Глава 12. Огненный котел

Марк Дубинский
Дорога из Кана в Фалез длиною в двадцать миль тянется на юг. Сегодня ее можно проехать за полчаса или меньше, восхищаясь лесами и пологими горными хребтами нормандского ландшафта. В течение месяца, летом 1944 года, на этих двадцати милях разворачивалось одно из крупных  исторических сражений. Битва лицом к лицу, в которой пролилась кровь англичан, поляков и канадцев, в составе войск союзников разгромивших цвет немецкой армии.

«Десять футов, освобожденных в секторе Кана, были равны миле в других местах», - сказал Эйзенхауэр. Это дважды верно. Во-первых, тяжело биться с доведенным до отчаяния, хорошо окопавшимся противником, ожесточенно цепляющимся за каждый дюйм. Во-вторых, потому, что хоть территория и мала, стратегически она очень важна. Наступление английских и канадских войск с севера вынудило немцев сконцентрировать свои силы здесь, что позволило американцам под командованием Паттона прорвать оборону с юга.

Стратегия работала хорошо. Она очевидно работала бы еще лучше, не будь постоянных бессмысленных распрей политического и национального характера. Возможно мои претензии относительно саморекламы Паттона по всей стране в то время, когда он должен был захлопнуть ловушку и запереть немцев в огненном котле возле Фалеза, следует принимать со щепоткой соли*. У нас, канадцев, о северо-западной Европе остались горькие воспоминания. Мы выполняли тяжелую, неприглядную, грязную работу, как и на дороге Кан-Фалез.

Комплимент от немцев виде большого количества элитных войск, особенно 12-й дивизии СС, концентрируемых в районе действий нашей канадской 3-й пехотной дивизии, стал уже привычным делом. Это была тщетная попытка остановить наступление. Они с большими жертвами и безрезультатно контратаковали все части 21-й группы армий, отводя свои войска с других участков фронта. Что и нужно было  командованию союзников.

 Первой целью нашей атаки 18 июля в 7 утра был Коломбель – крепко обороняемый промышленный пригород на восточной стороне Кана. Промышленный профиль пригорода может показаться второстепенной деталью современному читателю. Но где заводы - там дымовые трубы, где дымовые трубы - там наблюдательные пункты и снайперы. Эта наука была оплачена нашими потерями. Бой был тяжелым, но городок мы взяли.

После чего тут и там стали возникать фигуры в серой полевой форме - в окружение попало много немцев. Знак хороший, но пленных было столько, что появились проблемы. Ресурсы на пределе, а немцев надо конвоировать в тыл, продолжая при этом бои. Помню разговор с Джимми Аулдом, тогда лейтенантом, ныне -  министром в правительстве  Онтарио. Он вел сотни пленных в тыл под конвоем всего лишь нескольких солдат. Мы оцепенели от страха, когда один из двух задних конвоиров дал какому-то пленному понести свой ручной пулемет Брена. Пулемет - штука тяжелая, и я думаю грех было не воспользоваться услугами представителей высшей расы.

Колонна пленных прошаркала мимо и Джимми, быстро попрощавшись, побежал к ней. В этот момент вдруг все посыпалось к чертям, и пленные стали падать на дорогу. Среди воплей и проклятий я не сразу сообразил, что стрельба началась со стороны противника. Это была работа СС. Так они наказали немцев, не желавших погибать в бою и сдавшихся в плен. Когда группа их бывших соратников попала в поле зрения, они открыли огонь, несколько человек убив и намного больше ранив.

Жибервиль был следующим в нашем списке покупок. Подойдя к нему, мы натолкнулись  на окопы с пулеметами и минометами. После захвата плацдарма пришлось зачищать дома с гранатами, ручными пулеметами и винтовками. Волосы вставали дыбом, похоже было на  перестрелки в западных сериалах, где вышибая двери, врываются в дома с пистолетами наготове. Бой был столь жестоким, что солдатам из роты С, когда у них кончились патроны,  пришлось использовать только что захваченные немецкие шмайсеры против их прежних владельцев.  Но мы одержали верх и к концу дня взяли около 600 пленных, 200 убитых валялись на поле боя. Мы провели сырую тяжелую ночь, сгрудившись везде, где можно было укрыться от дождя.

