Одних обидел - знаю, виноват.
Тогда подумалось - и это минет.
Но те грехи нас догоняют ныне.
Забудешь - вспомнишь - снова тяготят.
Других задел без умысла, невольно.
Нечаянно, поверьте, не хотел.
Я просто шёл, погодою довольный,
А вот - задел. Напрасно. Между дел.
Без этих мыслей не проходит дня.
Грехи мои, догнали вы меня.
драм. Ал. Володин
Они жили в доме окнами на Сокольники. Не с той стороны парка, где целые дни гремит музыка, и слоистый удушливый дым из шашлычных расползается по всем дорожкам и цветникам. Где по выходным собирается народ не только из Москвы, но и из Подмосковья, стекается ручейками к убогому островку надежды на волшебное чудо, на запоздалое счастье, на случайную встречу – к танцплощадке. Тысячи людей притягиваются громко звучащей музыкой и, Боже мой, какое же это необьятное море одиночества и личных трагедий! Шарканье подошв, звон стаканов, гарь от жаровен. И над всем этим бурно веселящимся и аппетитно насыщающимся мирком, перекрывая все звуки, разносится тревожный и призывный стук сердец уже не молодых «красных девиц» и «добрых молодцев», засидевшихся в своих однокомнатных теремах. Их узнаёшь сразу по отчаянно скрываемой надежде во взгляде: а вдруг?
Парк Сокольники очень большой, и этой семье повезло: их дом смотрел окнами на ту часть парка, где, как говорится, кончается «культура» и начинается отдых.
Когда Вероника глядела со своего балкона на плещущееся море зелени, совсем рядом, только дорогу перейти, её всегда тянуло в эти распахнутые объятья берёз, дубов и клёнов. К этим спокойным зеркальцам озёр, довольно запущенных, но всё ещё бодро перетекающих из одного в другое. К этим тропинкам, петляющим вокруг заросших сорняками остатков кирпичной кладки старой усадьбы и подгнивших горбатых мостиков, сработанных когда–то добросовестными руками крепостных умельцев. Можно представить себе изначальную красоту этих мест, удвоенную отражением в чистых водах каскада озёр.
Сейчас Веронику волновало своё собственное отражение в зеркале. Беспристрастное стекло глядело на неё глазами тридцатипятилетней женщины со спокойным и заинтересованным выражением лица. Заходящее солнце румянило её кожу, зажигало искорки в зеленовато-карих глазах, пушистые волосы золотились сияющим нимбом над чистым лбом. Всё при ней - и молодость и красота.
Не такое уж далёкое прошлое отделяет молодую женщину от времени, когда она затосковала, заметалась, запуталась в семейных узах, воображая себя чуть ни современной Анной Карениной. И не надо перечитывать Льва Толстого. Всё и так понятно.
Да, дела прошлого… После рождения дочери Вероника успокоилась. А муж Вероники был искренне рад рождению дочери и не пытался обсуждать события, предшествующие прибавлению в их семействе. Ведь был ещё и Митя – старший сын. Вероника взглянула на часы – пора в сад за Ёлочкой
Храня в душе свою вину, временами она раздражалась, глядя, как муж по вечерам невозмутимо долго шуршит газетой. «Господи! Хоть бы накричал на меня!» Но муж надолго запирался в ванной, шумел водой и строго по часам ложился спать. Иногда Веронику так и подмывало вывести его из равновесия и бросить в лицо всю правду о дочери. Но, Слава Богу, голова на плечах у неё ещё держалась.
Пожалуй, в этой семье всё выходило именно как в любимой книге Вероники «Анне Карениной». Жена не в силах сдержать молодых порывов. Муж постоянно занят своими делами, он уже не молод, увлечён работой, примерный семьянин и на взгляд молодой жены довольно занудлив. Но, в общем, не хуже, других мужей, а, может, и лучше: не пьёт, не бьёт, не гуляет… Или умело скрывает? Нет, нет, на него это не похоже, она бы знала. А какую же «кашу» заварила сама Вероника три года тому назад? Они об этом не говорили.
