Завтрак новоиспечённых помещиков. Юлия с Викой.
(1973 год)
В конце зимы мы почти договорились о покупке садового домика за четыре тысячи рублей - неподалёку от совхоза “Первомайский” по Киевскому шоссе. Даже скрепили сделку, распив с хозяевами поллитровку.
Но душа не лежала – природа там хоть и живописная, однако на электричке не подъедешь, да и с оформлением ненадёжно.
Вернулись домой – свекровь сообщает, что звонила по объявлению какая-то старуха. Предлагает настоящую дачу в сорока километрах от Москвы и двенадцати минутах ходьбы от станции.
Участок – десять соток, цена – восемь тысяч.
И предупреждение: если намерены торговаться, пусть не приезжают – семь пятьсот ей уже дают.
Какие там восемь – у нас и четырёх-то не было. Но съездить всё же решили.
Место действительно хорошее – небольшой посёлок, кругом лес.
Почти у самого леса ровно в двенадцати минутах ходьбы – искомая “дача”, представляющая собой одну большую комнату со шлакозасыпными стенами и странной узкой террасой, окружавшей её с трёх сторон. Причём часть террасы использовалась под кухню.
Крутая лестница вела наверх, где тоже была каморка с предбанником. Вот и всё.
Поразила нас большая русская печь с подтопком и плитой, на которой кипел чайник.
В нижней комнате было тепло, в подтопке гудело пламя. Старуха сказала, что можно топить и русскую печь, но надо много дров.
Участок был тоже не ахти – шесть соседей, какие-то отнюдь не плодовые кустики и деревца, а кругом – наполненные талой водой рытвины.
Хозяйка пожаловалась, что участок долгое время был бесхозным, а злыдни-соседи снимали верхний слой почвы и тащили к себе.
Стало ясно, что бабка, получив участок, построила дом исключительно на продажу. Ей было уже за семьдесят, а родне дача не нужна.
Хозяйка провела нас по окрестностям, показала лес – аж до Внукова, и пруд.
Пруд – одно название, но зато лес замечательный – дубы, ели, сосны, липы, лиственницы, берёзки...
Бабка вышла за дровами, а мы пили чай с вареньем и размышляли.
С одной стороны – слеплено кое-как, сплошные прорехи, но с другой – почти все можно исправить, ничего катастрофического.
Дом перестроить, огородить новым забором. Вырыть колодец, навезти земли, насажать яблонь и смородины...
В общем, есть, где силы приложить. Но что путного можно купить в хорошем месте, в сорока километрах от Москвы и двенадцати минутах ходьбы от станции за восемь тысяч?
Которых, кстати, у нас и не было.
Покорила нас русская печь, из-за неё и сказали “да”.
А бабке понравилось, что Борис – журналист и кандидат исторических наук, то есть сможет получить с работы соответствующие бумаги при оформлении. Мы договорились через несколько дней привезти тысячу рублей задатка.
И всё же это была настоящая дача, на правах собственности, а не какой-то там садовый домик.
Борис колебался, однако я инстинктивно чувствовала – надо брать.
На следующий день было воскресенье, мы собирались куда-то в гости. Но я вдруг заволновалась, наскребла тысячу и решила рвануть к бабке. Борис отговаривал и наотрез отказался за компанию “мучиться дурью”.
Тогда я уговорила прокатиться за город давнюю свою приятельницу Оксанку, лёгкую на подъём.
Приехали – будто не уезжали. Всё так же сипел на плите чайник, сидела за столом старуха, алело в банке варенье. Деньгам она обрадовалась, тут же деловито нацарапала расписку и извлекла из буфета графинчик и миску солёных огурцов.
Едва успели разлить по рюмкам, как просигналила за окном машина и на дорожке показалась парочка – шикарная дама в длинной нутриевой шубе и такой же нутриевой шляпе. За ней - внушительного вида господин в дублёнке.
- Опять явились торговаться, - злобно прошипела бабка, - Из-за пяти сотен удавятся, жмоты. Третий раз ездят.
- Здравствуйте, Александра Николаевна, - заворковала с порога дама, - Вот видите, курочка по зёрнышку клюёт. Клевала я клевала, да и склонила Петра Антоныча на ваши условия. Две тысячи задатка привезли.
У меня всё внутри оборвалось – что моя жалкая тысяча против их двух?
Но тут неожиданно оказалась на высоте хозяйка. В прямом смысле “на высоте” - потому что вдруг резко встала, грохнув табуреткой, и с торжествующей ненавистью хохотнула:
- Сдохла ваша курочка, вот что. От жадности и сдохла. Вот она, новая хозяйка. Проторговались!
И выстрелила в меня указующим перстом.
Оксанка потом со смехом живописала, каким заморышем я выглядела в своём видавшем виды свитере и с девчачьими хвостиками, перетянутыми за ушами черными аптекарскими резинками, под презрительно-негодующим взглядом ошарашенной дамы.
Я видела, как заливает её лицо и шею пунцовый румянец, как она передёргивает плечами, хватает накрашенным ртом воздух, подыскивая слова. Но не находит и вдруг совсем по-базарному обрушивается на мужа:
- Ну, чего рот разинул? Пошли!
Они идут по дорожке к машине, отчаянно переругиваясь. Хозяйка провожает их взглядом Петра с картины “Утро стрелецкой казни”. Похоже, они действительно её достали этими пятью сотнями.
А у нас снова понеслось – деньги в долг (выручили мой дядя-атомщик, школьный учитель Бориса, мой отец и кое-кто из друзей).
Затем – оформление со всевозможными справками и ходатайствами. И гонка - то за гонорарами на телевидении, то за богатенькими любителями антиквариата (кое-что пришлось реализовать – долги я терпеть не могла).
Продала несколько картин и рабочий стол-паучок – всё в несколько раз дороже. Борис, который считал мои антикварные увлечения блажью, был ошеломлён.
23 марта дача стала нашей.
Я тут же написала заявление в “Экран” об уходе - на штатную работу уже не оставалось ни времени, ни сил.
Немчиновская хозяйка Мария Кузьминична сказала Оксане:
- Юлька-то всё в твоём сарафане бегала, щи из костей варила, и на тебе!
Насчёт сарафана и щей – сущая правда. Всю жизнь меня увлекали глобальные сверхзадачи (не только по части приобретений), а уделять внимание нарядам и жратве казалось недостойным.
Нет, я вовсе не была аскеткой – мы ходили и по гостям, и по ресторанам, и принимали друзей, - тогда всё это было доступно.
И покупала понравившиеся тряпки, но так, по случаю.
У меня на всё это уходил минимум времени, сил и средств.