В ту осень Андрею исполнился двадцать один год. За плечами только что осталась армия, «на полную катушку» можно было радоваться долгожданной гражданке, но радости не было. Навороченного дембеля со стрелками на кителе и аксельбантом на плече не встретила та, о которой он помнил весь, длиною в три года, срок службы. Он сам нашел ее, они поговорили, после чего Андрей сидел на скамейке Летнего сада и пил «Светлого Степку», то есть светлое пиво Петербургского завода имени Степана Разина. Ничто в мире его не трогало - ни многоцветье кленовых листьев, разбросанных по дорожкам, ни мелкий противный питерский дождик, ни шум деятельного в любую погоду города. Все это было чем-то внешним, чужим и ненужным. Мир, еще вчера казавшийся ему полным смысла, сегодня рухнул. Ему было сказано четко и предельно кратко: «Я люблю другого». И это было последнее, что он услышал от нее, дверь парадного закрылась, и он остался один. Мечты и трехлетние ожидания разбились как хрусталь. Осталась пустота. Сердце сжималось в жалости к самому себе. Как жить дальше, он не знал. Он вспомнил сексуальные оргии своих сослуживцев, в которых всегда отказывался участвовать, и не смог ответить себе, зачем он хранил верность и берег любовь.
Андрей не спеша встал и побрел, не зная, куда. Он давно не плакал, с детства. При любой, даже очень сильной боли просто не допускал этого, но сейчас не стал себя сдерживать. Ему было плохо, и он заплакал. Высокий, широкоплечий, обычно подтянутый молодой человек заплакал как беззащитный ребенок. Взгляд его погас и блуждал по черной пустоте отчаяния. Когда слезы кончились и щеки обсохли, Андрею захотелось напиться. Денег хватало только лишь еще на одного «Степку». Он перебрал в памяти своих друзей-приятелей, вспомнил Юрку, бесшабашного во всем одноклассника, и решил позвонить. Все получилось быстро, и через полчаса он оказался у приятеля.
Друзья наскоро выпили в баре, затем в забегаловке, потом еще в баре под горячую закуску. Андрей напивался методично и не суетливо, молча разжевывая твердое, недожаренное мясо и стараясь меньше говорить. Юркины рассказы о своих похождениях его немного забавляли и из дипломатии он изредка реагировал на них короткими репликами. Юрка делился всем, даже деталями своих постельных сцен. Андрея это коробило, но он слушал. Было больно, горько и противно. Он чувствовал себя оплеванным кем-то. Не ею, кем-то другим, кто вторгся в его мечту и бесцеремонно растоптал ее. Бессвязный комок чувств подкатывал к горлу, хотелось кричать, бить зеркала, выключить этот Юркин «громкоговоритель» или просто уйти. Но он был еще достаточно трезв. А деньги были у друга. «Надо потерпеть», - решил он и предложил еще по графинчику:
- Разбавленный коньяк, - заметил он Юрке, - не достает.
Юрий по-видимому уже завелся, повторять дважды Андрею не пришлось. На столе появился еще коньяк и еще два шницеля. «Когда человек любит, - задумался Андрей, - он готов жертвовать всем, даже жизнью ради другого человека. Как может тот, другой не видеть этого? Почему - я люблю другого?»
- Корешок, этот бар меня достал, - Андрей чиркнул ладонью по горлу, когда графинчик опустел, - возьмем в лабазе и забуримся на крышу. Как тогда, помнишь?
- Идет, - ответил Юрка и, слегка покачиваясь, не дожидаясь официанта, пошел расплачиваться сам.
Андрею нравилась немногословность друга, сразу схватывающего и понимающего его мысли. Взяли две «Анапы» и двинулись в сторону многоэтажек. Когда-то они вдвоем забрались на крышу одной из них и веселились по поводу окончания школы. Лифт затащил приятелей на шестнадцатый этаж. Выбравшись на крышу, один пузырь выпили сразу. После него Андрей понял, что еще один такой прием и он отключится. Называется, приняли ерша, чего, собственно, и хотелось! Но вот только блевать сегодня не хочется. Теперь наоборот, он старался не дать хмелю завладеть сознанием. Юрка уже «дошел», - он присел на корточки около кирпичной стены лифтовой шахты и заклевал носом. Сознание плыло, волей удерживать его было все труднее. Внизу лежал город, он натрудился за день и отходил ко сну. Окна гасли одно за другим, между домами мелькали зеленые огоньки ночных такси, а уличные фонари, наблюдаемые сверху, светили в нарисованных на мокрой земле ими же почти ровных желтых кругах. Андрей, сильно качаясь, прохаживался по крыше. «Жизнь, чужая жизнь в тысячах окон чужих квартир идет своим чередом. Люди любят друг друга и многие счастливы». Сквозь волны опьянения Андрея пронзила мысль: «А моя жизнь - это смерть! Жизнь без любви не имеет смысла». Логика этой мысли понравилась ему, но сама мысль куда-то уплыла. Андрей попытался поймать ее, поймал и продолжил: «Любовь разбита, значит, я должен умереть». Алкоголь действовал все сильнее, начинало мутить. Юрка зашевелился у своей стены, издал какие то звуки, но на ноги не встал. Андрей напрягся и попытался сконцентрировать сознание. То важное, что шевелилось в его голове, все время уплывало. Он несколько раз вдохнул полной грудью и немного разогнал волны хмеля. «Итак, я должен умереть… Я люблю другого». Он вплотную подошел к краю. «Как просто: один шаг - и все решено. Если бы она знала». Голова кружилась, сильно мутило, хмель все более блокировал сознание. Блевать прямо на крыше он не захотел, доплелся до лестничной двери и нагнулся. Вывернуло быстро. Потом еще. Чуток полегчало. Андрей присел на корточки и прислонился головой к холодной стене. Сколько времени прошло до того, как он очнулся, Андрей не понял. Он сильно замерз. Наверное, это и разбудило его. Покачиваясь, опираясь на стену, он встал и вспомнил, что одна бутылка еще не почата. Пить больше не хотелось, нужно было лишь удалить отвратительный вкус во рту. Он достал бутылку и стал снимать пластмассовую пробку. Та не снималась. В кармане у Юрки он отыскал зажигалку и попытался поджечь пробку с одного боку. Огонь обжег большой палец, и Андрей отшвырнул зажигалку. С нечеловеческим остервенением он вцепился зубами в пластмассу и разорвал ее. И приложился к горлышку. Выпил много, почти половину, но вкус во рту не исчез. Андрей осмотрелся вокруг и вспомнил, где он. И почему.