Осень ещё только-только делает первые шаги. Деревья стоят в пышной свежей зелени, и только берёзы кокетничают, распрямляя на ветру длинные золотые пряди. Роскошные, могучие дубы осыпают всё вокруг дождём ещё не совсем зрелых желудей в задорных круглых шапочках с кисточкой. Трудно пройти по дорожке, не наступив на россыпь этих юрких малышей. А, услышав жалобный хруст, чувствуешь свою вину перед дубом и его потомством: «Ну, извини, брат, так получилось».
«Так получилось»… Ведь старшему сыну Мите тогда уже было двенадцать. О чём она вообще думала? Сплошное помешательство. Ей-то самой сколько было? Ну, чуть за тридцать. Совсем не девчонка. Хорошо, что отец не дал Мите почувствовать состояние матери. Вот вам и Каренин…А жизнь продолжается. И процветает с виду вполне благополучная семья: солидный муж, молодая ещё жена, взрослый сын и весёлая попрыгушка – дочка.
Какой вид открывается с балкона! А природа-то вокруг! Запущено, конечно. Наверное, раньше, в усадьбе, обрезали кусты, косили траву, чистили дорожки. И не заростало всё вокруг лебедой, вода в озёрах не покрывалась зелёной ряской. «По утру, на заре, по росистой траве…» А потом настали другие времена и запели другие песни: «Человек проходит как хозяин необьятной Родины своей». Проходит и не оглянется, что после себя оставляет.
Это уж постаревшие пионеры призадумались, что же такое сотворили с природой. И робко затянули другую песню: «Я люблю, тебя жизнь, и надеюсь, что это взаимно».
Но с чего это природе, а стало быть, и жизни отвечать человеку взаимностью? Сначала всё веками создаваемое разрушил и руины сравнял с землёй, а теперь надеется на взаимность?
Ох, как далеко заводят Веронику мысли! О чём это она? При чём здесь природа? Ах да, о своей семье. Нет, кажется, она не всё успела разрушить. Вовремя опомнилась.
Как-то вечером, когда дети уже улеглись, муж вдруг… это так не похоже на него, вместо ванной перед сном сел напротив Вероники и своим размеренным голосом… нет, всё-таки что-то каренинское в нём было, сообщил, что уходит из семьи. К женщине с ребёнком. Да, они давно знакомы. Он принял решение. Ах да, и с ним уходит его сын Дмитрий. «Как уходит?» - не поняла оглушённая новостью Вероника. «Так. Спроси у него сама». Муж посчитал, что он свою миссию выполнил, встал и ушёл в ванную чистить зубы на ночь.
Не в силах пошевелиться, а тем более, дальше разговаривать с мужем, Вероника пыталась уяснить, что происходит. Рушится мир. Такой родной мир, состоящий из простых кубиков. Ещё недавно она сама раскидывала эти кубики, не думая о последствиях. А теперь, когда ей удалось выстроить что-то прочное, что она ценила и охраняла, всё летит в…! Ка-та-стро-фа!
В доме было, как обычно, тихо. Тихо тикают часы, тихо мурлычет кошка на батарее, тихо ворчит холодильник на кухне. Муж похрапывает в спальне, как всегда, накрывшись газетой. Митя спит с головой под подушкой. Ёлка – в любимой позе: на коленках и одеяло на полу.
Всё на своих местах, а ничего уже нет! Куча порушенных кубиков. Не в силах с этой бедой справиться, Вероника в панике рванула с вешалки куртку и выскочила на улицу.
Стуча зубами, не попадая застывшими руками в рукава, она стремительно продвигалась в непонятном направлении. Ясная ночь подмигивала весёлыми звёздами, словно говорила: «Не горюй, образуется!»
Трудно объяснить, как Вероника оказалась на вокзале. Сначала толкание в толпе из стороны в сторону немного отвлекли ко всему безучастную женщину. Но какая-то мысль проворачивалась в голове, не давалась сознанию. А додумать её надо было обязательно.