Оглядываясь назад, можно сказать, что одна из наибольших странностей на войне, это то, что нам приходилось жить как животным. Часто целыми днями промокшие, постоянно потные,  замерзшие, усталые и голодные. Порой единственной едой был ром в наших флягах, а  вздремнуть удавалось сжавшись на дне узкого грязного окопа. Как хорошо, что ни моя мать, ни остальные известные мне матери не знали в каких условиях нам приходилось выживать. Она  бы изумилась, что мы не умерли от холода и была бы права. Сейчас мне трудно понять это. Но я так огрубел, что как и животному, мне не хотелось заходить в дом.

В Жибервиле были и другие проблемы, кроме сырости и холода. В жарком бою рота А лишилась всех трех командиров взводов, включая моего дорогого друга Кена Маклеода. Чтобы меньше переживать я временно принял его взвод по приглашению сержанта Тейлора, его сержанта. У меня было несколько стычек с ним в Англии и до сих пор мы не были большими друзьями, но при таких больших потерях среди офицеров и сержантов он был рад мне.

Мое первое дело как командира взвода было уговорить солдат не полагаться на удачу. Мы наступали по дороге под огнем, когда вдруг все прыгнули в окоп слева. На дорогу они вылезли с криками радости, щелкая пачками денег. Все это, спешно отступая, видимо бросил немецкий дивизионный финансист. Солдаты, казалось, полностью забыли об окружающей опасности. Я вынужден был приказать им выбросить деньги и укрыться. Несколько мгновений чувствовалось напряжение, я не знал подчинятся они или нет. В конце концов они с глубоким сожалением бросили ранцы и деньги обратно в окоп, подобрали оружие и двинулись по дороге навстречу противнику.  Бог знает сколько денег мы оставили там в этот день.

Став их командиром, я заметил, что наша дружба с сержантом Тейлором укрепилась. Пару дней спустя он пригласил меня выпить. Это была хорошая мысль. Он достал бутылку кальвадоса и налил мне  полный стакан. Самый вкусный из пробованных мною. Я выпил его залпом. Что было потом помню плохо, единственное, что помню, это танковую роту «Крыс пустыни», проезжавшую мимо без офицера. Мне кажется, они звали меня принять командование ротой, и смутно помню, как с боевым кличем пытался забраться на танк ...

Следующее, что  помню – пробуждение на носилках возле перекрестка. Тем временем целый батальон прошел мимо меня, растянувшегося, неподвижного, окруженного солдатами со скорбными лицами.  Прошел слух, что Дункельмана, наконец, убили.  Во время сильного приступа головной боли мне пришлось столкнуться с еще одной проблемой. Солдаты моего минометного взвода отказывались разговаривать со мной, обиженные тем, что пренебрегая ими, я собирался уехать с танкистами. Теперь они отсиживались в замке, подвал которого казался достаточно безопасным. Когда я спустился туда, с похмелья, но дружелюбный, то встретил демонстративное равнодушие. Я так разозлился, что пошел искать другое пристанище. Взобравшись по широкой лестнице, нашел спальню, заполненную огромной кроватью с балдахином и белыми простынями. После того, через что мы прошли, это казалось слишком хорошим, чтобы быть правдой. Мираж, порожденный кальвадосом. Но попробовав  грязной рукой, я убедился, что постель вполне реальная и мягкая. Понимая, что большое двойное окно слабо защищает от шальной пули или снаряда, я вытянулся на ней.

Проспав отлично несколько часов в этом роскошном антураже, я спустился вниз. Идя по двору, заметил четыре приближающихся самолета. Сначала я принял их за «Тайфуны» и не обратил особого внимания, но по мере того, как их гул приближался, сообразил, что это немецкие пикирующие бомбардировщики «Фокке-Вульф». Пока я стоял в испуге, беззащитный, на открытом пространстве, самолеты сбросили бомбы и выстрелили из пушек. Я бросился на землю, вздрагивая от разрывов вокруг меня. Каким-то образом мне удалось уцелеть.

Как выяснилось, моим солдатам в замке повезло меньше. Одна из бомб попала прямо в «безопасный» подвал, где, не будь той пустяковой  размолвки, я должен был ночевать. Несколько моих солдат погибли.

Через некоторое время судьба опять милостиво обошлась со мной. Мы ехали по дороге, когда рев моторов заставил поднять головы. Шесть немецких самолетов зависли, готовясь спикировать на нашу колонну. Ничто не мешало превратить нас, полностью открытых, в фарш.

В тот миг, когда они должны были начать пикирование, откуда ни возьмись им на перехват пошли английские «Спитфайеры». Все шесть немецких самолетов загорелись одновременно. Вид был незабываемый. Это было напоминанием о том, что может случиться без противовоздушной обороны.

