Своя дача

               

       Сыну исполнилось четыре. Месяца. Оставить его на лето в пыльном городе с его городскими запахами… Об этом и подумать-то было тошно. Ещё в прошлом году у нас в семье и мыслей не возникало никогда по поводу дачи, теперь же, вот, настало и наше время. Мне нравилось Токсово, там уже много лет в одном и том же доме нанимала две комнаты с верандой семья Андрея, моего товарища. Однако, себе непосредственно рядом с ними, как хотелось, снять не удалось – только в полукилометре.
       Разные бывают хозяева, разные «дачи», но, какие бы ни хозяева, всегда надо помнить, что у них свой дом, свои интересы, и их задача соблюдать их и получать с вас деньги. А ваша - блюсти интересы ваши, выполняя, по возможности, требования хозяев. И не надо чувствовать себя ущемлёнными и возникать, если вам сказано, что колясочку вы можете поставить вот под этой яблонькой, под той нельзя; а ходить следует только вот по этой дорожке, и не дай вам Бог наступить на эту грядку!
       И случилась у нас комнатка площадью метров десять без веранды на троих взрослых (моя мама жила с нами, помогала невестке) - не считая детёныша. Жили мы в ней целое лето, ходили за водой для еды, питья и стирки пелёнок за триста метров и не обижались.
       Но, наследующее лето мы все-таки в Токсово не стали снимать дачу, хоть хозяйка и звала нас радушно и настойчиво. А поехала жена Мила с нашим сыном в деревню Рудеево к нашей хорошей приятельнице, "матери-командирше", у которой был там собственный деревенский дом и дочка на два месяца младше нашего сына. Дети были почти ровесники и всё было хорошо, за исключением того, что обе мамы обладали сильными характерами и претензиями на лидерство. Всегда, везде и несмотря ни на что! Из-за этого временами у них происходили невзаимопонимания на почве несогласованных лидерских поползновений, например, когда одна из мам в ущерб своему чаду оказывала предпочтение чужому. И бывало, что понять или это принять другой маме было просто невозможно. И происходили ссоры и переживания, выплескивались наружу почти африканские страсти. Потом происходило замирение с взаимными клятвами.
       Можно понять Жену Милу в её, как бы это помягче сказать, зависимом положении: чувствовать свою зависимость всегда тяжело. Вспоминается, когда сын только-только родился, молока ему было - хоть залейся. А у ближайшей женымильной подруги Майки Шестаковой на две недели позже тоже родился ребёнок, дочка, и молока, увы, у Майки было мало. Я помню, как она приходила к нам за двумя-тремя рожками милкиного молока, и как невольно чувство зависимости от подруги отражалось на её лице. Наверное, действительно трудно зависеть от ближайшей подруги, даже если она отдаёт молоко твоему ребёнку совершенно бескорыстно…
       Весной 71-го года мы с Женой Милой решили, что дети наши должны провести лето на воздухе, в деревне – о своей даче речи всё ещё не шло. К тому же, видимо, какие-то дорогие детские воспоминания о годах, проведённых в эвакуации, беспокоили нас обоих... Только та, кто коня на скаку остановит или войдёт, при случае, в горящую избу, могла решиться в наше мирное время на такой подвиг: поехать на лето в деревню, да ещё с двумя детьми, один из которых – грудной!  Колебания были, но решение всё же было принято, и, исполняя его, в самом конце апреля я сопровождал свою семью в деревню Заяцкое Вологодской области к тётке Анне.
      Ночь в общем вагоне до станции Уйта, конечно, совсем не была похожа на дни и ночи февраля сорок второго, проведенные мной в забитых завшивленными людьми грязных пахучих вагонах; всё было прилично. Но в самой Уйте – началось… По разбитой ухабистой дороге трактор "беларусь", погруженный до осей колёс в жидкую грязь, тащил прицеп от станции до переправы через реку Суда. Помимо нас в прицепе было ещё двое или трое местных жителей. Я держался рукой за правый борт прицепа, другой прижимал к себе старшего сына - ему было четыре года с небольшим; склонившись над полугодовалым младшим Жена Мила, опираясь спиной о передний борт, ногами отталкивала большое запасное колесо. Вещи наши, то и дело срываясь с мест, мотались по днищу, а коляска (а как полугодовалому без коляски!) норовила выпрыгнуть на дорогу.
      Наконец, трактор остановился над рекой Судой на относительно сухом пятачке перед бывшим мостом - он был снесён в прошлом году небывало высоким паводком, и взамен него натянут подвесной вантовый, похожий чем-то на Бруклинский. Ярко светило солнце, но совсем не грело, было ветрено. Надо перебираться на другой берег: туда должен через час или три подойти автобус или грузовик, чтобы отвезти нас в Заяцкое или куда-нибудь ещё. А может быть даже значительно ближе. Или дальше…
       Трактор заурчал и, переваливаясь по грязи, куда-то уполз. Послезавтра на работу. Жена Мила, двое мальчишек, коляска, чемоданы, сумки; старшему всё интересно – так и норовит подобраться поближе к краю обрыва, время кормить грудного… Так, с чего же начать? Всё это здорово напоминает задачку про старика, волка, козу и капусту!...