Она многократно обошла все залы ожидания, и вышла на перрон, потом по лесенке спустилась на железнодорожные пути. Вид такого скопления равнодушного железа постепенно прояснил ей толчки, бессмысленно бившиеся в висках. Она поняла, куда её занесло. Какой Толстой? Какая Анна Каренина? Это ей Веронике надо – туда, обязательно надо, надо… Другого пути нет. Сил бороться нет…
Веронику окружала темнота, лязг составов и истерические вскрики паровозов. Мелькавшие огни внезапно ослепляли и так же неожиданно гасли. Под ногами рельсы пересекались и бежали в разных направлениях, норовя защемить ногу. «Эй! Девушка! Ты чего там потеряла?» «Да пуговицу от пальто», - в тон проводнице крикнула Вероника. «Давай, вали оттудова, жизнь надоела?» «Нет, - подумала Вероника совершенно спокойно, - не надоела, а невозможна. Когда всё потеряно…». Она отошла подальше от кричавшей тётки и прислонилась к какому-то столбику, издали и в темноте не разобрать - что там прилепилось сгорбившись и покачиваясь из стороны в сторону. То ли плачет, то ли молится…
Ну, Лев Николаевич! Ну, удружил! Наверное, сам-то никогда не пробовал ложиться на рельсы. Как он себе это представляет? Бегут на полной скорости вагон за вагоном, куда там кинешься – практически невозможно.
Вероника по-деловому прикинула: если только внезапно и под самый первый вагон…Воображение тут же подкинуло живую картинку. Фу, гадость какая! Спина у Вероники взмокла, колени дрожали, в глазах плыли радужные кольца.
«Нет, нет и нет! Она что – совсем идиотка? Митя, Ёлка! Мои дети! Одни, без меня…» Она на подламывающихся ногах кинулась прочь с вокзала и как добралась домой –не объяснить.
В доме по-прежнему было тихо. Вероника ополоснулась под душем и нырнула в постель. Постепенно, согревшись под одеялом, она попыталась логически мыслить. И первая мысль была искренним удивлением: «Как, мой муж способен уйти к другой женщине? Да ещё с чужим ребёнком? Да ещё прихватить своего собственного? Что это – сон или бред? Играл с детьми, ходил за картошкой и хлебом, спешил на работу, спешил с работы, шуршал газетой и – на тебе! Дошуршался!!!» Свои - то собственные «художества» трёхлетней давности сейчас Веронике на ум не приходили.
Молодую женщину даже не так волновало, что, возможно, её разлюбили и другая заняла место в сердце её мужа. Почему-то беспокоила загадка: когда же это он успел? Но ночь не давала ответов на её вопросы. Ближе к утру она поняла только одно: надо спасать Митю.
Весь остаток ночи она репетировала, как и что скажет сыну. И когда за окнами посветлело небо, и самый первый лучик солнца упал на аквариум с рыбками и заиграл, заплясал, зажонглировал всеми цветами радуги на поверхности воды, Вероника, как воин перед ответственной битвой, решительно встала, причесалась, оделась, глотнула с пол-рюмочки валерьянки и вошла в комнату к сыну.
Губы её деревянно не слушались. Не удавалось прочистить горло, чтобы заговорить. Мать увидела как тяжело сыну, понявшему, зачем она пришла, как обречённо сидит мальчик на краю дивана, глядя в окно. Какие детские ещё у него плечи, и торчащие худенькие ключицы. Вероника рванулась Мите на помощь. Скорее, скорее кончать этот мучительный для обоих разговор.
« Родненький, - билось у неё в сердце, - за что тебе это испытание, почему за взрослых дураков должен ответ держать именно ты?»
Вероника села рядом с Митей и почувствовала, как дрожит он и пытается скрыть волнение.
- Митюш, папа мне вчера сказал. Это правда? - Больше она ничего не могла произнести. Митя, продолжая глядеть в сторону, только с усилием боднул головой. Она преодолела судорогу в горле:
- Сынок, но почему ты так решил? А я? А Ёлка?- Сын безжизненным голосом автоответчика с интонациями отца, всё также, не отрывая взгляда от окна, вытолкнул рубленые фразы:
- Ну, нас же двое. Детей. Она – тебе. А я – ему. Что же он там один будет?
Вот оно что! Вот и ответ! Всё по справедливости, всё поровну. Чтобы отец не был «там» один. Там – это в чужом доме, у чужой женщины с чужим ребёнком. Кругом - все чужие, должен же быть у отца кто-то родной рядом. Так думает пятнадцатилетний мальчик. Поступок своего отца сын не обсуждает – это просто родной отец.
