ПРЕОБРАЖЕНИЕ
В глазах у меня на секунду помутнело, а когда я пришёл в себя, время вдруг стало вязким как киселья, а сам я и весь мир вокруг выросли до невероятных размеров. Грузовик, в кузове которого я ехал, стал размером с планету, а сам я чуть ли не с заобрачной высоты тупо смотрел вниз на теряющиеся вдали свою вытянутую правую ногу и согнутую в колене левую, ставшую высокой, как гора. Странное ощущение. Странное и захватывающее. Я бы, пожалуй, мог просидеть так не один час, наблюдая за собой и за миром вокруг, если бы не знал, что все эти внезапно открывшиеся новые ощущения, - всего лишь прилюдия к тому, что мне предстоит вытерпить примерно через минуту-другую.
Приступ!
Ну всё, думаю, сейчас накроет. И ситуация как на зло неудобная. Я еду в кузове грузовика по неровной грунтовой дороге. В кабине шофёр сидит, попутчики ещё не пойми кто! А я терпеть не могу когда кто-то видит то, что со мной происходит во время приступа! Не то чтобы я стесняюсь, просто выработанная годами лёгкой и беззаботной жизни скрытность. Ещё с детдома. Там ведь как. Только повод дай – и на тебе уже штамп. Шизофреник! И ты уже не человек, а так, свинота немая. Да и кураж какой-то. Сколько во мне эта зараза сидит – ни разу никто моих приступов не видел. Почти никто. Хотя сколько я себя помню – постоянно с людьми. Такая уже игра с самим собой. Соревнование. Да и не разберёшься – почему. Просто не должны люди этого видеть – и всё.
В общем, я хватаю рюкзак и бросаю его на дорогу. Потом и сам переваливаюсь через борт и прыгаю вниз. Знаешь, интересное такое чувство. Знаю вот что до земли метра три – не больше, а такое ощущение, что прыгаю я чуть ли не из космоса. И медленно так миллионотонной громадой приближаюсь к земле. А перед тем как опуститься на укатанный грунт дороги, даже испугался, что сейчас мои ноги пробьют его и я так и полечу дальше в безвоздушном пространстве. Но ничего, медленно касаюсь ногами дороги, медленно падаю на плечо. Ни боли от удара – ничего. Просто толчёк, будто не моё это тело, а какая-то машина, а сам я сижу где-то глубоко внутри неё, перед экраном манитора. Сам думаю, хорошо будет, если не сломал себе ничего. Но это уже не важно. Потом разберёмся. А сейчас встаю и отбегаю от дороги поближе к деревьям. Я давно заметил, на живой земле приступ гораздо легче переносится. Подбегаю к какой-то берёзе и сажусь на землю. А у меня уже всё – на подходе. Чую я в груди холод. Как будто дыра у меня там. И оттуда сквозняком тянет. И пахнет оттуда сыростью. И смотрит оттуда кто-то.
Ну всё, думаю, начинается. Надо поторопиться. Я лезу в карман, достаю пузырёк, высыпаю на ладонь горсть таблеток – и в рот. Кое-как переживал – проглотил. Падаю на землю, прижимаю к себе ноги и крепко обхватываю из руками. И чую я, как чья-то лапа из этой дыры из меня лезит. Сначало легонько, пробно, потом сильнее, ещё сильнее. И наконец начинает рваться изо всех сил. Как будто во мне бешеный пёс сидит и что есть у него сил старается вырваться наружу. А меня уже самого злоба берёт. Ну давай, сука, давай. Хрен ты из меня вылезешь. Здохну, а из себя эту гадину не выпущу. И что есть сил ноги к себе прижимаю. И свело меня так, что зубы скрипят. И ору я что-то – не помню.
Ничего, успокаиваю себя, недолго осталось. Чуть ещё потерпеть – и всё. И правда, вроде отпустило. Можно расслабиться. Я разжимаю руки, и отключаюсь. Да.
Не знаю, сколько у меня эта дрынь. Может и с самого детства. Просто не помню. А спросить потом не у кого было.
Но первый приступ, который я помню, как и всё в моей жизни, случился в детдоме. Стояли мы с пацанами в туалете, курили. Мне лет двенадцать тогда было. К нам ещё Вовка подошёл. Он вообще-то не курил, просто так к нам подошёл, как чувствовал. Он на четыре года меня старше был, а на вид ему лет восемь было. Худой. Щуплый. Бледный. В очках толстых. Со светлыми, почти белыми волосами. Ну чисто вампир. Его так и звали все – Вова Вампир. Но и уважали его. Вот есть люди умные – а Вовка был мудрым. И добрым. В бога верил. Да.
Ну так стоим мы, затянулся я, смотрю на сигарету, а она у меня в руках как бревно. Я так разжимаю пальцы и окурок медленно падает на пол.
- Ты чего, - говорят мне.
Я смотрю на пацанов, а передо мной вроде знакомые лица, только большие какие-то. И меня так глупо на хи-хи пробивает.
И тут началось! Ох, началось! Врагу не пожелаешь. Мне потом рассказывали, мол, упал ты, придурок, на пол. Схватился на грудь и стал орать как будто меня режут. Все, конечно, растерялась. Один Вовка сообразил что делать. Дверь, говорит держите. А сам ко мне, руку, на грудь положил, и помню мне легче стало. Оклемался я. Смотрю, глядят на меня все как на идиота. Вовка мне говорит: пошли. Отвёл меня под лестницу. Я весь в соплях, слёзы из меня льются, не пойму – что со мной.
А он мне руку на плечо положил и говорит:
- Ты, Ванька, не бойся. У каждого свой крест. И у тебя не самый страшный.
- Что, - говорю, - со мной?
- Зверина, - говорит, - в тебе сидит. Бес силы немереной. И ты сторож ему. Отпустишь, расслабишься - впустишь его в наш мир. И море крови прольёт он.
- А что делать? - говорю.
- Терпи, Ванька, терпи. Как – я тебя научу. Терпи и молчи. А то отправят тебя в психушку, обколят, и будишь ты как растение. И никому не верь. Понял меня?
- Да, - говорю. - И расплакался как девчёнка. В грудь ему уткнулся – реву. А он меня по голове гладит, и вроде легче мне.
