу нашей студенческой жизни, был Женя Кострюков. Звали его Жека, подобно, как меня – Пека.

По-женски лабильный и уникально легко входящий в экзальтацию, равно как и быстро из нее выходящий, он, как кочегар у паровозной топки, постоянно подбрасывал  на обсуждение в группе  кучу волнующих идей разного калибра и консистенции.
Многим из нас это было интересно и полезно для тренинга мировоззрения. Вот Жека и был катализатором наших бесконечных дискуссий по учебным, этическим и гражданским вопросам. Наверно, я легче других заводился  и, подобно голодному окуню, легко бросался на почти не наживленную золотистую мормышку его еретических идей.

Его политические наживки всегда были окрашены европейским либерализмом, а самым сладким словом была высшая российская ценность – интеллигентность. Однажды он, вероятно, начитавшись Ремарка, раздухарившись, заявил, что, несмотря на бдение властей, хотел бы, чтобы томик Шопенгауэра всегда  был у него под рукой (лишний раз напоминаю, что дело все-таки происходило при советской власти, и поэтому такое свободолюбие считалось кошмарно дерзким). Из-за привитого иммунитета на Жеку, большого впечатления на ребят этот пассаж не произвел, но с легкой руки Анатолия, Жеку самого стали в глаза и за глаза звать Шопенгауэром.

Главная несправедливость в этом, по общему мнению, удачном прозвище, была в том, что уж в чем-чем, но в шопенгауэрианстве он не был никогда примечен. Насколько помню, важнейшая для Шопенгауэра категория – Воля его особо не интриговала. Главным для Жеки во всем была – Форма. Здесь он был, вероятно, сильнее каждого из нас и, в частности, во многом проявлял  необычную для большинства нетерпимость к разнообразным стилевым некорректностям и недостаткам художественности. Я любил Жеку, прислушивался к его мнению и подчас высоко ценил.
Удивительным образом Жеку, как правило, крайне мало интересовало Содержание. Да и сам себя он не стеснялся называть поверхностным человеком. На одном из старших курсов нашего Радиотехнического факультета он однажды совершенно серьезно спрашивал  меня: “Вот все говорят переменный ток, переменный ток…, а что в нем переменного-то?”. В клубке монтажных электрических проводов он странным образом не тяготел чувствовать логику их схемного электрического функционирования. Зато ему нравилось бить по упругим  проводам руками или составлять из них красивые геометрические фигуры, даже если все это было не безопасно. Можно бы его назвать формалистом, если бы это слово не было столь изуродовано советской властью…
Однажды в пригородной электричке, наша студенческая компания, проникнутая лиризмом и меланхолией, пела любимое: « Зайди к соседу моему Егорке. /Он должен был по воле пять рублей,/ на два рубля ты мне купи махорки,/ на остальное – черных сухарей…/ Да не сиди ты у него до ночи,/ не то Егорка обнять тебя захочет,/ а коль обнимет – меня не забывай/ и поскорее посылку присылай.». И вдруг именно в этот чувственный момент пришли мужики в погонах и нас самих стали забирать в тюрьму за безбилетный проезд. Не готовые к быстрой смене эмоций все сникли… Но, кроме Жеки, конечно!  И тогда лишь он и именно он, по-мхатовски трагедийно выбросив вперед руку, процитировал контролеру знаменитый финальный аккорд горьковской пьесы: «…эх, не дал допеть до конца!». Для недопонимающих из будущего вынужден расшифровать, что у туристов нашего времени и толка считалось  дурным тоном брать проездные железнодорожные билеты, но вот форма этого Жекиного жеста была уже высшим безбилетным пилотажем, достойным  всеобщего преклонения и восхищения.

Мы с ним дружили, часто вместе прогуливались, большую часть времени до хрипоты спорили на самые разные житейские и политические темы, особо «про баб». В его любимом фрейдистском психоанализе не было ему равных. Но во многом мы не могли понять друг друга, и это было как  общение глухого со слепым: всегда и во всем мне было важно понять принцип, сущность, внутренние механизмы - его интересовали прежде всего оформление, эстетика, внешняя цельность. О подобных  антагонизмах и взаимонепонимании технарей и людей искусства  много расписано, но, пожалуй, наиболее умно, концентрированно и корректно в чудесной книге Ч. Сноу “Две культуры”. Могу лишь подтвердить, что, по моему, и у нас в Ленинграде было то же самое… Главная ценность «Физиков» – деловитость, «Лириков» – рефлексия.

Конечно интересны те и другие, если они склонны к творчеству. По моим наблюдениям, творческих людей больше всего среди тех, кто занимается наукой и техникой. А вот в мире искусства, богеме их почти не найти. В технике недопустима глупость и Лирикам это не нравится: собрал неверно электрический узел, включил – он не заработал или, хуже, блызнулся. Неприятно, лучше об этом не вспоминать. Общение с техникой учит:  вне зависимости  от предыдущих заслуг некорректность слишком уж грубо бьет по рукам. А «Черный квадрат» на картине не сгораем, не проверяем объективно, его значимость, как говорят позитивисты,  не верифицируема,  и можно о ней, не теряя лица, дебатировать бесконечно.

Например, чтобы чувствовать красоту процесса фазового регулирования мостовой схемы Ларионова надо, как минимум, быть умным и много учиться. А чтобы прослезиться перед трогательным полотном на бытовую тему или, связав из бороды косичку, рассуждать о непознаваемости шанкр, можно быть совершенно неучем. Дешево и сердито! Разумеется, в моем представлении, Физики совсем не обязательно технари.

В молодости  в течение трех лет я умудрялся ходить в Эрмитаж  на цикл лекций о художниках разных времен и народов, где довелось слушать весьма интеллектуальных историков и искусствоведов. Перед их ученостью и  широтой мировоззрения  не возможно было не  преклоняться. В то время навязшей двуполярной  идеологии очень удивительной и смелой казалась их достаточно  объективная многоцветная оценка истории, особенно в многочисленных дерзких параллелях совка со средневековьем. Завидовал их историческим познаниям, твердости духа, честолюбию, а иногда и фанатизму. И, думаю, обозвать кого-нибудь из них Лириком было бы тяжелейшим оскорблением…
Но, no problem! Физики и Лирики никогда не дрались, поскольку водились в  сугубо различных стаях.

Кажется, лишь однажды наблюдал и тех и других в одной связке, о чем, прося прощения у читателя за   очередную бестактную непоследовательность изложения, несколько отвлекусь.
Дело происходило уже много лет спустя по окончании института. Я приводил в жилое состояние только что купленную кооперативную квартиру на Пискаревском проспекте. Это был у нашей молодой семьи первый самостоятельный очаг, на который были потрачены все мыслимые и немыслимые силы и средства.  Поэтому очень ответственно относился  к многочисленным столярным и малярным доводочным делам. И вот однажды мои труды прерывает квартирный звонок, и ко мне, поздоровавшись, врывается явно знакомая симпатичная  физиономия. Да с застрявшей в дверях свитой. Я хитрю и улыбаюсь, делая вид, что понял ху из ху. Личность проскальзывает в квартиру и, быстренько осмотрев незавершенный интерьер, представляется. Оказывается, это артист Юлиан Панич. Как же, припоминаю: центральная положительная фигура популярного воспитательного фильма “Разные судьбы”. И вот, пошептавшись со свитой, он  делает предложение снять на месяц мои апартаменты под съемку части нового советского фильма “Проводы белых ночей”, в котором он  теперь реализуется в новой ипостаси,- режиссером. Тут еще подскакивает ко мне подпивший директор фильма и предлагает тьму всяких материальных выгод, включая  полный восстановительный ремонт квартиры после окончания съемок и личное участие в массовках. У меня как раз отпуск. Почесав репу  и посоветовавшись с женой, я подписываю тут же подсунутый контракт.

И - завертелось. Снимается дубль за дублем. Оказалось все куда масштабнее, чем я мог предположить. Мощности электросети нашего четырнадцатиэтажного дома не хватило. Под домом стоит  куча шумливого энергетического, звукозаписывающего и прочего технологического транспорта, а сам дом украшен кабельной проводкой различного калибра и окурками сидящих на лестнице артистов и групп технического персонала.

Я постоянно, как швейцар, занят контролем входных дверей. Все чаще, кроме киношников, приходят соседи с угрозами подать на меня в суд за разнообразное нарушение их покоя. Директор фильма  в хроническом запое, но коллеги говорят, что все нормально, ничего страшного, и, если, к примеру, завтра для съемок потребуется проведение под окнами колонны бронетанковых войск – проблем не будет. Одну из комнат держу закрытой и никого туда не впускаю, может кроме героини фильма для отдыха от суетности  перед съемкой особо чувственных кадров.
Юлиан  то в творческой эйфории, то в жестоком депресняке: «Все! С сегодняшнего дня режиссурой не занимаюсь! Ухожу от вас навсегда!». Тут власть на несколько часов переходила от Лириков к Физикам,  конкретно: к его волевой и прагматичной супруге – неформальному лидеру технической части коллектива. И бедлам худо-бедно сокращался.

Среди Физиков было много неординарных личностей, с которыми было чертовски любопытно пообщаться. Рабочий-осветитель оказался довольно крутым коллекционером орденов и медалей. Мог о наградах талантливо рассказывать часами, завершал книгу об истории  пошива некоторых мундиров. В моем инструментальном ящике очень ему понравились маленькие струбцинки, которые можно бы было использовать для ремонта орденов. Он очень ими восхищался до тех пор, пока они таинственным образом не исчезли.
Электрики, осветители и звукотехники тоже  интересные прелюбопытнейшие яркие личности с изощренным техническим опытом, правда весьма далеким от «Правил эксплуатации электроустановок потребителей». Например, корпуса осветительных установок не землились. На одном из них «сидела фаза». Персоналу было сообщено, что нельзя касаться одновременно к ней и батарее отопления. И таки не касались. Во всяком случае,  удивительным образом, в процессе съемок у меня в квартире ни одного человека электричеством не убило. Физики постоянно находили   интереснейшие разнообразные профессиональные или просто житейские темы для дебатов. Чуть ли не каждый из них был великолепным рассказчиком. Разнообразные формы хохм всячески ценились и приветствовались. Любили взаимные розыгрыши, но, в основе, уважали друг друга.
 
К Лирикам помимо режиссера принадлежала вся многочисленная свора артистов. Их обычно называли по имени, а не по имени-отчеству, как Физиков. Темы разговоров Лириков были строго ограничены: на какой тусовке вчера был, что и сколько пили, за чей счет, какое у кого было платье и макияж. Другие темы для них были бессмысленны. Кто из них и был поумнее, помалкивал, старался не выделяться. А Физики их открыто презирали и даже не пытались  с ними заговорить. Особенно меня поразила гримерша. Во время своей работы с макияжем она сама  постоянно общалась и шутила со сторонними людьми, но жестко не допускала участия в этом разговоре обслуживаемой клиентки. Удивительным,  не постижимым для меня образом, артисты всегда тупо подчинялись техническому персоналу и никогда не протестовали против  его откровенного хамства …

Но вернемся в студенческий ЛИАП. Ладно – среди киношников, а откуда же у нас в  технарском институте смогла появиться личность со столь  гумманитарно-богемными наклонностями?  Вероятно у Жеки это было предопределено не только генетически, но и музыкальным образованием: он неплохо и с удовольствием импровизировал на фортепьяно. Его исполнительская манера  отличалась предельной консонансностью, мягкостью, вкрадчивостью и отсутствием маломальской экспрессивности, что казалось очень  удивительным  при его внешне  резкой импульсивности. Думаю, только в музыке и раскрывалось, как сильно он дорожит своим внутренним  душевным покоем.

Но, может быть, в первую очередь, он отличался от всех нас тем, что воспитывался не в семье, а в суворовском училище... И, возможно, поэтому он всегда был опрятен в одежде, любил подолгу смотреться в зеркало, делать массаж лица, где надо а, может быть, и не надо, носил под пиджаком галстук. Как сейчас поет авангард: «Главное, чтоб костюмчик сидел!». Если где бы то ни было замечал на стене скособоченную картину,  незамедлительно самоотверженно бросался ее выравнивать.

Был предельно медицински чистоплотен. Мытье рук и намазывание бутерброда были для него культовыми занятиями: здесь он времени не жалел. Не зря. Всегда он свеж и молод. В приливе теплых чувств   вытаскивал из кармана кусочки сахара  и даровал их мне. Форма такой любви суворовца  была непостижима, но, боясь оскорбить его светлые чувства, я конечно же угощался, и мы,  счастливые, улыбаясь, хрумкали.

Мне он разъяснял, что мол все это врут, когда говорят, что может быть вкусным  несладкое… А на мой вопрос: “Правда ведь хорошо вино, которое мы с тобой сейчас вот пьем?”, он совершенно искренне отвечал другим вопросом: “Откуда ты это знаешь?” …

Очень любил природу. «Как прекрасны тихое озеро, розовый закат, падающий   с дерева лист». Но охоту, рыбалку, грибы считал низменными, корыстными, в крайнем случае, снобистскими занятиями. Я в восхищении говорю: Смотри, как  на реке уклейка разыгралась! Он: Врешь ты все! Отсюда ничего не может быть видно. Очень строг был ко мне! Изнемогал в презрении, когда надо было для рыбалки накопать червей. Черви – это не интеллигентно.

К любым животным он относился с подозрением: «Откуда я знаю, вдруг она (собака, кошка и т.п.) набросится на меня и искусает: ума же у нее нет!» ...

В отличие от любого из нашей студенческой братии, у него  была постоянная девушка. Люда. Она была подстать Жеке, невысокая, гармоничная, со складной фигурой, миленькая, артистичная, доброжелательная. Жека был внимателен к ней, хотя несколько тяготился навязываемой ее существованием несвободой.  Очень гордился, что она “как статуэтка”. Она не возражала, всячески поддерживала этот имидж, очень талантливо созидала и демонстрировала свою статуэточность, весьма успешно украшая нашу компанию, и умудряясь скрывать свои незаурядные ум и  практицизм.

После окончания института, Жека мудро сменял инженерщину на преподавательское тягло и, насколько я понял, эта служба ему нравилась, а его, такого возвышенного и чувственного, ученики, особенно ученицы, обожали…

Геныч.

Геныч был душой нашей компании. Нежный, женственный, обидчивый, со сладко-печальным взором, он постоянно страдал от окружающей жестокости. Писал искренние сентиментальные стихи. У него был необычайно высокий музыкальный, вроде бы  даже профессионально поставленный, голос, в моем представлении, тенор (он, правда, с этим определением не соглашался). Частенько в походах они  с Жекой дуэтом пели  в два голоса задушевные песни. В нашей группе это исполнение ценилось не только как украшение, но и почиталось близким к профессиональному. В разговоре он чуть шепелявил и сюсюкал, думаю, это было не врожденным качеством, а постепенно приобретенным вследствие любви к своей  элегантной манерности. Мы его, безусловно, обожали, и в знак уважения, наверно, единогласно избрали комсоргом группы. (Напомню, что мы почти все были комсомольцами, и не только формально).
 
К нему, такому нежному и чувственному, тянулись девочки, но обычно это им, да и   ему самому почему-то приносило огорчения или неудовлетворенность. Ходили слухи, что он вершит подвиги, самозабвенно помогая каким-то своим родственницам. Может быть, в связи с этими  стартовыми перегрузками за всю жизнь не сумел (а, может, не захотел?) построить собственной семьи. Зато уже по окончании института находил удовольствие в сопровождении на соревнования команды футболистов. Не ясно, как эти футболисты воспринимали его тонкие душевные флюиды, но явно одно: противоположности сходились подобно инь и ян.

В некоторых отношениях он был весьма консервативен. Негативно воспринимал либеральные веяния перестройки. Жестко меня ругал за недостаточный патриотизм, когда я традиционной в России селедке предпочитал креветки.

Один из нас немногих, он  остался верен  нашей ЛИАПовской  технологической специализации и тем  гордился. На одной из последних наших встреч однокашников он дольше других выступал с отчетной речью о прожитом, в которой подробно нас информировал о каждом из  без малого двух десятков технологических процессов изготовления  печатных плат для спецэлектроники. Мой вопрос о рыночной цене этих плат   счел оскорбительным и пошлым.
Подарил мне книгу своих стихов с дарственной надписью: «…Читай, суди не очень строго, пишу, как мне дано от бога…».  И таки, попробую …

Книга издана в Ленинграде в 2000 году и очень удачно называется «Стрессы». В ней  стихотворные, безусловно искренние и талантливые исповеди, самоедство, трагичная любовная лирика, философичность в близкой и понятной мне экспрессивно-страстной манере. Есть классные строфы: «…А в Ленинграде осени приметы:\ Сквозь сито сыплет мелкий дождь с утра,\ Но лишь грустят зеленые поэты\ и детвора, что в школу ей пора!» (с.7) ; «Я говорил – что сам сказать хотел…\ Пред мною часто закрывали дверь,\ И оставляли просто не у дел.\ Но я не льстил, не якал, не ловчил!» (с.51); «…Благих творений полн, но глуп,\ Как вечно юный И.Христос.»(с.96).  Совсем уж по-есенински: «Упаду я в шелковые травы!\ Утону в полевых цетах!\ Лучше нет для души отравы!\ Лучше сладости нет на губах!»(с.65) «Как ты часто не давал\ Спать! А мне хотелось!\ Обнимал и миловал!\ Знал свое ты дело!»(с.14)

Трогательны сентиментальнейшие нежные стихи, посвященнные матери, близким женщинам, друзьям. Раны от взаимонепонимания  с коллегами. Все – искренне, чувственно, страстно, часто предельно скорбно, поэтому мне, не обладающему столь большой ранимостью души, грешно их комментировать. Скорее всего, многого в его лирике мне не понять. Увы: не дано!..
На этом нежно-лирическом фоне вдруг неожиданно удивительно гадким  и исключительным кажется «Гаф! Гаф! Гаф!» на Гафта (с.119). Впрочем, похоже, тут не обошлось без влиятельной подсказки опытного советского подлеца …

Спасибо тебе, Геныч, за подаренный томик стихов. Они, безусловно, в художественном отношении сильные и, уже потому, - ценные. И прости меня за некоторое неприятие их духа. Хоть убей,  не понимаю что такое и почему «Тишина звенящая!\ Тишина страшащая!\ Тишина ужасная!» (с.66). Поверь,  не по злому умыслу. Не сомневаюсь, что все писалось в порыве, чаще надрыве души, а не в процессе холодного экспериментирования с Формой. Просто у нас с тобой очень разная нервная система. Это – не грешно? Но я тебя уважаю и преклоняюсь перед твоей чувственностью! Дай Бог тебе  желанного успокоения, здоровья и счастья!

Толя.

Пелюсов Анатолий был  в институте моим лучшим другом. Мы оба воспитывались и в студенчестве жили в  морально и материально благополучных семьях, что, по тем временам, было редкостью и, как мне кажется, сформировало в нас одинаково  жизнеспособный нравственный стержень. Оба по окончании школы пару лет всерьез работали слесарями, всегда одинаково предельно ответственно относились к учебе, работе, родителям, семье. Эдакий дуэт тошнотворно-положительных героев. Даже поначалу жили в соседних домах на Московском проспекте. И в дальнейшем судьбы наши шли довольно единообразно, удивительным, почти мистическим образом постоянно пересекаясь в самых неожиданных местах (о чем писать пока преждевременно). И уж совсем непредвиденное совпадение последнего времени оказалось в том, что наши внуки вдруг стали заниматься тем, что было весьма далеко от наших личных устремлений:  спортивно-профессиональной шахматной игрой.
 
В нашей студенческой учебной жизни святыней, на которую мы молились, был пакет конспектов курсов лекций. Лекции  обычно конспектировались по каждому предмету отдельно в тетрадях в клеточку на 96 листов на лекциях ведущих преподавателей (простите за преднамеренный омоним: одним и тем же словом «лекция» на студенческом сленге назывались три разных понятия: сам теоретический курс, процесс чтения в аудитории этого курса преподавателем и, наконец, его студенческий конспект). Экзамены в конце семестра можно было сдать только по этим индивидуально записанным (или передранным в неурочное время) конспектам. Печатание курсов в виде брошюр типографским способом не практиковалось: акцентировалось, что каждый год курс должен обновляться. Но, думаю, основная причина была иной. Ну скажите, пожалуйста, какие, даже за десятилетие, могли произойти изменения в сопромате или, там, теоретической механике! Просто, несмотря на понятное, святое желание каждого преподавателя массово опубликовать  свой курс, торжествовал страх перед последующим резким снижением посещаемости лекций.

И все равно, стопроцентная посещаемость лекций была недосягаемой. Поэтому был закон: пропустил лекцию – перепиши ее на досуге у товарища. И я, как правило, если можно, передирал ее у Анатолия. Он же, когда надо было много передрать, старался с моими конспектами не связываться. Это - почему бы?

А дело было отнюдь не в злонамеренности или ущербности, а  в том, что, несмотря на нашу дружбу, мы были очень различными людьми по восприятиям и интеллектуальным оценкам. Он в своих конспектах буква в букву отражал  не только суть, но и форму лекций. Такая зеркальность для последующего передирания идеальна. А вот я так записывать лекции не мог. Обычно, если это не был просто вывод математических выражений, старался вникнуть в сказанное лектором, а затем, по возможности своими словами, отличными от лекторских, записывал резюме. Частенько текст  перемежал с личными замечаниями, а то и эмоциональными ремарками с восклицательными знаками. Иногда инициативно составлял простейшие логические графы или располагал материал столбцами таблиц. Так всякий раз я пытался акцентировать суть материала и его связь с  ранее полученными знаниями. В результате мои записи были не пригодными к передиранию, и особенно проигрывали как материал для подготовки  к экзаменам.
Помню, сколь трагичными были записи конспектов по начертательной геометрии, когда в примерах построения я преднамеренно выбирал  исходные точки и фигуры, отличные от лекторских, что, в результате, приводило к полной потере наглядности чертежей. Правда, неприятности от такого  субъективного восприятия лекций у меня были лишь на первых курсах, на которых учился крайне неровно. А вот на старших, когда стал похитрее, и для  получения повышенной стипендии нормой стала сдача всех экзаменов сессии на отлично, такой способ усвоения материала оказывался иногда скорее выигрышным.
В этих отличиях оформления лекций отражалось, на мой взгляд, наше главное судьбоносное различие с Анатолием. Это различие определило дальнейший ход наших профессиональных судеб в существенно различные стороны. Ключевое слово в этом – творчество. Для меня любая деятельность, лишенная элементов творчества, казалась бесцветной, безвкусной. И правдами или неправдами всегда умудрялся избегать рутинной работы. Вне зависимости от профиля конторы, занимаемой должности, вида и направления плановых работ, главное, к чему я  всегда серьезно относился при реальном Совке, была моя личная научная работа, завершаемая статьями в научно-технических журналах, и изобретательство, завершаемое авторскими свидетельствами (для молодого читателя поясню, что это патент, 100%-м владельцем которого являлось государство) с их внедрением в госпромышленность. Чаще всего начальникам не нравились мои претензии на независимость и творческие потуги, отвлекающие от главной святыни - перевыполнения плана. Однако потихоньку я приспособился: насколько можно брал этих начальников в соавторы, выполнял  навязываемые сверху пункты социалистических обязательств по творческой работе. У меня авторских свидетельств и патентов до ста штук, и начальникам было приятно поучаствовать в получении крох авторских вознаграждений (всего полагалось не более смехотворных 4% от экономии вследствие внедрения) и премиальных за содействие. Кроме того, не раз пользовался и защитой государства: использовал право подачи заявки на изобретение вне зависимости от воли начальства. Правда, при этом задерживался должностной рост. К счастью, творчество для меня всегда было многократно дороже. Более того, в моем представлении, вообще и всегда главное предназначение любого инженера состоит в создании новой техники, которая оформляется в виде запатентованных им способов или устройств. Если этого нет, то, несмотря на наличие любых дипломов, технических навыков или менеджерских способностей, - нет и инженера. Разумеется, для возможности своего существования  инженер должен при капитализме ладить с бизнесом, а при социализме –  придуриваться и бороться с бюрократией. Эти максимы, весьма очевидные для западного образа мысли, я обычно скрывал, чтобы не быть уж явным «врагом народа». И многие из этого народа выговаривали мне прямо в лицо, что моя деятельность пахнет индивидуализмом, что в то время считалось крайне грешным.

Так вот, а Анатолий профессиональное техническое творчество ценил, мягко говоря, весьма скромно. У него безусловным приоритетом на службе была организация труда коллектива на выполнение плановых задач. Эта направленность в сочетании с его неординарной жесткостью, исполнительностью, гигантской работоспособностью, целенаправленностью, а в дальнейшем и менеджерским талантом обеспечила его весьма значительный дальнейший  должностной рост в области серьезной судовой электроники.