«Боже! Дай мне силы!» – молит Вероника. Она смогла только поцеловать сына в колючую макушку и прекратить эту обоюдную пытку. Зато теперь она знала, что ей делать. Она будет бороться не за предавшего её мужчину. Ой, какие мы забывчивые, случается, бываем! И даже не за отца своих детей. Ну, да- да, только одного, но какая теперь разница? За старшего сына. Если она отстоит мужчину, она спасёт Митю. Задача поставлена. Осталась «самая малость» – решить её.
Спустя несколько дней, когда детей отправили на каникулы в лагерь, Вероника решилась на тяжкое испытание. Внешне она была абсолютно спокойна. Так «спокойно» люди отправляются на эшафот: всё равно будет то, что будет. Надо только до конца сохранять достоинство.
Она совершенно не думала о нём, как о любимом человеке. Только о спасении детей. И семьи. И это удесятеряло её силы, укрепляло её дух, который, оказывается, был, но прятался где-то там глубоко. И этот дух пока держался молодцом.
Оба вернулись с работы. Ужин прошёл в молчании. Время подходило к вечеру, зажгли электричество. В доме кроме них двоих никого не было. Вероника взяла инициативу на себя и не выпускала её ни на минуту. Разговор казался бесконечным. Часы пробегали один за другим. Вечер перешёл в ночь, ночь незаметно приближалась к рассвету…. Электрические лампочки горели холодно и раздражающе.
Веронике почему-то на память пришли рассказы о Лубянке: ночные допросы, невозможность спать. Нет, глупости! Никаких допросов! Они у себя дома и пытаются отстоять собственные ценности. Только он думает о своей личной свободе, а у неё за спиной – два её детёныша.
- Ты пойми, это наши дети! У тебя есть свои дети! А ты бросаешь своих и идёшь к совершенно чужим. Даже твой сын жалеет тебя как более слабого. Вынуждаешь его совершать подвиг во имя твоего необдуманного порыва? Только не говори мне о высоких чувствах! Это не тот случай.
- Почему же? Меня там ценят и уважают. В отличие от некоторых.
- Там, повидимому, ценят и уважают твою зарплату и машину. Тебя просто решили прикарманить.
Вероника говорила спокойно и убеждённо, никаких криков и слёз – только трезвые, убедительные доводы. А может быть попробовать с ним помягче?
- Ты достаточно унижала меня, чтобы терпение моё лопнуло.
- Если ты хочешь напомнить мне прошлое, то казни меня. Я до сих пор виню себя в происшедшем. При чём же здесь дети? Ведь мы любили друг друга. Я и сейчас тебя люблю. Прости меня. И давай начнём всё сначала.
Рассвет заглянул в окна бледным чуть розоватым светом. Прошла ночь, можно тушить свет, первые солнечные лучи уже окрасили потолки своими нежными красками.
Ночные призывы мужа: «Пора спать» не нашли отклика у Вероники. Она всё ещё надеялась переубедить мужа. Но результат их поединка так и не прояснился. Утро подгоняло события. Оборвав перепалку на полуслове, они разошлись на работу.
В середине дня Вероника, взвинченная бессонной и мучительной ночью, после долгих колебаний, позвонила мужу на работу. Ни на что не надеясь, она напомнила ему, что надо бы проведать детей. Он сразу согласился. Вероника ликовала.
Конец рабочего дня Вероника провела в лихорадочном возбуждении. Она сбегала в парикмахерскую напротив, сделала укладку и маникюр. Ожидая, пока высохнет лак, она припомнила свою любовную лихорадку трёхлетней давности. Господи! Как давно это было! Да и было ли вообще? Всё растворилось без остатка. Жизнь-то, оказывается, какая сложная штука! Такое преподнесёт, что ни в одном романе не прочитаешь.
Муж на машине заехал за ней на работу. Они купили гостинцев детям и выехали на окружную дорогу. Молчали… Оба чувствовали полную опустошённость после вчерашнего ночного единоборства. Но их совместная поездка значила много. Вероника, глядя в окно, мысленно обращалась к сыну: « Митя, Митя, сыночек дорогой! Никуда тебя не отпущу». Неожиданно муж положил ей руку на колено:
- Устала?
- Да, немного… А… мы… пряников не мало купили? Там же будут всю деревню угощать.
- А мы на той неделе ещё привезём.
Голова у Вероники пошла кругом. Она не ослышалась? « На той неделе ещё…» Значит, пытка закончилась? Она победила?