Да, мировой был пацан. Многому он меня научил. Через год он умер. Во сне. Болезнь у него какая-то была страшная. Ела его всю жизнь. От этой болезни он в младенчестве должен был умереть. Оттого его мамаша в детдом и определила. А он до семнадцати лет дотянул. Железный был парень. Весь детдом его провожал, а я не пошёл. Так и проплакал под лестницей. Последний раз, когда я вот так вот плакал. С тех пор терплю. Держу в себе эту зверину. Всю жизнь она грызёт меня изнутри, покоя не даёт. Приступы это так – ерунда. Приступы можно перетерпеть. А самое страшное, что я всегда это в себе чую. Когда ещё с людьми – более менее. А вот когда один остаёшься, да ещё ночью, вообще чума. Никому такого не пожелаю. Как я в армии на посту не стрельнулся – ума не приложу. Я ведь с этой заразы и пить начал. Я как дембельнулся – год вообще не просыхал. И так бы и сдох под забором, если б дружка не встретил. Саню Дружинина. Он тогда опером работал. В гадюшник какой-то приехал, а там среди бомжей да маромоек Ваня лежит! Ну поднял он меня, дал разок мне в зубы. Я встаю, драться лезу. Он мне второй раз. Ну, я успокоился. Он меня домой к себе привёз, отмыл, с утра опохмелил. Провёл разъяснительную беседу. В общем, взял у меня документы, оформил к себе. Опером. Работа, конечно, не ахти какая, но для меня сойдёт. Вроде человеком стал. Женился даже. Жену нашёл себе под стать – тоже ментовку, на четыре года старше меня. Правда, с ребёнком, но красивая. Была!
Ну так вот! Пришёл я в себя, лежу, на небо смотрю. Тело всё разбито, как будто по нему трактор прокатился. И левая лодыжка ноет так, что выть хочется. Поднялся я, отхаркал кровавые слюни, отряхнулся. Доковылял до своего рюкзака, взыл его и осмотрелся. Ба, думаю, да я почти что дома. Я прошёл ещё метров двести, вышел из леса, и мне открылась моя маленькая родина. Слева в лучах заходящего солнца спокойно текла река Омь, противоположный берег которой был еле виден в дали. Впереди меня, минутах в сорока ходьбы, на невысоком холме, возвышалась сельская церковь Преображения Господня. Белокаменная, с синим куполом, но без креста. А из-за холма выглядывали крайние дома моего села. А чуть дальше, ближе к реке, виднелись цеха зверозаготовительного хозяйства. Которое к моему удивлению работало и приносило селянам неплохой доход.
Здесь я родился. Здесь я провёл своё детство. Последний раз я был здесь полгода назад, предпоследний – тринадцать лет назад. И сильно изменилось село за эти годы. Раньше это была простенькая полунищая деревенька дворов на триста, а теперь… Издали уже заметно, что большая часть домов – новые срубы. Есть даже двухэтажные. Многие крыши покрыты черепицей. Как будто не через десять, а через сто лет вернулся я в родное село. Да и люди стали другие. Довольные, сытые. Я это ещё в прошлый свой визит заметил. Но всё это я фиксировал в своей памяти с равнодушием. Собирался я пробыть здесь ровно день, и завтра утром уехать. Теперь уже навсегда.
Когда до первых домов оставалось несколько сот метров, со стороны села на дороге появился зелёный УАЗик. Я даже внимания не обратил. Появился и появился. Только сошёл с дороги на обочину и продолжал спокойно идти вперёд.
Но машина, не доезжая до меня метров пять, резко свернула на обочину и остановилась прямо передо мной. Я от неожиданности даже испугаться не успел. Смотрю через лобовое стекло на пассажиров. Вижу, что там четверо. Трое в гражданском, а один на переднем сиденье, - невысокий, лысый и крепкий мужик, в ментовской форме. Этого я узнал: Валентин Громыко – местный участковый. Что, думаю, местные колхозники поиграться решили? Ну-ну!
Я ложу ногу на бампер и говорю глядя на водилу:
- Ты, - говорю, - такой-сякой, какой Шумахер тебя, чудака, ездить учил?
Тот, сразу видно, растерялся на мента смотрит. А тот молча открывает дверь и неспеша вылазиет из машины. Я смотрю, он в керзачах и трико спортивных, как будто с поля. И что с сиденья тащит. Смотрю, “Калаш” укороченный. За ним и другие клоуны вылезли. Те в своём, в колхозном, только на рукавах красные повязки с надписью: “Дружинник”. Тоже с ружьями. Но мне эти понты побоку. Тоже в армии кое-чему научили.
- Ты не гоношись, прохожий, - говорит Громыко, ложа автомат себе на плечо. - Место не то.
-А ты меня не пугай, мусор. - отвечаю. - И “сучкой” своей мне не тыкай. Чё, в детстве в войнушку не наигрался?
Я вижу, “дружинники” его оглядываются, ничего понять не могут. И участковый видать растерялся, видать не привык к такому обращению. Но быстро в себя пришёл. Смотрю, уставился на меня своими буравчиками из-под лобья и краснеет на глазах. Ну красней, думаю, меня этим не испугаешь. Я ведь знаю что ничего мне не сделаешь. Не такой ты человек.
В общем, он мне и говорит:
- Документы предъявите!
Я протягиваю ему паспорт. Он разворачивает его и быстро пробегает глазами по страницам.
- Иван Макарович, - читает он задумчиво. - Макарыча сын, что ли?
- Да, - говорю.
- Чего ж ты молчал?
- А чего ты быковать стал?
Он мне документы протягивает.
- Садись, - говорит.
А у меня нога разболелась – мне не до ходьбы.
Я подхожу к двери, а этот “дружинник” меня вперёд пропускает. Я его за плечо – и подталкиваю вперёд.
-Садись уже, - говорю.
Расселись. Я по салону глазами пробежал – дружинники смотрят на меня как на врага народа. А сам думаю, что ночью мне лучше не гулять. Убьют ведь, сукины дети!
УАЗик развернулся и мы поехали к селу, мимо храма. Раньше он стоял в запустенье, весь облупленный и без окон, заросший травой и мхом. Сейчас же высился на холме, новенький и чистенький, как устремлённая в небо ракета. Но креста на куполе почему-то не было.
-А чё, храм так и не открыли? - спрашиваю.
- Нет. - отвечает Громыко, - Батюшку не можем найти. - А через несколько секунд добавляет. - Надолго к нам?
-Да нет, - говорю. - В Карниловке был – на счёт наследства. Ну и сюда решил заехать – родину проведать.
-Это правильно, - отвечает.
- Я смотрю у вас изменения, - говорю. - Наркатой что ли торгуете?
- Зачем, - отвечает. - “Зверозаг” восстановили. Торгуем потихоньку. С китайцами, японцами, сингапурцами. А на счёт себя – не обижайся. Сам понимаешь – охотников до чужого добра много. Вот, “дружину” и смастерили.
- Солидно. - говорю. - Может и мне какая работа найдётся?
- Ну, - отвечает Громыко. - Это к председателю. Я всего лишь участковый.
И как сказал он это - “дружинники” сдержанно хихикнули. Всё время, что я сидел в машине, они молчали, как будто я ревизор какой. То ли вышколил их так Громыко, то ли злобу на меня затаили за слова недобрые.
- Скажи лучше, - говорит Громыко, - чего на похороны не приехал?
И как сказал он это, у меня аш сердце закололо. Один ведь я на свете остался, совсем один! Была ведь у меня и мамка, и папка, и жена, и дочка приёмная, и работа. А теперь, как тот неуловимый Джо... Да.