В разных жизненных коллизиях я доверял Анатолию абсолютно, никогда не сомневался в его благородстве, как говорится, «первым  взял бы с собой в разведку», но творческими мыслями или какими вопросами, связанными с искусством, с ним практически никогда не делился.  В полную противоположность Жеке всякие тонкие сентиментальные материи его  обычно раздражали …

«Не обременен чрезвычайно большим количеством нюансов и сомнений»,- этот панегрик, сказанный кем-то из свиты президента США о любимом вожде Буше младшем, в полном объеме мог бы характеризовать и Анатолия.

Однажды, расчувствовавшись, опрометчиво ему исповедался, как люблю наблюдать общение туристов-французов где-нибудь в самолете, поезде или музее. В ответ он подозрительно на меня посмотрел и разоблачил: «Откуда знаешь, что они французы: ведь ты изучал в институте  английский!».

Подобно графу Толстому, он восхищался знакомым мужичком, который все профессиональные плотницкие работы умудрялся мастрячить исключительно топором …

К экзаменам мы с ним часто готовились напару. Особенно светлые воспоминания сохранились от зубрежки конспектов под солнышком весной и летом в Парчке - на газонах береговых откосов Московского парка  Победы.

Отец Анатолия работал квалифицированным рабочим и был для него  не только этическим авторитетом, но и громадным положительным примером технической рационализаторской деятельности, в том числе по мужской домашней работе.

По его протекции мы с Анатолием  проводили свою производственную студенческую практику слесарями на обувной фабрике «Скороход», где сам он занимался механизацией. 
На «Скороходе» был совсем другой стиль работы, чем знакомый мне ранее  на «Электросиле». Меня поражала практическая независимость заработной платы от производительности: механики и слесари работали медленно, едва шевелясь, а не как женщины рядом на обувных конвейерах.

Был на фабрике цех подготовки кожи. Боже, какой там был смрад. Вот уж – хоть топор вешай! Если дверь цеха открыта, пробегал мимо без дыхания, а в самом цехе я физически был не в состоянии сделать хотя бы единственный вдох. До этого не представлял, что так вообще может быть. А ведь там люди работали постоянно! Но считалось, что они якобы полностью лишены обоняния.
Другое сильное впечатление было от специфики чисто дамских коллективов. Дело в том, что на фабрике были  большие конвейерные цеха с женским (обычно, наиболее тяжелым, неквалифицированным и дешевым) трудом. От идиотской работы, концентрированного взаимного влияния и отсутствия мужиков женщины зверели. Так что незнакомым  молодым мужчинам проявляться там  порой было просто опасно. Мало того, что можно было подвергнуться осмеянию по самому неожиданному поводу, но над  парнями бывали случаи физического надругательства: им делали «прически», «макияж помадой», а то и в ширинку наливали белого цвета масляную эмульсию. Был даже случай, когда дамы надули мужичка. В буквальном смысле. Приставили к  его заднице (пардон за моветончик) шланг от магистрали сжатого воздуха…  Он не понял юмор, а просто умер.

Издевательства были весьма изощренными, обычно с сексуальным оттенком, но никогда не корыстными,  запланированными или злонамеренными.

Однако даже самые боевые из этих женщин вне предприятия сразу же становились достаточно цивилизованными, ничем не выделялись в толпе.

От того же «Скорохода» мы отдыхали летом в спортлагере на озере Омчино под Лугой. Прекрасное было местечко и время…, да и наш возраст! Жили в палатках. В первый же день к нам заявились девчонки с разочарованием: «Эээ, а вы что – не футболисты?!». – «К сожалению, нет, но все равно мы тоже…!».
Были там лодки, весла, но, естественно, не было уключин. Пришлось нам вспомнить слесарные навыки: найти тиски и из арматурного прутка изготовить эти железяки самим, а для щедрого пользования - с достаточным избытком. В результате катались там не только в лодке, но и как сыр в масле в быту. Утром находили у палатки  баночки с ягодами. И ведь так и не узнали дарительницу …

Всем табором плавали вверх по речке, горланили песни. Была и Цыганка – девочка драматичной судьбы, удивительно нежной души. И шкодливая, и милая в своей нескладности, простодушности и беззащитности девочка Гаврош. А всеобщая любимица лет шестнадцати, маленькая румяная Глазка, удивленно распахивая свои безудержно громадные глаза, обращалась со своими все новыми предложениями к коллективу не иначе как: «Празитыыы, ну празиты жааа!». И не выполнить что-либо из ее просьб  было никак невозможно!..

На студенческих каникулах нас принуждали проходить производственную практику. В частности, она засчитывалась при работе проводниками вагонов железнодорожных поездов. Вот мы с Толей и решили попробовать себя в этой ипостаси. Так мы, два маменькиных сынка, практически не знавших жестокости жизненной прозы, стали называть себя полупроводниками.
Все началось с того, что при приемке вагона от предыдущих хозяев нам, лопухам, недодали кучу подотчетно-хозяйственного инвентаря, а из того, что втюхали, многое было неконвертируемым. При первой же поездке у нас еще из имущества что-то свистнули, и, аконец, вагон отцепили и затолкали в депо на ремонт …

И вот мы там сидим,  охраняем оставшееся, читаем художественную литературу и подсчитываем насколько убытки больше нашей зарплаты. Вдруг к нам в вагон  вламывается электрик и возмущенно вопрошает – это куда мы задевали из-под вагона наш приводной ремень питающего генератора. Не иначе, для изготовления  неснашиваемых домашних тапочек? Пока мы пытались воспринять эту важную информацию, он нас изругал еще и за несанкционированную разрядку аккумуляторов на стоянке,  решительно их вырубил неоперативным выключателем, и столь же неожиданно  - исчез …

Теперь уже мы сидим в кромешной тьме, не зная, плакать или наоборот – смеяться. Рассуждаем о том, как было бы хорошо, если у нас был бы фонарик на батарейках…
Но вдруг, о чудо! На смежный путь подогнали другой состав. И из своей темноты и ничтожества мы видим: «две девицы под окном…». Светящиеся, кайфующие и благолепствующие. Тут же мы познакомились,  а они, как принято в России, нас пожалели. Тоже полупроводники,  но из «Института культуры» и,  как более опытные товарищи, всему-всему нас стали учить.  Как надо дрожащими губами…(а губы у них были для этого ой как приспособлены), так вот, дрожащими губами прыскать воду на б/у-простыню, затем, прижимая к сиденью, вхолодную отгладить, затем многократно свернуть, скомплектовав с неиспользованными полотенцами, положить в мешок, который зашить и, наконец, затем… подсунуть это произведение вторичной выделки пассажиру ночной посадки. Уф! Колоссальный бизнес!
 
Объяснили, какой чай самый выгодный, сколько надо в него добавлять соды, чтобы он  был насыщенного цвета и как нелепо пользовать сахар в порционной упаковке, когда он, куда более дешевый и  не менее быстрорастворимый, продается в килограммовых пачках. И, самое главное, оказалось, что все наши недостачи могут быть резко снижены весьма простыми действиями и закупками. Даже замену украденного приводного ремня можно найти в хламе, надо лишь знать где и кому-что за все это отвалить. Кроме того, они нам объяснили, как и когда можно провозить зайцев, не опасаясь контролеров, кому и сколько давать на лапу, какой товар, откуда и куда надо везти для успешной спекуляции. Впрочем, последнее, как и другие грязные для того времени слова они, будущие профессионалы и проводники культуры,  тактично умудрялись не пользовать. Но именно от них мы узнали и совершенно секретные сведения о том, почему проводнику выгоднее быть мужчиной, чем женщиной.

Так в течение нескольких дней  мы были обучены и мобилизованы на дальнейшие дерзания. Как могли, их отблагодарили, а когда  почувствовали, что эти девочки еще и довольно  милы, нежны и интеллектуальны, судьба не выдержала, и поезда развезли нас не без слез в разные стороны навечно …

Была масса впечатлений от наших поездок и на юг, и на север. Питались преимущественно сырыми яйцами, купленными в государственных магазинах. И представления не имели о возможности сальмонеллеза. Закусывали слабосольной рыбой, купленной с рук. На вокзале в Мурманске на вопрос сколько нам надо соленой зубатки я ответил: «Две…». Тут же мы договорились с доброжелательным продавцом и по какой цене … Но он же меня чуть не убил, когда приблизившись к его складу, выяснилось, что мы покупаем штуками, а он-то продает - тоннами …

Очень быстро мы научились не только защищаться, но и «зарабатывать» на многочисленных прорехах  ненавязчивого транспортного социалистического сервиса… Собачиться с пассажирами и делать не то, что нужно им, а, что выгодно тебе, открывать лишь один из двух туалетов вагона…
И все же, пожалуй, самое большое впечатление в поездках у меня осталось от таинства наблюдения за спящими пассажирами на полках плацкартных вагонов. Меня охватывало громадное, ранее не ведомое, благоговейное волнение, и ответственность всякий раз, когда  в плацкартном вагоне приходилось бережно поправлять спавшие одеяла у детей и молодых женщин. Возможно это чувство было сродни тому, которое религиозный человек испытывает перед иконой …

Мурашовочка.

Володя Мурашов был среди нас самым молодым и, вероятно, самым способным в учебе. Флегматик. Умница. У него была непростая доинститутская жизнь с вечерней десятилеткой. Отличался удивительным сочетанием могучей трудоспособности с доброжелательностью, скромностью и застенчивостью. Если на  лекциях я что-то пропустил или не понял, обращался к Мурашовочке-отличнику - отказа не будет: он все-то всегда знает, улыбнется и скажет умное слово. Был он предельным интровертом, крайне молчаливым, в коллективе не растворялся, с однокашниками всегда упорно отслеживал гарантированную дистанцию. Поэтому на установление с ним интимной дружбы надеяться не приходилось. Соответственно, на институтских уроках физкультуры ходил на секцию борьбы, а не как большинство  – на баскетбольную. Может быть, из нас он единственный следил за состоянием своих натренированных мышц. Но как бы то ни было, скрывать  румянец при смущении  так и не научился.

По окончании института, естественно, стал хорошим инженером. В Африке учил аборигена  ремонтировать самолеты. Но там расовая бдительность оказалась на высоте: «Я понял Вас, но ведь белые всегда обманывают черных: неисправность-то была вон в том ящике, а вы, объясняя, показываете мне не на него, а на  какие-то бумаги со схемами…».

Последнее время организовывал бесперебойность электроники в серьезных областях пищевой промышленности. Всегда незаменимый инженер!

Хамилевич.

Главным для нас, студентов, был учебный процесс и наши студенческие взаимоотношения. А вот все социальные и политические реалии тех лет казались однозначными,  незыблемыми, не зависящими от нас, а потому – неинтересными. В институте мы изучали историю КПСС и марксистско-ленинскую философию. Эти предметы были схоластичны, лживы и совершенно оторваны от реалий окружающей жизни. Мы к ним относились как к неизбежной пошлости, не более того. Реальный социализм казался незыблемым и безнадежно вечным. И мы веровали в его глобальные победы. В газетах читали только те материалы, которые были обязательными для сдачи экзаменов. Но по мере взросления нас все больше заинтересовывали проблемы общественно-политического движения. Стали больше слушать недоглушенные радиопередачи «Свободная Европа» и «Голос Америки». Потихоньку стали интересоваться сладкой ересью еврокоммунизма. Тем более, что в продаже начали появляться, в основном в переводе с немецкого, брошюры  с якобы критикой Сартра, Гароди, Маркузе… Оказалось, что  даже отечественные газеты могут представлять интерес, если уметь читать между строк …

В этом отношении самым продвинутым и мудрым из нас был наш однокашник Юра Хамилевич... Вообще-то, студентов с подобными фамилиями в ЛИАП почти не брали. А вот он, увидев в списке результатов вступительных в институт экзаменов по математике против своей фамилии «неуд», вместо того, чтобы скромно по-советски утереть слезу, стал наивно требовать ревизию. И тут вдруг оказалось, что выставленная отметка на его работе – «отлично». Его и приняли. (Так что уже в те времена прямой удар в морду Наши выдерживали не всегда, и это обстоятельство даже сейчас питает некоторый политический оптимизм...).

Кроме того, что Юра был просто способным любознательным студентом, он привносил к нам массу любопытной политической информации и прививал не свойственный нам приземленный прагматический подход к действительности. Поначалу было неуютно от его, как мне казалось, циничного приоритета вопросов зачем..?, для чего..? над вопросами верно ли? справедливо ли..?, честно ли..? Но всегда я получал большое удовлетворение от общения с ним, легко его понимал. Приятно поговорить с умным человеком! По окончании института он много инженерил в области микросхемных разработок,  успешно преподавал по этой специальности, в начале перестройки стал крупным администратором, где пытался противостоять коллапсу производства. В отличие от многих и многих других, безболезненно из этого ушел… Никогда не ощущал себя рабом. Поэтому не трухнул раскрутить с сыновьями свое дело. Поменял несколько видов различной деятельности, но всегда работал квалифицированно и в свое  удовольствие. Благодаря своей незаурядности, громадной гибкости и широте мышления оказался одним из немногих, всегда востребованных обществом, не боящихся социальных перемен.

Дима.

Одной из самых сочных неординарных личностей был Дима Суслов. Добродушный и талантливый юморист, он постоянно привносил в наш прозаический учебный процесс разрядку. Юмор его был самобытен, дерзок и неисчерпаем, но никогда  не злобен. Это украшало нашу жизнь, хотя, по молодости, большинством из нас  позитивно не оценивалось. Во время лекций с тошнотворно длинными заумными математическими выкладками вдруг раздавался отчетливый женский вопль: «Нахал! Холодными руками…» или «Я вся дрожууу!». Преподаватели обычно не успевали отреагировать, но мы-то знали, что это – Димины штучки …

Если кто-то из нас попадал в дурацкое положение, он с предельной серьезностью, нахмурив бровь, резюмировал: «Умный, гордый… и чуть-чуть наивный…».

В отличие от остальных, он постоянно поддерживал контакты на кафедрах, причем создавалось впечатление, что именно там, а не в учебном процессе получения знаний, центр его интересов. Кульминационным для него был процесс сдачи экзаменов. Частенько он готовил ответы лишь на несколько билетов из курса. ( У нас считалось выгодным  сдавать экзамены первым потоком и очередь на сдачу устанавливалась за час-полтора до доступа к выбору билетов).  Дима обычно приходил на экзамен раньше других и всякий раз умудрялся отвечать на свои выученные заветные билеты. Высшим пилотажем было, когда он еще до экзаменов заявлял  конкретный номер, который вытащит (со стола или из рукава, - осталось тайной). Очень гордился такой  лихой организацией дела и не создавал из этого особенную тайну. Профессиональные знания его особо не интересовали. После окончания института его высоко ценили, и он далеко продвинулся в советской коммерции.

Йог.

Сергей Илюшин был постарше нас. Отслужил в армии. Хорошо учился и, как в то время писали в характеристиках, «пользовался  в коллективе заслуженным авторитетом». Был ладен, носат, высок, строен с громадной длины ладонями и стопами в сочетании  с удивительно уникальным для такой выпукло маскулинной конституции высоким и нежным голосом. Склонный к замкнутости и абстрактному мышлению, он мог долгое время увлеченно заниматься каким-то делом, упорно настаивать на своем в дискуссии, но и вдруг неожиданно уступить. Частенько его было сложно понять: реакция его непредсказуема, контрастна и порывиста. Думаю, великий Кречмер называл бы его классическим астеником. А девицы  частенько его слегка побаивались и считали высокомерным.
Как мне казалось, главными его этическими особенностями были повышенное чувство благородства и замешанный на этом в русском духе постоянный поиск идеального. Эдакое  уникальное продолжение дореволюционных разночинцев-ригористов с их драматичными идейными и судьбоносными метаниями. Вот далеко не полный ломаный временной граф его ипостасей и пристрастий: студент-отличник, боксер, инженер, кандидат технических наук, отец кучи детей, бобыль-фермер-животновод в деревенской дыре, ортодоксальный христианин, читающий исключительно библию, йог, убежденный в тщетности целенаправленного труда и движения любой другой мысли, кроме избранной индийской, радикальный вегетарианец, электросварщик, пользователь интернета, плотник…  Последнее время он упорно начал продвигать некоторые идеи реформирования русского языка. 

Насколько я понял, главное в его сегодняшней жизни – забота о душе. Для этого в своей деревенской глуши он практикует сеансы медитации, которые наконец возвысили его в сравнении с окружением на несколько  нормированных уровней, что дает ему не только сиюминутное удовлетворение, но и неплохие перспективы в дальнейших жизнях (прошу прощения за явно неточную теистическую терминологию: это порождено не злым умыслом, но лишь моей  религиозной неграмотностью). 

Идейных единомышленников по месту жительства в деревне не имеет.
Будучи ревностным системщиком, пытался я понять, к какому же …изму принадлежит его идеология: какой ветви христианского толстовства, брахманизма, индуизма, буддизма или еще там чего, но он довольно категорично отверг происки и поставил меня на место: оказалось, он просто носитель Истинного Знания.  Главное  - его бессмертная душа. А вот одно из самых скверных дел, существующих на свете - это публицистика, которой, не пойми для чего, грешу я …

В моем представлении, его суждения очень схожи со старческими Льва Толстого не только фактурой идей, но и натиском религиозной безаппеляционности. Думаю, что такое подобие порождено уединением и диетой. Рассказывал, что когда оперировался, к нему в больничную палату ходили вереницы медиков, чтобы посмотреть, какую любопытную консистенцию и цвет имеют мышечные ткани, когда полностью исключена животная пища…
Сергей! Прости за дерзость, написанного здесь. Не ищи в ней подтекста. Я уважаю и люблю тебя. Мне всегда интересно общение с тобой, тем более, что у нас были общие дела, не подлежащие публикации. Когда бываешь в Питере, – звони. Тут я, как та француженка, шепчущая: «для Вас я всегда свободна!».

Триждыгерой.

Вилен. Да, вот такое имя придумали родители Гирского в честь вождя пролетариев. Но удивительным образом, пожалуй, лучше других в нашей группе именно он различал пакостные гримасы реалий развитого социализма и не боялся заявлять об этом вслух. Успехами в учебе он не блистал, вероятно, к этому и не стремился, но тем не менее   перед ним было сложно  инстинктивно не преклоняться: он был явно умен, породист, очень красив как мужчина, импозантен, благороден, ироничен и честолюбив. Похоже, эти качества наследовались им в одном пакете с неординарной западнославянской фамилией. От него можно было ждать благородных порывов и подвигов, и он их вершил-таки, презрев приземленность советской действительности.

Общения с однокашниками  не ценил. Скажем, глупо было даже пытаться пригласить его в поход.  Мы  прекрасно знали, что у него есть единственная доминанта, святыня и смысл жизни – его законная жена. Вечно он спешил только к ней, делал все только для нее и заинтересовать его чем-либо вне женоцентризма было невозможно. Никогда не видал более преданного и жертвенного мужа. Героя! Когда оказалось, что жена склонна к научной работе, ей надо защищать диссертацию, у нее появились повышенные интеллектуальные запросы и не менее интеллектуальные друзья, он безропотно стал выполнять всю рутинную домашнюю работу. Все силы направил на доводку  и совершенствование своего и без того благоустроенного семейного гнезда.
Не берусь судить по какой причине, но свою  профессиональную работу в конце концов он выбрал, связанной с периодическими максимально долгими, рискованными для жизни, дальними героическими научно-исследовательскими командировками.
Детей у них долго не было. Лишь через полтора десятка лет родился первенец. Но это оказалось пределом. Вилен, на удивление жене и всем своим  знакомым, тут же сбежал к другой женщине, оставив полностью все нажитое, квартиру, ребенка и неразрешенную тайну о мужском коварстве. Погряз со своей новой любовью в отчаянной бездомной нищете, и в своем уже весьма зрелом возрасте «…много он бед перенес, но в его жизни была песня безумная роз!». Герой!

Потом незаметно исчез с нашего горизонта…

Андрей.

ЛИАП наш располагался на двух площадках: один в церкви, другой в казарме. Разумеется,  слегка переоборудованных. Но почему-то не до конца. И там и там были постоянные проблемы с вентиляцией помещений. К концу занятий спертость воздуха была - хоть вешай топор. Не все выдерживали. Особенно ужасно было заходить со свежего воздуха в аудитории в конце дня. Но все равно некоторые наиболее упорные студенты умудрялись там просиживать до ночи. Среди них обычно можно было видеть нашего однокашника Андрея Парамонова. Ему тугодуму, приехавшему из-под Архангельска, тяжело давалась учеба, но был он убежден, что терпенье и труд  все перетрут. Из всех нас он был наиболее сознательным студентом и  больше других свято верил в непогрешимость советской власти. Недаром его назначили старостой нашей группы.

Такие глупости, как студенческие вечеринки и наши еженедельные туристические походы он не признавал. Презирал всяческую суету. Лучше в воскресенье посидеть над конспектом  лекций и закрепить материал. Мы с ним старались держаться подальше дуг от друга: он от меня из-за разбросанности, я от него из-за медлительности.
После института его распределили в подмосковье в город Железнодорожный. (Именно там когда-то Каренина сиганула под поезд. А сейчас это - час на электричке с Курского вокзала).
А у меня жизнь сложилась так, что весьма часто приходилось по своим инженерным делам ездить в Москву в основном на поклон в бесчисленные бюрократические конторы и предприятия-изготовители комплектации. Вот, время от времени, я и стал останавливаться у Андрея на постой.

Он там  женился на милой доброжелательной женщине, которая, как и сам он, исповедывала необычные в нашей жизни патриархальные устои: «А вот Андрюша сказал…». И жили они в ладу, дай бог каждому …

Он стал работать в одном крупном московском институте в области исследовательской биологии. Тратил   туда на дорогу ежедневно до четырех часов. Но это его не очень тяготило: как и в ЛИАПе он таскал с собой громадный портфель, туго набитый толстущими книгами для саморазвития.

Рассказал про кучу интересных задач по своей работе. Я ими заинтересовался вплоть до того, что даже одно время  мы пытались продвигать некоторые совместные идеи. Правда, эти дела по непостижимым причинам вдруг прервались на полдороги.
Потихоньку с ним подружились. Стали взаимно более  терпимы и доброжелательны. Я с завистью восторгался его необычно большой, со вкусом подобранной  профессиональной библиотекой, на которую он не жалел ни денег, ни времени, ни места в его небольшой квартире. Это при его-то весьма скромной зарплате, принятой в  то время в биологии. Но в быту он был аскетом, жена во всем ему потакала, а разросшаяся семья не бунтовала. Уже после перестройки я пытался навязать ему ряд коммерчески выгодных для него дел, связанных с наличием у него московского телефонного номера и не требующих особых усилий и затрат времени. Но всякий раз, совершенно не интересуясь сутью предложения, он вежливо отвечал, что может найти знакомых,  на которых это дело можно переложить. Так что приработок его особенно не интересовал.
Поэтому он развил бурную общественную деятельность,  в основном связанную с защитой природы города, стал активным членом общества пчеловодов. И не беда, что у него не было ни одного собственного улья, зато мне посчастливилось познакомиться с его достаточно объемными рукописями, настойчиво  пропагандирующими потребление меда.

Рассказывал о своем активном участии в не очень успешной борьбе перестроечной общественности с местной городской бюрократией. Мечтал получить разрешение останавливать, проверять и жестоко штрафовать немногочисленных в его городе  автомобилистов не  оберегающих окружающую среду. Были трудности в приобретении анализатора выхлопных газов.

Неожиданно он умер от сердечной недостаточности. По вызову его жены я был на его похоронах. И вот на поминках неожиданно для меня оказалось, что есть большая масса граждан в этом небольшом городе, для которых Андрей был уважаем, очень и очень значим своим  личностным и общественным присутствием. А жил он всегда так, как сам считал нужным. Можно  этому только позавидовать. И пусть земля ему будет пухом…

Либеральные заморочки.

Нас, инженеров и научных работников, наплодилось – как грязи: на всех - не напасешься! Да и в этом не было необходимости: как ни мордуй и ни валяй в нищете, в нашей среде находился каждый десятый, который во славу отечества вдруг почему-то изобретал новую технику и технологию, организовывал производство или продвигал науку. Впрочем, ничего нового в таком распределении нет. Все подчиняется великому философскому  закону, который   наиболее точно и лаконично сформулировал американский писатель Теодор Старджон: «90% любого явления – говно». Не берусь утверждать, что это просто образное расширение второго начала термодинамики, но в отечественной социологии этот тезис вездесущ.  Например, по моим наблюдениям,  у Нас может только каждый десятый:

- врач  толком лечить;
- ремонтник  качественно починить машину;
- крестьянин  организовать кулацкое хозяйство;
- менеджер выбиться в предприниматели;
- инженер заниматься творческим трудом;
-гражданин предпочесть свободу вместо социальной опеки,
и т.п.

