Колёса играли на солнце титановыми спицами, а растресканное полотно резино-бетона стелилось под них чёрной мягкой лентой. Пустынные обочины, заросшие деревьями, что уже давно пытались захватить проезжую часть, выглядели абсолютно дикими. Два дня, как остался за спиной старый мост через Амур, поддерживаемый в рабочем состоянии, на всякий случай, но из-за крайне редкого использования создававший впечатление декорации в старом фильме.
Скиф, приподняв забрало стилизованного под старину шлема, ловил запахи в насыщенном сиропе лесного ветра. Дорога не требовала пристального внимания, плавные повороты отрабатывались телом машинально, без активного участия мозга, что пребывал в состоянии сладостного зависания. Стоило втянуться в атмосферу дальнего прохвата, как внутренности подбирались куда-то к верхней части грудной клетки, создавая ощущение пустоты и лёгкости. Проблемы, что так раздражали ещё пару дней назад, оставались в суете города, а освобождённая голова начинала прогонять через себя неясные образы, складывающиеся в замысловатые спирали из цвета, звука и чего-то ещё, приятно волнующего и прекрасно гармонирующего с дикими пейзажами придорожных просторов. Голова пела. Пела немного странно, без слов и явно выраженной мелодии. Это было похоже на приход, от какой то лёгкой дури, которой наплодил научно-технический прогресс великое множество, пытаясь уберечь от стресса попавшие в мясорубку сложного социума не предназначенные для такой перегрузки человеческие организмы. Но если оперировать словами одного мудреца прошлого: «Хотели как лучше, а получилось как всегда». Призванное лечить само стало болезнью. Не такой, как в начале века, когда люди, злоупотреблявшие примитивной гадостью, гробили организм, деградируя и превращаясь в нечто. Уже давно губительные последствия от релаксантов ушли в историю. Просто всё чаще, вариациями химии корректировалось настроение, всё реже вдохновение приходило естественным путём, а состояние усталости гасилось в самом зародыше, не позволяя прочувствовать удовлетворённость преодолением, лишая при этом некоторых натуральных естественных радостей.
К состоянию лёгкой пустоты внутри, примешалось противное скручивание. Назойливый червячок голода проснувшись, повернулся и посмотрел вверх просящими глазами, в надежде, что парящий над землёй центр управления прекратит свою нелепую песню и вспомнит, наконец о бренном теле, что маковой росинки с утра во рту не держало. Интересно, откуда всплыло это выражение? Наверное прочитал где-то… Где ни будь в тех бумажных книжках, что остались ещё от деда.
Презабавный был старик… Сеть не хотел признавать не в какую. Книги бумажные, камера какая-то древняя, на которую плёнок то уже не выпускали. А он искал по магазинчикам, что содержали такие же, упёртые любители старых фотографий, утверждающие об отсутствии души в цифровом мире. Хотя какая разница? Информация, она информация и есть… Она может быть полной или нет, может быть достоверной с различной степенью. Но чтобы душа… Хотя определённая прелесть от перелистывания хрустящей бумаги с чёрными буковками есть, бесспорно. С тех пор, как человечество перешло на полную визуализацию, мало кто прибегал к письменному изложению мыслей. В глобальной сети была визуализирована вся имеющаяся информация, включая художественные произведения прошлого. Но когда Скиф брал в руки книгу из дедовой коллекции, перед ним открывался несколько иной аспект произведения, даже если оно не раз, в различных вариантах было просмотрено и осмыслено. В закорючках букв была свобода для фантазии, которой не оставляла чужая интерпретация освещаемых событий.
Червяк голода опять напомнил о себе, нагло перевернувшись под грудной клеткой. Надо передохнуть. Да и аппарат осмотреть не мешало бы. Он, хоть и из новых, но всёже контактный. А от постоянного соприкосновения с дорогой всегда что-нибудь случается.
Впереди светлел просвет в стене леса на обочине. Скиф сбросил скорость и повернул на поляну, что уютно развернулась у излучины ручья, заканчиваясь широким песчаным плёсом. Спешившись и размяв затёкшие от долгой езды ноги, он подошёл к берегу, наклонился и зачерпнул ладонью голубоватой воды, из образовавшейся в песке родниковой ямки. Вкусно… Это вам не дестилат из деспенсеров.
Птичка, не боясь приземлилась на другом берегу и повернув головку, завращала любопытным глазом, пытаясь понять, откуда взялся такой редкий в этих краях зверь, да ещё и на урчащей коряге, с блестящими детальками, которые так и хотелось попробовать клювом на предмет надёжности крепления.
