Курортный роман

               
       Мы сидели вдвоем на скамейке в сквере, у небольшого пруда. Догорал погожий осенний день, за спиной у нас садилось красноватое солнце.
       Он достал из портсигара папиросу и закурил, глядя на пруд.
       - Недавно мне приснился занятный сон, из детства. Многое вспомнилось, что, казалось, уж совсем позабыл. И какое-то мрачное настроение нашло. Может, ты когда-нибудь об этом напишешь.
        Знаешь, настолько яркие воспоминания, пожалуй, и за всю жизнь не много таких наберется.
        …Мне было шесть или семь лет тогда, семь, наверное, - это, кажется, мое последнее детское, дошкольное лето. Мы с мамой поехали к  родственникам в Архангельскую область.
         У них был большой деревянный дом на краю села, а дальше - густой лес.
         Помню солнечное утро, теплый деревянный пол, выкрашенный коричневой краской, на нем светлые полоски лучей, падающих из окна, я бегу по нему босиком, подбегаю к огромному комоду, поднимаюсь на носочках, с трудом открываю верхний ящик, достаю большой пряник, завернутый в бумагу, и мчусь во двор.
         Во дворе, шагах в двадцати от дома, у ручья, уже сидит соседская девочка Лена, она тоже приехала на лето, к бабушке.
         А на улице – солнечно и прохладно. Мы ломаем и едим пряник и пускаем по ручью щепки, подгоняя их прутьями.
         … Однажды мы нашли недалеко от ручья какие-то совершенно удивительные разноцветные округлые камни. И тут же с наивной детской жадностью и смешной деловитостью принялись их считать и делить. А потом спрятали их в яме, под пнем, и поклялись  друг другу никому о них не говорить, и эта тайна нас очень сблизила. Иногда мы, таясь от всех, доставали и пересчитывали их, и как-то недосчитались одного особенно ценного моего камня и чуть не поссорились из-за этого, но потом, конечно, нашли его под пнем.
         А по вечерам мы играли в прятки. Мы играли честно, а местные дети – постарше нас – подглядывали,  и потому мне или ей часто приходилось «водить». А нам так хотелось прятаться где-нибудь вместе. Иногда это удавалось. Мы сидели в кустах или в густой траве, или за сараем, взявшись за руки – я помню это ощущение  близости, товарищества и страха, когда слышишь шаги «водящего», его голос… А когда «водил» я и даже видел ее, я старался находить ее последней.
         Потом начинались мультфильмы и все шли к рыжему Федьке, мы редко ходили с ними и чаще оставались одни: мы же были городские дети и мультфильмы эти уже видели, этим нас было не удивить. И вот, мы гуляли вдвоем. Иногда тайком от взрослых, которые не разрешали вечером отходить от дома, мы бегали в сарай и катались там со стогов, играли в сене. Запах этого сена и сейчас помню. Как все запретное, это было необыкновенно, упоительно.
         А еще мы ходили играть на «Мишиной горе». Собственно, это была никакая не гора, а такой холм, поросший жидкой травой, и кто такой был этот Миша, давший ей свое имя, никто не знал. Но легенд разных было у нас, детей, много.
         Оттуда открывался очень красивый вид на закате, когда солнце постепенно скрывалось за лесом и красило верхушки сосен. И, переступая с одной кочки или камня на другую, повыше, можно было дольше видеть заходящее солнце.
        Особенно нам нравилось сбрасывать с этого холма комья земли или камешки и смотреть, как они катятся вниз.
        В детстве лето, конечно, кажется намного длиннее, но оно вдруг окончилось. И нужно было уезжать, а впереди меня ожидала еще учеба в школе, и от этого тоже было тоскливо. Казалось, что вольная жизнь заканчивается.