И, возможно, не зря,   самый известный советский поэт Андрей Вознесенский в свое время писал: «Даже если – как исключенье/ Вас растаптывает толпа,/ в человеческом/ назначении/ девяносто процентов добра». Как не согласиться с поэтом, если действительно он по крестьянской традиции называет навоз - добром.
С другой стороны, умница, чемпион мира по шахматам, Владимир Крамник крамольно заметил: «…большинство государств не заинтересовано, чтобы подавляющее число населения было слишком умным. Это, наверно, не выгодно никакому государству». (АиФ№1-2006 г.)

Может быть,  именно поэтому  так высок статус бюрократов и шпионов. Здесь  слово Шпион (далее - Ш) употребляется отнюдь не в том смысле, как его применял товарищ Сталин к большинству своих отработанных  соратников, а в общероссийском смысле - по господину Далю. В Толковом словаре живого великорусского языка Владимира Даля слово “шпион” означает: “соглядатай, лазутчик, скрытый разведчик и переносчик”.

Насколько понимаю, при советской власти коронной задачей для Ш было отслеживание  именно этих упомянутых 10% отрывающихся от коллектива  сомнительных личностей. Мудрые, и еще более крутые азиаты, чем русские, - китайцы такой процесс назвали забиванием торчащих шляпок гвоздей.

А в нашей студенческой среде?

В моем представлении Ш  был типичным провинциалом, возрастом постарше нас, улыбчивым,  с невыразительным взглядом, и удивительным отсутствием интереса к инженерному делу. В учебе и студенческих дискуссиях в наличии собственных мыслей заподозрен не был. Это, конечно, если не считать его мудрых дежурных фраз: “Боитесь – значит сознательные, зеленые вы все”. На задней парте во время наших бесконечных диспутов Ш внимательно слушал и  прекрасным почерком профессионального писаря что-то записывал в свою тетрадочку. В то время мы и предположить не могли, что так он мог участвовать в защите Родины от наших  незрелых посягательств и происков. Сам же он, скорее всего, считал, что посильно  сеет добро. Так же, вероятно, считала и Родина, учитывая его беззаветность.  Неожиданно для нас, она сразу же высоко оценила Ш: например, ему единственному из нашей студенческой братии, Государство по окончании института выделило квартиру …

Впрочем, результаты деятельности Ш оказались весьма скромными (конечно, по довоенным меркам): как это ни смешно, никого из нас не то что не расстреляли, но даже не посадили. Такая мелочь, как ограничение карьерного роста или допуска куда-нибудь в Арктику – не в счет. Думается, в столь низкой производительности он не был виноват. И, если честно, шляпки действительно не очень-то торчали, причем, хочется верить - не столько из-за нашей бесталанности, сколько вследствие уже с детства вбитой рабской мудрости: как бы чего не вышло и непререкаемого желания быть в центре стада …

Вдобавок, у нас люди бесконечно лояльны к любому мордобитию сверху вертикали. Местоимение «Я» в  нашей любимой стране пишется с маленькой буквы, и даже устройство, которым включают свет,  по-русски  не включатель, а выключатель. Работа – однокоренное слово с рабством.

Правда, не все так предельно. Например, до сих пор сохранилось слово кокетливо-половинчатого происхождения «учёба» вместо,  казалось бы, более логичного для Наших того же слова без буквы «ч» …

Мне лично Ш вряд ли сильно насолил. Так что не возражаю, когда его называют хорошим человеком.

А один из нас, 15 июня 95 г., даже искренне посвятил ему слезоточивый любовный стих с обращением “…наш милый, внимательный, чуткий дружок!”. Поразительно метко!
Поэтому явных врагов у Ш не было. Некоторые даже усматривали в нем своеобразное благородство …

Был у нас, правда, декан нашего второго факультета - немчура из недобитых интеллигентов, который пытался ограничить его деятельность исключением из института за академическую неуспеваемость, но до конца это дело почему-то не довел …
Уже после перестройки Ш организовал однокашникам встречу в ресторане, где необычно для него громко и пафосно всякий раз в одном и том же месте зала многократно пояснял, как мы глубоко заблуждаемся, недостаточно поддерживая идеологию нашего уважаемого нового Правительства. То, что оно исповедует уже антикоммунистическую идеологию  которую Ш так рьяно преследовал в ЛИАПЕ, его, беззаветного вертикальца, нимало не смущало. Единственной его доминантой осталась бессовестная преданность любой власти, которая правит на сегодняшний день.

А наша темная недоверчивость  к этому праведному в своей лояльности режиму человеку очередной раз была повержена: ну никак не удалось отыскать микрофон на его  трибунном месте. Правда, народ к тому времени был уже отравлен глотком свободы. Вот по-пьяни и начал было назревать бунт. Впрочем, оказалось, что “настоящих буйных мало” и никто ему там в кабаке рыло так и не начистил… Хотя, для этого, казалось бы, самое подходящее место …
 
Когда-то, чтобы вывести людей  к свободе,  библейскому Моисею, якобы, потребовалось сорок лет скитаний. У нас же хватило всего одного поколения: наши дети, а особенно внуки, слава Богу, вроде уже и не ощущают себя государственными рабами …

© Новыш Петр Александрович
Тел.дом. +7(812)686-08-71
E-mail: eplasm@yandex.ru




5."Коминтерн"(65-76гг.)
«В каждой работе небходима
минимальная доля абсурда»

Сергей Довлатов

5.1. Лаборант

В ЛИАПе курс теоретических основ радиотехники (ТОР) нам читал Борис Иванович Иванов (такая уж экзотичная у него была фамилия). Звали его Борванч. Был он практик: пришел из промышленности, где разрабатывал мощные передатчики и, может быть, поэтому нас - студентов - раздражал  необычным отсутствием начетничества и повышенной любовью к излагаемому материалу с неумеренной назидательностью. Во первых словах своей лекции он обычно минут пять напоминал, что же мы проходили на предыдущем занятии, указывая, как изложенное нам интересно и значимо, и вдруг без особой оговорки переходил к дальнейшему изложению. Если материал ему казался особенно важным, делал повторы, обильно поливая их новыми нюансами. Все это он сопровождал красочными поучительными эпизодами из своей незаурядной практики талантливого инженера. Слушать такие лекции, наверно, было бы приятно, но мы не любили излишне напрягаться в мучительном отслеживании повторений в конспекте. Многие однокашники за это его тихо ненавидели. Мне же он был скорее симпатичен своей непосредственностью и близостью к моей воображаемой инженерной будущности. Других производственников - преподавателей  в институте не припоминаю, поэтому и ценил любое общение с ним. Особенно важно, что он был изобретателем и не боялся перехлеста в своих технических идеях.

Наиболее глобальной из них было предложение повсеместно в энергетике перейти от трансформаторов со стальными магнитопроводами к чисто воздушным (без железа вообще). Ходил, доказывал специалистам эту идею и никто его не мог разубедить, но и поддержки не получил нигде. Даже авторского свидетельства на это не смог получить, поскольку в изобретательском законодательстве того времени использование известных устройств по новому назначению еще не признавалось новизной, а воздушные трансформаторы сами по себе - что ж, они широко известны в высокочастотной технике. Как  видим, это не закончилось революцией в мировом трансформаторостроении, причем,  на мой нынешний взгляд  не столько из-за ненавистного рутинерства, сколько из-за комплекса труднопреодолимых технических проблем, определяемых агрессивностью (внешней электрической и внутренней конструктивно-тепловой) непомерно раздутых магнитных полей рассеяния при отсутствии магнитопровода.

Другое его изобретение сулило гигантскую экономию электроэнергии: предложение использовать в квартирных электрических звонках в режиме ожидания резонансную нагрузку. Для этого  всего-то, надо добавить  один конденсатор. Эффект по экономии электроэнергии был очевиден, но, как оказалось, оплачивать расходы на лишний конденсатор не захотели ни Государство, ни Изготовитель, ни Потребитель. Экономия решалась дегенеративно совково - за счет безопасности: кнопка звонка  повсеместно коммутировала вместо пониженного безопасного - напряжение сетевое ...

Помню, сдавал Борванчу экзамен по курсу радиотехнических измерений. И вот задает он дополнительный вопрос: пропорционально какому же функционалу отклоняется стрелка прибора электромагнитной системы? Я подумал и робко ответил, что, вроде бы, этой информации не было в прочитанном им Курсе... Он согласился, но осерчал и процедил, что мне, мол,  вообще при таком отсутствии творческого воображения не стоило слушать Курс. Дальше (это  на экзамене-то!) не поленился несколько минут объяснять, что этот функционал - эффективное значение, и почему именно так. Я засомневался в корректности его суждений и стал робко полемизировать. Он – в полемику не вступил, а задал  другой вопрос, на который я также не смог ответить... Однако, больше всего меня потрясло, что, вопреки всем учебным нормативам, неслыханным образом он поставил мне в зачетку "отлично". Вот такой экзотичный чудак! И как же его не любить!

Не помню, чтобы Борванч  улыбался. В своем предпенсионном (или пенсионном?) возрасте, с маленькими пухлыми детскими губками, абсолютно седой, всегда серьезный, шизоидный и целеустремленный. Рассказывал (и мы ему верили), что на производстве при сдаче аппаратуры мощных передатчиков  он месяцами не уходил с работы, спал тут же на раскладушке. Мне это остро импонировало, казалось романтичным. Однако, до нас доходили слухи, что в старое время у него бывали жестокие запои и вероломные романтические увлечения женщинами. Последнее мне казалось нонсенсом, поскольку  считал, что эти заморочки - удел лишь молодости. Однажды в редкой приватной беседе он намекнул, что ничего не имел бы против новой увлеченности женщиной. Меня эта пошлость потрясла:  и ты, старый козел, туда же!.. И вот сейчас,- с возрастом, может быть, не без воспоминаний подобных юношеских перехлестов,  пытаюсь быть предельно терпимым  к нравственному  экстремизму молодых ...

В то время была мода заниматься в Студенческих научных обществах (СНО), за что даже немного (соразмерно со стипендией) платили, и это было очень важно для нашего самоутверждения. И вот  Борванч предложил трем студентам, среди которых был и я, поучаствовать в СНО под его патронажем в создании параметрического умножителя для измерения сверхмалых величин напряжения. Умножение напряжения должно осуществляться на заряженном воздушном конденсаторе за счет периодического принудительного уменьшения  его емкости при вращении  роторных пластин. Не исключено, что даже в те давние времена от этой механистической идеи здорово попахивало атавизмом, но в то время у нас не хватало кругозора для таких сомнений.

Нашу студенческую троицу Борванч создал и пестовал специально для передачи в свою вотчину - Всесоюзный институт мощного радиостроения (Коминтерн). И мы не представляли себе  более престижного места работы, чем этот почтовый ящик, хотя были очень разными молодыми людьми.

Главную скрипку в нашей группе играл Юра Суворов. Борванч его больше всех любил и обсуждал с ним идеологические вопросы работы. Наверно, это было не случайно, поскольку Юра отличался не только существенно большей контактностью, но и большей готовностью к самостоятельной научной работе. Я ему благодарен: пожалуй, именно он  впервые для меня на личном примере продемонстрировал, что можно инициативно ставить и решать отдельные научные задачи, что надо для этого вести рабочую тетрадь, что вовсе не обязателен для этого начальник, что можно самостоятельно оценивать изящество технических решений и т.п. С тех пор прошло много лет. До меня стали доходить слухи, что с Борванчем Юра жестоко рассорился – (расплевался) - не поделили приоритеты  интеллектуальной собственности. Юра исчез  с поля зрения. Несколько десятилетий его никто не мог найти.  По интернету я разыскал его телефон, но, как оказалось – это телефон его сестры. Сестра отказалась что-либо сообщить о нем, поскольку готова сделать для него что угодно плохое, и никогда - хорошее. И все же в конце концов мне удалось Юру отыскать. Мы с ним встретились и тепло поговорили. Душой он все такой же изобретатель, но работает совсем не по профилю своих технических интересов. Он обещал описать свой конфликт с ныне покойным  Борванчем, а мне запретил раскрывать его сущность, но подарил дискету с авторскими текстами. Дискета оказалась заражена компьютерным вирусом. До этого с зараженными дискетами я не сталкивался… No comment…

Вторым по значимости был Лютов Миша. Он был, кажется, на два-три года старше нас, прошел армию и закончил техникум. Учился в отличие от меня – уже с первого курса на отлично и долго для меня и многих других однокурсников был авторитетом. Его особенностью была потрясающая работоспособность и нелюбовь к любой праздности. Все наши студенческие пикники, вечера, шалости, флирт - это не для него. Но уж если нас посылали куда - "на картошку",- тут он первый ишак. Полторы-две нормы на какой-нибудь работе землекопа - это Лютов. Сегодня очень трудно понять нашу муравьиную социалистическую сознательность в той трудовой повинности. Но только Миша на подлый вопрос явно злоупотреблявшего нашей добросовестностью прораба: "...ну что, будем рассуждать или работать?"- всегда, не медля, выбирал и осуществлял  второе. Обычно я был, наоборот, за то, чтобы вначале "рассуждать", но если рядом Миша,  всегда проигрывал. Более послушного мужчину, чем Миша я не знавал и, как мне сейчас видится,  при его прямодушии и столь незаурядных технических способностях ничто ему так не вредило в жизни, как эта  предательская лояльность.

По значимости я был на третьем месте, в связи с чем мне досталась обособленная работа по созданию воздушного конденсатора переменной емкости. Разработка меня увлекла, конструкция получилась изящной, пригодились мои слесарные навыки, и я впервые почувствовал острый вкус к инженерной работе. Особенно важным было ощущение самостоятельности в творчестве и пьянящее еретическое чувство свободы от  коллектива.

Когда нашей троице предложили писать диплом в Коминтерне, причем, в духе того времени, - закончить ЛИАП на полгода раньше срока, мы с удовольствием согласились. Институт мне показался очень престижным и был воплощением мечтаний о будущности. Даже издевательские строгости режима воспринимались с религиозным пиететом, как ритуальное жертвоприношение.

Руководителем дипломного проекта назначили Семена Ефимовича Лондона - монопольно ведущего специалиста по широкополосным усилителям высокой частоты – человека, фанатично увлеченного  синтезом широкополосных фильтров, умницу, во многом  не от мира сего, вечно углубленного в себя под открытой форточкой с заложенным носом.

Я тут же с головой ушел в поставленную им исследовательскую задачу разработки широкополосного фильтра (с аппроксимацией по Чебышеву) для одного из разрабатываемых мощных высокочастотных усилителей. Все было азартно и интересно, да и (что говорить!) - в то время не зря были "физики в почете"... Единственно досадным оказался немыслимо большой объем расчетов необходимый для оптимизации. А ведь в то время обычный калькулятор  считался роскошью. Все на логарифмической линейке до рези в глазах.

К концу срока дипломного проектирования оказалось, что у меня за сто листов материала по синтезу фильтра, но диплом  не состоялся. Мнения разделились: Семен Ефимович считал, что дипломная работа практически завершена, руководство в ЛИАПе - что объем материала близок к нулю. Друг с другом они не спорили,  я, естественно, оказался  в промежности. Тем не менее, диплом пришлось аварийно завершать, включая весьма необходимые разделы по экономике, пожарной безопасности и т.д. Я проникся уважением к разработке и гордился полученной оптимизацией спроектированного четырехполюсника,  руководитель счел 60% материала работы оригинальной, но на защите диплома на комиссию это не произвело впечатления, и она очень дивилась, как это можно, большую часть диплома  посвящать расчету лишь какого-то  одного паршивого фильтра. Справедливость в очередной раз восторжествовала: я был  не понят и бит, диплом едва-едва вытянули на четверку.

Однако, в связи с высоким средним баллом отметок диплома меня все же приняли в пятый отдел ВНИИМРа не младшим лаборантом, а с повышением: просто - лаборантом. Таким образом, чтобы дорасти до должности младшего инженера, в моей карьере осталась всего-то одна ступенька - старший лаборант. В результате, заработок мне определили лишь раза в полтора ниже, чем тот, что я получал до института - слесарем-жестянщиком на Электросиле.
Первое впечатление о пятом отделе у меня связано с наблюдением за старшими сотрудниками. Самым ярким  и интригующим для меня казался неразлучный Клуб Петров-Раутиан-Горюнов-Розенбаум. Он создался в институте на год-два раньше моего появления, его члены уже освоили азы инженерного дела и казалась мне авторитетами. Общались они на своем изысканном техносленге, ревностно следили за групповым реноме, неизменностью клубного членства и необычными для совкового окружения внутриклубными аристократическими манерами, по-английски высокомерно, вплоть до ущерба собственной карьере, не допускавшими никаких экстремальностей. Их снобизм  мне нравился. Центром Клуба был бильярдный столик из оргстекла с отверстиями по углам и монетами вместо шариков. Я трепетно дотрагивался до этого столика, иногда наблюдал за игрой, она и сама была скорее ритуалом, чем спортом: ценился не результат, а достаточно изысканная форма общения в процессе. Сам я играть не пробовал и не только потому, что это занятие мне чуждо, но и по причине того, что, свято блюдя автономность, меня, скорее всего, просто  презрительно отторгли бы. Но, слава Богу, стремился я всегда не так к общению, как к независимости. Но до сих пор у меня сохранился к этому Клубу рудимент синдрома младшего брата.
В "Коминтерне" я работал с 65 по 76 годы и видел много незаурядных личностей. Разумеется, самыми интересными были ведущие специалисты, в том числе (в первое время) - начальники лабораторий. Это блестящие специалисты-фанаты-трудоголики-ишаки. Каждый из них безмерно во времени и по усилиям работал над своей узкой задачей электропреобразовательной техники на лампах или тиратронах. И, как считали,  общие результаты были  мирового уровня!

Откуда бралась такая самоотдача, которую сейчас, вероятно, можно встретить, пожалуй, только в бизнесе? Но уж никак не из любви к Родине, служению народу, различного характера  долга или других господствующих мифов. По-моему, всех этих людей отличало счастливое сочетание честолюбия, работоспособности и профессионального таланта. По молодости мне их  трудно было понять, поскольку их внешне наблюдаемая часть личности была крайне мала, как у айсберга.

Тем не менее, об одном из таких замечательных и достойнейших людей считаю возможным сделать несколько штрихов, совершенно не претендуя на полноту освещения. Только внешние впечатления.
 
Виктор Васильевич Екимов. Он был поистине моим наставником инженерного дела. Учил видеть приоритеты в многофакторных технических задачах. Особенно импонировали его практические методы приближенного анализа электрических цепей и удивительный талант отыскания в многомерных задачах оптимального одномерного решения. И даже почерк со старинным нажимом у него, казалось, был приятно приспособлен для этого.  Страдал он только от недостатка рабочего времени, хотя норма его труда была  часов по четырнадцать в день. И это ежедневно, включая субботу. Постоянно страдал: "Как ни старайся, а больше двух листов в день оригинального текста не сварганишь!".

Очень любил, когда подчиненный к концу намеченного срока работы подходил к нему и, потупив взор, говорил, что что-то  не получается. Его же ответ был стандартным: "Ничего, не беспокойтесь, я - сделаю!". И делал-таки. Лафа паразитам! Но, любопытно, что они за помощь обычно не бывали благодарными: когда он, запарившись в работе над их же задачами, нечаянно садился мимо стула, их мгновенной реакцией был только смешок. "Екимов все делает за всех!". Это было нормой.
 
Его отличала удивительная бытовая скромность. Внешне  ничего начальственного в нем не просматривалось. В командировке бывало его, начальника, по-первости, принимали за подсобника и заставляли нести груз. Он и нес - подчиненные не спешили  помочь. Под стать  его скромности была его подпись - с са-а-амого края листа минимально возможная округлая прописная   Е     с еще меньшей закорючкой.

Но вся эта скромность существовала пока не поднимались вопросы технической идеологии. И вот тут уж он становился тираном  - жестоким, непреклонным и упрямым. Особенно доставалось мне.
Вот типичный образчик нашего диалога после моей иногородней командировки.

- Ну кто Вам разрешил убрать трансформатор из цепи отключения тиратрона ...

- Но ведь конденсаторное отключение проще, меньше потерь, освобождается место для других дел...
- Так хорошо, мягко раньше выключался тиратрон, а теперь... Уродство какое-то. Что Вы себе позволяете?
- Ну и что, зато...

Так мы зло ругались с ним  почти после каждой моей командировки. А уж когда я завершал описание отчета по научно-исследовательской работе НИР (это обычно 100-200 страниц оригинального текста) была сплошная многодневная битва. Конечно, половина замечаний была, безусловно, справедливой и полезной, за что я демонстративно пафосно демонстрировал свою благодарность. Еще  тридцать процентов замечаний я принимал, не считая их справедливыми, но за двадцать процентов разногласий - стоял насмерть. Но и Екимов был - фрукт. Боже, как  самим нам и окружению надоедала  ругань. Сотрудники в это время меня ненавидели и в открытую выражали свою неприязнь. Компромиссы находились крайне болезненно. В основном, конечно, побеждал начальник, но к его чести и благородству все, даже мелкие разногласия, разрешались только консенсусом. И удивительным образом после окончания споров зла друг на друга мы не держали.
Он был для меня этическим авторитетом, хотя, насколько я понимал, полностью поддерживал существующий политический режим вплоть до того, что оправдывал  сталинские репрессии (Беломорканал и т.д.).
Но однажды, разоткровенничавшись, вполне определенно высказался в том смысле, что не допускает возможности для себя вступить в правящую политическую партию. Для того времени такое заявление было необычайно дерзким, благородным и смелым. Я Екимова совсем зауважал. На всякий случай напомню читателю, что все это было при том конформистском совковом беспределе, когда, например, итээровцы массово поддерживали идею борьбы с модниками путем насильственной стрижки их прически и одежды и т.п.

Леонид Антонович Калина - мой начальник. Крупный красивый мужчина, милейший меланхолик с нетипичным для инженера утонченным, несколько старомодным, эстетическим вкусом и изысканно красивым и точным почерком. Его подпись под любым документом была невообразимо сложной, но, тем не менее, очень красивой, стилизованно завершенной и, вне зависимости от его настроения, по начертанию немыслимо точно повторяемой от раза к разу. Речь его была заполнена очень удачными украинизмами, суржиком и авторским остроумием. При желании  можно было составить небольшой словарик хохм и сленгов Калины. Особенно, помнится, он был издевательски изощрен, в процессе написания социалистических обязательств (обвязательств). А если я ехал в командировку, он рисовал детальнейшую карту-памятку с подробнейшими инструкциями, например: "... пройди  малэнько, не гутаря, мимо стола спящего дядьки - совы к верзиле с лошадиной улыбкой...". Указания были неизменно точны, полезны и всегда достаточно полны и  предусмотрительно выполнены не без художественного дара на отдельном листочке-памятке.
 
Для званых гостей у него готовился был пир из русских и украинских блюд с многообразием и изысканностью французских  кухни. Он скрупулезно составлял и художественно оформлял меню, а саму еду великолепно и  талантливо  готовила его дражайшая половина - Вера Карповна, с которой он всегда ходил под ручку, прижавшись. Народ посмеивался над этой их прижатостью, но мало кто знал, что  она была выработана в связи с некоторыми особенностями расстройства  вестибулярного аппарата Леонида Антоновича. Я с ним дружил и любил его слушать и общаться, несмотря на существенную противоположность темперамента и жизненных ценностей.
 
При написании отчета по НИР у нас свято выполнялось разделение труда: я  составлял черновик, он - чистовик. Можно сомневаться в моем творчестве, но, уж точно, столь качественного оформления работы, включая многочисленные вписанные от руки формулы и рисунки вплоть до этикетки на обложке, я не видел более нигде и никогда. Самые большие разногласия были у нас с Калиной всякий раз сразу же после окончания отчета. Я понимал, что надо обязательно материал подкорректировать, поскольку получается-то «явный абсурд», а он, как начальник, ни в коем случае не разрешал это делать, поскольку тогда исправления в отчете окажутся «на самом видном месте».

Павлова Тамара Борисовна. Отличный инженер (что среди женщин мне приходилось наблюдать крайне редко), она вдобавок была очень работоспособна, добросовестна и ответственна. Всегда отлично знала разнообразные существующие ограничительные нормативы и расчетные методики и была урезонивающим началом в наших технических решениях. Как и у многих порядочных, хороших женщин ее уверенность в правоверности  всех технических, идеологических и социальных  реалий была неколебима. К сожаленью, она страдала болезнью позвоночника  (лучший друг Тамары, Леонид Антонович в  близком общении  ее называл Малая - с ударением на втором слоге), что отложило горький отпечаток на всю ее судьбу. Но, удивительное дело,  вопреки  психологическим стереотипам,  она была контактной, веселой, невероятно доброй и благородной женщиной с лучезарным взглядом.  Склоняю голову пред светлой памятью о ней.

