Зарубежку у нас читали, естественно, преподаватели с факультета романо-германской филологии, который считался в университете элитарным. Студенты там учились,большей частью, зажиточные, многие приезжали на факультет на собственных автомобилях (не иномарках, конечно, таковых в городе насчитывались единицы, но всё же…) Поэтому преподаватели свою неприязнь к юным прожигателям жизни, зачастую, переносили и на нас, филфаковцев – пролетариев от гуманитарных дисциплин.
Была, например, преподаватель по фамилии Барская. Она ходила с тростью, прихрамывая, сплетничали, что у неё протез. Думаю, привирали, чтобы усугубить образ. Но его и усугублять не надо было: Барскую боялись не только студенты, но и преподаватели.
Однажды под огромными развесистыми каштанами, которые росли во дворе нашего факультета (тогда он находился в переулке Маяковского,6) собралась толпа студенток, ожидавших зачёта. На солнцепёке уютно раскинулась местная дворовая собачка. Мимо тяжело шествует Барская. Увидела собачку. С трудом нагнулась, приласкала животное.
- Ух ты, собачечка, ух ты маленькая, что ж ты тут лежишь, тебе же солнышко головочку напечёт…
Из-под дерева раздался робкий девичий хор:
- Здравствуйте…
Барская, грозно взглянув на девичью толпу:
- Здрсть!..
Но, конечно, не все были такие. Эпизод, оставшийся в моей памяти, все годы согревает мою душу.
Время стёрло из памяти фамилию, имя, отчество этой женщины, но мой однокашник Василь Пиддубняк, написавший мне несколько строк рецензии, напомнил: её звали Елена Петровна Ковальчук. Она преподавала у нас зарубежную литературу на первом курсе. Маленькая, толстенькая, уже немолодая (думаю, она как раз была моей ровесницей в нынешнем моём возрасте…), она искренне сочувствовала нам на зачётах. Но нерадивым зачёт не ставила и приглашала пересдать. Тот, кому так везло, ликовал!
Слово «везло» я употребила без кавычек. Причина проста: преподавательница приглашала к себе домой. А это означало, что в старинной одесской квартире нас ожидали изысканно сервированный стол, тончайшие фарфоровые чашечки с великолепным чаем и кофе. Конфеты! Да такие, которые нам были, уж конечно, не по карману. И, как дополнение, чудесная общая беседа – о литературной Одессе, о новинках зарубежной литературы и классических произведениях… Обычно «пересдача» продолжалась часа два, так что мы начинали чувствовать себя не студентами начального курса, а молодыми литераторами. Уходили мы всегда с зачётом, хорошим настроением и радужными мыслями. Она вселяла в нас уверенность! Нечего и говорить, что пересдачи мы ожидали с нетерпением. Но попадали к ней только те, кто в самом деле что-то знал, просто был, в некотором роде, разгильдяй…
Александр Борисович Дорман. О нём шёпотом говорили, что отчество у него вообще-то Бенционович, а имя и вообще не поддаётся произношению на русском языке, но любили его не за имя и отчество, а за знания и дар лектора.
Он был однокурсником моего папы (мои родители тоже учились в Одесском университете). Выделять меня из общей массы стал после одного экзамена, где он хотел мне поставить двойку, а я, расплакавшись, потребовала сдачи экзамена письменно. Заинтересованный, Александр Борисович, разрешил написать ответ. Ну, а письменно… Словом, я получила четвёрку.
С тех пор контрольные, зачёты и опросы превратились для моих однокурсников в сущее мучение. Седой, симпатичный, моложавый,Дорман влетал в аудиторию (просто ходить он не мог – бегал!), швырял на стул портфель, плюхался на край стола и, окидывая взглядом аудиторию, спрашивал:
- Кольцова здесь? (это обо мне).
Когда кто-нибудь отвечал» «Здесь!», Дорман обращался непосредственно ко мне:
- Кольцова, сегодня у нас письменный зачёт. Вы довольны?
Аудитория возмущённо гудела, на меня бросали гневные взгляды – увы, письменно могли отвечать далеко не все филологи, а я роскошествовала…