Вся её стойкость мигом куда-то улетучилась. Слёзы залили не только лицо, но и майку и джинсы. Муж остановил машину, прижал Веронику к себе, и так молча, они просидели долго, пока не иссяк поток слёз. Вероника вышла из машины, умылась водой из канистры и они поехали дальше.
Когда Митя увидел отца и мать вместе, то сразу всё понял. Он помчался щенячьим галопом к ним навстречу и уткнулся носом сразу в обоих родителей. На его лице отразилось такое счастье, что никаких слов уже больше не требовалось. Это была щедрая и заслуженная награда за их вчерашнее бессонное бдение.
Вот и август на исходе. Деревья стоят зелёные-презелёные, трава на газонах изумрудная и свежая. А в воздухе летают откуда-то принесённые ветром кленовые листья пурпурного и лимонного цвета. И по утрам вдоль улиц гуляет прохладный, по-осеннему пронизывающий сквознячок. Лето закончилось, а осень обещает долгое, роскошное увядание природы с дивными красками опадающей листвы.
Вероника любит осень, любит холодное голубое небо, шуршание опавших листьев под ногами, ни с чем не сравнимый запах поздних цветов, тлеющих костров, стелющегося дымка, тоскливый крик улетающих на юг птиц – и грусть, и радость, и красота…
Но в эту осень всё-таки главное – это радость.
Ночью, когда все улягутся спать, Вероника выйдет на обход своих владений. Она тихо обойдёт детей, подоткнёт спадающие одеяла, у мужа заберёт упавшую газету, сама сядет и поглядит на всю эту благодать: семья! Все на месте, все с ней рядом. Всё хорошо, слава Богу.
Вот оно где счастье – то!
А Лев Николаевич на неё, Веронику, наверное, не в обиде: ну, не вышло из неё Анны Карениной. Да оно, если честно, и к лучшему. Пусть все счастливые семьи будут похожи друг на друга. Пусть. Главное, что - счастливые…
…Время идёт… Сильно постаревшая Верника на ковре, играет с младшим сыном Дмитрия. Крошечный, трогательный в своей беспомощности ребёнок с головёнкой - одуванчиком ползал вокруг неё и ворковал о чём-то своём, непонятном. Волнами нежности к любимой крохе заливало сердце женщины. И вдруг вспомнилось то старое, горькое, что чуть не поломало судьбы всем её родным.
- Митя! – непроизвольно, как-то сгоряча, позвала она сына из другой комнаты. Бородатый Митя вышел с очками в руках, потирая уставшую переносицу. Он давно уже кандидат наук, известный психолог, муж и отец двух сыновей.
- Что, мам?
- Митюш, пойди сюда. Я хотела тебя спросить… но всё не решалась…
Вероника подхватила споткнувшегося ребёнка и продолжала, прячась за шёлковые волосики малыша.
- А сейчас я что-то осмелела… Вот гляжу на Егорку и думаю… что заставило тебя тогда, помнишь, в дни наших самых горьких семейных событий принять решение уйти с отцом в чужую семью? От родной матери и от сестры. Ты тогда ещё сказал: «Чтобы было поровну». Но это так по-детски. Прости, что напоминаю, но ты уже взрослый…
Дмитрий строго взглянул на мать профессиональным взглядом психолога. Как бы решая, говорить или не говорить. Потом решился:
- Да, мам. Помню. Отец сказал мне тогда…Его уже нет, но обида за него долго меня грызла. Поэтому я тебе скажу. Он рассказал… ну, что Ёлка мне только наполовину сестра. Это было жестоко. Я тогда не мог понять... И не мог простить…
Митя замолчал, всё так же потирая переносицу. А Вероника внутренне ахнула. Такого поворота в разговоре она никак не ожидала: «Сын знает! И всё это время знал! Вот когда догоняют нас наши грехи. Прощенья просить бессмысленно и бесполезно».
Митя хмуро смотрел в окно, машинально покачивая сынишку на одном колене, не пытаясь ни словом помочь матери.
Мысли Вероники метались в полной панике: «И никакие слова теперь не помогут! Казнись до конца дней своих».
Солнечный зайчик шаловливо скачет по пушистой головке ребёнка.
Егорушка увлечённо щебечет на коленях у отца и доверчиво улыбается своим родным бабушке и папе. А вокруг такая тишина… покой…