Конечно, каждый в отделе работал в меру своих сил, способностей и природной лености.  Но, пожалуй, все относились к работе серьезно и, уж точно, с уважением. Это уж позже появился цинизм в труде.

Например, я был свидетелем, как в отдел поступили после армии два партийных молодых человека, которые вечером учились институте. Внешне, вроде, нормальные, здоровые ребята, но выделялись среди других отсутствием интереса  к профессии. Вечно они стояли у туалета, «курили»,   непрерывно раскланиваясь с начальством, по имени-отчеству. Их поведение я оправдывал тем, что ведь действительно тяжко совмещать работу с учебой, а для своего удобства  их окрестил троечниками Т1 и Т2. Я искренне жалел их за неприкаянность, но они все же умудрились закончить институт.

И вот как раз к тому времени в институте сформировалась важная Государственная задача: надо было оформить партийный стенд с портретами любимых народом Вождей, причем расположить их в умелой последовательности по отношению к большому Центральному Портрету. Именно с этой задачей мастерски справился  Т1, и, естественно, стал самым главным партийцем в институте, то есть одним из углов судьбоносного совкового треугольника. Ему по заслугам дали Государственный орден, который ранее получали иногда  и трудящимся «за выдающиеся достижения в науке и производстве». А что же - воспеваемые технари? Таки - ничего. Сглотнули! (прошу прощения за эротичность метафоры). Благородного гнева не наблюдалось. Что же это было: интеллигентность, свинство или рабство? Скоре всего, обычный красноватенький российский компот из названных компонентов. И «…нет на свете ничего подлее русского тупого терпения, разгильдяйства и беспечности…Сморкнись каждый русский… в сторону ретивых властей – и соплями смыло бы всю эту нечисть…»,- это В.П.Астафьев «Последний поклон» (я так не могу, а купюры - мои).

Т2 пошел другим путем. Вначале он стал заниматься актуальным тогда антисемитизмом, но в этом оказалось мало корысти. Однако, как раз в то время появились первые прототипы персональных компьютеров. Вероятно, руководству такая техника казалась престижной, но – явно непосильной. Поэтому создали специализированную компьютерную лабораторию, и в результате этой профанации под научной организацией труда стали понимать уже не разработку самой аппаратуры, а красивое оформление начальственных отчетных бумажек. Т2 стал начальником этой лаборатории. Кроме того, он вместо специалистов ездил за границу при экспорте разработок института. Ведь не беспартийных же пускать туда! Постоянно произносил заклинание: Урхо Калева Кекконен. Очень яркое у него осталось впечатление в Финляндии от пердежа заграничного артиста в микрофон в правильной тональности...

Может о последних - по букве что и перепутал, но по духу - "за базар -  отвечаю"...

А вот еще об одной крайности и, наоборот, может быть самом талантливом человеке, которого я встречал в жизни. 
Однажды в коридоре института приметил паренька. Лет шестнадцати. По облику прям молодой Христос и что-то сосредоточенно пишет. Очень любопытно. Я подошел. Смотрю - ноты. Познакомились. Он, Костя Зверев, учащийся ПТУ и у нас в институте на своей первой практике. Оказался очень интересным. Я его пригласил к себе домой и прослушал его фортепьянный авторский концерт. Поразила его чрезвычайно своеобразная и высококлассная музыка. Ценит мнение о своем музыкальном творчестве - нескольких человек, остальные мнения  его не колышат. Инструментом владеет виртуозно, когда надо деньги - лабушничает (благо - всем он всегда нужен).

А у меня была тогда задумка проверить возможность формирования многозвенных LC формирующих линий с дополнительными варьируемыми индуктивными связями между звеньями цепи. Был уже сделан специальный стенд на вариометрах, несколько инженеров по моей просьбе  пытались получить  результат, но пока все было безуспешно. Нужен был человек творческий, чувствующий гармонию. Вот я и решил втянуть в это  сомнительное дело Костю, несмотря на то, что он ни бельмеса не понимал в электротехнике.
Договорились с его руководством, и ему разрешили поработать на нашу задачу две недели. Первый день я  ставил задачу и объяснял, что такое электричество, как работать на установке и фотографировать осциллограммы, на второй день он задал несколько вопросов, и уже на третий - дал новый положительный результат: оказалось, что некоторые из предложенных нами линейных формирователей при настройках на пульсации менее 1%  имеют существенно более высокий кпд формирования и весьма важные для настройки необычные для известных ранее, апериодические функции чувствительности к регулируемым параметрам. Уже на четвертый день Костя сам начал ставить задачи и непрерывно меня разыскивал для обсуждения все новых идей. Рабочая тетрадь моя, в которой велся дневник нашей работы, мимоходом превратилась в художественное произведение: оказалось - он еще и прекрасно рисует. Рисунки обычно дополнительно содействовали продвижению идеи. Например, изображение чисто электронного прибора-тиристора изящнейшим образом стало смахивать на гидравлический затвор.
 
В творческом азарте я стал ему внушать, что его результат - переворот в линейном формировании мощных прецизионных импульсов, но его это совершенно не трогало. В отличие от меня, он был абсолютно чужд тщеславия и корысти. Он ценил лишь саму эстетику творчества - то ли по молодости, то ли, действительно, по своей гениальности. Я балдел перед его улыбкой Христа, талантом, непосредственностью, и неконформностью. Исчез он столь же неожиданно, как и появился, передав все материалы, но не оставив концов. Едва его отыскал, когда надо было получить его  соавторские подписи в оформленные заявки на предполагаемые изобретения. Вся эта суета его мало интересовала, включая и дальнейшие авторские гонорары.  Как сложилась его дальнейшая судьба?.. Не знаю. Только бы не спился, не унаркотился!..
Любопытно, что позже, когда я уходил из "Коминтерна" у меня с руководством завязалась серьезнейшая борьба за владение той самой разрисованной Костей рабочей тетрадью, таинственным образом исчезла пленка с осциллограммами, а в дальнейших публикациях по внедрению этих изобретений систематически вкрадывались ошибки (как мне поясняли - редакторские) в ссылках на первоисточник.

С тех пор в поисках лучшей доли я много попрыгал по разным конторам. Количество авторских свидетельств и патентов у меня приближается к сотне. Думаю, что трудно найти такой отечественный городок, в котором сейчас не фурычило бы какое-нибудь из моих изобретений. Но, пожалуй, из них только   эти Костины находки не устареют и будут перспективны и в следующем столетии. Бог даст, и в России...


Конечно, ВНИИМР был полон ярких красок и контрастов, причем все происходило на фоне доминирующего совкового  менталитета, в котором я плохо разбираюсь. Но было и  уникальное существование критической массы одержимых, влюбленных в свою профессию людей, которым, несмотря на материальную нищету, была предоставлена возможность "за государственный счет" самореализовываться. Не факт, что в будущем богатом и свободном обществе эта возможность будет столь же великой… Ох, не факт!

© Новыш Петр Александрович
Тел.дом. +7(812)686-08-71
E-mail: eplasm@yandex.ru



5.2. Лев Данилов

В наше вусмерть политизированное время  пафос не моден, и, как правило,  неприятен. В  Песне о Соколе великого пролетарского писателя  тепловлаголюбие Ужа куда больше привлекательно, чем пижонская спесь, вплоть до ломания собственных перьев, да и самой жизни его оппонента. Это -  понятно. И все же ...

Говорят, что последний пакет репрессий был в тридцать седьмом. А вот моего родного отца, Троицкого Георгия Николаевича,  забрали в сорок первом, когда ему было двадцать шесть, а мне - один год. Можно  понять прекрасное классовое чутье: ну не мог быть Нашим человек, владевший четырьмя европейскими языками, кандидат технических наук, автор только что вышедшей большим тиражом книги в 300 страниц с подозрительным названием "Свойства чугуна". Да еще у него был пунктик: не имея на то никаких особых разрешений, носился со своим изобретением нового нотного письма, и все это при том, что в родне его никак не пахло зачетным пролетарским происхождением: все мужчины поголовно были ведущими инженерами-строителями, причем последних из них  забрали уже по тридцать седьмому.

И вот мне - случайно единственно недобитому последышу этой семьи - повезло. Я  остался. Даже вырос и выучился на инженера. И сегодня согласен с человеком совершенно  другой стаи - артистической - мудрецом и поэтом Леонидом Филатовым: "Не могу похвастаться, что мне что-то запретили или в чем-то меня ущемили большевики. Потом уже...были какие-то ожоги. Но это ерунда ... не все ведь штыки были в лицо... Была все же некая идиллия по-советски..." ("АиФ" №5 284 1999г, курсив и купюры мои.).

В ящике или, как позже его стали называть,  ВНИИМР (Мощного Радиостроения), куда я был распределен в шестьдесят пятом году после окончания ЛИАПа, такая идиллия  определенно была и созидалась она группой  фанатиков-работоголиков. Их упорство, самопожертвование и амбиции  были чисты и притягательны: они рождали самую передовую умопомрачительно изощренную и дорогую технику того времени - сердцевину ускорителей заряженных частиц и локационных станций, включая уникальные, крупнейшие в мире. Это было чертовски интересно - настоящая мужская игра с  полной выкладкой сил. Боготворимые мной ведущие разработчики считали нормой работать по двенадцать часов в день при шестидневной рабочей неделе. Все они были удивительно самодостаточны и материально бескорыстны, одеты бедно, часто неряшливо, но бытовая нищета их как-то совершенно не тяготила. Моему обожаемому наставнику Виктору Васильевичу Екимову казалось смешным, что, кроме работы, можно иметь в жизни еще и какое-то хобби.

На этих людей  я смотрел с завистью и восторгом. И мне, молодому специалисту, очень хотелось найти среди них своего научного шефа. Но судьба распорядилась иначе. Я так и не смог  пристроиться к чьей-нибудь толковой научной школе. Может, немалую роль в этом сыграла моя ершистость, необоснованно большое свободолюбие да и грешное нежелание заниматься рутинным трудом.

Поэтому, наверно, решив, что меня все равно не исправишь, начальство стало мне давать небольшие самостоятельные работы, преимущественно исследовательские. Разумеется, я их вел не один, но всегда получалось, что, вне зависимости от административной структуры, в них так или иначе оказывался неформальным лидером. Это требовало постоянного напряжения. Целыми днями я пребывал  погруженным в технические идеи, полюбил вкус научных исследований, непрерывным потоком стал писать технические статьи и заявки на предполагаемые изобретения: благо  все было новым.

Для моего самоутверждения казалось значительным, что однажды мою фотографию вывесили на доску почета с подписью Лучший изобретатель института. Из творческого стресса я не выходил даже, когда бежал пописать в туалет, доброжелательные коллеги мою зацикленность с пониманием поощряли улыбкой.  Каждое утро я шел пешком на работу от площади Льва Толстого до Одиннадцатой линии Васильевского острова, и это время было для меня самым творческим и блаженным. Мозг работал чисто, с полной отдачей, "таков мой организм...". С соисполнителями у меня всегда были хорошие дружеские отношения, особенно со старшими по возрасту инженерами-практиками, незабвенными моими товарищами, кристально доброжелательными идеалистами - Павловой Тамарой Борисовной и Калиной Леонидом Антоновичем. Руководству старался - насколько хватало ума - особенно не перечить. Наверно, в моей жизни это время было не самым производительным, но зато  самым прекрасным: молодость плюс, как говорят в технике, - работа на согласованную нагрузку!

Хотя, если попытаться быть предельно откровенным, до меня иногда со стороны доходили и сентенции вроде того, что вот мы мол - работаем, не покладая рук, кровью харкаем, а этот гад - изобретательством занимается. В какой-то степени это  имело место быть  тоже.

И, может быть, не без связи с  этими настроениями лет через десять, когда не только из газет стало ясно, что роль партии в коммунистическом строительстве усилилась, у меня не обошлось и без вышеназванных ожогов. Например, официальное лицо в долгой беседе указало мне, что я неверно понимаю роль отдельных съездов Партии. То обстоятельство, что я не собираюсь вступать в эти «глухие согласные = КПСС», не имело  существенного значения... Опять же, употребляю  политически негативное слово «конвергенция», не понимая его значения. Наконец, дело дошло до того, что в моей аттестационной характеристике, подписанной "треугольником", кроме унифицированной части в один лист, которая для всех писалась чуть ли не под трафарет, появилась нестандартная запись, где указывалось, что я «недостаточно активен в профсоюзной деятельности». В вольном переводе с  новояза  это означало, что если  и дальше буду такой же стервец, то на последующей аттестации  влепят негатив более высокого уровня, например, что-нибудь в том смысле, что  личное ставлю выше общественного, то есть получу отрицательную характеристику, при которой окажется сомнительной  сама возможность профессиональной деятельности. Подобные прецеденты с моими знакомыми  уже случались.
 
До войны в подобной ситуации наиболее мудрые люди исчезали на несколько лет из Ленинграда в провинцию и там отсиживались. Но я, слава Богу, уже жил в дни чуть ли не цивилизованного "развитого социализма", хотя по злобно-вражескому  и  "реального". Зубки чуток  сточились. Нашим тогда уже казалось неприличным без разбора не только уничтожать, но даже и, смешно сказать, сажать людей, поэтому мне во избежание всех грядущих неприятностей вполне достаточно было просто сменить место работы. Что я быстренько и сделал, тем более, что из-за  ограниченности средств на медицину моя бетатронно-медицинская тематика по борьбе с раком на неопределенное время замораживалась.  И стал продолжать дальше заниматься своей любимой рекуперацией энергии в индуктивных нагрузках и формированием мощных импульсов, но уже в другой, более военизированной, а потому - с меньшими финансовыми проблемами конторе, за ту же нищенскую, но, безусловно, равную с другими зарплату. Работал, пока не оформил все, что напридумывал, в кандидатскую диссертацию.

И опять мне повезло: один из четырех ученых советов страны по профилю диссертации находился как раз в Ленинграде. И еще раз повезло, что в его составе было несколько светлых голов, а сам он был носителем необычного для того времени либерального духа: даже внешне импонировала для того времени крайне дерзкая - джинсовая одежда его остепененной молодежи. В Совете была, кажется, только одна женщина, но именно она-то и была его Председателем и,  безусловно, заслуженным лидером. Этакая пожилая, железная, самоуверенная, непробиваемая леди, во время разговора искусно играющая своей вставной  челюстью...
Изюминкой диссертации, на мой взгляд, был материал Главы 1.1.
 В этой  главе я ввел   ряд понятий и определений, с помощью которых далее формулировал, как мне казалось, новое положение - теорему о существовании  определенной области нелинейных параметрических электрических цепей, в которой выполняется принцип суперпозиции  во временном интервале с переключением вентилей типа диодов и тиристоров. На основании этого утверждения в последующих разделах производился анализ ряда устройств с рекуперацией энергии, в частности, мощных импульсных генераторов тока эжекции электронов для медицинских бетатронов.

Материал Главы был не ахти какой инженерной важности, но в кандидатской диссертации виделся еретическим своим покушением на незыблемость устоявшихся теоретических основ электротехники. Поэтому доброжелательно ко мне относившийся, трудяга и опытный интриган диссертационных дел, Секретарь Ученого совета, на котором я собирался защищаться, настойчиво рекомендовал мне во избежание разнообразнейших неприятностей и инфаркта не дразнить гусей и выкинуть к чертовой матери не только эту Главу 1.1, но, по возможности, не включать теорему даже в приложение. Тем более, что для защиты и так материала с лихвой хватало.
 Но я был молод, и эстетические представления, замешанные на честолюбии, никак не позволяли  сдаться - выбросить Главу, поскольку видел, что такое изъятие нарушит стройность материала, да и снизит корректность анализа. Мне по молодости казалось: соглашусь - перестану себя уважать.

Диссертация готова, но из-за наличия Главы 1.1 меня несколько месяцев подряд не ставят в очередь на защиту: Совет принимает только заведомо проходные работы. Я - ни в какую! Наконец после долгих  препираний Секретарь из жалости ко мне выставил ультиматум: диссертация будет принята к защите с Главой лишь при условии, что я найду авторитетного оппонента, который даст на теорему безусловно положительный отзыв.
До этого  материал диссертации апробировался лишь на уровне описания нескольких десятков изобретений, а также ряда журнальных статей и немногочисленных выступлений на конференциях, особенно, помнится, посвященных почему-то Дню радио.

Я выступал на секциях бурно развивающейся электропреобразовательной техники. В связи с изобретением мощных полупроводниковых ключей у этого направления было бесчисленное множество молодых гибких неустановившихся ветвей. Изменение на порядок тока, напряжения, скважности импульсов или частоты их следования полностью меняло структуру преобразовательных устройств и, соответственно, характер технических проблем.

Сплошь и рядом на одной конференции не находилось специалистов, которые могли бы компетентно прокомментировать выступление коллеги. Пожимали плечами. Верили на слово. Моим выступлениям обычно предшествовал пассаж ведущего, вроде: "...а вот еще о не менее своеобразном направлении ... сообщит нам молодой специалист...".  Рад был, если завязывалась дискуссия, но чаще слышал лишь формальные замечания коллег ...
 
На Совете мне дали  перечень номенклатурных научных авторитетов, которым был смысл показать материал. Для этого я отпечатал рукопись в пяти экземплярах и затем ее навязывал несколько месяцев не менее чем двадцати персонам из указанного списка номенклатуры на предмет возможного отзыва на теорему.
И тут я познал неизвестную для меня сторону  околонаучности: эти, в основном пожилые, люди, безусловно, были специалистами в своей области, задерганными интеллектуалами с умными усталыми глазами старой добропорядочной собаки и, разумеется, резко отличались от массово наплодившихся к тому времени  обиженных Богом мухомороподобных партийствующих начальников. Своим видом эти интеллектуалы демонстрировали готовность к нормированному кванту самопожертвования незнакомому молодому специалисту. Но, видно, жизнь их поставила раком. Все они, как один, с тоской смотрели на принесенный мной материал, причем, непостижимо для меня, их совершенно не интересовала его суть, и живо допытывались  только одного - от кого я, откровенно намекая о своем желании в дальнейшем поиметь от этого имярека - дивиденды. Когда они осознавали, что я вовсе даже ни от кого, а просто сам написал диссертацию «в процессе плановых работ на государственных предприятиях», хотя и имею формально научного руководителя, им становилось совсем  тошно, но, очевидно из боязни нанести ущерб своему номенклатурному имиджу,  все же брали материал на просмотр. Обобщенное статистическое распределение резюме этих специалистов на материал Главы сведено в таблицу:

Не компетентен в этих вопросах 25%
Не буду в твои дела вмешиваться 25%
Положение верно и широко известно 25%
Положение не верно: чушь собачья 25%

Ни один из них толком не разобрался по сути предложения, не сделал ни одного компетентного замечания и уж, тем более, не дал желанного заключения о том, что Положение справедливо и обладает новизной.

С этими печальными результатами, но еще не до конца сломленный  я приполз к Секретарю. Буркнув что-то в том духе, что не видывал хлестче меня  дуболомов, он ультимативно мне дал последний шанс: на кафедру Теоретических основ электротехники ЛЭТИ из долгой командировки вернулся молодой профессор Лев Данилов. Он специалист по нелинейным цепям, и его заключение поставит окончательную точку на моем упрямстве.
Тут я осознал, что это тот самый Данилов, который также как и я когда-то работал во ВНИИМР и даже, может быть, мы работали там когда-то одновременно.  Даже нашел фотографию 13х18, где мы с ним почти одного возраста,  на субботнике, в одинаковых кедах тащим вдвоем,  груженые грунтом носилки. Вообще-то я с ним знаком не был и, возможно, никогда даже не разговаривал, но слышал о нем нижеследующую легенду.

Однажды в лабораторию, где он трудился пришло Высокое Начальство. Все, естественно, расселись за рабочие столы и стали энергично демонстрировать усердие. А Данилов как ходил, так  и продолжал задумчиво ходить между столами. Начальство выразило ему свое неудовольствие: мол, все работают, а Вы тут прохаживаетесь! Он ответил, что  думает. Тогда Начальство ему заявило, что если и дальше вместо работы он будет думать, его просто уволят. Любопытно отметить, что именно в те времена он разрабатывал новый вид математики, приложения которой позволили существенно расширить представления ученых о ряде законов теоретической электротехники. Но Наши его все-таки почему-то тогда не достали, а он "по корыстным мотивам" сам перешел в ЛЭТИ, где очень быстро защитил последовательно  кандидатскую, а затем и докторскую диссертации и стал там самым молодым доктором наук ...

И вот я на кафедре Теоретических основ электротехники в ЛЭТИ. Удивило, что Данилов назначил свиданье  с точностью до одной минуты, а не как другие - плюс-минус полдня. Но я приперся, как водится, на час раньше. Обратил внимание, что  почтовые письменные ящики на кафедре полупустые, и лишь один переполнен и завален поверху -  профессора Данилова. Почти все, что можно было различить - на английском. Сотрудники не без гордости пояснили, что это в порядке вещей: Данилов - специалист мирового уровня. Меня это шокировало: получение даже одного письма из-за бугра казалось тогда бедствием, чреватым отстранением от Допуска. Тем более, что должность профессора в таком институте предполагала обязательный  отчет по каждому контакту с Западом. Мне до сих пор не понятно, как он, чисто технически, мог  осилить такую массу оправдательных бумаг...
Но вот пришел профессор Данилов. Удивительно вежливый и мягкий. Почувствовав слабину, я тут же, заикаясь, стал упрашивать забрать Главу на просмотр. Но, к моему ужасу, он достаточно решительно  это отверг,  хотя и согласился тут же при мне просмотреть материал. Я был убежден в печальном исходе: сижу рядом, как умная Маша, и наблюдаю. За десять лет, как я его не видел, он заматерел. Глаза  мудреца, и в процессе чтения на его лице я не смог выявить ни тени эмоций - нулевая лабильность. И тут, совершенно неуместно, я стал вспоминать - какого же близкого человека он мне напоминает... но так и не смог понять...  Он читал около десяти минут. После этого минуты две-три думал, а затем выпалил мне резюме, что мол - все верно, для него такой подход нов и даже интересен. Я не верил своим ушам и не смог сдержать слезы, хотя все еще сомневался - все ли он усек. Но в последующей беседе тут же убедился - еще как усек на все 100%, в подтверждение чего он выдал мне несколько ценнейших рекомендаций по подаче материала и терминологии.   И тут я, весь в соплях, пьяный от счастья, совсем обнаглев, спросил его, во-первых - не подскажет ли он форму дедуктивного  обоснования сформулированной Теоремы и, во-вторых (миловать, так миловать!) - не согласится ли  быть  и официальным оппонентом на защите диссертации. Тогда он, чуть подумав, взял клочок бумаги (который я поныне храню как святую реликвию) и тут же набросал форму  корректного подхода в общепринятых категориях. Боже, как я жалел тогда, что не прихватил с собой карманного магнитофона, чтобы не упустить какого-нибудь штриха его суждений. Потрясла совершенно необычайная силища мысли, лаконизм  и точность изложения, да еще с предельно вежливой  адаптацией к моей терминологии. А  возможность своего  оппонирования он обусловил двумя обстоятельствами. Какими же? - не терпелось мне. Я на все согласен!

И тут он ответил царским изыском: первое - рассмотренный материал должен присутствовать в диссертации и, второе - его результаты должны быть практически использованы в ней при анализе схемных решений. О, Боже!!! Ведь именно это полностью совпадало с моей idee fixe, диаметрально противоречащей прагматизму носителей здравого смысла...
 
Вся наша беседа заняла, наверно, полчаса, и эти полчаса  были едва ли не самыми счастливыми и содержательными в моей жизни...
И вот, полностью согласившись с остальными рекомендациями Совета, я  форсированно подправил и ужал диссертацию до нормированных полутораста страниц, отпечатал ее и прошел кучу злополучных бюрократических терний оформления.

По мере подготовки к защите доброжелатели предупреждали меня об опасном, необычно жестком стиле оппонирования Данилова: даже в оптимистичном случае вначале он жестоко валял в грязи, но затем сам же отмывал, срывал старые одежды, одевал  новые и, наконец, выводил на новую широкую, но лишь ему ведомую дорогу, благословляя на дальнейшие дерзания. Интеллектуалы толпой ходили на его оппонирование докторских диссертаций, как на изысканное театральное действо.