Стильная экипировка, из полимерной имитации натуральной кожи, изобилующая заклёпками и швами, так хорошо защищающая от пронизывающего ветра, жары или спасающая от неприятностей при падении, раздражала герметичностью. Скиф набрал код на маленьком дисплее, вмонтированном в рукав, послышался лёгкий щелчок, разблокировавший замки застёжек и снятый комбинезон упал возле упёршегося в хромированную твердь боковой подножки мотоцикла.
- Кайф – блаженно протянул Скиф, когда термобельё нашло себе место на траве, рядом с комбезом. Тёплый ветерок ласковой рукой гладил уставшее от долгой дороги тело, а солнышко пригревало спину, пока не очень привычную к подобным процедурам.
Каждый раз, вырываясь из суматохи города, приходилось проходить процесс природной адаптации. Окружающая в обычной жизни стерильность и защищённость от внешнего влияния, расслабляла защитные функции организма и расстройство желудка от родниковой воды, или нестерпимая боль от солнечных ожогов, что казалось мгновенно, появлялись при малейшем контакте прямых лучей с разнеженной кожей, были данностью, которую нужно пережить. Правда через неделю прохвата, неприятные ощущения улетучивались, и наслаждение от общения с миром, не откорректированным под себя, изобретательным человечеством становилось всё более пиятным.
- Ну, привет аборигенка – улыбнулся Скиф всё той же любопытной птичке, что разглядывала его у ручья, а теперь перелетела поближе и перескакивала с места на место, пытаясь определить, удастся ли чем поживиться у нежданного гостя.
- Сейчас, подожди. Найду тебе, что ни будь. Только делим по братски, а то я сам проголодался зверски.
Птичка, как будто поняв обращённые к ней слова, боком подскочила ещё ближе и с надеждой на угощение уставилась чёрной бусинкой глаза на человека, что рылся в седельных сумках, доставая упакованные в зеркальные пакеты припасы.
Извлечённые из вакуумных упаковок бутерброды, прихлопнули голодного червяка на повал и удивили птичку. Она сначала с опаской, а потом всё более решительно, склёвывала предложенные ей крошки. Насытившийся Скиф растянулся на траве, что приятным массажем колола обнажённое тело, и сбив в комок под голову, пахнущую цитрусом дезодоранта одежду, блаженно закрыв глаза задремал, под шелест листвы и щебет птиц, которые не обращали на него ни какого внимания. Поскольку встреча с человеком была для них исключительной редкостью и угрозы не представляла.
Чувство покоя и гармонии окружающей природы, захватили спящего целиком, перемешав в его голове осознанное и хранящееся в подсознании. Убрав острые углы тревоги и проблем, сделав сон мягким и текучим, как вода ручья, что журчал рядом, унося между стальными опорами моста пенные дорожки, возникшие от лёгкого столкновения с упавшей веткой вербы, дрожащей от прохладного прикосновения.
*****
Ретранслятор стоял на вершине холма, с которого вся округа была как на ладони. Долгий огляделся вокруг, пытаясь рассмотреть что ни будь новенькое, в досконально изученной за многолетнюю связистскую службу картину. Слева, петляла долина ручья, как стрелой перечёркнутая чёрной линией трассы и упирающаяся в широкое поле болота, с засохшими берёзами и соснами, возле сверкающих зеркал открытой воды.
За болотом, гряда холмов переходила в широкий увал, на котором виднелось десятка два домов, с тарелками антенн направленных в небо и крышами покрытыми чернотой солнечных батарей. За домами, увал обрывался крутым откосом к реке, что широкой голубой лентой обходила гряду и скрывалась в бесконечной череде гор, разваленных на хребты и покрытых непроглядной синевой леса, бледнеющего с удалением и сливающегося с туманной дымкой на горизонте.
- Красота, сколько лет хожу здесь, а налюбоваться не могу – обратился Долгий к здоровенному детине, лет восемнадцати, подошедшему к нему по крутому склону.
- А чё тут красивого. Обыкновенно – пожал плечами парень, отмахиваясь от назойливой изюбринной мухи, что крутилась перед самыми глазами, мешая присоединиться к щенячьим восторгам малохольного старпёра, вечно впадающего в восторг, от какой ни будь ерунды.
- Ты Зая, лопух ещё – раздосадовано произнёс Долгий – поживи с моё, узнаешь, что обыкновенного не бывает. Особенно заценишь всё это, когда в городе покрутишься.
- А чё тут ценить? Глушь беспросветная… В городе - жизнь…
- Да какая там жизнь, птицы в клетке. Вон дочки умотали туда… Клетка – она клетка и есть.
- А надо было им как тебе, весь век тут грязь месить?