Из дома я уехал тринадцать лет назад. И не хорошо уехал, можно сказать выгнали меня. Не за что, не про что. Как то собрали меня и ничего не объясняя отправили на другой конец страны, на попечение дваюроной тётки. Тётке этой, надо сказать, я был нужен как бегимоту подгузник. Здала она меня в детдом и забегала раз в месяц на несколько минут – проведать. Забегала, пока я её не послал куда не надо.
Родителят писал раз в полгода, они мне тоже. Можно, просился, приеду. Нет, говорят не беспокойся. Живи, сынок. Да.
А полтора года назад телеграмма. Мать. Всё понятно.
Ну приехал, похороны, то-сё. Отец всё это время не просыхал. Ему не до меня было. А на второй день после похорон, как он в себя пришёл, сидим мы на кухни. Раздавили пузырёк, я у него и спрашиваю:
-За что, папка, вы меня как катёнка из дома выбросили? Чего я вам плохого сделал?
Он молчит.
- Не спрашивай, - говорит, - сына, всё равно не скажу.
Я кулаком по столу.
- Говори, -ору, - сволочь, а то прибью тебя сейчас!
- Прибей, -говорит, - сына. - Жить, - говорит -не в моготу.
Ну я плюнул и ушёл. Думал что на всегда.
Поехал домой, по дороге девчушке Ленкиной куклу купил. Приезжаю, - жена на работе. Юлька одна дома. Достаю куклу – девчёнка рада.
- Ну что, Юленька, к маме без меня никто не приходил?
- Нет, -говорит.
А я слышу, не то что-то. Фальшивит.
- Да ты мне врёшь, - говорю. - А ну ворачивай взад куклу.
Она в слёзы. Ну и здала мамку с потрохами.
- Приходил, - говорит, - дяденька!
Ну, и кончилась моя семейная жизнь. Запил я тогда по-чёрному. Месяца четыре бухал не просыхая. С работы, естественно, выгнали. Устроился в охрану. А полгода назад встречаю Ленку. Она мне телеграмму. С родины. Отец. Вот такая вот история. Да.
Машина тем временем въехала в село. Наш дом крайний в посёлке, почти у самого леса. Зимой, когда даже заборы заносило, у нас волки прямо на двор заходили. Бывало, выйдем с батькой на крыльцо, а за домом огоньки зелёные мелькают. Волки значит. Даёт мне батька ружьё, а приклад себе в плечо уперает.
- Ну что, - говорит, - Ванька, стреляй.
Я на спусковой крючёк нажимаю. Бах, бах.
- Ну что, - говорит батька, - иди собирай.
- Боездно, папка. - отвечаю.
- Волков, -говорит, - бояться – срать не ходить.
Да.
Громыко высадил меня и уехал, а я остался стоять у родного дома. У большого сруба с заколоченными ставнями, просторным двором, постройками, и берёзой у окна. Я зашёл в калитку, подошёл к крыльцу. На двери висел замок. Ключ я нашёл быстро: в нише между брёвнами, там, где ему и положено быть. Я зашёл в полутьму дома. Меня окружили старые запахи – знакомые, родные.
Я осмотрелся. Старенький телевизор в углу, иконы, стена с фотографиями, мебель. Ничего не изменилось. Вот только жильцов больше не было. А дом, брат, это не стены и не крыша, дом – это люди.
Солнце уже давно село за гаризонт и на улице стало темнеть. Я лёг на бывшую свою кровать и провалился в мягкую приятно пахнущую перину, набрал в лёгкие этого родного воздуха и медленно и громко выдохнул. В доме повисла гнетущая тишина. Тишина дома, который навсегда покинула жизнь. Как будто вслед за родителями ушла и душа дома. Большие настенные часы с маятником остановились на 9.32, с протокольной точностью зафиксировав этот уход.
Дом умер, и я чувствовал это. Дом перестал быть домом. Я вернулся слишком поздно. Здесь я был чужим. Чужим стало всё, кроме старых чёрно-белых фотографий на стене. Красивая молодая женщина облокотилась на плечо кудрявому суховатому мужчине. Они печально смотрели на меня.
А дальше не знаю, сон это был или явь, но вижу я, что отец стоит прямо передо мной, улыбнулся и наклонился ко мне, и посмотрел прямо в глаза.
- Забыл ты нас, - говорит.
Я не знал что ответить.
- Я заблудился,- говорю, а у самого дух от страха захватило.
Отец еле заметно неодобрительно покачал головой.
- А где мать? - вдруг настороженно спросил отец.
- Она же с тобой была! – отвечаю, но к ужасу своему замечаю, что мамы на фотографии нет. Куда-то пропал и отец. Сразу стало темно. В наступившем мраке что-то зашевелилось. В углу вспыхнули два злобных огонька. Зверина!
Я бросился к двери, но оно преградило мне дорогу.
- Уходи! – кричу… и проснулся.
Но я уже не лежал в кровати, а стоял около двери – там, где и был до пробуждения. И в глазах стояли два розовых пятна, какие появляются, если посмотреть на яркий свет. Лицо было в холодном поту.
Сердце сдавила знакомая дикая тоска, - страшнее, чем страх, сильнее, чем жизнь, когда в смерти только и спасение.
Я шатаясь, побрёл к выходу,- на волю. Но на улице была та же гнетущая липкая тьма. Ни малейшего дуновения ветерка. Я тяжело и глубоко дышал, но надышаться не мог. Как будто подкралось что-то ко мне во сне, вскочило на спину, обвилось вокруг тела – и давит, выдавливает из меня душу. В глазах потемнело. В голове нарастал страшный звон. Я сжал голову руками, шатаясь, сделал несколько шагов, побежал. Что-то попалось мне на пути. Потом с размаху брякнулся о землю. И затих, не в силах шевельнуть и веком. Всё, думаю, отмучился, и отключился.
Когда сознание вернулась, меня куда-то вели, держа за плечо. Звон в голове заглушал все другие звуки. Кто-то сунул в руку стакан. Я автоматически опрокинул содержимое в рот. Вкуса никакого не почувствовал. Но сознание постепенно вернулось. Я был на незнакомой кухне. Напротив сидел человек со знакомым лицом, улыбался и наливал в стакан водку.
«Андрей», - узнал я в нём соседа и друга детства.
- Андрюха, - говорю.
- Ну наконец-то, - порадовался старый друг. – А я уж подумал, что ты того… Слышу – треск в огороде. Кого ещё, думаю, чёрт принёс. Смотрю, главное, в заборе дыра шире калитки. И тело рядом. Твоё. Хотел сначала мандюлей навставлять, а тебя трясёт как отбойный молоток. Поднял тебя кое-как – домой притащил. Всё, думаю, не жилец. Морда вся белая и в кровищи вся. Страшный как упырь. Я тебе сразу стакан – вроде на человека стал похож. Смотрю – вроде рожа знакомая, родная… Присмотрелся – Ванька. Эх, видел бы ты себя! Погоди, сейчас зеркало принесу. Хотя нет, это зрелище не для трезвых умов. Давай ещё по одной…
Выпили ещё по одной и ещё, и ещё. Бутылка скоро кончилась. Андрей поставил на стол ещё одну. Выпили и её. Алкоголь проваливался в меня как вода и с тем же эффектом.