31 июля, через 57 дней непрерывных боев, нас отправили на отдых в Фонтен-Энри. До этого была так называемая «передышка» в Гайманче: в простреливаемой полосе, в склепе, после недавнего боя. В общем, в похоронном антураже. После такого «отдыха» бои были почти желанной сменой обстановки.

Но сейчас мы на самом деле отдыхали в Фонтен-Энри, в буйной зелени, где я мог бродить и разглядывать окружающее. Я увидел безмятежно пасущееся стадо коров. Вдруг одна из них беззвучно повалилась в высокую траву. Вскоре трава снова зашевелилась, и чуть позже самозваный заготовительный отряд украдкой прошел мимо плаката «За мародерство - расстрел», волоча умело отхваченную четверть туши под самым носом бригадных патрулей. Позже мы устроили незаконное барбекю, но были наказаны за свой проступок расстройством желудка, вызванным свежим мясом.

Здесь был полный покой. Была возможность принять душ. Это так роскошно – быть чистым, полежать на пляже, искупаться, не боясь снайперских пуль.  Несколько дней назад ко мне в руки попал открытый «Фольксваген», брошенный отступающими немцами. Я съездил на кладбище, где похоронены погибшие при высадке. Там я нашел могилу сержанта Харриса, моего еврейского друга, с крестом на ней!

Как хорошо сидеть в офицерской столовой без постоянного страха перед неожиданным обстрелом. Как спокойно... и как ужасно видеть, что множества знакомых лиц уже нет здесь. Маклеод мертв. Макнейли тоже. Элли Дальтон все еще в госпитале, раненный при высадке вместе с братом Чарли.  Нет и многих других, друзей по офицерской школе, боевой учебе, людей, с которыми я провел месяцы в батальоне. Их места заняты новыми, незнакомыми офицерами, заменившими их, первых в долгом процессе. Было много таких, кого я так и не успел близко узнать, часто они гибли через несколько дней после прибытия.

Менялись и солдаты. Меня просили поговорить с ними, рассказать историю батальона, подготовить к боям. Солдаты были растеряны и напуганы, что неудивительно. Мы несли такие большие потери, что на 16 августа дивизия лишилась 76% личного состава. Естественно новички сомневались, смогут ли они воевать нормально или запаникуют и погубят товарищей. Одному из них не о чем было беспокоиться. Стрелок Обри Козенс, когда настал его черед, действовал в бою отлично. 

Восемь дней отдыха в лагере закончились, и мы двинулись обратно на фронт. Тем временем распространились слухи, что я разработал собственный способ точного обнаружения  вражеской артиллерии и минометов. По расположению воронок я мог определить направление и расстояние до них. Вычисления под обстрелом делать страшно, но это возмещается тем, что пушки могут быть уничтожены прежде, чем нанесут большой вред.

Меня вызвали в штаб бригады объяснить технологию. Штаб находился прямо на передовой, в большом замке, изредка обстреливаемом противником. К моему изумлению я увидел часовых в дверях и поваров, работавших в незащищенном от обстрела месте. Найдя старшего офицера штаба, я недвусмысленно заявил ему, что солдаты подвергаются ненужному риску и предложил перевести их в тыловую, лучше защищенную часть замка.

Мне следовало лучше знать, что такое давать советы штабным офицерам. Через несколько секунд  я встретил командира бригады, видимо возмущенного моими «предложениями». Подойдя ко мне, он задрал свой нос и заявил громко и четко: «Дункельман, до сих пор мы отлично справлялись без вас».

Я мало что мог сделать, просто высказал свои соображения о безопасности замка, где солдаты проводят все время. Позже, когда разорвавшийся рядом снаряд убил поваров и часовых, я не ощутил удовлетворения от правильности своих советов.

Между тем американцы  развернули наступление на юг с таким успехом, что фюрер лично приказал контратаковать их, сняв для этой цели две дивизии с нашего участка. Это позволило нам ускорить операцию «Тоталайз»** – выдавить противника в Фалез и окружить. Запертые таким образом в огненном котле немцы были бы отданы на милость нашим авиации и артиллерии, которые поливали бы их огнем до полной капитуляции или до полного истребления.

Немецкая армия сейчас была загнана в угол и билась отчаянно за каждый фут. Однако, наше наступление продвигалось успешно, и прорыв 7 августа сдерживался только личным присутстием  генерала Майера, остановившего отступление, превращавшееся в панику. Затем, на втором этапе, наступления на моих глазах произошла катастрофа.