- Ээх, дурни молодые… Работать пойдём, а то не успеем усилок перебрать… Васильич нам винта вкрутит по самое не балуйся – завершил спор Долгий и сбросил монтёрскую сумку у куста жасмина, пышно разросшегося возле подножия вышки ретранслятора.
Молча рассовав инструмент по карманам и нацепив страховочный пояс, он начал подниматься по столбу ретранслятора, цепляясь за железные скобы лестницы. Зая, с презрительной усмешкой смотрел снизу на ползущего по вертикали Долгого. Сам он преодолел бы за секунды эти несчастные метры бетонной опоры, но старый хрен как всегда, не доверяя ни кому попёрся сам. Хотя конечно, он лучше разбирается в усилителях.
Ну и чёрт с ним, пускай ползёт. А то не ровен час, напортачишь там наверху – Васильич, сожрёт с дерьмом. Нет, он конечно мужик классный, и зря вату катать не будет. Но не дай боже облажаться и запороть что-то… Мама дорогая, будет тиранить тебя при каждом удобном случае, поминая промашку.
Помнится, ещё после училища, когда только пришёл Зая в связь монтёром, по осени загнулся дальний ретранслятор, тот что за рекой, у кедровника. По земле туда пилить целый день, да и дорога - не трасса, а так, колея поросшая. Вот и решили, что по воде быстрее будет. Загрузили в лодку инструмент, жратвы на день, на троих и рванули вниз по течению…
Ретранслятор стоял на откосе за плёсом. Вокруг камышом всё поросло – не продраться. Долгий с Васильичем пошли к ретранслятору, оставив Заю вытаскивать лодку на берег. Тот же, слава богу здоровьем не обижен, выдернул посудину даже не отсоединяя мотора и рванул по тропе в камышах оставленной соратниками к косогору, на котором отливало металлом требующее настройки сооружение.
Двести метров пересохших камышовых зарослей остались позади за мгновенье. Впереди маячили задницы карабкающихся по склону аксакалов.
- Старпёры хреновы – пробурчал под нос, прикуривая Зая и скуки ради, сунул горящую зажигалку к наклонившейся над тропинкой высокой былине. Посмотрел секунду, как огонёк пополз вниз по сухому стволу, пнул его и размашистыми прыжками рванул по круче, догонять приближающихся уже к вершине мужиков.
Когда Зая настиг мужиков, те стояли глядя на море огня внизу, которым полыхали камыши, сгоравшие как порох, в одно мгновенье оставляя чёрную пустыню, с дымящейся стернёй.
- Делать тебе нехрен – пробурчал Васильич – зачем поджог?
- Да чё, пусть горит – небрежно растянул Зая – назад продираться легче будет.
Огонь пожирал пространство с завидным аппетитом. Прибрежные плавни, что только что радовали глаз приятной бежью, за пару минут превратились в унылый пустырь, оживлённый лишь чадом коптящих гнилушек, то тут то там торчащих из земли.
- Баллон какой то старый попался – задумчиво произнёс Долгий глядя на клубы чёрного дыма, взлетевшие над краем плавней, у самой реки.
- Вот сууукааа… – помертвело всё внутри у Заи.
- Хорошо горит, ты её всю на берег вытянул? – невозмутимо спросил Васильич, скорее для поддержания разговора, нежели для получения информации.
- Вы про что это? – затянулся табачным дымом Долгий.
- Лодка - всё так же невозмутимо бросил Васильич и направился к опоре, с явным намерением начать работу.
- Бляяя… Так как же мы теперь? Там и обед остался… - понявший проблему Долгий кудахтал как курица, по бабьи всплёскивая руками - Нам же километров двадцать потом… Зая – сука злая…
- Хорош трындеть, нам ещё дело сделать надо, всё равно лодки уже нет. Давай на страховку, деятель – без злобы за произошедшее бросил Васильич Зае и полез вверх по опоре.
А потом был рабочий день без обеда и четыре часа проклятий Долгого в перемешку со стёбом Васильича, плотно выстелившими обратную дорогу вдоль берега, по густым зарослям ивняка. Мало того, с зарплаты полгода вычитали стоимость лодки и мотора, при чём вся контора ржала по конски каждый раз, когда подходя к расчётчику, Зая сокрушался об удержанных деньгах. Правда, часть вины в денежном выражении взял на себя Васильич, посчитав не справедливым, грузить по полной лопоухого пацана. Ведь он был всё таки, старшим в бригаде, и в конечном итоге отвечал за всё.
Благородство Васильича не прошло для Заи даром и поминание о том, что задолжал молодой на одних окурках, было самым безобидным.
Теперь стоял он под опорой на подхвате у Долгого, ни чуть не жалея, что лавры опытного устранителя аварий достанутся не ему. Пусть, старый хрыч болтается на высоте, а Зая покурит пока в теньке.