А Андрей всё нёс и нёс: про дочь, про жену, про новый дом, про новую богатую жизнь. Когда разлили последние рюмки, речь его совсем потеряла смысл и превратилась в бессвязный набор слов. Всё это я пропускал мимо ушей. А сам я своими ментовскими мозгами думал о том, что радость от встречи старого друга была уж больно наигранной и о том, что Андрей стал часто поглядывать на часы.
Наконец, мой собутыльник медленно опустился на стол и продолжал бормотать так. Вскоре послышалось тихое сопение. Он заснул крепким пьяным сном.
Я вылил в стакан остатки водки, выпил и пошёл на улицу покурить. В сенях я остановился у зеркала, рассматривая разбитую физиономию. Вид у меня и вправду был дикий. Белое лицо, воспалённые глаза, кровь из разбитого носа залила весь рот и подбородок. Я умылся в стоящим в сенях ведре, вышел во двор, присел на скамейку у полисадника и закурил. На улице уже стояла непроглядная ночь. Было душно и жарко. Улица была пуста.
А через несколько минут, сильно покачиваясь, на крыльцо вышел Андрей. Подойдя к калитке, он стал пристально осматривать пустую улицу. Потом мерно покачиваясь и иногда опираясь руками за забор, побрёл мимо меня куда-то по улице.
Поведение друга детства меня ничуть не озаботило. Меня больше беспокоила сильная головная боль.
Проследив за приятелем до поворота, я, встал и пошёл в другую сторону. Домой возвращаться я не хотел – решил ночевать у Андрея, но перед сном решил пройтись, чтоб унять головную боль. Я так долго шёл погружённый в себя, думая о своей горькой судьбе. А когда пришёл в себя, я был уже за селом. Метрах в пятидесяти от меня в свете луны темнел силуэт храма на холме. Я вспомнил, что прямо за ним, на другой стороне холма, ближе к лесу, располагалось старое сельское кладбище. Я пошёл туда, и вскоре вышел к покосившимся деревянным воротам, за которым стояли сотни крестов. Были они все разные по ширине, форме, высоте и лунном свете были похожи на толпу распростёрших руки людей. Я отогнал глупое навождение и вошёл в ворота кладбища.
Могилу родителей я нашёл на удивление быстро. Сел на скамейку и смотрел на заваленный цветами бугорок земли. Два самых родных человека лежали сейчас под ногами, под землёй. Не мог я это понять сейчас, осознать. Чего-то большего ждал я от этой встречи, а на самом деле… Ни облегчения, ни какой-то жгучей боли от смерти родителей я не испытывал. Наверно, слишком долго длилась разлука, да и времени со дня получения сухой телеграммы о смерти отца прошло немало. Просто тоска и безразличие ко всему. Теперь я был совсем один.
Возвращаться в деревню не хотелось. На кладбище было тихо, спокойно и прохладно. Я так и решил уснуть на скамейке около родной могилы. Я лежал, глядя вверх, где в тёмно-синем небе горели тысячи звёзд. И вдруг я почувствовал какие-то изменения. Я уж подумал, что снова приступ. Обычно он у меня случается раз в два-три месяца, но бывает и чаще. Но это было что-то другое. Я вдруг понял, что могу видеть в темноте. Я не различал цветов, но окружающий мир озарился тысячами оттенков чёрного. Луна стала невероятно красивой и лучезарной. Она казалась живой. Богиней и повелительницей прекрасного ночного неба. Мне даже показалось, что я различаю её лицо. Бледное и прекрасное. С серебряными волосами и тёмными волоокими глазами. Луна улыбалась мне. И что-то влекуще тихо пела. Вдруг лицо её стало беспокойным. Она что-то кричала мне. Я повернул голову, и рядом с собой над одной из могил увидел силуэт. Я присмотрелся. Это была старуха. Несмотря на темноту, я узнал её. Это была Чума. Местная ведьма. Старая и паршивая, как отхожее место. Про неё ходило множество глупых слухов, жила она в селе с незапамятных времён, и вся пацанва боялись её как огня.
-Вали отсюда, - крикнул я ей, а самому вдруг стало дико страшно.
Старуха противно засмеялась и неестественно быстро побежала между крестов к лесу. Желание ночевать на кладбище сразу пропало. Я встал и постоянно оглядываясь пошёл прочь. И чёрт меня дёрнул идти не по дороге, а напрямик, через холм, на вершине которого стояла церковь. Не знаю почему, но от храма не исходило обычной ауры покоя и безопасности. Он внушал такой же страх, как и кладбище с бродящей по ней ведьмой.
Крик раздался очень близко. Снова повисла тишина. Я прислушался. Снова крик. Голос был детский. И шёл он от храма.
По хорошему надо было идти в село, к Андрею. Выпить с ним ещё пару бутылок, заснуть крепким пьяным снов, завтра утром по-быстрому за любые деньги продать дом и уехать отсюда навсегда. Но я после секундного сомнения побрёл к церкви. Я подошёл к храму и дотронулся ладонью до стены. Стена была прохладной и шершавой.
- Помоги! – услышал я голос совсем рядом. Спёртый и глухой, как будто из-под земли. Я осмотрелся и увидел в стене чуть в стороне от меня небольшую ведущую вниз лестницу с маленькой дверцей, на которой висел большой амбарный замок.
- Кто здесь? - говорю.
- Дяденька, дяденька, выпустите меня отсюда. Пожалуйста! - услышал я заплаканный детский голос.
- Ты как там оказался? - спрашиваю.
- Пацаны закрыли! – отвечает. И снова плакать.
- Как я тебя открою, - говорю. Сейчас в деревню сбегаю. Подожди.
- Нет, - кричит. - Там ключ лежит. Над дверью.
Я пошарил рукой и наткнулся на большой ржавый ключ.
Вставил его в замок и с усилием открыл замок. Отодвинул створку двери. Из открывшейся тьмы подвала повеяло сыростью и холодом. Я представил, что чувствовал пацан ночью в подвале старой церкви. Но из открывшейся двери на меня никто не выпрыгнул. В подвале стояла полная тишина.
- Где ты? – говорю. - Вылизай.
Я сделал шаг в темноты. Меня окружил сладковатый смрад сырости и гниения, как будто в подвале хранили перепрелую картошку.
- Вылизай, придурок. Сейчас снова закрою.
Но пацан не откликался. Как будто и не было его.
Мне это надоело, я развернулся и пошёл домой, оставив за спиной хищную чёрную пасть раскрытого подвала.
Через несколько минут я был уже дома. Водка наконец подействовала и я еле держался на ногах. Я плюнул на мучавшие меня страхи, и пошёл домой. Упал в кровать и заснул.
Пробуждение было естестовенно тяжёлым и неприятным. К тому же я почему-то был мокрым. Только через несколько секунд я понял, что кто-то льёт мне на голову воду. Я машинально отмахнулся от холодной струи рукой и щурясь от яркого света стал осматриваться. Было утро. Прямо перед кроватью на табуретке сидел Громыко и смотрел на меня. Теперь он был одет по всей форме. На коленях лежал тот же “Калаш”.