Для поддержки нашей атаки планировалась крупная дневная бомбардировка американскими «летающими крепостями»  - 492 бомбардировщика сразу. По мере продвижения к месту сбора, наши силы скапливались на перекрестках, что создавало небольшие пробки. Я доехал до перекрестка на мотоцикле и ждал там с полчаса, надеясь получить инструкции. На углу стоял штаб дивизии. Хотя и понятно было, что это центр кооординирования, но столько возникало срочных вопросов по поводу движения тысяч солдат и самых разных транспортных средств, что стало понятно - никаких инструкций я не получу. Потеряв терпение, я поехал обратно к своим солдатам, которых оставил в тысяче ярдов отсюда. Отъезжая на мотоцикле, я взглянул вверх и увидел строй «летающих крепостей». Солдаты радостно закричали, но крики застряли у них в глотках при виде открывшихся бомболюков и посыпавшихся из них бомб... посыпавшихся на перекресток, откуда я только что уехал. 

«О, Боже, - сказал я своим солдатам,- туда едет генерал!». Действительно, среди тяжелых потерь был и  генерал-майор Келлер, командовавший  3-й канадской дивизией с дня Д.
Трагическая ошибка. Большая часть атакующих сил была потеряна при этой бомбежке. Если бы такой удар был нанесен силами Люфтваффе, они могли бы считать его самым сокрушительным за всю войну.

Однако,вскоре мы оправились и пошли вперед. Преодолевая отчаянное сопротивление немцев, загнали их в Фалез, обратно в котел. План оказался великолепным. Но потом взаимодействие союзников нарушилось. Вместо того, чтобы закрыть оставшуюся половину клещей Монтгомери, Паттону позволили сбежать на север к Сене, где не было особого сопротивления немцев. Выглядело это прекрасно и на карте, и в новостях, как и его инкрустированные жемчугом револьверы на фотографиях. Но он ушел оттуда, где был нужен, где шли бои. Если бы он удержал позицию и сделал, как было запланировано, крюк вправо, закрыв Фалезский котел, война могла бы закончиться там и тогда. Но  случилось так, что в двадцатых числах августа значительные остатки немецких армий смогли вырваться из Фалезского мешка  и воевать дальше.

Тем не менее, в том мешке мы разгромили целую треклятую армию. Между 17 и 23 августа наши авиация и артиллерия устроили бойню восьми немецким дивизиям и разбили шестнадцать других вражеских формирований. В «Помни меня» Эдвард Мидс так описал  этот эпизод.

«С рассвета до заката авиация бомбила, обстреливала и блокировала вражеский транспорт, танки и пушки. Дороги были перекрыты разбитой техникой.  Мертвые лежали везде: среди сожженных танков и завалов из покореженных пушек, грузовиков и вагонов, рядом с раздутыми трупами лошадей.

Петля союзников затянулась. Окруженные, с бессчетным числом убитых, ведомые паникой, немцы сдавались тысячами. Но многие продолжали сражаться. С яростью пойманных животных, карабкаясь по кучам трупов, они атаковали границы сдавившего их кольца.».

По докладу Эйзенхауэра немцы потеряли к 25 августа 400 тысяч убитыми, ранеными и пленными, из которых военнопленных было 200 тысяч. Немецкие донесения называют более высокое число потерь на тот день – 460 тысяч. 12-я дивизия СС, особо меня интересовавшая, на 7 июня имела 20 тысяч человек, из котла вышло 300 солдат.

Ясно, что мы одержали большую победу. Теперь конец войны был делом времени, но  для некоторых было слишком поздно. 16 августа я чудом уцелел, когда снайпер в Дамбленвилле выстрелил с большого расстояния, и пуля, ударившись о дорогу, просвистела между моими ногами. Вечером я рассказал об этом Давиду Оуэну.  Это был мой лучший друг, мы были вместе с Броквилла, каждый раз попадая в одну часть. После ужина он заскочил в деревенский дом, где я расположился.  Мы посмеялись над тем, что меня миновала ужасная рана, и поболтали о том, что будем делать после войны, сможем ли снова привыкнуть к мирной жизни.

На следующий день Давида Оуэна убили.

-------------------------------------------------
*С некоторой долей сомнения. Английская идиома. Прим. перев.
**Кодовое название британо-канадской операции в районе Фалеза. Прим. перев.

====================================================
Глава 13. На Шельду http://www.proza.ru/2010/01/16/343