Здание сельскохозяйственного института стояло на самом краю обрыва реки, сложенного красными девонскими песчаниками. Вниз спускалась узкая дорога, больше похожая на широкую тропу. Признаки старой дороги обозначались остатками булыжного покрытия. Талые и дождевые воды изрезали дорогу глубокими канавами, в которых лежали камни вперемежку с песком. Дорога спускалась к старой заброшенной плотине, уже давно приспособленной под мост через речку. Время от времени плотину размывало. Многие сотрудники и лаборанты, работающие в институте, жили за рекой. Добраться домой они могли или через плотину, или через новый железобетонный мост, стоящий ниже по течению реки на расстоянии километра, поэтому профсоюзный комитет института всегда настаивал перед дирекцией института на восстановлении плотины.
Благодаря плотине прямо под окнами института разливалось небольшое водохранилище. Местные жители и отдыхающие горожане любили здесь купаться, ловить рыбу и иногда здесь же тонули по пьяному делу.
Само здание института, бывшая купеческая дача, было выстроено в стиле средневекового замка: с башенками, шпилями, высокими узкими окнами и облицовано гранитным камнем. Перестроенные помещения внутри замка были приспособлены под химические лаборатории. Вытяжные моторы принудительной вентиляции вызывали мелкую дрожь старых стен, по которым от этого расползались трещины. Вентиляция не справлялась со своими обязанностями, и в коридорах замка всегда стоял удушливый запах кислот и щелочей.
Александру Скробачу, директору Сельскохозяйственного сервисного центра из Гданьска, здание института понравилось с первого взгляда. Ознакомившись с лабораториями, он вздохнул: «Всё-таки, русские расточительны! Они используют красоту в утилитарных целях, как будто её в мире очень много!»
Скробач глубоко вдохнул в себя чистый и тёплый речной воздух, пахнувший мокрыми травами, и направился в серое и неказистое двухэтажное административное здание института, стоявшее рядом с замком. Степнов, директор института, встречи с которым он ждал, должен был уже вернуться из Академии, куда его вызвало начальство.
Степнов, действительно, уже ждал его кабинете:
- Рад видеть! Давненько не встречались! Садись! Рассказывай, как доехал? Как тебя устроили мои помощники в гостинице? Как живёт Польша? Слышал, что Лех Валенса стал Президентом. О делах потом.
Скробач вздохнул, потёр ладонью подбородок и стал собираться мыслями. Собственно в этот раз он приехал без особых дел. Это был его прощальный визит. Ему не хотелось говорить об этом, но ничего не поделаешь, всё когда-нибудь кончается.
Коммунистический режим пал. Польша резко поворачивает в западном направлении, показывая России задницу. В ней победили антирусские настроения. Руководящие посты очищают от бывших членов ПОРП. Приватизация государственных предприятий раскручивается «на всю катушку». Одним словом – капитализм, густо замешанный на антикоммунизме.
Скробач не стал «разводить баланду» о польской жизни и сразу «взял быка за рога»:
- Мы с тобой, Иван, может быть, встречаемся в последний раз. Сельскохозяйственный сервисный центр приватизируют. Меня освобождают от занимаемой должности и отправляют на пенсию. Мы с женой решили продать квартиру в Гданьске и переехать в горы возле германо-чешской границы. Купим коттедж на берегу озера, и будем доживать жизнь спокойно и счастливо.
Степнов услышал нотки разочарования и сожаления в голосе гостя.
-Все там будем рано или поздно! – бодро произнёс Степнов.
Сегодня академик Митриев, прямо предложил ему покинуть пост директора института. Это произошло после того, как Степнов предложил реорганизовать институт в независимое учреждение, связанное с Академией не административным подчинением, а государственным заказом.
«Причины разные, а результат один. В Польше – антикоммунизм, в России – прокоммунистические взгляды застарелых академиков», - подумал Степнов, но озвучивать свою мысль не стал. Вместо этого он засмеялся:
- Завидую тебе! У меня такой возможности не будет. В лучшем случае, летняя дачка и шесть соток земли в садоводстве, расположенном на болоте.
- Рассказывай русские сказки! – повеселел польский гость. – Видим мы у себя в Польше по телевизору, какие дворцы строит себе российское начальство!
Скробач явно шутил. Он знал, что Степнов гол, как сокол. Даже личной автомашины не приобрёл, а дворец есть - недостроенный одноэтажный коттедж, на достройку которого у него вряд ли хватит средств в ближайшие пять лет.
В своё время Скробач, знакомясь с сельскохозяйственным институтом, удивился скромности квартиры его директора и отсутствию у него личного автомобиля.
«Оказывается, в России не только народ, но и директора живут в бедности! Так вот, что такое коммунизм по-русски! К чёрту такой коммунизм!» – возмутился Скробач и при каждой встрече старался преподнести русскому директору личный подарок – французскую рубашку, польскую куртку, итальянский галстук, кожаный ремень и другие вещи, дефицитные в России.