По комнате стояли ещё четверо парней с грустными безразличными лицами. Этот утренний визит не внушал мне ничего хорошего. Я мысленно прогнал в уме воспоминания о вчерешнем дне. Вроде бы ничего предосудительного я не совершил.
- Здорово, хозяин! – говорит Громыко. Тихо так говорит, спокойно. Я сразу насторожился. И сразу понял, что что-то случилось. Что-то очень для меня неприятное и грозящее мне серьёзными проблемами.
-Здорово! – отвечаю. - Чего надо?
-У храма ночью был? - спрашивает. Прямо спрашивает, без подводок.
- Был, - говорю.
- Зачем подвал открыл?
- Пацан, - говорю, - там какой-то сидел. - Заперли его что-ли – не знаю. Орал почти на всю деревню. Ну я открыл. А что случилось?
Он грустно так на меня смотрит, молчит, думает.
- Поехали, - говорит, - проедимся.
И четверо визитёров меня со всех сторон обошли. Ведать, на случай, если я ерепениться стану.
Я вообще ничего понять не могу. Думаю, время покажет.
Встал и пошёл с ними. Меня посадили в тот же УАЗик и повезли на другую сторону села. Машина въехала во двор большого кирпичного дома, построенного уже после моего отъезда из деревни. Мы вышли. Двор был просторным, окруженным высоким кирпичным забором. На нём царила подавленная тихая суета. В сторонке крепкого, нервно курящего мужика обступили вооружённые ружьями люди. Он им что-то тихо объяснял. По двору бежала стройная молодая женщина, неся перед собой свёрнутую белую простыню. На скомейке у дома сидела женшина средних лет в чёрном платочке и нервно мотала головой.
Я сразу всё понял. Ночью в деревне кого-то убили. И судя по всему, я на подозрении. Это меня не слишком-то испугало. Зря я что-ли три года в ментуре отпахал? Обычная процедура, и только. Но на поверку всё оказалось гораздо хуже для меня, чем я думал.
Громыко махнул мне рукой и мы пошли гаражу с открытыми воротами. Внутри я сразу убедился в правильности своих догадок. На бетонном полу лежали четыре трупа, накрытые белой, полностью пропитавшейся кровью простынёй.
Громыко стоял рядом и засунув руки в карманы молча смотрел на них.
-Ночью их? - спрашиваю.
-Да, - говорит. И снова молчит.
- На меня думаешь? - спрашиваю.
Он мне ничего не ответил.
- Пошли, - говорит.
Мы пошли в дом. Подходя к крыльцу я пересёкся глазами с женщиной в чёрном платке. Лицо у неё было заплаканное, а взгляд бессмысленный. Она что-то бормотала про себя и не обращала на окружающих никакого внимания. Громыко привёл меня в просторную, богато обставленную комнату, посадил в кресло, поставили в видеомагнитофон кассету, присел рядом и закурил. Я стал внимательно смотреть на экран, надеясь, что хоть он мне объяснит, что же здесь происходит.
На экране появились люди на фоне стоящей на холме церкви. Она была ещё не отремонтированная, без купола. Такой, какой я её и запомнил. Люди приближались к ней, а оператор снимал их спины. Они подошли именно к той дверце, какую я и открыл на свою беду этой ночью. Один из них пошарил над ней, вытащил знакомый мне ключ и открыл дверь. Потом исчез в темноте, а через секунду в подвале загорелся свет. Оператор вошёл во внутрь. Посреди подвала стояла большая сваренная из толстой арматуры клетка. Посреди которой сидел зверь в неестественной для животного позе. Подогнув под себя задние лапы, а передние положив на колени. Огромный зверь. Больше медведя. Но морда не медвежья. Немного похожа на обезьянью. Серая свалявшаяся шерсть. Даже по телевизору зверь производил впечатление. Глаза у него были закрыты. Оператор по чьей-то указке брал крупные планы морды, рук, ног и т. д.
Видеозапись длилась несколько минут, потом изображение пропало.
Я повернулся к Громыко.
-Ну и что? - говорю.
Громыко затянулся сигаретой и немного пододвинулся ко мне. Я понял, что он сейчас будет говорить, просто не знает с чего начать.
- Как тебе зверь? - спрашивает.
- Страшный, - говорю. - только не было его там. Там пацан сидел.
Громыко саркастически так усмехнулся и зажёг новую сигарету.
- Ну так вот, послушая сказочку, - начал он. - Тринадцать лет назад на село начал нападать какой-то зверь. Жестоко и беспощадно. Вперёд скот драл, коров грыз, лошадей. Охотники, конечно, пытались его поймать, но ничего у них не получалось. Зверь всё время уходил, как заговорённый. Потом на людей перешёл. Загрыз двух девчонок и пастуха. Говорили даже, что в селе его видели. Народ страшно напуган был. Все боялись. Как стемнеет – на улице никого не было. Все прятались. Но, сам понимаешь, долго так продолжаться не могло. Собрались мужики и решили: всё. Облавы начали устраивать. Недели две вообще никто не спал. Зверь на время затих. С месяц не появлялся. Все вроде успокоились, но на всякий случай организовали дежурства вокруг села. И вот однажды возвращается твой отец под утро, а вас с матерью нет. Весь дом обыскал – нашёл вас в подполе. Оба не живы, не мертвы. Ты маленький был – лет десять всего было. Можешь не помнить. Ты молчишь, а у матери твоей паралич. Отвезли её в больницу – там только рассказала, что в дом зверь какой-то забрался. Она-то с сыном в подпол и спряталась. “Может человек?”, спрашивают. “Нет” - , говорит, - “зверь”. Она потом месяца два в больнице в городе лежала. Ты вместе с ней. А в деревне снова бунт начался. Снова страх и паника. А отец твой вернулся из города, взял ружьё и в лес пошёл. Долго его не было - недели три. Вернулся. Весь израненый. “Убил”, - говорит, - “зверя”. Мужики собрались посмотреть. И правда, недалеко от деревни нашли тушу. Страшный это был зверь, невиданный.
Время тогда было смутное – решили его в город отвезти и продать. Кое-как дотащили до села. И вдруг оказывается, что зверюга-то жив. Но убивать не стали, думали за живого больше дадут. А тут, как назло, все грузовые машины сломались. Одна за другой, представляешь? Решили дождаться машины из города. А пока спрятали зверя в церковный подвал и крепко на цепь посадили. А на следующий день чудеса начались! Охотники в лес пошли – ни одного капкана пустого не нашли. Коровы начали доиться как сумасшедшие. Рыбы полны сети – девать некуда. Васька Кулёмин из города приехал – миллион, говорит, выиграл. Дед один с обрыва упал. Думали всё – а у него ни одной царапины. И вообще, много такого. Решили зверя в город пока не вести – поехать договориться сперва, посоветоваться, прицениться. За одно и продукты на продажу взяли. И знаешь, сразу и продали всё.