Долгий достиг уже первой траверсы, зацепился страховочным тросом и поудобнее устроившись, начал вскрывать крышку шкафа напичканного аппаратурой. Подручному снизу хорошо была видна отвисшая на тощей пожилой заднице мотня и две торчащие из неё лапти, болтавшиеся в такт мычанию, что у Долгого песней зовётся. Вдруг из центра этой композиции отделилось нечто, очень похожее на пассатижи и спикировало прямо в Заину физиономию, что с разинутым ртом наблюдала за происходящим. И быть бы зубам пацана, радикально прореженными, да инстинкт самосохранения сработал в последнюю секунду, убрав с пути падения инструмента живую мишень.
- Твою мать..- отрывисто выкрикнул Долгий и как бы вторя ему, с бешенным жужжанием, из куста жасмина, над которым только что зависал Зая, взвилось несколько шершней, размером с пулю от крупнокалиберного пулемёта времён второй мировой и обладавшие приблизительно такой же разрушительной силой.
На секунду зависнув в воздухе, полосатые чудовища начали круговой облёт, с целью выяснить нарушителя спокойствия.
- Зая, пассатижи привяжи, я уронил – крикнул сверху Долгий и швырнул вниз конец бечёвки, с привязанной к нему, в качестве грузила, здоровенной отвёрткой.
- Ой бляяя… – только и успел сказать, присевший от неожиданности Зая, когда отвёртка с треском проламывая бумажную стенку, влетела прямо в центр шершинного кубла, размером с конскую голову, уютно разместившегося под кустом, в тени цветущего великолепия.
Жужжание перешло в рёв средней интенсивности, и весь личный состав гнезда, не исключая раненых и больных, взвился над жасминовыми соцветиями. Не обратив внимания на Заю, очевидно в виду дебильного выражения его перекошенной рожи, армада развернулась в боевой порядок, готовая задолбить до смерти любое проявление жизни.
- Ну, ты чего малой? Уснул чтоли? - забухтел со столба Долгий и для убедительности запустил вниз гайкой.
- Это… Оппа! – сказали шершни и стремительно взвились вертикально вверх в атакующем порыве. Отвисшая мотня втянулась, как от удара бейсбольной битой и вдруг исчезла со столба вместе с хозяином, оставив не расстёгнутый монтёрский пояс, болтающийся на страховочном тросе.
****
Скиф млел в объятиях хорошенькой блондинки, формам которой могла позавидовать любая топ модель, что неустанно придумывали художники, пытаясь довести изображение до совершенства. Гламурная богема, плодящая нелюдей непонятной сексуальной ориентации, предметами вожделения которых могло стать что угодно, от слепого котёнка до рождественского пудинга, прививала вкусы гражданам с неустойчивой психикой, которым мама с папой не смогли вложить в душу сколько ни будь приемлемые общечеловеческие ценности. Это создавало непочатое поле для работы пластических хирургов, ставших в двадцать первом веке, одной из самых распространённых профессий и давало простор для удивления и обсуждения людей среднего уровня жизни, для которых занятия подобными глупостями были странны, не рациональны и попросту не интересны. Хотя чудные дамочки с арбузной грудью и лицами инопланетян, на утончённых овалах которых помещались только глаза и губы, соревнующиеся друг с другом невероятными размерами иногда волновали фантазии мужчин, правда даже в мечтах не покидало беспокойство, что половая принадлежность оного существа весьма сомнительна. Но так уж повелось с древних времён, что чудящая, обожравшаяся и постоянно экспериментирующая богема задаёт тон от кутюр, а в жизнь от этого выпадает мутный осадок приемлемого и приземлённого. И занимает эта модная перхоть, на короткое время место в аксессуарах одежды, интонациях поведения, цветовых гаммах и прочей билеберде из арсенала дизайнеров различных толков и направлений. Но очень скоро исчезает в низших витках спирали эволюции моды, потому как неутомимые законодатели в этой сфере, выворачиваются наизнанку, пытаясь перегнать время.
Скиф не относился к почитателям модных направлений, скорее наоборот. Ортодоксальные взгляды и резкость суждений выделяли его из окружения. Даже мотоцикл у него был штукой редкостной. Он полностью имитировал своего бензинового предка в экстерьере и даже рокот двигателя, издаваемый мощным динамиком, повторял интонации старого чоппера, точь в точь такого же, как тот на котором ездил дед. После истощения нефтяных месторождений и мощнейшего топливного кризиса, что в течение пяти лет сотрясал мировые экономики, инженеры ведущих компаний, как фокусники, достали из рукавов несметное множество альтернативных проектов, двигателей работающих на чём угодно, от воды, до свежих фекалий. Тысячи изобретателей пытались реализовать свои детища в материале, но увы… Переплюнуть мощнейшее лобби атомщиков было так же трудно, как в двадцатом веке сломить сопротивление держателей месторождений углеводородов. Компьютеры, развивающие сами себя и с геометрической прогрессией увеличивающие свои возможности, в какие-то пятьдесят лет совершили революцию в технике, позволив перейти на способы передвижения без контакта с земной поверхностью. А мощные, компактные, долговечные и благодаря новым сверхпрочным полимерам практически не убиваемые ядерные установки, убрали проблему дорог из списка вечных.