И вот принес я уже завершенную диссертацию на отзыв к Данилову - теперь уже моему первому официальному оппоненту. В отличие от других, он и в этот раз не взял материал с собой, а тут же при мне в течение часа пролистал и сразу же написал отзыв. Объем его был сравнительно невелик, но, как оказалось, в нем содержались по значимости более важные замечания, чем  в остальных, порядка двадцати,  официальных отзывах. К моему удивлению, отзыв был написан необычайно образно, несколько игриво и содержал весьма глубокие замечания, также и по разделам, никак не связанным с Теоремой. Непостижимо - как ему удалось заметить ряд шероховатостей в выводе сложнущих, на мой взгляд, совершенно нечитабельных аналитических выражений. Все замечания были сделаны в предельно вежливой, благожелательной форме. И опять я был поражен его уникальными талантом и тактом,  никак не соразмерными с окружающей совковией щедростью и благородством.

В третий раз я увидел Данилова уже на защите. После моего основного выступления Председатель  -женщина с вежливой безразмерной китайской улыбкой меня поправила: в своем докладе, наверно, Вы оговорились, - ведь в Вашем случае квазилинейность выполняется лишь в интервалах между переключением вентилей. Припертый к стенке, я искал максимально вежливый ответ, но ничего не придумал, кроме хамски-дерзкого:

- Нет это тривиально. Речь идет как раз об интервалах, содержащих эти переключения.
- Как?..  Неужели Вы не знаете, что так не бывает?
- В некоторых параметрических цепях - бывает! И это доказано в Главе 1.1. 
- Нет, не бывает!..

После такой бессодержательно злой перепалки «бывает - не бывает», которая, как мне показалось, продолжалась, не менее минуты, наступило тягостное молчание: дама, подобно вытащенной на берег  рыболовом, сорвавшейся с блесны щуки, судорожно хватала воздух ртом и выпученными покрасневшими глазами искала подставившего ее Секретаря, а я, молясь за то, чтобы не упасть в обморок, - Данилова.

В тот момент, когда я увидел его в своей обычной буддийской непроницаемой погруженности в себя, Секретарь вдруг проявился и достаточно громко пробурчал: "Да - бывает, бывает!". - "Кто - первый оппонент?!! - Зло рыкнула она ... Ах, Данилов!.." И, резко смягчившись: "Тогда  пока  продолжайте!". Я очухался, ответил на ряд уже явно не кровожадных ординарных вопросов. И вот дают слово первому оппоненту. Данилов, вопреки его традиции, - по первости не стал нагнетать: самолюбие его было уже удовлетворено, наоборот - сразу же стал разгребать, но выступление свое построил, как всегда - с блестящим изыском. Смысл его в том, что вот мол, диссертант по молодости и неопытности не может объяснить многоуважаемому коллеге-профессору несколько простых вещей, из которых становится ясным, что он в своей диссертации всего лишь предложил... и опять куча блестящих отточенных пассажей, позволивших всем более-менее понять суть и сохранить лицо в этой, казалось бы, патовой ситуации ...

Дальше мне все понравилось: у публики было на редкость много искреннего интереса к самым разным, в первую очередь инженерным, аспектам. Я был в ударе и получил от защиты долгожданное истинное удовлетворение. Защитился без черных шаров, хотя лично не был знаком ни с одним из членов Совета...
Благодарности мои Данилов принял равнодушно. От банкета  отказался, задав мне только один странный вопрос, не интересуюсь ли я числами. Я не понял, что это значит и стал приставать к нему со своими новыми  теоретическими болячками по электротехнике, или, на худой конец, хоть чуть пообщаться, но явно был ему не интересен. Сейчас - знаю: у него  было тогда всепоглощающее хобби - решение некоторых задач из фундаментальной математики в области царицы наук - теории чисел. И он экономил время...
.....

И вот однажды я понял, что лицом он удивительно похож на  моего отца, которого я знал лишь по чудом уцелевшим фотографиям. И с тех пор их образы для меня  почти не различимы и слиты  в одно целое: когда я хотел представить в памяти  отца, он возникал непременно в образе Данилова... Такая вот странная сублимация!.. Отец - дал мне жизнь. Данилов по-отечески - защитил от цинизма и, вероятно, жизненной трагедии.

Умер Данилов преждевременно, трагично, не без ожогов со стороны Наших; его близкие считают, - "номенклатура  переломила ему хребет". Во все времена Гениальным людям редко дают долго жить... Печально!..

© Новыш Петр Александрович
Тел.дом. +7(812)686-08-71
E-mail: eplasm@yandex.ru




5.3. Инженер

«Свой понт дороже чужих денег.»
Поговорка

«…нашей цивилизацией неудачно выбрана длина бутерброда,
да и манера класть его маслом вверх – ниже всякой критики:
если бы бутерброд с самого начала лежал на столе стандартной
 высоты маслом вниз, то, падая, он бы приземлился маслом вверх»
А.Волков, А.Никонов

Мушкетеры. Кто это?

В моем представлении это воины, по меньшей мере, умеющие стрелять из мушкета. И если учесть, что в их время был далеко не современный пистолет,  безущербно для боеготовности  валяющийся в ящике стола, можно только посочувствовать этим людям, постоянной головной болью которых была забота - как бы не отсырел порох и фитиль боеприпасов, обеспечение комплекса различных хитростей (включая применение различных сошек), снижающих рассеяние при стрельбе.

И можно представить, каким издевательствам со стороны коллег подвергся бы вдруг появившийся в то время киношный Дартаньян с его беспечностью, неуемной баламутой, козлиными песнями, псевдоблагородством  и наплевательским отношением к лошадям. Конечно, такой придурок – чистый вымысел, хотя прекрасно осознаю, что средний русский, как, между прочим, и француз с англичанином, видят особый шарм в любительстве, непрофессионализме. Ну не нравятся публике шибко серьезные, а, особенно, практичные. Эту благостную картину портят лишь американцы. Они почему-то, наоборот, ценят профессионалов и, если где-то на свете появляется серьезный спец, гражданство США и зеленый свет для дальнейшей деятельности и материального процветания ему обеспечен. Может поэтому почти все знакомые мне выдающиеся  специалисты того времени сейчас оказались в Штатах или Израиле. И уж не знаю – хорошо или плохо нынешней ученой молодежи работать в нашей стране в жестких материальных рамках без авторитетных учителей, но зато вне поля приличной научной конкуренции. Тем более, можно прислониться к нашей упитанной вертикали, с невиданной мощью блистающей всеми своими многоцветными гранями. Наверно, лишь по наивности американцы не предлагают иммиграцию этим нашим вертикальцам. Знали бы они, сколь полезным может быть  безразмерный российский холуеж!

А ведь, помнится, культ технарей-профессионалов был и в отечественных научно-исследовательских конторах шестидесятых годов. Не в пример сегодняшнему дню, хороших инженеров в обществе, безусловно, уважали. И сами специалисты, совершенно без принуждения и почти без материального стимулирования, работая по двенадцать- четырнадцать часов в день, включая субботы, но отчетливо ощущая величие результатов своего труда, становились самодостаточными. Поэтому, чтобы они особенно опасно не выпендривались, КПСС придумала по подковерным делам вместо Кардинала и его гвардейцев в идеологии – партком,  а  в шпионстве – отдел режима.

Правда, не думаю, чтобы последний был эффективен в отношении утечки техинформации на Запад. Если и были в то время  технические секреты, то они относились, в основном, к технологиям, алгоритмам, физическим процессам, функциональным схемам. А это было невдомек  Службам, которые сплошь и рядом были руководимы  боевыми, закаленными в гулагерной службе воинами. Но зато уж, не дай Бог, было инженеру в своей работе применить распространенные техницизмы: назвать бак танком, или электрический автоматический выключатель - автоматом. Ни-ни! А, например, для того, чтобы получить открытое (которое разрешено хранить дома) авторское свидетельство на новый плазмотрон для технологической резки металла, необходимо было его назвать горелкой. Это приводило к дебильной деформации терминов технического русского языка. Впрочем,  наиболее важные технические новшества, слава Богу, на уровне рафинированных идей все-таки достаточно свободно публиковались в открытой печати: "про иксы и игреки  материалы не секретятся".
Во ВНИИМРе богоподобно вальяжный начальник моего пятого отдела, стоящий у руля действительно больших технических свершений, от одного громадного стола резного дуба которого веяло великой несокрушимостью, при любом звонке из первого отдела мгновенно на глазах опускался, линял, терял дар речи и вытирал платком лысинку и шею.

В то время стараниями ФТИ с минимальным разрывом от изобретения фирмы Дженерал электрик появились первые отечественные тиристоры на ток вначале до 10 А  и на приличное для промышленных нужд напряжение до 300 В. Это УД-63 и УД-64, а затем, соответственно, Д235 и Д238 и далее уже на один-два порядка и более мощные. Как показала история, именно тиристоры произвели мощнейшую революцию в преобразовательной технике. Как ни странно, старшее поколение инженеров восприняло появление этих новых полупроводников весьма прохладно. Даже наиболее продвинутые инженеры зачастую были абсолютно уверены, что тиристоры никогда не заменят в серьезной технике их газонаполненные прототипы - тиратроны. Да и саму перспективу применения полупроводников, например, в военной технике рассматривали не иначе, как неудачную хохму. Причем, скепсис был не только у соотечественников. Например, ни в одной монографии того времени не писалось об одном из Богом данных главных достоинств тиристоров в преобразовательной технике - их самозащите при перегрузках по напряжению и скорости его нарастания. В отличие от транзисторов они не пробиваются, а переходят в обратимое включенное состояние.
 
Очень быстро начали выпускаться и промышленные тиристоры в Москве и Подольске, а далее на специализированных заводах Саранска, Таллина, Запорожья.

Вот мне и  дали в 5 отделе ВНИИМРа провести НИР на предмет практического промышленного использования этих приборов в разработках института. И так уж получилось, что с тех пор  до сего времени тиристорная техника стала основой моей профессиональной деятельности …

Очень украшали жизнь служебные командировки. Они были, в основном, связаны с пусконаладкой оборудования в различных филиалах Академии наук (АН). Там видел частенько умнейших интеллектуалов, перед которыми  инстинктивно преклонялся. Хотя, правда, особенно и не страдал, «как они от меня далеки-далеки: никогда не дадут руки».

В московском РАИАНе дивился факту руководства технической частью мощного электронного ускорителя талантливым  добродушным беспартийным парнишкой, только что закончившим институт. Вне АН подобное было немыслимо.

В Ереванском филиале АН участвовал в настройке оборудования крупнейшего в стране ускорителя АРУС. Сам ускоритель - это громаднейший прибор для научных исследований, раскинувшийся на многих гектарах роскошного фруктового сада. Этот прибор был уникальным в мировой науке, и его, можно сказать, изготавливала вся страна, не считаясь с материальными затратами, в том числе, на электроэнергию и металл. Реальными хозяевами были талантливые армянские физики, переполненные идеями исследования микромира, но имевшие весьма смутное представление о том, как поддерживать жизнь  килотонн  этого изысканного железа. Отсутствие хозяйского глаза, помноженное на советскую безответственность, приводило к громадным потерям рабочего времени ускорителя. Вопреки  установленным эксплуатационным нормам ускоритель почти непрерывно ремонтировался.  Сейчас в это трудно поверить, но на ускорителе не было полного пакета монтажных схем, например, при ремонте обычно приходилось интуитивно догадываться, где расположена та или иная силовая коммуникация.

Например, однажды  в нагрузке моей установки  где-то при достижении 15 кВ начал пробивать на корпус силовой кабель. Слышались периодические удары пробоев, но, где все это происходит конкретно подсказать никто не мог. Обычно в таких случаях надо было обращаться к местному  толковому монтажнику  К. Только в его личных записях на ученических тетрадях могла сохраниться информация о том, в какой из бесчисленных траншей мог проходить поврежденный кабель. Он мне и подсказал это, причем исключительно из личной симпатии. Хотя могло бы быть и иначе. Рассказывают, что много позже К ушел с работы на ускорителе, прихватив с собой черновички монтажных схем для дальнейшей успешной подковерной торговли информацией (тут я, безусловно, на его стороне:  во всех случаях специалист имеет моральное право любым способом заставить бюрократов оплачивать его квалификацию).

Так вот я узнал, в какой именно траншее следует искать пробой. Теперь надо бы было поставить туда специально предназначенную для подобных дел портативную следящую телевизионную установку. Но она почему-то оказалась не исправна. Не оказалось и простого «матюгальника» (дистанционного переговорного устройства). Пришлось наблюдения осуществлять «органолептическим способом». Уселся в траншее на деревянный ящик из-под винных бутылок. Голова в полуметре от кабеля 30 кВ, правда, к счастью, экранированного. Договорились о том, как буду сигналить по проводкам, подсоединенным к тестеру, пока жив и не оглох. К счастью, место пробоя оказалось метрах в двадцати от меня. Но страха от первого удара пробоя поднатерпелся. А пробитый кабель заменили в течение недели.

Но самым тяжелым было испытание было температурой в августе. Конечно же, на ускорителе был предусмотрен кондиционер. Но он не работал. По уважительной причине. Рассказывали, что когда стали проверять его воздушный фильтр, обнаружили в нем массу насекомых, включая ужасных пауков и скорпионов. Тут же в благородном порыве сыпанули туда пачку отравы. И уж после этого сообщили службе саннадзора, которая и запретила на несколько месяцев включать вентиляцию. Так что пришлось настраивать силовое высоковольтное оборудование по пояс голым. Да еще однажды на соседней установке взорвался высоковольтный фторопластовый конденсатор. Он и объемом–то всего (тьфу!) не более литра. Но почему-то фторопласт превратился в легчайшие хлопья черной взвеси, которая полностью осела на оборудовании лишь через несколько дней. К счастью, эта взвесь оказалась не электропроводной и таким образом не инициировала аварийные пробои работающих установок, но наши красные голые потные тела быстро облагородились дымчатым налетом, подобным пуху только что вылупившихся из яйца гусят.

Экспериментально обнаружил, что  в жару  не хочется, да и нельзя ничего мясного. В обед  систематически потреблял только хлеб, сметану, брынзу и сухое вино. Мяса захотелось лишь сразу же по прилете домой.

В процессе всех этих командировочных перепетий познакомился с уникальной  талантливой личностью Барышевым Александром Ивановичем. Именно он руководил железом и  умно разгребал непрерывный поток всяческих технических неувязок. Поражала его необычная для такого дела добродушная бесхитростность и нежелание, а, скорее всего, полное неумение лицемерить. И вечно руководство вызывало его для битья, а он никогда не юлил,  благородно говорил только правду, премного приправляя ее своим неизменно дерзким юмором. Своим примером он заставлял быть честными всех вокруг, включая и меня. Стыдно было при нем хитрить!

Как обычно у благородных людей, нелегкой оказалась его судьба. Да и сын его оказался не менее уникален. Говорят, занимался биологией. И его укусила змея. А умер преждевременно в ванной, попытавшись, как Йог в воде не дышать пять минут…
А вот один эпизод, который мог произойти в те времена лишь в системе Академии наук …  На проходной ускорителя засекли мужичка, пытавшегося спереть кусок провода. Проступок был типичным: каждый тащил домой, что плохо лежало. Тем более, что купить промышленную электрику в магазине было, мягко сказать, проблематично. Обычно в таких случаях охрана барахлецо конфисковывала в свою пользу, и дело закрывалось. А тут охрана и несун оказались различных национальностей.  Поэтому раскрутили  дело по максимуму. Причем разборку  этого вопроса предоставили самому главному начальнику, одному из известнейших  академиков того времени. Не помню уж - кому из знаменитых братьев: Алиханову или Алиханяну. И вот, выслушав доводы охраны о необходимости передачи дела в суд, он заявил, что если это справедливо, то в первую очередь судить надо его самого, поскольку накануне ему в доме сделали проводку из  подобных складских материалов!.. Уж не знаю,  как этот скандал удалось замять. Вот такие чудеса происходили в то время  в АН.
А вот другой  штришок. В самый первый день  приезда меня направили к даме для оформления документов и организации жилья. Это была, скажем, южная, но вовсе не армянских кровей иностранка, чуть постарше меня, удивительно  толковая, нежная, необычно для нашего сурового севера вежливая и доброжелательная. Среди прочего я стал канючить о сложностях с пропитанием. Она ответила, что эти требования очень справедливы и поэтому будет каждый день варить суп и приносить ко мне в номер для совместной трапезы, тем более, что она живет в той же общаге. И вообще, при желании она может меня помыть в ванной. А для того, чтобы погасить мое сомнение и удивление в изысканности сервиса, она открыла записную книжку с обширным списком ленинградцев,  хорошо знакомых мне сотрудников, пользовавшихся ранее ее услугами. Уф! Меня пока в этом списке не было.

Кроме того, она дала  прочесть на один день  рукописную пачку отпечатанных листочков, с длиннющим заголовком, где бесстыдно фигурировали слова «мир», «демократия», «социализм», подписанных каким-то А.Д. Сахаровым. С неохотой взял я этот материал, попахивающий шизофренией. Но начал читать и не мог оторваться: все необычно честно, смело  и точно. Ни одного возражения. Долго ходил под впечатлением. Много раз перечитывал и думал. В конце концов попросил статью снова, чтобы снять копию. Но она наотрез отказалась, и, глядя на меня все теми же честными доброжелательными глазами, заявила, что я все придумал и никаких бумажек мне не показывала.

Непрерывно там демонстрировались самого различного свойства зарубежные фильмы, распространяемые через АН, которыми в других местах и не пахло. Например, удалось посмотреть полнометражный  двухчасовой фильм без купюр о только что прошедшем знаменитом хэппенинге в Вудстоке. Совершенно потрясающее для того времени зрелище по фактуре, жанру, композиции и режиссуре.

© Новыш Петр Александрович
Тел.дом. +7(812)686-08-71
E-mail: eplasm@yandex.ru


6. Радуга(76-82гг.)

6.1. Вид снизу
 
В КБ «Р» до перестройки работало «на войну». Поэтому мы получали к зарплате дополнительную надбавку, как нам указывалось, за сжатые сроки разработок. Это было важно и престижно, туда тянулись наиболее способные специалисты. У меня в секторе и среди смежников  конструкторов были талантливейшие ребята. И мы гордились тем, что в нашей разработке (условно - ВКУ) мы могли использовать наиболее качественную советскую комплектацию, которую поставлять на гражданку запрещалось. Казалось непререкаемым, что качественные вещи нужно делать только для войны.  И нам за качество труда платили дополнительную дифференцированную прогрессивку: еще 20-50 халявных процентов к нормированному по стране окладу. Естественно, на нашем низовом уровне под качеством по-советски понимали своевременную сдачу разработанной документации (в моей группе это были электрические схемы ВКУ) и отсутствие ошибок, преимущественно в начертании этих документов. Для этого на уровне предприятия было  предусмотрено специальное контролирующее подразделение судьбоносных дам, каждая из которых хоть и не смыслила ничего в электронике, но прекрасно умела подсчитывать количество отклонений от норм выполнения документов по так называемому ЕСКД. Априори  считалось, что мы создаем самую современную технику, а что-то исследовать, изыскивать или изобретать -  излишне.

Однако, не всегда так получалось.

Так, в нашем ВКУ необходимо было разработать узел растровой строчной развертки. Обычные схемные решения, заимствованные из телевизионной техники, не подходили в связи с жесткими требованиями по климатике, механической прочности и другим причинам. Особенно неприятным оказалось отсутствие возможности реализации в диапазоне необходимых температур одной паршивой детальки, которая в телевизионных приемниках называется регулятором экспоненциальной коррекции линейности строк (РЛС), служащей для компенсации паразитных активных потерь обмотки, и представляет из себя регулируемый нелинейный дроссель на феррите. В других областях преобразовательной техники уже давным-давно отказались от подобных решений путем умного использования новых полупроводников. Поэтому очень хотелось и здесь как-то использовать в качестве нелинейного элемента диод. Порывшись в Патентном фонде Михайловского замка, нашел решение Pat USA №3795835,1974 г., в котором реализована такая замена, но получить приемлемую линейность для ВКУ не получилось из-за того, что она принципиально корректируется только на половине растра. Пришлось серьезно повозиться, прежде чем  удалось устранить этот недостаток, причем было найдено решение, в котором нелинейным элементом достаточно качественной экспоненциальной коррекции является обычный кремниевый диод, а ее регулировка осуществляется простым потенциометром.
Если читателю когда-либо приходилось рассматривать электрические схемы телевизоров, возможно, он (как, в свое время, и я) был возмущен нечитабельностью схем строчной развертки. В действительности же в данном случае нет никакого злого умысла, а схемотехническая  сложность связана с весьма значительной функциональной и регулировочной загруженностью узла.

Поэтому само по себе новое решение строчной развертки требовало громадной адаптационной привязки.

На эту работу, требующую добросовестности в сочетании с тонким творческим чутьем, мало кто способен. Я знал только одного способного на это человека.

Это был Васильев Сергей Александрович. Мы с ним  вместе работали ранее во ВНИИ Коминтерна. За глаза и в глаза, всегда и везде все его звали Сережа. По моей просьбе и благословению руководства он быстренько перешел в «Р» и стал доводить новую строчную развертку до ума.

Сережа, наверно, самый уникальный известный мне человек. Талантливейший инженер, он был всегда удивительно не по-российски добросовестен в любой работе.

Здесь для ясности дальнейшего изложения позволю себе сделать некоторое отступление. Вот нас, наряду с военнослужащими, государство частенько гоняло в добровольно-принудительном порядке на разнообразнейшие сельскохозяйственные работы. Тягло «на полях нашей Родины» и в ее закромах обычно расценивалось, как удовольствие, скрашивающее прозу жизни. Нам, молодым, нравилось после умственности подразмять мышцы, закидывая в самосвал капусту или формируя на поддонах ящики морковки. Частенько сельхозработы  удавалось окрасить  спортивной состязательностью, где немаловажными были ловкость, сила, а то и изготовление доморощенного инструмента, например, для сборочной или складской резки овощей. Да и приятно было осознавать  свою патриотическую гражданскую помощь убогому социалистическому сельскому хозяйству.

Одно частенько угнетало. Дело в том, что мне с детства прививали навыки бережного отношения к собранным овощам, чтобы они могли приемлемые сроки храниться. А наше отношение к государственному сельхозпродукту было, мягко говоря, бесхозяйственное, по-честному – браконьерское. Как при погрузочно-разгрузочных работах на полях, так и на овощегноилище (так называли овощехранилище, в котором обычно до 40-80 % продукта не доходило до потребителя, а превращалось в зловонную жижу, выгребаемую нами же позже зимой совковой лопатой). Сплошь и рядом только что собранные овощи  скидывали с многометровой высоты, забрасывая грузовики самосвалов или громадные, часто неисправные, смертоубийственные контейнеры. Картошку разгружали из засыпанных без тары вагонов специальными металлическими вилами с затупленными или наспех приваренной арматурной проволокой закороченными рабочими концами! Причем  для повышения производительности труда ходили в сапогах прямо по отвалам картофеля. Некоторые чисто инстинктивно старались этого не допускать, разгребая проходы от клубней, но многим такая щепетильность казалась надуманной.

Так вот, а Сережа, как всегда, от всех нас отличался. При объявлении  перекура, когда мы отдыхали, ели-пили или ходили подворовывать дефицитные фрукты, он брал ящик и, не останавливался до тех пор, пока последняя валяющаяся картошина не находила свое место. В колхозе прополку урочной гряды он заканчивал позднее всех. Но эта гряда в отличие от наших была выполота качественно  …

Вот такой чудак! Даже при реальном социализме не мог что-либо делать недобросовестно. И везде, всегда и во всем он не отступал от этого кредо.
 
Мне повезло работать совместно с Сережей в нескольких разных фирмах. Он, как и я, занимался различными устройствами преобразования электроэнергии.

Эти устройства обладают массой многомерных требований, в основе которых помимо решения гигантского разнообразия собственно электропреобразовательных задач стабилизации, формирования и рекуперации энергии лежат статические и динамические ограничения по электрическому току, напряжению и теплоотводу отдельных элементов или их узлов. Так вот, эти задачи, будь то разработка или пусконаладка уникального трансформатора, блока преобразования, лабораторного стенда, источника питания на мощности от единиц Ватт до сотен кВт, Сережа выполнял высокопрофессионально, талантливо и уникально добросовестно, попутно изобретая кучу доморощенных методик проверки железа. Уж все страховочные и смягчающие режим работы балласты, ограничители и предохранители он предусмотрит. Последним заказом он сделал пять лет назад для моих нужд универсальный стенд испытания статических характеристик тиристоров. Так я принял его, даже не проверяя электросхем. И как все остальное, что делал Сережа, стенд работает безукоризненно.

И всегда можно было быть уверенным в его технических решениях, принимая их без проверки. Потому что, если он что-то разработал, все проверено безусловно и во всех отношениях.
Для этого он всегда приходил на работу раньше, а уходил с нее позже всех. Там, где это разрешалось, ключи помещений со стендами были в его распоряжении. В обеденный перерыв мы умудрялись играть в волейбол, он - перепроверял свои электросхемы.