       Метрах в двух внизу пенилась Суда. Чуть не спотыкаясь о ноги сына и крепко схватив за шиворот вытянутой рукой, я вёл его перед собой; другой рукой время от времени перехватывал ванты. Порывистый холодный ветер резко раскачивал мост, сквозь широкие щели в грубом дощатом настиле была видна полная и бурная река, а в ней там и сям – ныряющие и толкающиеся брёвна: шёл молевой сплав. Отведя сына подальше от берега, я взял с него клятвенное обещание не сходить с места ни в коем случае. Он понял, что сейчас не до шуток. Я переводил через переправу Жену Милу с маленьким на руках, не зная, куда глядеть – под ноги или на старшего. Нет - он смирно стоял на месте! Зато потом, пока я перетаскивал коляску и остальные вещи, он вприпрыжку носился по берегу и, пытаясь попасть в проплывавшие бревна, перешвырял в воду почти все окрестные камни; Жена Мила почти охрипла, отзывая его от берега.
      Часа через два пришёл «кунг», грузовик управления электроснабжения с закрытым кузовом-ящиком, довёз нас до деревни Маза и уехал чинить какую-то линию электропередач. Водитель клятвенно пообещал вернуться за нами и даже убедил оставить в кузове вещи. Мы только коляску младшего вытащили – он уснул в ней во время пути до Мазы.      
      По полной и спокойной в этом месте Суде, рассекавшей Мазу ровно пополам, степенно плыли брёвна; плыли, не толкаясь, не мешая друг другу. А напротив нас на другом берегу среди аккуратных вётел стоял небольшой домик, и две местные женщины наперебой расписывали нам, какой ухоженный там участок и как недорого за него возьмёт наследница умершей хозяйки. Хорошая была женщина, наперебой говорили они, и в доме-то у неё всё-всё осталось!  И мы решили, что домик неплохо было бы купить, и потом  временами проветривали эту случайно залетевшую мечту, особенно после возвращения Жены Милы из Заяцкого.
      Ждали мы не слишком долго, какую-нибудь пару часов. Вернулся кунг и повёз нас, теперь уже без попутчиков, по песчаной дороге через строевой лес, через большие лужи в заросшей ольшаником низине и снова через высокий сосняк сколько-то километров всё до той же вездесущей Суды. Прошло часа полтора, кунг остановился. На той стороне реки виднелись разбросанные домишки деревни Заяцкое, а сверху вразброд наплывали брёвна и исчезали справа за поворотом.
     Грузовик ушёл. Мы втроём, вызывая лодку, долго кричали, да так, что разбудили четвёртого члена семьи. Наконец, стало заметно, что кто-то ходит  туда-сюда на том берегу. Небольшая лодка отчалила и, виляя между брёвен, стала приближаться к нам, а на берегу остался стоять одинокий старик. «Наверное, дядя Саша», - сказала Жена Мила. Пока мы размещали в лодке вещи, разбуженный и снова голодный сын заходился от крика. Наконец, погрузились, поплыли. Перевозчик махал вёслами и, временами, резко рвал ими воду, непоседа старший вертелся от борта к борту среди вещей, Жена Мила трясла коляску, из которой неслись крики на всю Суду. Я с багром наперевес, следил за наплывающими слева брёвнами и плавно отводил их, чтобы не допустить прямого удара в борт лодки. В целом, переправа прошла успешно. На берегу муж тётки Анны дядя Саша с кислым лицом сказал нам «добро пожаловать».
      Нас явно не ждали, хотя приезд наш был согласован заранее, и тётка Анна в письмах звала племянницу приезжать когда угодно. «С продуктами – плохо», - сказала она, когда мы приплелись к дому, – «Молока в продаже не найти, будете питаться, чем Бог даст, хоть щами пустыми…» Обменявшись своими тревожными мыслями, мы всё же решили – раз уже проделан такой путь, надо оставаться. На следующий же день я уехал на работу и больше никогда не видел тётку Анну и её мужа, а Жена Мила целый месяц провела в Заяцком, вся измучилась и написала в письме, что она едет обратно, чтобы встречал её в Уйте.