Были правда чудаки вроде Скифа, что тюнинговали свои аппараты под старину и мотались по пустынным автобанам без отрыва от поверхности. Но это были неисправимые романтики, которыми любовались, но вступать в их ряды спешили не многие. Вот и летали эти короли дорог по магистралям опустевшей глубинки, большинство жителей, которой переселилось в мегаполисы, потому как все сферы человеческой деятельности сосредоточились в этих людских муравейниках и обеспечить себе достойное существование, где нибудь в отдалении от центров производства было делом проблематичным. Конечно, если ты не наплевал на блага научно технического прогресса и не погрузился в дремучее влачение жизни, обеспеченное натуральным хозяйством.
Скиф казалось, утонул в огромных глазах рукотворной красавицы, что приоткрыла пухлые, чувственные губы, всем видом выражая неудержимую и неудовлетворённую страсть. Она прильнула к разгорячённому телу и издала звук, совершенно не подходящий такой утончённой, неземной особе. Возбуждение Скифа несколько спало, заставив с удивлением взглянуть на дивную красоту, что только что испустила стон пятидесятилетнего мужика мучаемого запором. Но увидев своё отражение в дивных влажных глазах, он осознал, что всё это ему почудилось и не стоит останавливаться из-за всяких мелочей.
- Ооой бляяяя… - с надрывом простонала красавица, опять приведя в замешательство разгорячённого Скифа – ссууука, мааать твоююю….
Светлый образ, что так возбуждал и тревожил только что, поплыл перед изумлёнными глазами и растаял как мираж, оставив только стоны и причитания, сдобренные качественным матом и проклятиями обращёнными не известно к чему.
Скиф подскочил, стряхивая с себя остатки сна. Перед ним в ручье, сбросив штаны, сидел мужик. Он причитал раскачиваясь из стороны в сторону, пытаясь остудить без того омываемую ледяной водой задницу.
- Чувак! Ты чего? – удивился такой встрече Скиф – откуда ты взялся?
- Шееершниии…. Ссууукиии… - прохрипел мужик и приподнял зад над водой, демонстрируя три гриба укусов выросшие на худой заднице страдальца – Прямо в жооопууу….
Это уточнение было явно лишним, потому как Скиф уже догадался о причине, что заставила пожилого мужика причитать над поруганным задом, забыв о приличиях и мужской гордости.
- Долгий, ты жив? – выскочил из кустов рослый парень – Вот перепугал, я и не знал, что ты летать умеешь. О, а это кто? – обратил он внимание на стоящего в одних трусах Скифа – Ну старый, ты даже зрителя нашёл.
И сопоставив детали картины, парень заржал на весь лес. Скиф оглядел себя, одежду валяющуюся рядом, Долгого стоящего в непотребной позе с голым задом и захохотал хором с вытирающим рукавом слёзы пацаном, не обращая внимания на жалостливые завывания с форватера, призванные вызвать не издевательства а сочувствие, которого в принципе достоин каждый. Особенно если у него нестерпимо болит зад и ущемлённое проклятыми насекомыми самолюбие.
****
- Ну чего ты ржёшь, Васильич? Ты же взрослый мужик. Ладно этот салабон, готов зубоскалить по любому поводу.
- Да не, я ничего, только видел бы ты свою рожу, перед тем как на стул садишься – Со смешком ответил Долгому Васильич, крепкий мужик, лет пятидесяти, с седой шапкой густых волос и прищуренными в ехидном пронизывающем взгляде глазами.
- Да ну тебя, вечно из-за ерунды на смех подымешь, да и ещё присочинишь что…
- Да брось ты Долгий, когда это я сочинял? – с удивлением уставился на собеседника Васильич.
- А когда в мае, за рекой кусты вокруг ретранслятора вырубали, помнишь? Ты Танюхе моей чего наплёл?
Васильич усмехнулся в усы, что спускались до самого подбородка и обращаясь к Скифу, что похоже единственный был не освещён этой историей произнёс:
- Ну давай гостинёк, накатим по маленькой, да я расскажу тебе одну нашу байку. И ты поймёшь, что жизнь наша не такая уж серая, как кажется вам из города.