Его занудная антисоветская добросовестность и не российские (протестантские?) дотошность и перестраховка обычно раздражали сослуживцев: вроде уже  давно можно рапортовать об успешном завершении работ и подставлять карманы для бонусов, а он все в чем-то сомневается, проверяет… Воистину, не от мира сего!

Кроме того, вследствие его природной экономности, Сережа, мягко говоря,  весьма бедно одевался. Это можно было  заметить даже в те нищенские радужные времена, что усугубляло пренебрежительное отношение к нему многих из коллег, хотя большинство из них в профессиональном отношении ему и в подметки не годились. Необычно экономно относился к каждой копеечной детальке,  проводку или гаечке. И все на месте, по уму, в самопальных коробочках … Свою работу он оплодотворял массой мелких самодельных подручных причиндалов. Не мыслим для него был распространенный стиль: включим макет, будем разбираться - где выгорит. Многоступенчатая техническая перестраховка – всегда и везде. Меня же в его экономности раздражало только использование допотопного монтерского инструмента. Зверел, когда он еще называл его домашним: в моем представлении уж дома-то надо иметь хороший инструмент.

Так вот. Вернемся с моими извинениями за затянувшееся отступление в «Р». Сережа взялся за адаптацию новой схемы развертки и через несколько месяцев ее завершил. Неплохо. Наиболее полное решение в авт. свид. СССР №894885. Решение нам понравилось, после публикации изобретений заинтересовались сторонние разработчики, которые вышли на нас через патентные службы. Мы не делали секретов. Делились ноу-хау с разработчиками из других городов. Кое-кто внедрил, но также, как и у нас в ограниченной спецтехнике. И мы решили, что в бытовых телевизорах наши решения можно тоже недурно использовать.
 
Стал я донимать телевизионщиков.  Но на Козицкого, где изготавливали ленинградские телевизоры «Радуга», заявили, что они лишь изготовители, а не разработчики. Разработчикам все  до фени. Не до нас - у них другие большие задачи. Поехал в Москву на самый большой завод телевизоров в СССР. Поговорил с явно не дегенеративным техническим начальником. Он хоть выслушал. Ничего не ответил, но указательным пальцем поманил - пойдем, мол, покажу. Привел в цех изготовления этих самых моточных РЛС и сказал великое: «Вы что, предлагаете  мне ликвидировать этот участок? А что на этом месте будет? А куда я дену этих намотчиц? Выгнать? Щаас!». На мои дальнейшие нападки он авторитетно заявил, что, по его опыту, все подобные потуги бессмысленны. Я и заткнулся!

А как же наше родное руководство? За все время моей работы оно не разу не интересовалось и не обсуждало да, думаю, и при желании не смогло бы понять сущность наших технических решений. И не потому, что номенклатурные начальники «Р» в отличие от нас – разработчиков - фатально были отпетыми тупарями. Отнюдь! Просто они легче других усекали, что - не фиг выпендриваться - свят лишь План!

Был гигантский параллелизм разработок не только на уровне предприятия, но и на уровне его подразделений, и это считалось нормой: платили инженерам гроши, а за воротами «Р»  стояла куча наштампованных советских спецов, желающих также получать упомянутую дополнительную халяву.
 
Унификация и стандартизация требовалась в основном на уровне ЕСКД и комплектующих изделий. Сплошь и рядом в двух смежных комнатах разрабатывали с нуля одинаковые узлы, и в результате такой информационной изолированности изделие местами напоминало  лоскутное одеяло, но  Режим категорически запрещал специалистам общаться по тематике разработок и даже заходить в соседнюю комнату своего же НИО. Доступ к профессиональной отечественной и иностранной информации ограничивался незначительной библиотечной периодикой. Правда, можно было заказать копию журнальной статьи или патента по межбиблиотечному абонементу (МБА). Эта служба была не перегружена и работала медленно, но добросовестно и доброжелательно.

К тому времени железный занавес уже изрядно подгнил, и у нас в Ленинграде изредка стали происходить международные выставки. Однажды я даже попросил отправить ведущих специалистов на одну из таких открытых выставок, напрямую касающейся нашей тематики. Но не то что группу, а даже меня, единственного, не только не отпустили, но и осмеяли как слабака, не верующего в собственные радиолюбительские силы. Зато во первых строках судьбоносной аттестационной характеристики - то ли в дурацкую шутку, то ли по злому умыслу - отметили мою главную особенность - «…посещает международные выставки».

Впрочем, был один - единственный случай, обсуждения  наших технических решений, когда техсовет  формально обязан был дать отзыв на внедрение результатов моей диссертации в разработки ОКБ. Обсуждение, в основном, свелось к тому, что секретарь несколько раз остроумно произнес слово репукерация вместо поразившего его в заглавии работы - рекуперация. Вероятно, на этом основании, нисколько не стыдясь, научно-технический совет Объединения "Красная Заря", в котором формально считалась  выполненной диссертация, не постеснялся объявить себя некомпетентным  даже в той части, которая внедрена в собственную продукцию.

Но зато маленький  человечек - начальник отдела (кем-то не без юмора означенного номером 1), бдительно защищая  Родину, в течение двух месяцев наотрез отказывался подписать разрешения на выпуск диссертации: "Вот такие, как вы, пишут-пишут, а потом вдруг Государственные секреты оказываются у Наших врагов".
Как сейчас представляется, главной функцией  Отдела была репрессивность по отношению к нашему брату - ИТРовцу: только он по собственному усмотрению мог выдать или, наоборот, не выдать обязательные  Справки с печатью, в которых указывалось лишь две вещи: во-первых, что ты - Товарищ, а во-вторых, что допущен к работе. Оказаться в то время нетоварищем было  несоразмерно драматичнее, чем сейчас негражданином в Прибалтике. Отчетливо припоминаю свои кошмарные сны тех времен о возможной потере этой Справки.

Но в тот раз на Красной Заре в конце концов все обошлось благополучно: по рекомендациям опытных товарищей я  поставил начальнику Первого отдела поллитру. Ознакомившись с надписями на бутылке на чешском языке, он пришел в благодушное состояние, и, ни минуты не медля, разложив все мои бумаги лесенкой, тут же подписал их демонстративно без прочтения. Oh, yes! До чего ж добрый мужчина: всего-то за 0,5 да вовсе не читая ..!
Оно, конечно, не этично с моей стороны, но оправдываюсь тем, что при пробивании диссертации эта взяткодача была единственной. Только начальнику Первого отдела, а больше – никому.

Но избави Бог из этого факта делать серьезные обобщения - явно бывало и иначе. И среди номенклатурного руководства издалека видел, не скажу - особо интеллектуальных (как в других невоенизированных научно-исследовательских конторах, в которых пришлось потрубить), но явно весьма умных  незаурядных личностей …

Считалось, что главным идеологом, толкачем и знаменосцем   ОКБ был Лазуткин (прошу прощения, что не знаю его имени-отчества, но, возможно, несколько снижает вину то обстоятельство, что мне никогда не приходилось с ним общаться, да и общепринято было называть его за глаза именно – по фамилии). Но именно от него я узнавал об очередных успехах нашей конторы. Обычно они были для меня неожиданными и весьма несинфазными с реалиями нашей плановой низовой работы… Но, как это, как ?..

Да вот так! Дело в том, что в соответствии с  совковым паспортным режимом и по иронии судьбы с этим незаурядным человеком я проживал в одном подъезде на ул. Вавиловых, дом 7, корпус 2; я - на втором этаже, а он, как вроде и полагалось бы, - существенно выше. Поэтому основные (не менее незаурядные) события ОКБ праздновались прямо пред моим окном. Разумеется, все было организовано безукоризненно: на капоте Волги, шумно, с девками и шампанским! Не буду врать - цыган не было. Наверно, у них не было даже третьей формы Допуска … Впрочем, может быть, все было и более прозаично. Не исключено, что просто жена Лазуткина не пускала в дом эту сомнительную компаху… А о моем существовании он и не подозревал … Светлая ему память!.. Мир тесен, и его дочка добрейшая, непрактичная, частенько с материальными  трудностями, со временем неожиданно оказалась подругой моей дочки Яны ... А внук Лазуткина, говорят, уже сейчас талантливый и многообещающй компьютерщик. Умница, в дедка, наверно …

Любопытно, что в «Р» кастовость Номенклатуры сохранялась не столько под флагом партийной принадлежности, сколько связями личной преданности своему клану и, в первую очередь, более высокому начальству. Удивительным для меня образом влияние главного тупого угла треугольника предприятия – Парткома было ничтожным. Но уж, если какой деятель среднего звена вдруг оказывался не в фаворе, об этом сразу же все другие мгновенно узнавали и в едином порыве пИсали ему на сапоги. А в нашей исполнительской среде  это было редкостью, хотя, если по правде, профессиональной солидарностью и мы тоже  особо не отличались.

Главное качество, ценимое  в подчиненном после исполнительности, – демонстрирование себя шестеркой. В основном, несмотря на свой иногда весьма высокий профессионализм, организационно мы таковыми шестерками и пребывали. В работе мы были завязаны на массу бюрократических служб, каждая из которых была не вспомогательной, а контролирующей. Наиболее успешным из нас оказывался тот, кто умел ладить с этими службами. Кроме того, надо было качественно вести дневники личных творческих планов и обязательств, участвовать в соцсоревновании, не пропускать политинформации, собрания и субботники.

Регулярно каждый из нас должен был брать на себя  перед профсоюзом сверхплановые Социалистические Обязательства. Для того, чтобы не снизить прогрессивку, надо было записать их не менее четырех-пяти штук. Обычно обязывались сдать некоторые работы раньше планового срока, повысить их качество или даже личную дисциплину. Лучше всего с Обязательствами справлялся женский персонал. Мужчины же часто  терялись, впадали в ступор, а иногда даже иронично относились к этому мероприятию. Руководством такая дерзкая аполитичность не возбранялась. Правда, случаев отказа кем-либо принятия соцобязательства что-то не припомню.

Но, нет худа без добра. Мы умудрялись вводить в эти обязательства оформление заявок на  наши предполагаемые изобретения по тематике работ. Это легализовало нашу изобретательскую деятельность, особенно в тех случаях, когда в число авторов не введено начальство.

К нашему высокому начальнику НИО меня вызывали крайне редко. Я скромно стоял в дверях, а он, молодой, преуспевающий и толстопузый, отдыхая от своих серьезных организационных дел, рядом со своим столом возлежал в кресле и рассматривал меня тусклым пренебрежительным взглядом. Тема разговора - все ли изобретатели шизофреники? И мне было разрешено попытаться  сформулировать предположение, что, мол, может, и не все.
При этом у меня и в воображении не было  дерзко поделиться с ним мыслью, что одним из известных мне талантливейших изобретателей, которых я когда-либо знал, был рядовой инженер-конструктор Виктор Михайлович Шумилин, как раз тогда, по счастью, работавший в смежном подразделении над конструкторской реализацией наших электрических схемных решений ВКУ. Это был во многом удивительный человек. Свою фамилию - Шумилин полностью отрабатывал: всегда шумный, энергичный и экспрессивный, он не умел делать что-либо тихо, вяло. Работал азартно, запойно за кульманом в общей комнате рядом с десятками других людей, которые частенько жаловались на шумливость его творческих порывов. Как талантливый человек понимал технические задачи с полуслова, а как профессионал был ходячей энциклопедией по конструкторскому делу. Необычным для того времени образом требовал от меня предельно корректного задания на конструирование. Часто, но всегда по делу спорил. Совершенно необычно для  стиля советского конструктора макетировал основные решения в нескольких вариантах, выбранный вариант вылизывал и в конце концов превращал конструкцию в конфетку. Он умел синтезировать на листе кульмана с помощью комбинации бумажных моделей и заготовок интереснейшие  механизмы. Но ведь работа конструктора официально оценивалась не качеством, а количеством выпущенных чертежей определенного формата. Поэтому за разбазаривание труда от своего начальника обычно он получал взбучку, но в ответ  лишь смеялся  во всю свою крупнозубую лошажью улыбку.

Мы с ним любили обсуждать текущие технические задачи, прогуливаясь  в коридоре, и я был счастлив в общении с этим постоянным генератором технических идей. Например, его изобретение механизма механических юстировок с помощью двух функционально асимметричных эксцентриков  в нашем ВКУ и сейчас меня потрясает своей эстетичностью. К сожаленью, многие  наши авторские свидетельства расценивались как материал «для служебного пользования» и, таким образом, идиотски ограничены в возможностях публикации.

Политически мы существовали с Виктором Михайловичем на противоположных полюсах: он был идейный Коммунист, даже член КПСС, и считал, что реалии Партийной жизни определены не внутренней гнилью, а плохим исполнением на местах. Мы с ним любили друг друга и  поэтому старались не дебатировать  на эти щекотливые темы. Но сам он частенько серьезно страдал от своей КПСС, пытаясь в особо маразматических случаях урезонить весьма высоких однопартийцев. Я удивлялся его непосредственности и постоянно боялся, как бы он в  своем правдоискательстве не подзалетел в тюрягу.

А вот я, наоборот,- перед Партией чист. В то время была популярной песня с сакральной фразой: «Мы за Партией идем, славя Родину делами…». Она - совершенно по мне, потому что в то время для  морального самосохранения едва ли не главным было, даже будучи в зловонном заду, держать от Партии  гарантированную дистанцию.

Как и многие другие одаренные люди, Виктор Михайлович, уже будучи на пенсии, после перестройки нашел свое частное дело: на своей даче умудрялся изготавливать  массу полезных людям вещей из дерева. И соседи, приходя к нему, дивились, ахали и многому-многому у него учились. Дай только Бог этому прекрасному благородному человеку здоровья… Думается, что такие талантливые люди вне зависимости от репрессивности государственной вертикали – принципиально штучное явление. Иначе наша страна была бы знаменита не только «Калашниковым», но и, может быть, безупречным «Запорожцем» …

Время от времени в «Р» приезжали толпой довольно шумливые заказчики, и на время воцарялась атмосфера слета знатных рационализаторов южной Украины. Они, в основном, были  военные генералы, но не все в форме и руководству очень сложно было рассаживать их в правильном иерархическом порядке на специально предусмотренные для этого торжественного случая стулья…
В ОКБ у начальников, в зависимости от должности, были некоторые свободы. Так, на сдачу экзамена на водительские права, который ГАИ устраивал лишь в рабочее время, Начальник уходил беспрепятственно – это норма, в его пропуске лежал персональный вкладыш свободного выхода. Инженер мог уходить только за свои тщательно подсчитанные отгульные часы, которые давались за внеурочную работу или демонстрацию лояльности режиму. Например, за пронос знамени на первомайской демонстрации полагалось не менее двух отгулов. А вкладыш в пропуске являлся не только глотком свободы, но и фактором престижа.

Обычно я старался избегать излишних общений с начальством. Но перед тем, как затевать свои диссертационные соискания, спросил  своего начальника НИО,  не стану ли я по этой причине врагом народа. Ему, мудрому человеку, очень понравился мой вопрос и он с хитрецой заверил, что, мол, вероятно, не окажусь. В действительности же все оказалось несколько иначе. С  этого его благословения  я защитился и осмелился  уже инициативно написать заявление с просьбой переоформить меня, как кандидата наук, с повышением зарплаты, в соответствии с имеющимся на то время законодательством. Мне тут же шепнули, что у меня ничего не получится, хотя бы потому, что ставку реально занимаемой мной должности начальника сектора получает референт (заместитель) начальника НИО.

Доброжелательные сослуживцы рекомендовали срочно драть из конторы. И вот не прошло и недели, как меня вызывают к руководству с обвинениями, что я, оказывается, собираюсь передать секреты Родины за рубеж. Накануне действительно, от начальства НИО пришла ко мне служебная записка с запросом - нет ли в наших разработках устройств, которые можно было бы направить на международную выставку, насколько помню, в Брюссель. Я ответил, что, по моему мнению, как раз одно из наших ВКУ  и обладает необходимыми в записке качествами, в том числе, нормированной новизной и патентной защищенностью (к тому времени нам выдали по тематике  ВКУ с приоритетом изобретений 1977-1984 годов дюжину авторских свидетельств СССР: №678711, №843307, №849541, №894885, №930742, №936122, №980294, №1105095, №1105105, №1123116, №1152430, №1259519).

Дальше был диалог в стиле басни Крылова «Волки и овцы»:
- А кто Вам разрешил фотографировать ВКУ для отправки документов в Москву?
- Фотографировал не я, а специальные службы по Служебной записке руководства нашего НИО!
- Где эта записка?
- Мне ее не направляли, поэтому у меня ее не может быть!
- Если не найдете записку, будете уволены за разглашение тайны с лишением Допуска!

Несколько дней я был разбит, пообещал руководству, что слиняю из ОКБ без базара и шухера. Потом случайно в другом подразделении нашел фотографическую копию этой злосчастной Служебной записки о необходимости фотографирования, со всеми подписями  моих начальников. Дальше я уж не ждал фразы: «Ты виноват лишь тем, что хочется мне кушать…». К тому времени я был многократно бит. Поэтому синдрома небитого Ходорковского у меня и в зачатке не имелось. Поступил, как битый Солженицин (да простят эти великие люди поминание их имен всуе): слинял на сторону.  Быстренько уволился и перешел в контрастно невоенизированный ВНИИЭСО.

С тех пор деловых контактов с «Р» не имею. Впрочем, совсем недавно, уже при развитом постсовке, вдруг мне позвонил Анатолий, бывший начальник нашего отдела, с просьбой передать ему на время общие с ним авторские свидетельства для получения необходимой ему справки по изобретательским льготам. На мое недоумение, потому что у него должны быть свои авторские экземпляры (те самые, многоцветные как советские облигации, на плотной меловой бумаге), он ответил, что все их он разорвал еще в день моего увольнения. Очень практичный человек!..

Мне редко снятся сны. Но есть один, время от времени повторяющийся. Вот поступаю я на госработу не иначе как в «Р». Меня приводят в громадную комнату, где уже трудятся несколько десятков человек, и показывают мне  небольшой стол, который и станет моим рабочим местом. Мне страшно, а меня еще что-то спрашивают, и обязательно нужно соврать, но я  никак не могу придумать что именно. В ужасе просыпаюсь. Опять сердце дает себя знать.

© Новыш Петр Александрович
Тел.дом. +7(812)686-08-71
E-mail: eplasm@yandex.ru


7. ВНИИЭСО(82-92гг.)

7.1. Давид Григорьевич

Давид Григорьевич Быховский возглавлял  отдел, в котором разрабатывались технологии  и серийные технологические установки  плазменной обработки, включая резку разнообразного металла толщиной до 150 мм. Типажом он был почти как ныне опальный магнат Березовский, может быть несколько менее суетлив и чуть более элегантен и артистичен, но, разумеется, не столь быстр и гениален. При первой нашей встрече, будучи прекрасным психологом, конечно же, он чувствовал шаткость и изгойность  моего тогдашнего положения (а именно в то время меня пинали под зад ногой из ОКБ«Р») и мог бы играть со мной, как кошка с мышкой. Но это был бы не Быховский. Вот приблизительно таким я запомнил наш первый диалог.

- … так Вы согласны взять на себя ответственность по курированию источников питания плазменной резки?
- Да. Конечно, эта работа мне по духу … Но я недавно защитил кандидатскую диссертацию и…
- Но именно хорошие ученые и нужны нашему отделу.
- … старшим научным сотрудником с соответствующей зарплатой.
- Конечно СНС, но оклад дадим такой, который Вы сами считаете достойным Вашей квалификации.

Я был повержен таким перебором и, хлопая губами как только что пойманная плотвичка, совершенно обалдел. Но он тут же пошел еще круче и стал пытать меня вопросом, а не сидел ли я в тюрьме. Не слушая мой ответный лепет, он тут же пожалел меня, заявив, что порядочному человеку в нашей стране все же  неплохо побывать за решеткой. Дальше он и вовсе добил меня просьбой, чтобы на рабочем месте я присутствовал  не менее двух часов в день, а остальное время  мог использовать по своему усмотрению: формальной дисциплиной он не интересуется, ему важен лишь результат работы.

Конечно, я понимал, что этот диалог в значительной степени был талантливо отрежиссированным фарсом, но его экстремальный либерализм потряс и окончательно определил мое трудоустройство.
И вот я на работе во ВНИИЭСО. Оказалось, что и вся организация труда в отделе Быховского окрашена невиданной мной либеральностью. Особенно это заметно было на самом низовом уровне. В лабораториях  шумно, ценился спонтанный громогласный юмор, никакой иерархии, часто  слышны даже в коридоре  взрывы громкого смеха то из одной, то из другой комнаты. Для интимности, отдыха и чаепития шкафы огораживали отдельные занавешенные уголки комнаты. Надо сказать, что разрабатываемые отделом плазменные установки – довольно мощные (до сотни кВт), ужасно шумные и во многих отношениях предельно агрессивные к человеку, испытывались на удаленных стендах, поэтому в лабораториях особенно ценился уют.

Считалось, что телефонный разговор по личному вопросу – дело святое. Особенно этой традицией злоупотребляли дамы. И очень часто сотрудники были вынуждены знать, помахал ли рукой  чей-то сын, уходя в школу. Но никто не отваживался на этот счет сделать замечание, как бы срочно не нужен был телефон по службе.
За все время моего существования во ВНИИЭСО я ни разу не почувствовал мало-мальски «руководящей, сплачивающей» или мордующей роли КПСС.

И как же этот либеральный оазис в стране развитого социализма не приводил к полному развалу жизнедеятельности отдела? И каковы были результаты труда?

Оценка деятельности отдела Быховского никак не есть тема  сей скромной книги. Но все же наберусь наглости заявить, что в моем представлении результаты труда отдела были велики и великолепны. Кропотливым трудом десятка энтузиастов и их сподвижников был разработан ряд технологий и устройств плазменной резки, сварки и других видов обработки металлов, защищенных сотнями авторских свидетельств. Плазма получалась из самого дешевого сырья, чаще всего, совершенно в стиле Быховского, из воздуха. Технология так и называлась - воздушно-плазменная.

С помощью специального устройства, так называемого плазмотрона, электрическую дугу инициируют, концентрируют и направляют на обрабатываемую деталь или промежуточный объект.  Сжатие воздушной плазменной дуги приводит к резкому повышению ее температуры, что позволяет во времени и пространстве повысить локализацию ее воздействия и, таким образом, осуществлять широкий спектр  высоких технологий, например, высококачественную резку, сварку, напыление или наплавку практически любого металла. Однако в связи с тем, что искусственно созданная плазма всегда является материей крайне  капризной и неустойчивой, разработчикам отдела пришлось решить прорву разнообразнейших технических задач, частенько идя впереди планеты всей. На базе этих решений ряд заводов в нескольких городах СССР стал выпускать серийные плазменные установки  тысячами штук в год и, таким образом, промышленность едва успевала насытить потребности разнообразнейших отраслей промышленности в самых разных углах страны. Внедрение технологических плазменных установок осложнялось  тем, что чуть ли не каждая вторая требовала привязки к специфическим нуждам обработки и местным  особенностям каждого завода. Эти работы по адаптации отдел также брал на себя и выполнял особенно тщательно и добросовестно.

Быховский был инициатором и безусловным абсолютным лидером этих работ, что в то время было весьма необычно для начальника отдела. Но как он добился этого неформального признания? Я много наблюдал за этой неординарной личностью и возьму на себя смелость попытаться ответить на этот вопрос.

Его общий либерализм не противоречил жесткой авторитарности методов его руководства.  В частной беседе он мне объяснял, что главное в успешном управлении - это короткие натянутые вожжи, и только с их помощью  может осуществляться непрерывная обратная связь.

Натянутость вожжей он обеспечивал просто непрерывным отслеживанием состояния работ с достаточно частым вызовом разработчиков на ковер. Если она по той или иной причине ослабевала, следовали суровые меры, частенько с принудительной рокировкой исполнителей или работ. При этом народ частенько дивился, почему вдруг исполнителя работы меняли на заведомо менее компетентного человека. А Быховский не стеснялся в узком кругу обнародовать свой принцип:  зарплату подчиненным надо повышать не «за что», а «для чего».

А вот с короткими вожжами,- сложнее. Тут, конечно,  превалировала озабоченность, чтобы тематика работ исполнителя не выходила за круг стратегических интересов отдела. Но не только. Важно было еще, чтобы тематика была в пределах его личной технической компетенции. Он был соавтор сотен изобретений. Но идеям, которые  он не в состоянии понять, место было только в мусорной корзине отдела. Например, я довольно много страдал от недопустимости патентовать изобретения, непонятные начальнику. Хотя в любом другом месте работы это всегда беззастенчиво осуществлял.