«Я люблю другого! Черт!» – выругался он вслух. Покачиваясь, широко расставляя ноги, как матрос на палубе, он прошелся по крыше. Мысль о конце жизни вновь нашла его. Андрей оказался у края, нагнулся и посмотрел вниз. Чтобы сбить качку, он уперся в поребрик двумя руками и замер. «Одно движение - и все». Не отрывая рук от бетона и опуская голову, он сделал решительное движение в сторону шестнадцатиэтажной пропасти, но хмель помешал Андрею проконтролировать его, и он упал на бок. Больно ударился о поребрик, на время затих. Шевеление за спиной заставило его обернуться. Юрка бормотал какую-то чушь. «Он ведь ничего не знает, я же ему не сказал. И не должен знать. Какого черта он проснулся?» Наконец, Андрей разобрал, что друг просит выпить.
- На, – Андрей кое-как поднялся, нашел пузырь и сунул его Юрке.
- Гуляем! - заорал Юрка неадекватно громко, после чего Андрей отчетливо осознал, что добраться до дома без его помощи приятель не сможет. Он нагнулся и так же громко спросил:
- Ты в порядке?
- Я в-всегда в п-порядке. Гуляем! – еще громче кричал тот и жадно глотал оставшееся в бутылке. - Ну что, какие п–проблемы? Пошли вниз, - он стал вставать, на удивление встал и задрал голову. - Звезды, вот кайф, - он философски развел руки в стороны. - А ты п-помнишь, - вот Орион, он п-появляется над горизонтом, как вещала астрономичка, низко-низко. Совсем низенько, - Юрка намерился снова присесть, чтобы обращенной вниз ладонью показать, как низенько.
- Да, это он, - Андрей подхватил приятеля за талию, оставив на ногах, - пошли.
Проводив Юрку до самого дома, Андрей включил автопилот и побрел к своему. Он не помнил, как он оказался дома, сколько раз он падал в лужи, где он потерял свою сумку и сколько лекарства вкололи в него врачи трех скорых за ночь. Степень алкогольного отравления была близка к смертельной, сердце несколько раз останавливалось. Андрей очнулся в полдень следующего дня и нашел себя полураздетым, лежащим на диване и прикрытым одеялом без пододеяльника. Дико болела голова, ноги и руки были ватными и не слушались, в кончиках пальцев мелко покалывало, сами пальцы выбивали какой-то, только им известный, танец. Тошнило. В туалете вывернуло желчью. Все было до того мерзко, что Андрей опять лег. В горизонтальном положении было не лучше, - пол уплывал, стены наклонялись. Андрей сел. «Нужен контрастный душ», - подумал он и, пошатываясь, по стеночке поплелся в ванную. После душа заварил крепкого чаю с сахаром и выпил. Вытошнило сразу. Андрей вернулся в комнату на диван. Тепло подушки и одеяла ввели его в новое забытье, он отдался ему и заснул.
Спал недолго, разбудила дикая, непередаваемая словами головная боль. Пришлось встать и проглотить пару таблеток анальгина. Руки по-прежнему не слушались, мелкий озноб пробивал все тело. Через какое-то время Андрей опять уснул, теперь до пяти часов вечера. Первым по пробуждении было жуткое чувство голода. Хороший признак. Выйдя на кухню, он зажег газ, поставил чайник и сжарил яичницу из трех яиц. Жирно намазал черный хлеб маслом и набросился на еду. Закончив, вышел на балкон и вдохнул полной грудью прохладный вечерний воздух. Вдохнул еще раз и еще, щеки порозовели.
Горечь обиды на всё и на всех подвигла Андрея вскрыть старую, в форме грибка копилку, распихать по карманам все ее содержимое, наскоро, до прихода родителей с работы, собрать необходимые вещи и уйти в неизвестном направлении, оставив на столе записку со словами «Не ждите, не приду». После нескольких часов бесцельного скитания по городу Андрей купил билет и сел в поезд, отправившийся с Московского вокзала на восток.
Он уехал в Сибирь, к своему восьмидесятипятилетнему деду Егору.
(продолжение следует)