И начали в деревни поговаривать, что зверь этот не простой. Что это благодать на нас за то, что поймали этого зверя. Для тебя это, конечно, бред, но это правда. Решили зверя никому не отдавать. И знаешь, такая жизнь началась – не поверишь! Кругом разруха, а у нас благодать. Деревни в районе загибаются одна за другой, а мы богатеем. Вскоре все окончательно поверили, что это всё благодаря зверю. Переделали под него подвал церковный. Благо, храм всё равно не работал. Охрану первый год ставили, а потом и перестали. Я, дурак, виноват. И стали жить припеваючи. Забыли уж, кому мы всем обязаны.
И вот пришёл ты и освободил зверя. И он убил пять детей.
Я слушал Громыко и вспоминал то, что было со мной перед отъездом из деревни. Про зверя я не помнил. С мамой действительно незадолго до отъезда лежал в больнице. И про медведя-людоеда слышал. И вообще рассказ выглядел правдоподобно. Даже про то, что зверь приносит удачу. Народ-то у нас дикий. И нищета тогда была - не приведи Господь. За хорошую жизнь и на чурку бы молиться стали!
- Подожди, - говорю. - В подвале сидел ребёнок. Пацан лет десять. Я его и выпустил. А никакого зверя я и в глаза не видел.
- А ты не понял ещё? - говорит.
- Нет, - говорю.
-В церкви, -говорит, - Ваня, не етти сидели не снежный человек. Это нечистая сила была. Оборотень.
Вот сказал он это и я аш в кресло вжался. На секунду даже поверил, что это правда. Но ментовская моя натура быстро вернула меня к действительности. Как говорит принцип Оккама, «не следует множить сущее без необходимости». Или по-простому, самое простое объяснение необъяснимому скорее всего и является верным.
-Я в оборотней не верю, - говорю. - Ну допустим, я его и выпустил. Допустим. Что вы меня, прилюдно расстреляете что ли?
- Нет, - говорит. Но понимаешь, тут такое дело... - Громыко на секунду замялся. - Чуму помнишь?
-Эту ведьму старую? Конечно помню! -Говорю. - Я её вчера на кладбище видел. Напугала меня, уродка.
-Ну так вот. Она говорит, что зверя этого убьёшь именно ты!
-Да это Чума дура набитая. -я ему говорю. - Я же помню, как она чудила – людей пугала, ведьма старая.
- Она и сейчас чудит, Ваня. - отвечает. - Только вот ведьма она хорошая. Никогда не ошибается. Так что хочешь ты этого или нет – вечером пойдёшь с мужиками оборотня ловить.
Громыко встал в знак того, что разговор окончен.
- Бежать не советую, - говорит. И кричит уже громко: - Василий!
В комнату вошёл один из тех парней, с которыми он познакомился по дороге в село.
- Проводи, - говорит Громыко.
Меня вежливо, но настойчиво погрузили в УАЗик и отвезли домой. Я зашёл в дом, лёг на кровать с пепельницей, зажёг сигарету и стал обдумывать сложившуюся ситуацию.
И пришёл только к одному выводу: отсюда надо валить и как можно скорее.
И вот когда эта мысль созрела у меня в голове появилась она. В комнату вошла незнакомая девчёнка. На вид ей было лет двадцать. Стройная, красивая, с длинными соломенными волосами. В простеньком голубом платье.
- Здрасти, - говорит она. – Я Катя, соседка ваших родителей. Вы меня на похоронах должны были видеть. Я вашим родителям помогала и вот решила зайти…
Первая мысль, которая пришла мне в голову, что её подослал Громыко следить за мной. В общем я её послал и снова погрузился в свои мысли.
Минут через двадцать я вышел на крыльцо. На пороге сидела она и тихо всхлипывала. Видно было, что она только что сильно плакала. А я страсть как не люблю, когда женщины плачут.
- Ты чего? - спросил я, хотя понимал - «чего».
От этих слов она разрыдалась с новой силой. Я как мог попытался её успокоить, обнял. Её тепло и запах вскружили голову. Меня как электричеством ударило. Но обнял её и прижал к себе. Она не сопротивлялась, и плакать перестала.
Через час она голая сидела на кровати, а я курил и рассматривал её покрытую родинками загорелую спину с белыми полосками от лифчика.
- А правда, что ты оборотень? – спросила она вдруг у меня.
- Правда, - говорю. Автоматически говорю, а думаю совсем о другом.
- А ты можешь для меня превратиться в волка? - спрашивает она.
- Смогу, - говорю.
Я отвернулся, оскалив лицо и повернулся к ней со страшным рычанием. Она завизжала и засмеялась.
- Нет, -говорит она, - по-настоящему!
И вдруг я понял, что девчонка говорит это абсолютно серьёзно. Что она действительно ждёт, что у меня сейчас вылезет шерсть и хвост, и я обернусь в серым волком. Да что, думаю, они здесь все с ума посходили? Но тут до меня дошло, что именно от неё-то и можно было узнать, что на самом деле происходит в деревне.
- Ты знаешь про зверя в церкви? – спрашиваю я у неё.
- Конечно, о нём все знают! - отвечает Катя.
- А с чего ты взяла, что я оборотень?
- Про это тоже все знают!
- Рассказывай! - говорю.
- Ну, - говорит она оборачиваясь ко мне, - ты оборотень, потому что ты сын зверя, которого мы держали в клетке.
-Интересно, - говорю. - А родители мои мне тогда кем приходятся?
- Дядя Макар нашёл тебя в лесу и принёс домой. - говорит она. - Воспитывал как сына. И зверь вернулся, чтобы забрать тебя. Когда его посадили в тюрьму, дяля Макар хотел убить его. Громыко даже охрану поставил у церкви. Он что, не сказал тебе об этом?
Конечно, я не поверил ни одному её слову. А кто бы поверил, если бы ему рассказали такое? Вся эта жуть ему несказанно надоела. Сумасшедшая деревня. Люди поймали зверя и решили, что он приносит им счастье. Или сам Громыко убедил их в этом, чтобы запугат,ь и теперь в этом же хочет убедить меня. Или ещё что-нибудь. Но факт оставался фактом. Кто-то загрыз несколько человек. Я видел видеозапись. Значит, зверь всё-таки есть. И Громыко хочет, чтобы я его убил. Это выглядело полным бредом!
- И ты знаешь, что Громыко хочет, чтобы я его поймал? - спрашиваю.
- Конечно! Чума нагадала ему, что ты убьёшь Зверя. - отвечает она.
Я посмотрел в её большие наивные голубые глаза. Простая деревенская девчёнка. Неиспорченная ещё, наивная и честная. И я решил ей довериться.
- Послушай, Катя, - говорю. - я не оборотень. Я не знаю, что тебе там говорили, но я обычный человек. Ты мне веришь?
Она немного помолчала.
- Да, – говорит.
- Я обычный человек, и если я пойду сейчас в лес, зверь меня убьёт!
- Но ведь Чума сказала… - пробормотала она.