Давид Григорьевич был кандидатом наук и частенько слышал комплименты на предмет того, что, мол, пора бы ему податься в доктора, но, будучи умным, проницательным человеком, к этим сетованиям относился прохладно, тем более, всегда ощущал ущербность своей некондиционной по совковым меркам фамилии. Сам он не был особо великим генератором технических идей, большие сложности просматривались у него с  формальной логикой, терминологией физических процессов и корректностью научного анализа, что особенно резко бросалось в глаза в его редких самостоятельных статьях. Но у него были колоссальные способности в реализации идей и организации труда его талантливых подчиненных. Был он необыкновенно активен в поиске золотых плевел - перспективных изобретений в горах навоза экспериментальных данных. При этом идеи подчиненных не стеснялся считать лично своими. А подчиненные, что удивительно, искренне горели желанием поделиться ими с ним, и только с ним.
Так он оказался редчайшим предтечей зарождающихся в стране капиталистических отношений, тех, что со временем у нас стали называть рыночными терминами - менеджмент, маркетинг, бизнес.
Никто и никогда из отдела не пытался обойти Быховского по организационным или изобретательским делам с выходом на более высокое институтское начальство. А главным предназначением начальников лабораторий  было  поддержание культа начальника отдела. Для всех нас он был высшей первой и последней инстанцией. Царем. Удивительным образом никого из подчиненных, включая и меня, это не оскорбляло. Думаю, не столько из страха, сколько по любви.

Попытки свергнуть эту монархию сверху  были. Но  всякий раз оказывались тщетными. Ходили слухи, что у него был некий тыл в министерстве, а когда случалось уж совсем плохо,  в центральной газете неожиданно появлялась в значительной степени справедливая хвалебная статья о его великих достижениях (против которой по сценариям соцреализма переть запрещалось). Впрочем, прессой он не злоупотреблял, а его тщеславие внешне было неброским.

В рекламной политике он был крут и не лишен божественных начал. Например, когда в возглавляемом им отделе появлялась удачная разработка плазменного оборудования и первый экземпляр установки выполнялся в железе, Быховский не спешил его тиражировать, а, подобно Иисусу Иосифовичу, кормившему прорву народа лишь пятью хлебами и двумя рыбами, столь же решительно обещал продать ее, единственную, одновременно  нескольким ведущим  предприятиям. После перечисления денег объявлял невезунчикам, что, к немалому сожалению,  по высокому Решению установка направлена на еще более важный, чем  их,  объект, а если уж им невтерпеж ожидать запуска серии, пусть жалуются в Москву. В результате таких нетривиальных заказных жалоб ( как и, в свое время, у Господа) его  рейтинг повышался, министерское начальство  не спешило с репрессиями, но постоянно недоумевало, почему  бы это, - все ведущие предприятия балдят  от разработок одного лишь Быховского …

Но к нуждам многочисленных заводчан,  представителей приезжавших на поклон  со всех уголков СССР - относился всегда внимательно, благожелательно и вроде бы далеко не всегда корыстно. Его дежурное распоряжение «поговорите с ними предельно вежливо» въелось в мою память   на всю жизнь.
С сотрудниками строго соблюдал формальный этикет. Необходимые разносы подчиненных осуществлял втихую, без свидетелей и с минимальными разрушениями. Всегда высоко ценил личную инициативу, а в разнообразных командировочных коллизиях обычно негласно поощрял получение левых вознаграждений исполнителя от просителей. Часто вопрос о целесообразности поездки решался по результату личной договоренности между командированным и принимающей стороной. При этом не припомню случая, чтобы Давид Григорьевич поднимал вопрос по формальной дисциплине. Подчиненные это высоко ценили. При очередном закручивании гаек режима института обычно именно он одним из первых репрессировался за несвоевременное прохождение через  институтскую проходную вахту.  Этим не смущался, наоборот, чуток бравировал.

Лично со мной общался всегда предельно вежливо, с презумпцией доброжелательности. Если изредка запрашивал   мою техническую консультацию, то всегда в учтивой форме, правда, жестко не допуская перевода ее в дискуссию. А я, пользуясь случаем его хорошего настроения, пытаясь поэксплуатировать его жизненную мудрость, старался выудить его точку зрения на  болячки государственной экономической политики. Но он мягко  пресекал: «У нас все равно всегда расходуется 40% на Войну, 40% на Жратву, так стоит ли всерьез думать о каких-то 20%?»
Как и свойственно амбициозному человеку, было у него экзотическое хобби - выращивание картошки. Шокировал дилетантов своими утверждениями об экономической эффективности ее разведения в пригороде Ленинграда. Это любимая тема его праздных разговоров. Своими дачными  сельскохозяйственными достижениями очень гордился. В то время в госмагазинах продавалась картошка  двух сортов: гнилая  и не очень. Он же заявлял, что на своем личном  участке культивирует свыше десятка различных сортов, каждый из которых имеет свое название. Мне, имеющему свой дачный опыт с тремя сортами (один из которых – ранний, другой -  высокоурожайный поздний, третий - высококачественная нежная, но капризная синеглазка), это казалось очень любопытным. И вот однажды мы с женой и дочкой приехали в его большой старый деревенский дом на юге Ленобласти погостить. Там нас ждало предельно теплое гостеприимство с весьма щедрым разнообразным деревенским столом и развернутыми комментариями  интеллигентной супруги шефа. И мы таки действительно усекли, что на основе разных сортов картофеля можно получать существенно различные и даже весьма изысканные блюда.

Что касается технологии выращивания картошки, то она была действительно оригинальна, но предельно проста. Крайне тяжелый суглинок участка сдабривался ежегодно по весне трех–пятикратными дозами навоза, который в немеренных количествах доставлялся по дешевке из соседнего колхоза. Никаких минеральных удобрений! Даже не использовался традиционный суперфосфат,  который подозревался им в значительном засорении ртутью. Наличие же инсектицидов в навозе  почему-то считал безопасным. Избыток органики позволял осуществлять  ранний сев (уже в майские праздники) и обходиться совершенно без окучивания, без прополки от сорняков, да и без выраженных гряд. Очень странными казались стоящие в разных местах подобно многолетникам отдельные кусты картошки. Я совершенно непреднамеренно, умудрялся на них там и сям наступать сапогом, Быховский  столь же упорно демонстрировал безразличие к этому моему хамству.

Конечно, при таком возделывании урожайность была невысокой, зато картошка  весьма качественной и по вкусу и по сохранности, а наш семейный предрассудок отношения к картофелю как к низкокачественному кулинарному продукту был поколеблен.
Но вот огурцы на навозе в парнике были у Быховских шикарные. Раньше мы никогда не видели такого качества и сортового разнообразия. Именно со времени той поездки  у нас сформировался культовый семейный сорт огурцов Либелла. До сих пор мы размножаем на даче подаренный учтивой  Быховской крыжовник Черный негус.

Однако, в этой поездке меня больше всего заинтересовали и удивили не сельскохозяйственные достижения, а необычные для того времени либеральные отношения в семье Быховских. Когда мы садились обедать, два центральных места занимали его маленькие внучки, которые за безукоризненно сервированным столом вели себя удивительно аристократично и самодостаточно. Со стороны взрослых никакого снисхождения к их малолетству не допускалось. Когда они считали необходимым поддержать разговор взрослых, то выступления свои начинали с фраз «а вот мне кажется, что…» или «не так все просто…». И всякий раз  все взрослые обязаны были тут же умолкнуть на несколько минут и внимательно слушать, пока девочка не закончит свою мысль о том, что же все-таки ей кажется. Те же преимущества были установлены и для нашей дочки. А вот самого моего начальника допускалось за столом перебивать и даже подшучивать над ним. Но никогда  над детьми. И ему все это нравилось. Нравилось и девочкам, которые очень хотели показать свою значимость моей дочери (она была чуть старше), с которой явно хотели  подружиться. Меня же удивила и потрясла сама возможность таких семейных отношений. И вовсе не потому, что это противоречило сложившемуся представлению о моем авторитарном начальнике. Просто раньше я не знал примеров, когда целенаправленно давалось  столь мощное интеллектуальное преимущество слабейшим. Очень это не по-русски. Ведь даже сейчас в последних больших  отечественных энциклопедических словарях  нет термина политкорректность, этого определяющего слова европейской цивилизованности. И здесь Быховский оказался в авангарде. Много чему можно было у него учиться!..

Еще во времена глухой доперестроечной совковии ходили скандальные вероломные слухи, что его сын вдруг стал заниматься частным, чуть ли не ларечным предпринимательством. Такое добровольное социальное падение казалось абсурдным и совершенно необъяснимым. Сам Давид Григорьевич, якобы, это начинание не поддерживал. Возможно, это был первый шаг для эмиграции, но хочется верить, что это был не понятый нами один из первых звонков перестройки.

После перестройки Давид Григорьевич с концами уехал за границу. Говорят, мало-помалу там тоже преуспел. Но, вроде бы,  уже не с таким блеском, как при Совке. К сожаленью, не оставил он в России душеприказчика, что резко осложнило прохождение некоторых дел с нашими совместными изобретениями. И тем не менее, как и другие известные мне сотрудники, всегда вспоминал я о нем тепло, с благодарностью.

Давид Григорьевич Быховский скончался за рубежом в конце 2005 года. Склоняю  голову перед светлой  памятью о нем, перед яркой талантливейшей личностью, сделавшей много больших хороших дел для нас, сотрудников, да и, пожалуй, для величия нашей страны.

© Новыш Петр Александрович
Тел.дом. +7(812)686-08-71
E-mail: eplasm@yandex.ru


7.2. Степанаван
 
Установки плазменной резки, разработанные во ВНИИЭСО, изготавливались на двух кавказских предприятиях: в Тбилиси и в армянском горном городке  Степанаване, что почти на границе с Грузией.

Степанаван расположен на северном склоне одного из невысоких плато Закавказья. Поэтому здесь прекрасный горный, солнечный климат не омрачен иссушающей  южной жарой. Население - в основном армяне с небольшой примесью азербайджанцев.

В городе доминируют небольшие частные дома, но до прошедшего здесь катастрофического землетрясения были и типовые для всей страны пятиэтажные хрущебы, наспех состряпанные из невиданного даже для русского совка низкокачественного цемента. Город был по ленинградским меркам чрезвычайно чист. Это обеспечивалось в первую очередь уборками, осуществляемыми еженощными рейдами бригад мужчин-азербайджанцев. А их жены - азербайджанки вносили серьезный вклад в коллективное сельское хозяйство, регулярно отправляясь на грузовиках в горные долины на ручную дойку коров. Армяне же, несмотря на жесточайший уровень безработицы, обычно не опускались до работы дворниками или колхозниками.

Около симпатичных частных двухэтажных домов из розового туфа на каменистой почве возделывались фруктовые сады - яблоневые, сливовые и грушевые. Бросалась в глаза крайне низкая агротехника: деревья преимущественно низкосортные, очень старые, с не сформированными должным образом кронами, частенько заполненными отмершими ветвями. Химическая защита практически не применялась, большинство фруктов было червиво или в парше.
Внешне, по моим наблюдениям, армяне довольно доброжелательный к России народ. Где бы не встретился с разговорчивым армянином, всегда готовы две дежурные темы: во-первых,  именно благодаря русским когда-то удалось спастись армянам от поголовного турецкого геноцида (спасибо, спасибо России!) и уже, во-вторых, что их исторические корни ну очень древние и теряются где-то в государстве Урарту, когда славяне еще не сформировались. А уж христианами они стали куда раньше, чем все остальные, тем более - русские.

Хотя особой набожности в быту не было заметно, постоянно акцентировались антимусульманские выпады. Вот едет автобус с армянами через азербайджанское село. Дети играют в подлянку: делают вид, что расстреливают проходящих мимо людей, по их оценке азербайджанцев. Довольные родители поощряют эти шалости. Я возмущаюсь  и спрашиваю у родителей, не опасно ли такое попустительство.  Тогда они мне объясняют, что наоборот, опасно, если, например, в армянской деревне вдруг поселяется семья азербайджанцев: в армянских семьях два-три ребенка, в азербайджанских семь-двенадцать. В результате через три поколения армянская деревня превращается преимущественно в азербайджанскую. И пусть азербайджанские дети из-за языкового барьера почти не учатся в школе, и, в отличие от армян, бегают босиком сопливые и в лохмотьях, но в деревне начинаются болезненные изыскания места для строительства мечети. «Ведь это никуда не годится, должны понимать: вы же нашей веры!»,- видя мое сочувствие,  хором поучают меня пассажиры. Сетованиям, что я  нехристь, публика не верит и приходит в замешательство, поскольку не может же быть что - мусульманин: ведь – русский же.

При мне в Степанаване около единственной в городе гостиницы, в которой я проживал, начали строить невиданное сооружение - планетарий для обучения естествознанию школьников. Но строительство его неожиданно  заморозили перед самым открытием. А все дело было в сферической форме купола планетария, которая хоть и была изнутри подобна звездному небу, но снаружи очень уж напоминала крышу минарета. И это очень не понравилось руководству города.

В результате так и остался в качестве единственного в городе официального культового сооружения деревенский домик на центральной площади,  покрытый несоразмерными  с остальными постройками города стеклянно – бетонными выгородками. В нем когда-то, якобы, недолго жил революционер Степан Шаумян (имени которого и удостоен сам город), создавший первый марксистский кружок в  Армении и, позже по несчастью, оказавшийся в числе 26 бакинских комиссаров, расстрелянных при дележе власти в 1918 году, еще до сталинских чисток. Это сооружение явно могло претендовать на рекорд глупости даже при Совке.

А вот что действительно можно считать культовым достижением, так это городское кладбище. В отличие от российских аналогов оно удивительно эклектично и мажорно, если не легкомысленно. Едва ли не каждая семья городских старожилов  имела свои участки, на которых возведены разнообразные постройки в виде надгробий, открытых или полностью остекленных витражей, одни из которых не предназначены для посещений, а другие явно довольно часто посещались, имели постоянную встроенную мебель, оборудование для трапез, многочисленные разнообразные светильники, а то и электрификацию. Эпитафии и памятные фотографии, в отличие от православных аналогов, полны оптимизма и запредельного, добродушного юмора. На  многочисленных прижизненных фотографиях покойные частенько засняты с бокалом вина, в крутом подпитии, а на памятниках  высечены мудрые изречения, или отдельные детали, мягко говоря, весьма спорного этического и даже частенько эротического содержания. Иногда складывалось впечатление, что родственники покойных соревнуются друг с другом в шаловливом юморе и благодушии. На всякий случай надписи повсеместно поясняли, что избранную форму памяти выбрал сам покойный, указания которого нарушить  ну никак не допустимо. Кладбище очень обихожено, чисто, богато качественным камнем, стеклом и нержавеющим металлом. Чрезвычайно доверительно и открыто сторонним посетителям, которые чаще по-доброму смеялись, чем печалились о безвозвратности. Не мыслим никакой отечественный кладбищный вандализм. Не видно межмогильных свалок. Все направлено против безысходного трагизма. Церковь почему-то не сумела наложить свою серую руку на эту вольность. Она вообще почему-то и в Армении , и в Грузии не  догматичная и  не злая. И этому можно только позавидовать.
Дети  в семьях степанаванской элиты обязательно учились музыке. Преимущественно на фортепьяно.

Много раз встречал скромных юношей-художников  очень тонко, требовательно, самобытно, благоговейно, а иногда и фанатично относящихся к изобразительному искусству. Непонятна для меня их постоянная боль – где достать хорошие краски. У нас такая публика обычно хипповатая, протестная, склонная к наркоте. Но степанаванская молодежь почти единогласно исповедывала: «Если бы в нашей среде вдруг появился хиппи, мы  в первый же день избили бы его до полусмерти». Поэтому нарушать армянину некоторые табу своего экстерьера было просто опасно. Но такое культурологическое единство не противоречило (как и в русской среде, в отличие, скажем, от грузинской или еврейской) обостренной классовой неприязни, которую, правда, не принято было выносить за национальные границы.

Моей задачей в Степанаване было систематическое курирование  серийного производства установок воздушно-плазменной резки металла АПР404 и УПРП201. Первый раз, когда я туда приехал, был очень удивлен, что все технические вопросы директор направил меня решать не к главному инженеру, не в раздутый технический отдел, а к какому-то настройщику Гагику.

Но уже при первом знакомстве я понял, что не зря. Именно Гагик (Гаго - по грузински) Олкинян и был техническим идеологом производства. Жизнь его сложилась так, что без высшего образования, но, любительским способом, обладая блестящей технической интуицией, цепким умом, пропуская через себя все болячки серийного производства установок, он был неформальным техническим лидером этого крупного градообразующего завода с неуклюжим совковым названием СЗВЧЭО. Ни одно серьезное схемное или технологическое изменение на заводе было не мыслимо без его участия или, по меньшей мере, одобрения. Что бы ни случилось технически неординарного, все ждут всегда умного взвешенного совета Гагика. До сих пор мне непонятно, как он без специального образования  умудрялся очень тонко судить о самых различных вопросах электрики,  электроники и теплотехники. Легко схватывал незнакомые профессиональные идеи. Помню, как-то мы чуть поговорили с ним в  терминах теории нелинейных электрических цепей, как он тут же  с удовольствием начал в разговоре пользоваться этим новым для него языком. Он был весьма благороден и добр: к нему постоянно тянулась очередь для технических консультаций по бытовой электронике, вечно безвозмездно кому-то что-то ремонтировал. Но это не мешало ему быть предельно честолюбивым и совершенно не позволявшим даже дружеской фамильярности. Может сказались гены его любимого, хотя и ушедшего из семьи, отца – грузина.

Постоянной гордостью были уникальные карманные бокорезы из отличной стали, которыми он не без артистизма умудрялся вершить почти все текущие задачи настройщика мощных серийных установок. Когда по простоте душевной я  похвалил инструмент, на следующий день вынужден был получить в подарок его дубликат, который  с благодарностью храню по сей день.

Дома у него была прекрасная для того времени  самодельная музыкальная мебель с реальным воспроизведением  от 20Гц без заметных нелинейных искажений во всей полосе частот и громкости.
Громадная виниловая фонотека классической музыки и хорового пения дополняла это великолепие, и  частенько под его восторженным взором приходилось подолгу слушать  в значительной степени чуждые мне по духу вещи, до оценки которых я явно не дорос.

Его приемы всегда были хлебосольными, с широким диапазоном тем дискуссий. В отличие от других, Гагик постоянно жадно сверял свое мировоззрение с моим. Обычно мы понимали друг друга с полуслова. Но вот осталось в памяти и весьма экстремальное заявление, - он совершенно в местном духе назвал Пугачеву «женщиной, которая дает». Мы тогда необычно резко с ним поцапались. Он  явно понял свою бестактность, и мне пришлось изобретать витиеватое завершение разговора, чтобы не оскорбить его самолюбие.

Подстать Гагику была его жена, необычно для армянского быта обычно пикирующаяся с ним при гостях, но совершенно не умеющая скрывать любовь при каждом взгляде на мужа.
Вообще-то в Степанаване семьи патриархальные. Классическая самоутверждающая фраза: «Попросила денег у мужа, и он разрешил сходить на рынок купить зелени».

Когда я впервые приехал на Завод, было очень дискомфортно от общения с женским  инженерным персоналом - никак не возможно встретиться взглядом. Исключения допускались лишь, когда я уж очень доставал. Тогда  дама делала идиотскую улыбку по детски разводила руки и, чуть присев и с ужасом глядя в один мой глаз своими красивыми округлено-удивленными глазами,  произносила спасительное убийственное слово: «Чка!». В  вольном переводе на русский это означало, что необходимого мне документа у нее нет, она не знает, где он, ее это совершенно не интересует, и она очень сомневается в моих умственных способностях. Тем не менее, эволюция общительности вершилась стремительными темпами.
Вероятно, это связано с просмотром российских телепередач и  любимых индийских фильмов. А вот российские фильмы в кинотеатрах  местной властью дозировались, да и смотреть их было тяжело. Дело в том, что кинотеатр в этом случае на 90% заполняли молодые женщины (мужчины ходили обычно на американские боевики), которые в значительной степени из-за языкового барьера  не понимали смысла фильма и в нем искали лишь наглядные проявления женской эмансипации. Приходили в долгообсуждаемый восторг, когда, например, по ходу фильма русская сажала в свой автомобиль незнакомого мужчину, давала ему пощечину, а уж когда еще до свадьбы сближалась с ним, в зале возникали долгие шумные дискуссии.
Но вот в течение каких то нескольких лет на моих глазах верхушка  армянских ИТР-овок существенно эволюционировала. Во-первых, она существенно продвинулась профессионально, то есть каждая дама на своем рабочем месте научилась производственным навыкам, грамотной бюрократической деятельности и поэтому, во-вторых, многие из них вдруг стали самодостаточны, уважаемы и даже труднозаменимы. И вот уже по всем техническим делам я общаюсь, если не с главным инженером или с Гагиком, то с одной из умных армянок, некоторые из которых могли шаловливо позволить многозначительный взгляд, который в Ленинграде от незнакомой женщины можно было получить  лишь на Московском вокзале. Правда, помимо взгляда, никогда не больше! 
Сложнее оказалась ситуация на заводе с мужской частью. В отличие от женщин, мужчинам особо трудиться считалось западло. Не привыкши. По их мнению, мужчина не должен суетиться: вышел на дорогу, поднял руку, если ты мужчина – машина остановится. Вальяжность допускает игру в шахматы на работе, но уж никак не вникание в болячки производства.

Поэтому довольно быстро почти все заводское хозяйство, как и домашнее, оказалось в нежных руках армянок…
И вот однажды директор предложил мне провести цикл занятий по ликбезу в электротехнике и схемотехнике плазменных установок среди ИТР завода. Я, конечно, быстро согласился: не так часто предлагают халявный приработок. Это уж позже выяснилось, что к каждому занятию надо готовиться, причем желательно быть понятым большинством. Количество занятий – около 15, слушателей –около 20. Помню, какое всеобщее одобрение получило объяснение особенностей работы тиристора на модели сливного туалетного бачка …

У большинства женщин во время лекций не сходила с лица доброжелательная улыбка:  не так часто им не возбранялось много и в упор смотреть на русского мужчину. О чем они мыслили – велика тайна есть, но уж не о тиристорах - точно. На лицах мужчин – кисло-пренебрежительная усталость.
И вот, когда я уже провел большинство занятий, вызывает меня директор с сообщением, что я, оказывается, должен еще принять у слушателей экзамен, да  и выставить каждому оценку, которая будет основополагающей при его карьерной аттестации. Ну типично армянская хитрость: иначе не будут платить. Как я не изворачивался от этого грязного дела, пришлось согласиться.
Все же выбор формы приема экзамена мне удалось оставить за собой. И вот я заранее объявил слушателям, как он будет проходить.

Наступил экзамен. Зачитываю вопрос, кто знает ответ - поднимает руку. На первый вопрос подняли руки только женщины. Вызываю одну из них, не самую умницу, и ко всеобщему удовлетворению ставлю ей отлично. На второй вопрос и все последующие опять поднимают руки только дамы. Что делать? - спрашиваю у мужчин. Молчание! Вдруг один из них, нарочито коверкая слова, объяснил, что они плохо говорят на русском языке и не всегда понимают мои вопросы! Мне ничего не оставалось, как принять соломоново решение. Быстренько благополучно опросив дам, я стал задавать мужчинам общие вопросы, затем тех, кто их понял, просил ответить однословно: да или нет? Если экзаменуемый угадывал, я ставил ему четверку, если нет - задавал другие вопросы, пока тот не угадывал. Так я и деньги заработал и не нажил смертельных врагов.

Кстати, о врагах. В командировках я объездил чуть ли не весь Советский Союз, но нигде не чувствовал большей безопасности, чем в Степанаване. В любое время суток можно подойти к незнакомой группе людей, армян или азербайджанцев, у которых всегда заготовлена любезность для приезжих русских. Ни разу не было случаев насилия над отдыхающими на турбазах женщинами… Ну, сугубо, не чеченцы!

Вот сидит на краю скамейки отдыхающая. Загорает. Очень медленно подходит армянин и тихонько садится на другой конец скамейки: почитать книгу. Она съеживается, готовая дать достойный отпор. Но проходит пять минут, десять, наконец, час. Она уже пописать захотела, а он, подлец, все молчит. Тогда она и спрашивает: « А где здесь у вас книжный магазин?». Дальше возможны варианты…
Самое опасное – похвалить какую-нибудь вещь степанаванца или ненароком намекнуть на его гостеприимство. В первом случае это расценивается как претензия на подарок, от которого невозможно отказаться, во втором  еще хуже: тебя пригласят на роскошный семейный банкет, в который сплошь и рядом ухлопывается едва ли не вся получка, в результате чего семья вынуждена месяц голодать.