- Ну вот опять, Васильич… Незнакомому человеку наплетёшь невесть что. Будет думать потом, что я дурак старый.
- А ты что, молодой чтоли? – вступил в разговор Зая.
- Ты ещё потрепи меня, налил бы лучше, салобон – огрызнулся Долгий и обиженно уставился в стол.
Звонко чокнувшись стеклянными стопками, что пережили уже, пожалуй не одно поколение любителей огненных напитков, выпили крепко пахнущего самогона. У Скифа перехватило дыхание и горячий столб ожог рот, влетел в горло и стремительно ринувшись к низу попытался прожечь табурет, да встретив достойную защиту, в виде строганной кедровой доски, поубавил свой пыл, оставшись в контуженном организме растекающимся теплом и лёгким шумом в голове. Зубы уже крошили хрустящий, поданный Васильичем на вилке огурец, а глаза ещё не очистились от слёзной пелены, выбитой из них настоянным на кедровых орешках алкоголем.
-Небось, такого в городе не попробуешь? – поинтересовался Долгий, довольно глядя на с трудом приходящего в себя Скифа.
- Да можно найти, только незаконно это. Алкоголь и табак уже лет двадцать как вне закона, как вещества вредящие здоровью.
- Совсем охренели, таблетки с дурью жрать, значит можно, а за стопкой с хорошими людьми – криминал?
Васильич возмущённо плеснул из штофа и прозрачная жидкость заиграла светом со стоящей на столе закуской. Скиф, отвыкший от простой пищи периферии наслаждался вкусом, не нюхавших гидропонного пойла овощей и мясом, с какой то странной волокнистой структурой, издающим дух такой, что все супер дорогие деликатесы, из самых престижных ресторанов – жалкий перекус, в сравнении с этим бесхитростного приготовления блюдом.
Да, только ради этого стоило рвануть в прохват. Воздух не из кондиционеров, вода не из деспенсеров и еда не из станций по производству. А главное – отсутствие тотального контроля. Как надоели эти видеокамеры, вмонтированные везде. Вроде благая цель – всеобщая безопасность, а превратила жизнь в существование под микроскопом. Есть от чего крыше поехать. И едет ведь у многих. Если бы не та же химия в различных комбинациях, что корректирует любые отклонения от принятой в обществе нормы, не выжило бы человечество под прессом требований собой себе же выставленных.
Километров восемьсот, отмахаешь по ветерку, пока выдует из тебя параноидальное ощущение того, что кто-то невидимый подглядывает за тобой. Даже в сортире, надеясь увидеть недозволенное, умело маскируемое коварным сфинктром. Паспорт с голограммой сетчатки глаза, отпечатками пальцев, образцом ДНК и всей историей твоего бренного существования, уже не удовлетворял контролирующие органы. Ходили слухи, что правительство скоро примет поправку к закону о всеобщей безопасности, согласно которому в мозг каждого вживят устройство, сканирующее мысли. Якобы при совпадении ключевых понятий, определяющих уровень опасности планируемых деяний, как превышающий допустимый, сведения будут передаваться в соответствующие службы. А те уже будут решать, подвергнуть ли твоё заблудшее сознание коррекции, или ограничиться беседой, с недвусмысленными предупреждениями о неминуемых последствиях, для обладателя головы, генерирующей неосторожные идеи.
На первый взгляд, бред полнейший. Но Скиф уже не раз диву давался, когда казавшееся плодом воспалённого разума, становилось вдруг реальностью, под предлогом безопасности и процветания. Чего только стоит кастовое расслоение общества, именуемое воспитанием резерва? Когда уже лет тридцать как, посты в госслужбе передаются по наследству и только отпрыски чиновников, с детства натаскиваемые воспитательной системой, вкупе с родителями, могут занять места в управлении, но опять же только своего уровня ответственности. Какое-то поточное производство. Правители создают правителей, по образу своему и подобию. Инженеры эксплуатации, воспитывают инженеров. Служба безопасности и вовсе с пелёнок пестует свои кадры в спецучреждениях, чтобы достигнув возраста принятия решений, те встали за спиной отцов, не проявляя и тени сомнения в правильности пути, им начертанного неумолимой судьбой.
Только учённые, не ограничены принадлежностью социального слоя. Следят они недремлющим взором за успехами обучаемых на всех уровнях, отбирая патологически талантливых для отдельного, особо превилегированного клана создателей и советников, без которых управление федерацией наверняка пришло бы в упадок.
По принципу создания учённого сообщества, была построена академия изящных искусств, вхождение в состав которой, было обеспечено любому гражданину, обладающему исключительным талантом в областях академии подвластных.