- Не важно, что сказала Чума. - говорю. - Я не охотник и не умею убивать оборотней. Он убьёт меня. Ты хочешь этого?
- Нет, - говорит она.
- Тогда помоги мне убежать отсюда!
Катя немного помолчала, обдумывая мою мысль. А я наблюдал, как её мысли отражаются на её лице.
И тут она заявляет:
-Хорошо, но ты возьми меня с собой!
Ничего себе, думаю, а хватка-то у девчёнки городская! Только переспали, а уже в жёны набивается. Ну и чутьё у этих баб! Будто чует моё состояние. Я ведь один, если не залью в себя поллитра водки, спать физически не могу. Для меня женщина под боком – жизненная необходимость. И жениться для меня – плёпое дело. Тем более девчёнка хорошая, аккуратная. Да только ситуация не та. Одному бы уйти!
- Катя, я не могу взять тебя, вместе мы не убежим. - говорю. - Давай ты оставишь мне свой адрес, и я пришлю тебе письмо. И я увезу тебя в город. Клянусь!
- Обещаешь? – спрашивает она.
- Обещаю! - говорю. - А ты знаешь, что они хотят делать дальше?
- Конечно, - ответила она. - За домом сейчас следят “дружинники” Громыко. А ночью придут охотники и вы пойдёте в лес.
- А почему ночью? - спрашиваю.
-Зверя можно только ночью поймать. Они хотят использовать тебя как приманку.
-Отлично, - говорю. - А где охранники сидят - знаешь?
- Конечно знаю, - отвечает. - Двое на задах, около леса. Двое у Андрея. Двое у Фоминых. Двое у Селевановых.
Я прикинул диспозицию. Друг друга “дружинники” не видели. Но не пересёкшись с кем-то из них убежать невозможно. Если только не ночью. Но с наступлением темноты Громыко наверняка усилит охрану. Так что если бежать, то только сейчас.
Я быстро встал и стал одеваться. Благо, мой рюкзак лежал рядом нерасепакованный. Я подошёл к стене и стал вынимать из рамок фотографии родителей.
Катя тоже стала одеваться.
- Вот что, - говорю я ей. - Убегать мне надо. Ты можешь здесь посидеть часика два?
Она испуганно посмотрела на меня.
-А я? - говорит.
-Давай номерами обменяемся. Если что – созванимся.
Мы достали мобильники и обменялись телефонами.
Через минуту я одел на спину рюкзак и был полностью готов. На последок осмотрел комнату. Вроде ничего не забыл. Мы быстро расстались и я вышел в сени, где были свалены хозяйственной утварью. Немного покопавшись в ней, я нашёл то, что искал. Обломанный черенок от лопаты, длинной чуть побольше метра.
Сени были сколочены из старого, уже подгнившего штакета. Так что после двух ударов ногой в стене обрзовалось отверстие, через которое я вылез во двор. Признаться, сердце стучало у меня как сумасшедшее. Я уже успел отвыкнуть от таких приключений.
Со стороны улицы меня видно не было. От соседей слева и справа двор был отделён невысоким, но сплошным забором. Я нагнулся и быстро пробежал на зады двора и осмотрелся. За домом было поросшее невысокой полувысохшей травой поле. За ним, метрах в трёхстах – лес. Где-то метрах в ста, под тремя невысокими деревцами расположились мои сторожа. Двое крепких ребят с ружьями. Они о чём-то оживлённо друг с другом беседовали и на охраняемый ими дом не обращали никакого внимания. Я перепрыгнул через забор, спрятал черенок за спиной и медленно пошёл к ним. Из соседних домов меня сейчас не было видно, так что от свободы меня отделяли только двое нерадивых охранников.
Я незамеченным подошёл к ним совсем близко. До них оставалось всего метров двадцать. Мог бы подкрасться ещё ближе, но решил не рисковать. Всё-таки они были вооружены, а я не Рембо, чтоб в черенком лопаты на гладкоствол бросаться!
Я придал себе как можно более беззаботно-дурашливое выражение, и громко свиснул. Они сразу обернулись, но никакой тревоги не выявили.
-Здорово, парни, - говорю.
-Здорово, - отвечают. - Чего надо?
-Давайте сюда – фишку одну покажу.
Они переглянулись. Заговорил тот, что был повыше.
-Тебе надо – ты и подходи.
Я глупо так рассмеялся.
-Ну хорошо, - говорю.
И медленно пошёл к ним, держа руки с черенком за спиной. Полностью уверенный в том, что доведу свой план до конца. Даже если они схватяться за оружие. Хотя это вряд ли. Будь охранники чуть умнее и добросовестнее, они бы ни за что не подпустили меня к себе.
Но я спокойно подошёл к ним почти вплотную. Поближе к тому, кто мне отвечал во время нашего разговора. Это был здоровый парень с круглым лицом, одетый в бело-голубую тельняшку. Вторым был Санёк Сало – через улицу от меня жил. Нормальный пацан. Но сейчас было не до воспоминаний босоногого детства. Оба они продолжали сидеть на земле, с интересом посматривая на меня. Ружья стояли в сторонке, прислонённые к дереву. Судя по виду, оба они были пьяны.
Я быстро одной рукой выхватил черенок и ударил первого из них по голове. И сразу же, перехватив палку второй рукой, размахнулся и ударил Саню Сало сверху вниз по лбу.
Быстро осмотрел поле боя. Оба охранника лежали передо мной без сознания. Я посмотрел в сторону села. Никого не было видно. Я быстро собрал разложенные на земле продукты в сумку охранников и быстро побежал к лесу. Вбежав под кроны огромных сосен, я повернул в сторону дороги и минут двадцать бежал уже по окраине леса. Потом перешёл на шаг.
Выбраться днём из деревни я не расчитывал. Деревня находилась посреди непроходимого леса. Выйти отсюда можно было только по узкой, проходящёй по просеке дороге, длинной где-то около сорока километров. Перекрыть её не требовало большого труда. Поэтому я решил спрятаться до темноты где-то поблизости, а уж ночью, когда охотники пойдут ловить своего снежного человека, выбираться к людям.
Я был уже около кладбища. Осмотревшись, я остророжно перебежал его и подбежал к церкви. Сейчас, днём, она выглядела не такой страшной. Подвал, где обитал зверь, так и стоял открытым. Я зашёл в него, включил фонарь на мобильном и осмотрелся. Конечно, здесь стояла страшная вонь, но выбирать не приходилось. Я выбрал себе угол посуше и уже хотел пройтись поискать какой-нибудь ветоши, чтоб поудобнее там устроиться в ожидании темноты, как дверь со страшным скрежетом закрылась. Я затаился. Возможно, просто кто-то решил закрыть дверь в подвал. В этом не было ничего страшного. Из подвала можно было выбраться в церковь на верху, а оттуда через окно – наружу. К тому же ждать в закрытом здании гораздо безопаснее. Никому не придёт в голову, что в нём кто-то есть.
Но тут я ясно услышал в наступившей тишине громкое утробное дыхание. Я хотел обернуться, но ощутил сильный удар в спину, упал и потерял сознание.