В доверительной беседе  у большинства мужчин можно выпытать романтическую историю о незабвенной любви к русской.
Вот одна из типичных легенд.

«У нас для того, чтобы жениться, нужна жилплощадь и много денег, которые на заводе никогда не заработать. Вот я три года копил-копил, а потом плюнул и решил все  потратить на шикарную поездку в Ленинград. Судьбу не предугадаешь! И надо же, как повезло: только приехал, уже на Московском вокзале встретил шикарную, пышную блондинку, которую тут же уговорил пойти  в ресторан … Боже, как она страстно танцевала! Я обалдел! Никогда ничего подобного не чувствовал. Мы сразу же понравились друг другу, поэтому  она предложила  поселиться не в гостинице или у моих друзей, а прямо у нее дома. К праздничному ужину мы набрали много отличного вина, закуски и уже ночью на такси приехали к ней. И все было как во сне! Но я, наверно, перепил, возможно, плохо себя вел и поэтому совершенно не помню, что было дальше… Очнулся  в милиции и попросил милиционера отыскать любимую девушку. Но, к сожаленью, не знал  ни ее имени, ни адреса. А ведь у нее остались все мои вещи и деньги. Хорошо – случайно сохранились паспорт и немного мелочи. Пару дней повертелся в городе, занял у знакомых денег и  назад домой. Постоянно думаю, как бы ее найти. Мы бы были  счастливы. Я ведь чувствовал, что она полюбила меня!» …

А  вот я однажды в степанаванском автобусе  обнаружил, что из  заветного кармана исчез кошелек. Об этом, оправдывая свое безденежье, и сообщил кондуктору. Он ужасно расстроился и решил, что украли не иначе как недавно приехавшие в пригород  азербайджанские новоселы. Весь город переполошился, и к концу дня меня стали останавливать незнакомые люди с соболезнованиями и предложениями тем или иным способом помочь. И приходилось объяснять каждому, что основные деньги сохранились в другом месте, так что никаких проблем у меня нет.

Но на следующий день обнаружил злосчастный кошелек у себя под кроватью. Откуда бы вдруг?!. И срочно поспешил отыскать по этому поводу знакомого кондуктора, который от счастья расплакался. И долго его пришлось успокаивать …

© Новыш Петр Александрович
Тел.дом. +7(812)686-08-71
E-mail: eplasm@yandex.ru


7.3. Перестройка

«Отечеством профукано немало –
в наследие от доблестных времен
остались нам лишь КГБ да Алла»
Дмитрий Быков.
«Третья» Огонек №1-2.2007.
 
Под наши восторженные аплодисменты Горбачев провозгласил демократизацию, перестройку, гласность. В самом начале этих новых труднопостижимых веяний меня совершенно случайно отправили в качестве стендиста на ВДНХ, где вершилась выставка Электросварочного оборудования.
 
Москва жила своей обычной многоярусной жизнью, а выставка оказалась довольно посредственной.

И вот однажды, после трудов праведных на этой выставке, по традиции столичной командировочной жизни я отправился на другую - художественную – в Манеж (да, тот самый, у Кремля, который не так давно по таинственным причинам почти полностью выгорел). Так вот, прошел на выставку, а там необычно много народу, все бурлит. Первое, что потрясло – развешанные по периметру зала флаги. Они были вроде нормальной формы, прямоугольные, но не как велено – красные, а разделенные по диагонали на два цвета - красный и белый. Ничего себе! Это  казалось политической авантюрой. Но ведь нигде в других местах Москвы ничего подобного не наблюдалось. Очень непонятно! Восторг! И страшно! Но дрожь надо унять! Всюду тусуются группы спорящих восторженных интеллектуалов, импровизированные трибуны с ораторами, у всех на устах дежурные дерзкие слова «плюрализм», «либерализм», «конвергенция». А ведь недавно за это могли и посадить! Здесь и там крутые политизированные дебаты о необходимости политических свобод.

Почему-то никто никого не забирает! В углу стенд – телемост. Оказывается, можно поговорить вживую непосредственно с участниками какой-то выставки в Нью-Йорке! Даже можно видеть на экране монитора того мистера, с кем общаешься. Обмен по обычному низкочастотному телефонному каналу, поэтому смена каждого неподвижного кадра – за несколько секунд. Стендовики призывают публику переговорить с заграницей. Бесплатно. Смотрю: вроде гебистских  физий вблизи нет. Одни восторженные благостные лица, но люди по привычке шарахаются: как же это можно - без разрешения?! А у стендовиков уже вдруг появилась и невиданная защитная этика: «боишься? – тогда пшел вон отседа!». На развешанные картины художественной выставки - ноль внимания.  В центре зала - большая главная сцена, где выступают по очередности собственной предварительной записи в  оперативном журнале. Темы: перформансы, песни, политические дебаты. Среди выступавших и публики много известных личностей: артистов, режиссеров, писателей, прогрессивных политических деятелей. Постоянно выступала группа «Браво» со своим гигантским треугольным контрабасом и еще не эмигрировавшей Агузаровой, исполнявшей свой бессмертный «Ленинградский рок-н-ролл».

Желающих занять сцену много больше, чем записавшихся. Помню очень интересную азартную группу зеленой молодежи, демонстрировавшую платья изысканных фасонов собственного пошива из отдельных лоскутов различного по расцветке и консистенции материала. Весело и непосредственно. Уверяли, что только в направлении их творчества будет развиваться молодежная мода будущего, а потому в своей революционной бесшабашности явно зазнались и превысили лимиты отпущенного по записи им сценического времени. Но не тут-то было! Вдруг позади публики возвопил какой-то хоровой ансамбль (Бабкиной, если не вру), и русские матроны в долгополых тяжеленных традиционных платьях в процессе своей всезаглушающей песни уверенной поступью своими мощными бюстами энергично скинули  со сцены остатки не успевшего  вовремя разбежаться авангарда моды. Зрители были в растерянности, аплодировать ли этому самоуправству, поскольку за один день еще не научились демократическому этикету.

Ездил я на эту выставку каждый день подряд недели две. И каждый день там толпа и что-то новенькое. Всюду приятные честолюбивые люди с опасно либеральными разговорами вслух. И почему-то только на этой выставке и немного на Старом Арбате такое политическое бурление. Ни в газетах, ни по радио или телевидению ничего подобного и близко не раскручивалось. И вот в последний день моей командировки вышел  с выставки и ахнул: начиная от Манежа и вдоль  Красной площади все улицы плотно забиты танками! Ну вот - дошалились… Совсем атас! Как бы башку не снесли, быстренько, быстро - в метро!.. Правда там, под землей, мудрые люди  мне разъяснили, что ничего особенного не произошло, это, мол, обычная репетиция перед очередным советским праздником. Но вроде тогда и праздников-то не намечалось… Ну и уехал я в свой провинциальный Ленинград, в котором никаких следов той околокремлевской суеты  даже в микроскоп не просматривалось …

Возможно, описанные события служили подковерным сигналом дозволенного минимума политических свобод и мелкого частного предпринимательства, которому и название-то сложно  придумать. Предприятиями разрешалось называться лишь государственным учреждениям. От слова кооператив несло дискредитированным колхозом, а термины фирма или, хлестче того, компания для советского человека были запятнаны вражеской западной буржуазностью. И вот власть придумала в 86 году пробный хиленький «Закон об индивидуальной трудовой деятельности», застенчиво акцентируя, что им будут, конечно же, пользоваться лишь инвалиды, пенсионеры и студенты. Тут же появилось и  неуклюжее понятие «Центр научно-технического  творчества молодежи» (ЦНТТМ), скорее всего предназначенное для легализации деятельности повидавших западный мир комсомольцев-фарцовщиков - детушек столичной партийной элиты, которые уже со студенческой скамьи запаха любой совковости за версту не переносили. Практика расстрелов за  валютные операции потихоньку  начала отменяться, всюду закопошились валютообменники, а в конце концов вышел даже и закон, легализующий эту деятельность. Требование народа «поприжать частника» почему-то перестало восторгать власти. Городской фольклор пополнился перлом: «куй железо, пока Горбачев!».

Появилось сносное пиво без очереди (!!!), лимонад с заграничными лэйблами в лавсановой таре, а также, хотя и сомнительного качества, но по виду бутылок вполне европейский питьевой спирт «Роял». При этом ребята, в основном близкие к Органам, получали возможность за несколько ездок за границу сколотить стартовый капитал.   Конкуренция была не велика - чужих за границу не очень-то пускали.  Некоторые мудрецы предрекали: «Опять Москва всех сожрет». Но     достаточно быстро выяснилось, что это не совсем так: для бизнеса близость к власти – не единственное, да и не самое главное качество (уже через пятнадцать лет оказалось, что среди произросших  за это время русских миллиардеров-магнатов всего лишь 20% выходцев  из столицы).

Даже у нас, в прикладной ленинградской науке  начала проявляться возможность поработать прямо на заказчика без удавок со стороны местной бюрократии и при сдержанных госналогах. Под прессом особенно усилившейся к тому времени нищеты наиболее активные итээровцы, всю жизнь работавшие ноздря к ноздре в социалистическом строю разработчиков, вдруг здесь и там начали пытаться, на ощупь пробовать себя любимых в  самодеятельной  коммерции. Оперативно заключали договоры с заводами, иногда на достаточно наукоемкие работы, причем характерный возраст нашей «творческой молодежи» того времени был 35…50 лет. И, для меня и коллег, может быть самым важным  оказалось дело борьбы с собственной убежденностью в греховности любой частной предприимчивости.

И тут очень кстати в нашем ВНИИЭСО вдруг, казалось бы на пустом месте, появилась «Ленинградская ассоциация сварщиков». Под ее крышей специалистам в обход чиновников можно стало напрямую решать мелкие задачи разбросанных по стране заводов сварочного оборудования. Я тут же быстренько в нее вступил и с гордостью нацепил на пиджак симпатичный значок на три буквы: ЛАС.
И вот еду я в дыру, куда-нибудь на завод сварочного оборудования в Первоуральск-Новоуткинск, с проверкой качества изготовляемых ими изделий. А там, как всегда,  еще целая куча нерешенных технических  задач. Например, надо подготовить электрические схемы под ранее предложенные нами изобретения систем автоматического регулирования сварочного оборудования, или отбраковывать статоры двигателей с браком в виде отдельных короткозамкнутых витков до сбора с ротором (нужна методика и стенд испытаний), или разработать оптимальную электронную регулировку вместо контактно-механической в ряде серийных установок и т. п.

И вот все это я лихо выполняю, например, в течение года и в рамках договора между  ЛАС и заводом за сумму, многократно меньшую, чем это делал ранее институт с его немыслимо громадными накладными расходами. Такого рода договоров заключалось приличное количество, и на сумму, куда большую, чем институтская зарплата. Ряд работ был весьма напряженным, и я выполнял их в сотрудничестве с другими квалифицированными специалистами, а частенько и просто близкими людьми. ЛАС за крышу брал мало, поэтому я бы, страхуясь, согласился отстегивать и институту, но масштабы его притязаний для меня были неподъемными. Кроме того, оказалось, что участие института в этих работах ограничивалось лишь его патентным отделом, для которого соавторство в заявках на патенты с руководством сторонних заводов было делом привычным и не засчитывалось как грех.

Путем абстрактных умозаключений и методом проб и ошибок постепенно научился понимать, что на деньги можно не только пообедать или проехать на трамвае, но и, например, закупить какие-то необходимые для договорных работ железяки, а для быстрых расчетов надо постоянно иметь в кошельке пачку купюр многократно толще, чем привык. Померкли социалистические святыни - получка и заначка.

Заработанное надо уметь хранить. Иначе оно, как реализованные мечты, быстро девальвируется. И вот тогда один мудрый человек посоветовал закупить листовой алюминий и загрузить им гараж и дачу. Но это было уж слишком… К такому нечистоплотному по советским меркам негодяйству (подвигу) я психологически был никак не готов. Поэтому все-то мои сбережения, накопленные на счетах   сберкасс, быстро-быстренько сожрала инфляция. Но, как говорят лицемеры (да и не только они), не в деньгах счастье!

Куда важнее оказались приобретение ощущения удовлетворенности  от успеха самостоятельной инициативной работы  и становление амбиций вне поля рабской зависимости от госбюрократии. Почти полностью исчезла  тупиковая философия бедности с классическими заморочками, что, мол, «вечно не везет с начальством», «честным трудом приличные деньги не заработаешь», «на хлебную работу без волосатой руки не устроиться», «свое дело никак не откроешь без стартового капитала». Но страх  перед полной отвязкой от трубы  родной государственной конторы был  еще непреодолим.
И все же очень хотелось определить свои способности в предпринимательской лихости. И вот мы с зятем Кахой (он  вместе с моей дочкой  только что закончил политехнический институт) решили савантюрить свой бизнес. Для этого набрали полный легковой автомобиль товара: импортных литровых бутылок спирта, пива, сигарет Хуюндая, Примы, а для самых крутых покупателей  даже Беломорканала,  парфюмерии с косметикой и отправились по Мурманскому шоссе в  любимые, а может даже святые для моего рыбацкого воображения, края восточного побережья Ладожского озера.

Останавливались где-нибудь в деревне с населением угрофинского, тверского или новгородского происхождения. Открывали автомобиль и сверху на багажник выставляли весь свой  коробейнический ассортимент.

Удивительно простодушный и благожелательный народ быстро опустошал наши запасы и просил приезжать еще и еще, уточняя свои всевозрастающие потребности. Женщины дивились и умилялись, глядя на наш трезвый бизнес. Как это, имея целую машину водки, не пить? Хотя иногда с подозрением воспринимали предлагаемое нами  спиртовое изобилие, рассказывая страшные истории о смертях  мужиков от перепоя ядовитых смесей, но со слезами на глазах благодарили за невиданный сервис – доставку продуктов прямо в деревню, а то и к  самому дому. Некоторые наиболее импозантные дамы в процессе лобовой попытки нас освоить или хотя бы оприходовать не без кокетства заявляли, что не исключено, что в следующий  приезд обязательно купят у нас духи.

Казалось, мы нужны были там  не столько для торговли, сколько для дружеского общения и юмора со сплошь и рядом незаурядными, весьма неглупыми,  даже по-своему мудрыми, людьми. Торговля шла лихо и весело. Не помню, чтобы я где-нибудь больше смеялся, чем в процессе этого, в общем-то, придурковатого, бизнеса. Особенно жизнерадостно воспринимались предложения оплаты не деньгами, а бартером - обменом бутылки на мешок картошки. Частенько прямо с поля  «…быстренько, пока жена не видит». Уму непостижимо, как тогда выдерживал наш  легковой автомобиль, до отказа набитый тяжеленными мешками.

Так мы неоднократно ездили по выходным дням, всякий раз подстраиваясь под семимильные шаги всевозрастающих потребностей населения.

Совместить бизнес с любимой рыбалкой обычно, к сожаленью, не удавалось. А если и ловили, то не в самой Ладоге, а в какой-нибудь малой речушке. Прежде всего, потому, что на юге восточного побережья почти нет подъездных дорог к берегу озера. Вот и тянутся эти прекрасные дикие пляжи, где не встретишь ни одного человека, на многие десятки километров. Побережье там с изумительно мелким песком, очень пологим дном, как в Финском заливе, только с совершенно чистой водой. Всюду сохранилась уникальная флора с громадными зарослями реликтовой серой ольхи, уникального вида медицинской ромашки, растущей прямо на прибойной зоне песчаных пляжей. Много разнообразнейших птиц… Но обычно мы особо не рисковали машиной в поисках мало-мальски приличных подъездных дорог от Мурманского шоссе. Иногда даже не удавалось размотать удочки, и подтухших червей от высокой температуры салона автомобиля приходилось с тоской выбрасывать прямо из непочатой банки.

Учились экономить. Оказалось, что  заправляться бензином весьма выгодно жульническим способом в лесу, сливая бензин шлангом из баков  государственных грузовиков. Тем более, частенько предложение превышало спрос. Но далеко не каждый шофер согласен был рисковать здоровьем, всасывая в легкие через шланг воздух из бака для инициации слива в канистру. Поэтому мы приобрели специальный воровской шланг с поршневым засосом, который в процессе преступной деятельности снижал риск отравления свинцом организма подельника. Я бы и сейчас купил подобный шланг для перелива воды на даче из бочки в ведро. Очень удобно! Но изготовитель перестал его выпускать, видимо, расценивая потребность в нем при капитализме как морально устаревшую.
Потихоньку мы начали осознавать, что более эффективно торговать не в одиночку, а, несмотря на повышенную конкуренцию, на маленьких стихийных рынках. Правда, оказалось, что здесь надо платить дань начальству, а иногда и рэкетирам. Кроме того, подходили какие-то  важные персоны, предъявляли немыслимые, часто смехотворные бумаги, на основании которых нам надо было обязательно им отстегивать. Иногда даже выдавали самодельные квитанции об уплате. Опасаясь беспредела, мы делали уважительные морды и с пониманием шли на эти вынужденные расходы.

Наши коммерческие успехи в торговле были не так чтобы   очень блестящими. Поэтому, например, у нас не хватало денег, чтобы купить качественный аккумулятор, и для того, чтобы завести автомобиль, один из нас должен был выходить и толкать его руками сзади, да, по возможности, под горку. Именно в связи с этими обстоятельствами однажды события развернулись весьма круто.

Во время торговли подошел к нам Авторитет, представившись, доходчиво объяснил, что он только что отсидел срок, болен и поэтому ему срочно нужны деньги на лечение, а мы,  негодяи, подло занимаясь продажей на подвластной ему территории, разрушаем торговую монополию его любимого папы. За это наше преступление мы конечно же обязаны отстегнуть ему сумму за половину проданного на его территории товара. Попытку откупиться литром спирта он презрительно отверг, пообещав ночью перевернуть и поджечь наш автомобиль. Попались!..  Нас  забаррикадировали, а  сам Авторитет временно нас покинул по медицинской необходимости, оставив наблюдать за нами  своих шестерок.

Но жизнь разнообразна и удивительна! Вдруг к нам подваливает внушительная делегация мужиков, типа пролетариев, и сообщает, что они сейчас гуляют свадьбу, где все прекрасно, но, увы, заканчивается спирт. Поэтому  нужно срочно посодействовать ликвидации сего конфуза. По нашей просьбе они тут же раскидали баррикаду и толкнули автомобиль. Никто из шестерок не возник: в благородном порыве мужики их могли бы и разорвать.

И вот, продав свадьбе изрядную порцию запасов спиртного, мы, порадованные таким неожиданно удачным исходом, едем из поселка на магистраль. Но тут к ужасу вновь впереди замаячил наш знакомый Авторитет с одним из шестерок. Встал поперек дороги и на ходу бросился телом на капот автомобиля, подобно Матросову. Каха  резко затормозил. Это, конечно, правильно. Но будучи педантичным человеком, он инстинктивно еще и выключил мотор ключом зажигания. Эх, как в этом он непростительно перебрал!..
Авторитет стал ломиться в двери. Но их, слава богу, мы успели защелкнуть. Я вытащил нож. Авторитет удивился и, как  опытный специалист, стал пояснять, что никогда не смогу им ударить. Я, наоборот, стал распалять себя и уверять его, что еще как смогу, особенно в такое дерьмо, как он. Так мы пытались устранить возникшие разногласия минуты две. Любопытные прохожие мгновенно испарились. Для вежливости общения и демонстрации серьезности намерений я даже приоткрыл оконный ветровик.  За это время Шестерка изрядно подкис. Но бездействие трагично  и бездарно затягивалось. И тут самым мудрым оказался мой Каха. Неожиданно дерзко он вырвал у меня из рук нож, быстро спрятал его у себя под сиденьем, тут же перебросил Шестерке в руки литровку спирта, а другую, для Авторитета – уже я, подыгрывая, выкинул рядом на откос придорожной канавы. Бутылка покатилась в воду. Авторитет инстинктивно бросился ее спасать. Поняв, что Шестерка очень даже согласен на такой расклад, я выскочил из автомобиля и стал пытаться его толкнуть. Автомобиль, груженый, да еще в грязи,  предательски не заводился. Но тут Шестерка, перехватив мой умоляющий взгляд, неожиданно  тоже уперся рядом, машина зафырчала, я запрыгнул на ходу в салон. Каха педаль газа утопил до упора …

И уж больше мы в тот район не ездили.

Другим запомнившемся событием того времени была демонстрация против ГКЧП. Вообще-то я против участия во всяческих стадных проявлениях, но в данном случае  не выдержал. Как же не позащищать свободу! Грех!  Шел в толпе от Московского вокзала до Дворцовой. Под самодельными, начертанными на ватмане в родном НИИ, протестными плакатами, в основном топали мужики, а вот женщины оказались похитрее и на всякий случай предусмотрительно сочились в основном не в колоннах, а рядом по тротуару. Настроение в толпе приподнятое, лихое и дерзкое, подобное тому,  как много позже показывали по телеку на  киевском Майдане. Милиция почему-то не разгоняла и только позже выяснилось, что все действо подпольно поддерживалось самим Собчаком.

Масса прекрасных, облагороженных шансом свободы лиц, но, пожалуй не меньше было и шизоидной публики самого разномастного толка. Особенно экзотично смотрелась группа в черных одеждах под черными же знаменами анархистов, в основном молчаливо скромно стоявшая вблизи триумфальной арки. Пытался с ними пообщаться, но оказалось, что они были круты преимущественно в деталях пошива их черной одежды, а будоражащие меня в то время идеи Реклю, Бакунина и Кропоткина их интересовали не очень. Документалистов кино и телевидения особо не наблюдалось, а личных цифровых камер в то время еще не изобрели. Звучали выступления политиканов на Дворцовой, но из-за поганой акустики мало кто чего слышал. Да и мне, как большинству было интереснее слушать дебаты внутри малых группок самих демонстрантов, особенно, перекрикивавших друг друга вблизи «Александрийского столпа».

Но тут вдруг неожиданно несколько человек начали демонстративно жечь принесенные ими красные флаги, да не простые, а, вероятно, где-то сворованные в парткомах знамена из плотной ткани, а потому горевшие весьма скверно, и поджигаемые многократно. Милиция бросилась ловить поджигателей, а я  к одному из догорающих знамен. И хоть любителей  сувениров оказалось предостаточно, мне все же удалось вырвать  памятный обожженый лоскут атласа, который жалко выбросить по сей день. Ох уж эти красные знамена!
   
© Новыш Петр Александрович
Тел.дом. +7(812)686-08-71
E-mail: eplasm@yandex.ru


Банка

Молочной трехлитровой банки дно
Сравняться с горловиною решило:
Там были сливки.
И вот однажды в Октябре оно
По перволедью энергично заскользило.

Эффектным был Переворот:
Стекло разбилось, молоко разлилось,
Исчезли сливки.
Равенству - виват! Однако, вот -
Беда: взамен  посуда новая явилась…

Так вот у нас все вдребезги порой:
Да будет Равенство - любой ценой!

©Новыш П.А. 10.03.03 г.

Лариса и Диана
Давно это очень было.
Сестрица меня пригласила
На вечер студенток-медичек
В стаю непуганых птичек.

Все было классно:
Фоно и танцы (боже мой!),
И даже скверный кофе
С лимонной кислотой.

И все бы, как всегда,
Но там, Царицу бала я увидел
Хотя такого разворота,
Признаюсь, вовсе не предвидел.

В нее я по уши  влюбился.
Она Ларисой назвалась,
Ну, а когда на ней женился,
Семейной прозой занялась…

Прошло лет двадцать пять
И вот, сидя у телека , зевая,
Вдруг обомлел: ну что ж - опять
Та самая Царица молодая?!

Тем же лицом, фигурой, статью,
Одета так же - без затей
И с той же угловатостью
Пасет больных чужих детей.

Откуда снова вдруг  она?
Не может быть! Нет, не она:
И экспрессивности той лишена,
И трепетности. Нет, не она!

Зачем  природе повторять?
Та копия на острове жила…
Лишь позже удалось узнать:
Что близкие ее Дианой звали…

Все каждому воздалось:
И в памяти   остались
Лариса Царицей бала,
И лишь Принцессой Диана!

© Новыш П.А. 27.12.00 г.

Тем днем осенним - мнилось черное:
Да, это он, - спешу его увидеть,
Но горькое (увы!) нам не предвидеть...

Когда чресла к нему доверчиво простер,
Вдруг горький белый млечный сок -
Грибной - мой  черный окропил сапог.

Два черных груздя  раздавил:
(А только что  они товарный вид имели!),
И стало видно, что червив
И гриб-субъект моей фикс-цели.

Ну не везуха ж, твою мать,-
Ворчал покруче и поболе,
Но ныне жанр мне не позволил
Палитру тех эмоций передать.

© Новыш Петр Александрович
Тел.дом. +7(812)686-08-71
E-mail: eplasm@yandex.ru