Прочие же, не удостоенные превилегий по праву высокого рождения или особой талантливости, занимали уровни низшей ответственности, создавая, обслуживая, выращивая и превращая жизнь всех каст в комфортное и обеспеченное существование, довольствуясь при этом минимумом прав и благ. Правда, всё это работало идеально только в пределах мегаполисов. Оставленные же, изрядно поредевшим населением глубинки жили, как привыкли, потому как были оставлены в покое неутомимыми правителями в виду малочисленности и разреженности людского ресурса, представляющегося ничтожным, в сравнении с мега общинами городов.
Конечно, совершались иногда чиновничьи рейды, в сопровождении служб общественной безопасности вдоль транспортных магистралей, с целью активизировать и упорядочить деятельность периферийного населения, что трудилось за небольшую плату на объектах коммуникаций и на поддержании в порядке единой резервной транспортной системы. Но подобные мероприятия были достаточно редкими и потому жила провинция тихо и размеренно. Сарказмом встречая инспекторов и с радушием редких гостей из мира прогресса, не имеющих претензий к образу жизни, отличающемуся от привычного, абсолютному большинства.
- Ну так вот – продолжил свой рассказ Васильич, после того, как контуженный перваком организм расслабился в приятной истоме – дело было по весне. Вырубали мы кусты вокруг ретранслятора. Того что за излучиной, на плёсе. Место там знатное, река широкая, да и глубина, что в твоём бассейне, с руками будет. Расчистили деляну часиков до трёх, ну и присели пообедать. А чего? Дело сделано – можно и отдохнуть, так ведь мыслю. Под обедец, литровочку на пятерых умяли, в лёгкую. Пьяными не были, а на душе просветлело. В картишки перекинулись, за жизнь поболтали… А этот балобон старый, давай трындунка заправлять, какой он ухарь в молодости был, да сколько девок переплющил, пока до Таньки своей добрался. Ладно бы молодёжи трындел… А я то его годок, как облупленного его знаю, помню ещё в школе он батаном слыл. В футболе только на воротах и стоял, потому как на поле с него толку – как с козла молока.
- Ну ты вообще меня спустил, как флаг на траур – обиделся Долгий – ты ещё скажи, что я по тайге плохо бегал.
- Ну это врать не буду, в тайге ты всегда свой был. И ягодники лучше всех знаешь и грибы. Да и на охоте с тобой не пролетишь, а вот в свете не блистал – это точно.
- Вы что, и охотитесь здесь? – удивился Скиф – запрещено ведь, весь дикий зверь охраняется государством.
- Ну ты юноша дал… - поднял удивлённо брови Васильич – ты ещё скажи, что нас Гринпис покарает. Эти бездельники за бабки свои дела творят, на природу внимания не обращая. А она то же хозяйство, присмотра требует. Да и мяско дикое, не то что выращенное, ты вон попробовал уже. Как тебе дары тайги?
- Так это что, дикое что ли?
- Нет, ваша туфта, на гормонах вздутая. Ясен пень дикая. Кабанчик, на кедровых орешках пасшийся. Вкус то чувствуешь, орехом так и отдаёт?
Васильич наколол на вилку кусок мяса, понюхал его демонстрируя явное удовольствие и поднял стопку призывно, ожидая поддержки присутствующих. Долгий суетливо схватил свою посудину и подтолкнул Заю, чтобы молодой не тормозил, когда все готовы и практически команда поступила.
Выпив и подождав, пока осядет внутри пыль от взрыва произведённого ядрёным пойлом, Скиф последовал примеру Васильича и подцепил добрый кусок мяса, издававший дивный запах, полностью подтверждавшийся аппетитным видом прослойки жирка, что действительно отдавал послевкусием кедровых орехов.
- Вот то-то – удовлетворённо произнёс Васильич, когда Скиф замурлыкал блаженно, смакуя экологически чистый продукт, выросший без какого то либо участия, бесцеремонного человека, который решил почему то, что весь этот мир создан только для него и потому переделывал всё что под руки попадалось их же не покладая – ешь. В городе такого не попробуешь. Ну так я дальше… В общем начал Долгий хвост распускать, что тот петух.
- Да, чё там распускать, наговоришь тоже.