       Конечно, было неразумно оставлять её одну неизвестно в каких условиях: сто первый километр, продуктов действительно почти нет, своего молока не хватает, кругом уголовнички на поселении, то ли двоюродный, то ли троюродный внук бабки-хозяйки топчет огород, гоняет кур, у обоих ребят понос и сопли; холодно – май месяц, стирать пелёнки негде, кроме, как на реке, посуды нет, на днях была поножовщина… Словом, хватила в мирное время Жена Мила горячего до слёз и выбралась из этого Заяцкого с трудом!
       Стало абсолютно ясно: надо во что бы то ни стало обзаводиться собственной дачей. Покупать, строить ли, - денег ни на то, ни на другое не было, но уже в начале осени я взял участок ольшаника в Синявино, уплатил целых семьдесят девять рублей начальный взнос, и к октябрю выкорчевал треть его. Однако, в феврале отец неожиданно спросил, не хочу ли я взять ненужный ему участок в Белоострове: он взял его год тому назад, хотел построить дачу для своей семьи, но потом решил, что ему уже в шестьдесят шесть лет, и это дело не осилить. Только, предупредил он, решать надо немедленно и дня за три, не больше, завезти материалы. Любые. И обозначить работу – занято, мол. Участок, при этом, будет числиться за ним, он его переведёт на моё имя через год или два.
        Не вдаваясь в подробности, не поняв, почему за три дня, какие два года, я бросился на поиски материала. Случайно из окна вагона трамвая заметил строительный кран над крышей дома, и тут же договорился о половых щитах и досках с этого дома, пошедшего на капитальный ремонт. На случайном грузовике - до верху гружёной «шаланде», - без каких-либо документов мимо недреманных очей гаишников рванул в Белоосторв, и остановившись напротив теперь уже, вроде бы, моего участка, встал перед проблемой. Участок был за канавой, а в этой глубокой канаве трубы – не было! И какого-либо мостика тоже не было. На крыше соседнего дома работал мужик с очень неприятным лицом, и на мою просьбу разрешить проехать через его участок ответил категорическим отказом. Я потоптался возле своей шаланды, водитель торопил меня.
         -Мужик, - опять обратился я к соседу на крыше, - ну, дай же проехать!
         -А пошёл ты, - ответил он, - я только осенью сделал посадки. Ты же мне все кусты перемелешь! Не дам – и иди, куда хочешь!
         Я посмотрел на него:
         -Нам же придётся долго жить с тобой рядом, мужик. И какими же мы будем соседями? Добрыми? Разреши проехать, а? Мужик!»
         -А-а, чёрт с тобой! – во всю мочь заорал сосед, - смотри, только одну ездку! Давай вот тут вот, с краю – тут посадки хуже.
         И, развернувшись по большой дуге, грузовик с шаландой перемолол всю смородину, там, разную, крыжовник ли, прочие ли кусты, вершины которых виднелись из-под снега – мужик только крякнул от досады - и остановился посреди теперь уже моего участка. Я пообещал соседу «отметить это дело» и, прощаясь с кучей привезённого материала,  вырвал из земли росший рядом посреди гладкого участка единственный прутик какого-то куста.
        Ещё не понимая до конца глубины всей проблемы, я стал каждый выходной проводить на своём заснеженном участке и обозначать работу: перетаскивал и складировал доски, выдирал гвозди и прочее. И видел, как временами несколько человек неизвестного назначения останавливались напротив и, размахивая руками, что-то обсуждали. Один раз даже подошли ко мне, зачем-то спросили фамилию. Я назвал фамилию и продолжал независимо дёргать гвозди. А едва растаял снег, привёз машину старого кирпича для фундаментных столбиков и приступил к возведению времянки. Много позже я понял всю шаткость моего тогдашнего положения, как хозяина, как будущего красного помещика…
         Оказывается отец от своего старого товарища Григорьева, того, кто бывал у нас на Кирочной ещё до войны, случайно узнал, что тот взял участок в Белоострове. Участки распределялись по каким-то спискам от каких-то организаций и предприятий, и старый товарищ имел к одной из них какое-то отношение.
       -Что ж ты мне не сказал ничего раньше? – обиженно спросил отец.
       -Не горюй, - сказал старый товарищ, - приходи завтра на собрание, там что-нибудь решим!
       И на собрании, где никто никого не знал, по предложению его друга отца избрали в ревизионную комиссию: просто туда никто не хотел идти, а отец – такой вот чудак! – захотел. А потом, когда распределяли участки и составляли схему, ему, как члену ревизионной комиссии был выделен участок. Потом, конечно, выяснилось, что его фамилии нет ни в каких списках – да и выяснилось ли? – но, было уже неудобно его выгонять. Поздно! Это был тот самый случай, когда, как говорится в преферансе, знаешь прикуп!
       Я вцепился в неожиданно свалившиеся два туза в прикупе, как клещ, и уже тем же летом мальчишки и мы с ними вместе жили в неказистой и страшноватой на вид времянке. Но, уже на своей даче!