Автор: Пауль Хофман, перевод с немецкого
Его голос приглушенно звучал из маленькой кухни.
Узкий коридор привел ее в единственную комнату в его квартире.
"Ты любишь фенхель? - его голос приглушенно звучал из маленькой кухни в глубине узкого коридора, - ах да, ты же не хочешь кофе." Она стояла в дверях и глубоко дышала. Пахло почти как у ее родителей. Половицы были покрыты серым лаком, стены спрятаны за слоем краски, картинами и множеством сувениров. Едва она пришла, как он исчез на кухне, она слышала, как он перечислял сорта чая и тихонько звенел посудой.
"Все в порядке? - его голос звучал немного отчетливей, из-за угла показалась его голова. "Входи же и присаживайся, лучше софы не найдешь." Лучшая софа - это ей сразу напомнило английскую звезду поваренного дела. Лучший хлеб, лучшая куриная лапша. Как же его звали? Джерри? Терри? Линда бы вспомнила. Они ведь обе смеялись, читая поваренную книгу. Лучшая софа... не были ли эти слова произнесены с едва различимой насмешливой ноткой в его голосе?
"Рядом со стереосистемой - компакт-диски, кассеты у меня тоже есть, они где-то там внизу, в деревянном шкафчике." Коричневый шкафчик стоял раскрытым. Рядом с ним - несколько кассет. Их действительно слушали. Она достала стопку дисков. Почти половина из них была ей знакома. Линда охарактеризовала бы их как essentials, имея обыкновение называть все и вся дурацкими английскими словечками.
В каком-то безотчетном порыве из открытого шкафчика она извлекла на свет кассету, на коробке которой было написано Mixe. Достала кассету из коробки. На кассете стояла жирная надпись Long nights. Был ли это его почерк? На кухне булькал чайник. Она поставила кассету. Она не была перемотана на начало, и вот уже из динамиков с обычной для разговора громкостью кто-то рассказывал историю о прогулках под луною. "Ах, хороший выбор!" - донеслось из кухни. Она тотчас вспомнила. Ее отец раньше все время слушал Ван Моррисона. Перед ее глазами возник его образ, напевающего, с улыбающейся и раскачивающейся в такт музыке головой, ведущего набитую битком, семьей и чемоданами, машину в направлении Италии. Она села на Лучшую софу и почувствовала, что обязана что-то сказать, но не успела раскрыть рот, как он словно официант пронесся из-за угла по коридору с двумя чашками и пакетом молока в руке. Он поставил все на импровизированный столик и посмотрел на нее сверху вниз явно наигранно и с презрением. "Как ТЫ выглядишь? Так не пойдет, ты не можешь здесь так сидеть, ты хоть понимаешь?!" Она ничего не понимала. "Эээ", - только и выдавила он из себя. Он засмеялся. "Давай сюда куртку!" Ах да. Ее плащ. Она словно шелушилась необходимостью заботы о себе. Он, подмигнув ей, забрал ее плащ и собрался снова исчезнуть в коридоре. "Мой отец раньше все время слушал Вана Моррисона." Она испугалась. Он повернулся и посмотрел на нее из коридора. Она действительно произнесла эти слова? Или он? Она всего лишь внушила себе, что только она могла это сказать. Образ ее отца до сих пор был у нее перед глазами. Нет. Они сказали это одновременно. Она уставилась в пол. Почему она смотрела в пол? Потому что она злилась, иначе бы она ни за что не стала туда смотреть. Ей хотелось крикнуть: "Потому что иначе я не могу успокоиться!" Однако когда она снова подняла глаза, он уже скрылся на кухне и снова чем-то там гремел. Ее плащ был заботливо повешен на стул в коридоре. Линда сказала бы что-нибудь несмотря на это. И погромче.
Лучшая софа несла свое имя с честью. С каждым мгновением она утопала в ней все глубже и глубже. Эта комната, подумала она, была подобием его. Пестрота! Каждый момент она замечала что-то другое, здесь дерево, тут стекло, там пластик. Новое, старое, извлеченное из сундуков, но не разбросанное беспорядочно, приятно пахнущее, и такое уютное и домашнее. Из динамиков вроде бы звучал уже другой голос. Она сделала немного тише. Ей показалось, что комната задвигалась вокруг нее, или это был он? Внезапно ей стало очень жарко. Она закрыла глаза и глубоко вздохнула.
"Я сделаю просто черный!" - донеслось из кухни. Слова проскользнули сквозь тесный коридор, зашумели в ушах. Прошло несколько недель, прежде чем случилась эта встреча. Были многочисленные попытки, и все время ей что-то мешало. Сегодня она сделала последний шаг к звонку и нажала на кнопку. С этого момента отступать было некуда. Больше никаких sms с извинениями, никакой Линды, которая бы позвонила и сказала, что она себя плохо чувствует и к сожалению не сможет прийти. Больше никаких "может быть" и "увидимся". Она нажала на звонок. Линда бы наверняка гордилась ею, подумала она. Из переговорного устройства не было слышно ни звука, только зуммер открывателя двери дал понять, что кнопка функционировала. Тяжелая входная дверь с грохотом закрылась за ней, старое здание - вот и грохочет, успокоила она себя и стала подниматься по лестнице, убрав наушники и CD-плеер в чересчур большие карманы плаща.
И вот она здесь. Дверь была открыта. Когда она вошла, он как раз развешивал белье и поприветствовал ее широкой ухмылкой и "Привет! Как дела?". Потом он, улыбаясь, показал ей на комнату и исчез на кухне. "Чтобы люди могли так по-разному поступать?" - удивилась она тогда.
Сейчас она сидела тут, ей было дурно и ужасно жарко. Ее сердце стучало слишком быстро, и из-за того, что кружилась голова, все вокруг вперемежку с отдельными световыми пятнами танцевало по сетчатке ее глаз. Ее язык как будто связали узлом, во рту было сухо, голова опустела. У него было все. Он был таким... Что она должна была сказать? Осталась только одна мысль: "Я не могу, я просто не могу!"
Меж тем он снова вошел в комнату, держа в руках заварочный чайник и сахарницу, и сел в кресло напротив нее. "Ты придаешь значение конкретной чашке?" Она мотнула головой. Он разлил дымящийся чай по обеим чашкам. "К сожалению весь жасминовый чай кончился!"
Она хотела сказать: "Я люблю тебя", - но вместо этого, в последний раз взглянув на его рот, выдавила из себя: "Мне жаль," - и в несколько шагов выскочила из квартиры. Она неслась вниз по лестнице и была готова зарыдать.
"Что скажет Линда?"