- Да петух, петух. Вон Зая не даст соврать – кивнул Васильич на парня, который только промычал невнятное, набитым ртом и яростно закачал кудлатой башкой. – Я его подначиваю, а он поёт соловьём. И по зиме он реку вброд, и в любой омут до дна и ля-ля, и фа-фа… В общем понесло его по тяжёлому. А тут кто-то возьми да и скажи. Слабо мол, речку за поллитровку перемахнуть. Слово за слово и поплыл Долгий, с дуру…
- А чё, с дуру то? И поллитра и развлекуха какая – никакая…
- Да то и с дурру, что туда то переплыл, а за обратно бутылку никто не обещал… Поорал он с той стороны, поорал, да и пошкандыбал обратно по трассе через мост. Задарма в ледяную то воду опять лезть не хочет. А дороги по трассе, в обход, больше трёх километров. Вот пока он там босиком и в одних трусах, к дороге через кусты продирался, мы Таньке его и позвонили. Так мол и так, сошёл с ума твой Долгий. По трассе в одних трусах бегает.
- Позвонили… Ты же и позвонил, кто ещё на такую подлянку способен?
- Ой, видел бы ты себя, когда Танька с врачом из таратайки «скорой» повыскакивали и руки растопырив ловить тебя стали. Они ж напрямую, прямо через болото прикатили. Аж вершины у берёз посшибали.
- Смешно вам, придурки – опять надулся Долгий, на дружный хохот, порвавший сидящих за столом – ты то чего ржёшь, сопляк? Наливай лучше…
И Зая, содрогающийся ещё от смеха, послушно наполнил стопки.
****
Петух заорал, казалось, в самой голове. Последствия вчерашнего ужина ощущались в каждом уголке непривыкшего к алкоголю организма. Скиф отбросил одеяло и с удовольствием потёр себя по рукам, покрывшимся гусиной кожей от прикосновения утренней прохлады. Подошёл к бочке с дождевой водой, что стояла прямо перед крыльцом веранды, на которой состоялось вчерашнее застолье. И где он ушёл в себя, свернувшись на старом диване, укрытый заботливыми руками жены Васильича. Набрал воздуха в грудь для решительности и с силой втолкнул голову в обжигающую холодом жидкость, что мгновенно впитала в себя тянущую боль в затылке и ощущение лёгкой тошноты.
- Добре вчера, дали – за спиной стоял Васильич, улыбаясь и протягивая жбан с капустным рассолом.
Вот оно, избавление от скверны! Глоток за глотком, вытесняла живительная влага похмельный синдром из ошалевшего тела.
- Ну, пойдём завтракать, Наталья там уже накрыла.
И Васильич бодренько пошёл к летней кухне, из которой доносились аппетитные запахи и звон расставляемой посуды.
На столе уже стояла огромная жаровня с пузырящейся яичницей, пожаренной на сале всё того же дикого кабана, банка с парным молоком и миска с огурцами, разрезанными вдоль и посыпанными солью. Наталья Сергеевна, так звали жену хозяина, радушно улыбалась навстречу приторможенному слегка Скифу.
- Утро доброе – поздоровалась она приятным, немного низковатым для женщины голосом.
- Здравствуйте, – смущённо, как бы извиняясь, ответил Скиф и сел на предложенное ему место – я и не помню как вчера отключился…
- Да и не мудрено, вчера ведь весь бутыль и опорожнили. Ладно эти дурни старые, так ведь и молодого укатали. Я уж Васильича ругала, что ж пацана то накачали, перед матерью его стыдно…
- А он рядом живёт?
- Да у нас тут всё рядом. Восемнадцать дворов осталось, остальные в город перебрались. Работы тут мало, связь да дорожники… А людям детей учить, да и самим… Не все хотят жить по деревенски. Времена то уж другие, а мы всё как триста лет назад. Правда телефоны, да машины, а так всё как было.
Скиф с удовольствием поглощал еду, каждый грамм которой казалось, был пропитан насыщенным вкусом здоровья и ощущал физически, как тело наливается энергией этой жизни. Простой и естественной, как сама природа, что окружает и эти дома, с крышами покрытыми панелями солнечных батарей. И этих людей, что с открытым сердцем принимают, как родного человека, которого видят впервые.
Может остаться, пожить здесь недельку? Да нет, надо спешить. Планы грандиозные, а лето пролетит и глазом моргнуть не успеешь.
Пару часов провозился с мотоциклом, проверяя перед дальней дорогой. Попрощался с хозяевами, которые натолкали ему в сумки разной снеди и заручились обещанием обязательно завернуть на пути обратном. Прокатил с рокотом, по широкой улице, плавно сворачивающей на трассу, что парила ещё на солнце высыхающей росой и мелкие пташки, взлетающие стайками с деревьев на обочине, купались в этой испарине, насквозь пронизанной лучами солнца.
Скиф слегка оттянулся на руле и поплыл в этом великолепии, прокручивая в голове с утра вертящуюся на языке мелодию. Урчит динамик двигателя и полотно дороги послушно ложится под колесо, оставляя позади километры. А в приподнятое забрало врывается медовый аромат цветущей липы.
-