        Помню мой последний вечер там. В этот вечер мы делали из бумаги самолеты и соревновались на дальность, на точность полета. В городе у меня была книга по изготовлению игрушек из бумаги, и у себя во дворе я считался большим специалистом в этом. И, вот, я сделал самолет какой-то замысловатой конструкции, и он бил все рекорды. Она очень гордилась мной, и я был тоже горд собой и счастлив. Но ужасно не хотелось уезжать. Теперь я, конечно, знаю, что уезжать легче, чем провожать и оставаться…
        На следующее утро мы встали очень рано, скоро позавтракали и пошли на автобус. Родственники пошли нас провожать, и она с мамой тоже пришла на остановку. Они уезжали позже, через несколько дней, за ними на машине должен был приехать отец.
       Мы шли с ней, взявшись за руки, казалось, что еще столько времени остается. Мы договаривались обязательно приехать сюда снова, следующим летом, шептались о чем-то, и я просил ее хранить наши камни, никому не рассказывать о нашей тайне, а потом завещал ей  все свои сокровища -  все камни и круглое зеленое стекло, сквозь которое все казалось таким необычным, волшебным.
         Моя тетка пошутила, что мы, наверное, поженимся, и это ужасно нас смутило.
         А потом, кряхтя, подъехал  старый темно-зеленый автобус, и люди стали садиться. Мы прощались.  Она вдруг сняла со своих льняных волос зеленую резинку, пахнущую шампунем «Кря-кря», и волосы рассыпались по плечам – длинные-длинные, белые-белые. Она протянула ее мне и сказала :
         - Дарю. Я хочу, чтобы у тебя было что-нибудь мое, на память.
Я крепко сжал резинку в руке. Мне еще хотелось что-то сказать ей.
- А следующим летом мы же снова встретимся? Правда?
- Правда-правда.
- Честно-честно?
- Честно-честно. - Она подошла ближе, быстро поцеловала меня в щеку и отошла к матери, смутившись.
        Мы сели на заднем сидении, и, когда автобус тронулся, я, привстав, еще долго смотрел, как она и ее мама машут нам рукой. Но автобус повернул, и за деревьями я их уже не видел. По длинной извилистой дороге мы приехали на вокзал.
        А потом мы ехали в поезде, и мимо проносились леса, поля, холмы, озера, реки, деревни, города, но я почти не смотрел в окно, и даже чая из стакана в подстаканнике пил мало. Я растягивал на пальцах ее резинку, и в ней, как в раме портрета, видел ее лицо, улыбку, волосы.
        Когда мы вернулись домой, мама подарила мне деревянную шкатулку, и я хранил там самые драгоценные вещи: перочинный ножик, игральные кости и ее резинку – она, конечно, была ценнее всего. Иногда я доставал резинку, растягивал и снова видел ее лицо.
       Шкатулка потом наполнялась письмами, открытками, но резинка эта еще долго хранилась у меня, а затем где-то затерялась.
       Так случилось, что я более никогда не приезжал туда, и мы не виделись. Со временем, я уже почти не вспоминал об этом лете, о лесных тропинках, о стогах сена, разноцветных камнях и о своей первой любви. Только однажды – я уже преподавал в университете – до меня дошла случайная весть о ней: к нам приехала двоюродная сестра матери, жившая там, на севере. Она рассказала, что Лена окончила в Москве медицинскую академию, вышла замуж и осталась там жить. А когда умерла ее бабушка, они продали дом. Это  все, что я знаю о ней.
       Сейчас, по прошествии стольких лет, мне кажется, что это была самая прекрасная, самая чистая и счастливая любовь в моей жизни.
      Несколько дней назад она приснилась мне – маленькая девочка в розовом платье, с бантиками на льняных косичках, бегущая со смехом по лесной дорожке с корзинкой в руке…
       - Уже прохладно, - сказал он, оглядевшись. - Пойдем ко мне. У меня осталось полбутылки хорошего коньяку. Да… мне недавно принесли замечательный альбом с флорентийскими мадоннами Рафаэля…

                г. Запорожье,
                26 июля 2009г.