Когда я открыл глаза, снова была ночь. Вверх уходили невероятно высокие белые стены. И где-то на космической высоте они смыкались в купол крыши. Через четыре окна на верху внутрь этого монументального строения проникал серебристый свет. Он лился, извивался, отражался от стен и закручивался в замысловатые фигуры, словно табачный дым. Медленно он спускался ко мне опутывая лёгкой приятной простынёй. Ощущения были чарующие, но отчего-то очень знакомые.
Это был приступ! Он снова подкрался ко мне, когда я был больше всего уязвим. Готовый вцепиться в меня своей мёртвой хваткой, желая извергнуть из моей груди чёрное абсолютное зло. Но я быстро пришёл в себя и снял рюкзак в поисках таблеток. Но там, куда я их положил, их не было. Я уже более нервно стал перетряхивать его содержимое второй раз, потом в третий...
- Они бы тебе всё равно не помогли, - услышил я голос. Голос был неестественно громким, раскатистым, но правильным и даже красивым.
Я осмотрелся. Оказывается, я находился в храме. В том самом, в подвале которого я прятался днём. Там, где должен был быть алтарь, я увидел два силуэта. Один - огромный, бесформенный, чёрный, принадлежал какому-то животному. Второй, отливавший в свете луны неестественной синевой, принадлежал женщине. Оба они, как я думал, не могли это произнести.
- Кто здесь? - громко спросил я.
- Сейчас тебе этого не понять. - услышал я голос оттуда, где сидели животное и женщина.
- Что вам от меня нужно? - спросил я.
- Ты. - ответил мне тот же голос.
- Зачем? - уточнил я.
- Ты мой сын. - ответил голос.
Это я уже слышал. Кажется, Катя говорила что-то, что меня нашли в лесу. Я и тогда посчитал это чушью, и в этот раз отнёсся не очень серьёзно.
- Мой отец умер, - ответил я.
- Тот, кого ты называл отцом, всего лишь воспитал тебя. Я отдал тебя ему потому что не мог сам вырастить тебя. А когда я хотел забрать тебя, он чуть не убил меня. Запер меня здесь, в этом склепе. А тебя спрятал далеко. Но ты вернулся и освободил меня. И сейчас я освобожу тебя. Ты станешь тем, кем должен стать.
- Чушь! - ответил я. - Меня не надо освобождать. Я и так свободен.
- Это не правда. Ты слишком долго жил среди слепых и немощных ублюдков, которых ты по ошибки считал своими соплеменниками. Не бойся того, что сидит у тебя внутри. Это всего лишь загнанная внутрь часть твоей личности. Выпусти её, и обретёшь свободу, о которой мог только мечтать.
И пока он говорил, я начал понимать, что это говорит не спрятавшийся где-то рядом человек. Со мной говорит тот самый зверь, который сидит сейчас прямо передо мной. И вот тогда я действительно испугался. Мне захотелось поскорее бежать отсюда.
-Я не хочу такой свободы, - ответил я. - Отпусти меня.
- Ты – лак, - сказал он, - и значит вправе сам выбирать свою судьбу. Если ты действительно хочешь остаться человеком – ты уйдёшь отсюда человеком. Договорились?
-Договорились, - ответил я.
И тогда женщина встала и медленно пошла ко мне. Лишь сейчас я смог её рассмотреть. Это была молодая, стройная, красивая девушка с длинными соломенными волосами, которая показалась мне отчего-то очень знакомой. Она была полностью обнажена и в руке держала какой-то продолговатый предмет. Она взяла его двумя руками и быстро приблизила его к своей груди.
В нос мне ударил резкий сладковатый запах. И этот запах вдруг повлиял на меня неестественно сильно. Я почувствовал, как сознание и чувства стали нестерпимо резкими. Казалось, мой мозг вот-вот взорвётся от напряжения. Меня одолел голод. Нечеловеческий голод. Как будто я не ел многие годы. Я вдруг понял, что могу видеть в темноте. Я видел огромного зверя, сидящего чуть в стороне. Видел девушку, стоящую передо мной с отсутствующим видом и с ножом в руке, как будто не замечающую, что из её груди по животу стекают вязкая липкая кровь. Я вдруг понял, что сейчас наброшусь на неё и загрызу. Живую. От этих мыслей стало тошно, но бороться с собой я уже не мог. Я затрясся как эпилептик и упал. В груди я ощутил привычный холод и присутствие чего-то страшного и инородного. Зверины. Но сил бороться с ней у меня уже не было.
Я на миг потерял сознание, а когда пришёл в себя я был уже другим. Я был жестоким, холоднокровным и беспощадным хищником. Облечённым в оболочку испалинского зверя невероятной силы. И теперь передо мной стояла не женщина, теперь передо мной стояла жертва, которая сейчас станет моим обедом. Я стал звериной, которую сдерживал в себе долгие годы. Теперь в моей душе царил мир, не обременённый ни единым мазком сомнений и совести.
Но мои ментовские мозги снова дали о себе знать. Я узнал её. Это был Катя. Та самая девочка, которая помогла мне убежать из деревни. Я понял, что он специально подсунул мне именно её, чтобы намертво привязать к этому новому облику. Кажется, это называется “замещение”. Я понял, что убив её, я никогда больше не стану человеком. И сжав всю волю в кулак, я смог перевести взгляд с Кати на того, кто назвался моим отцом. Росту в нём было под три метра. Похож он был на большого медведя, с лицом, напоминающим человечье. Был он тем, кого люди называют оборотнями. На лице у него застыла улыбка. Совсем как у человека. Он ждал. Он знал, что рождённый оборотень всегда голоден и он не хотел стать его первой пищей. Он был доволен собой. Он считал, что сделал своё дело.
Но я немного нарушил его планы. Я не мог преодалеть мучавший меня голод, но выбрал себе другую жертву. Я присел и сделал бросок. Но целью моей стала не женщина, а стоявший неподалёку оборотень. Я прижал зверя к стенке и мы сцепились в смертельной схватке. И выжить должен был только один...
Когда я пришёл в себя, всё моё тело жутко болело. Я открыл глаза, но по-прежнему ничего не видел. Я еле слышно застонал.
Вдруг мне в глаза ударил яркий свет. Когда я привык к нему, я увидел, что лежу на полу подвала, окружённый решоткой из толстой арматуры. А за решоткой на табуретке сидел Громыко и курил.
- Ну что, тварь, очнулся? - заговорил он. – Ну вот и славно, вот и хорошо. Видишь, как удачно всё получилось! Права была Чума: Иван убьёт оборотня, но оборотень останется в деревне. Работай так же хорошо, как твой предшественник. А если не будешь, я тебя убью.
Он резко встал с табуретки и быстро направился к выходу. Вскоре погас свет.
Я как мог поднялся на локтях.
- Выпустите меня отсюда. - прошептал я. - Мне нельзя оставаться одному.
Но меня никто не слышал. Я снова упал на пол и потерял сознание.