Добился Скробач одного – Степнов тоже стал дарить ему вещи, очень дорогие в Польше, но относительно дешёвые в России – посуду, кухонную утварь, столовые приборы, инструменты, садовый инвентарь, словом, изделия из металла, производимого в России в больших количествах для военных нужд.
Кабинетный разговор закончился обсуждением отчёта о сотрудничестве, составленного Скробачем для департамента сельского хозяйства Гданьского воеводства. Степнов подписал отчёт и пригласил гостя на прощальный ужин в трактир «У Самсона Вырина».
Трактир находился перед въездом в посёлок Рождественно, на Киевском шоссе. Напротив трактира, сразу за рекой, на высоком берегу стоял дом, где родился и провёл детство русский писатель Набоков.
Согласно преданиям трактир стоял на месте почтовой станции, описанной в повести А.С.Пушкина «Станционный смотритель». Рядом построили музей станционного смотрителя в виде почтовой станции. Музей не пользовался вниманием посетителей, а вот трактир-ресторан славился русской кухней и хмельным сбитнем, настоянном на травах и корице, и его посещали не только туристы, объезжающие литературные места, но и дальнобойщики, и всякий проезжий люд. В праздничные дни трактир снимали местная администрация или городская братва.
Директора сидели на деревянных лавках, неспешно беседуя, за длинным деревянным столом и ждали, пока повар испечёт деревенский хлеб в русской печи, стоящей прямо в зале, и приготовит сбитень. По мере разговора на столе появлялись русские кушанья вроде крестьянской похлёбки и картофельных драников, вполне европейские блюда – тушённая в фольге форель, бутерброды с чёрной икрой и всякая колбасно-ветчинная нарезка. Когда принесли сбитень, директора уже успели выпить по две рюмки «Столичной», любимой водки Скробача. Разговор перебрасывался с приятных воспоминаний о сотрудничестве на политику, с рассказов об общих знакомых на семейные дела.
К концу ужина, когда водка в смеси со сбитнем, привела собеседников в состояние полной откровенности и открытости, Скробач, закусив очередную порцию водки бутербродом с икрой, наклонившись над столом, тихо произнёс:
- Иван, давно хотел попросить у тебя прощения за Калиту.
-За кого? – не понял Степнов.
- За Калиту, бизнесмена, которого я привозил с собой и который обменял у вас немецкую оргтехнику на финский мини-комбайн.
- А в чём дело? – удивился Степнов. – С ним что-нибудь случилось? – спросил он невпопад.
Скробач замялся. Было видно, что ему неприятен этот разговор, и он долго мучился прежде, чем его начать.
- Он обманул тебя и меня. При бартерном обмене оргтехники на комбайн Калита в несколько раз завысил стоимость своего товара, а я узнал об этом, только вернувшись домой.
- Да и чёрт с ним! Пропади он пропадом! Переживём! – дружески хлопнул по плечу польского пана русский товарищ. – Не обеднеем!
Степнов вспомнил этот комбайн, предназначенный для уборки селекционных посевов на малых делянках. У почти нового комбайна сломалась какая-то небольшая, но важная деталь. Академия на закупку этой детали выделять деньги отказалась, и стоял он на приколе, ожидая разграбления. Один раз сторож гаража уже спугнул воров, вскрывающих бокс, где стоял комбайн. В России всё, что не используется, привлекает интерес воров вдвойне, особенно иностранное. Однажды Степнов допрашивал рабочего ремонтных мастерских, зачем тот стащил семяпровод из нержавеющей стали с голландской сеялки.
- А что? Всё равно стоит без дела, все равно кто-нибудь стащит, а мне в хозяйстве может пригодиться, - отвечал вор, убеждённый в своей правоте.
«Какой-то порочный круг: не работает, потому что воруют, - воруют, потому что не работает», - подумал тогда Степнов и высчитал у рабочего из зарплаты стоимость семяпровода, устанавливаемого на российской сеялке. Голландская сеялка так и не вышла больше в поле и постепенно была растащена на части.
- Странные вы люди, русские! – с облегчением сказал Скробач. – Вас обманывают, а вы прощаете. Я с Калитой сразу же перестал здороваться, как только узнал об обмане.
- Давай, лучше выпьем на посошок за успехи твоей и моей фирмы! – предложил Степнов, разливая по рюмкам остатки водки.
В это время в трактир ввалилась группа бритоголовых братков с накаченными фигурами. Их принадлежность к преступному миру подтверждал огромный чёрный джип, появившийся под окнами трактира. Братки хотели есть и сразу стали требовать выпивку и закуску у двух официанток, занятых уборкой стола после ухода посетителей. Официантки не привыкли суетиться перед клиентом и отмахнулись от братков, пообещав обслужить их после уборки столов. Браткам ответ не понравился, и в сторону официанток полетели маты и угрозы «надрать жопу», «трахнуть» и другие непереводимые с русского языка выражения.
- Пся крев! Как они смеют оскорблять женщин! – взвился Скробач.
- Сядь и не лезь не своё дело! – грубо одёрнул его Степнов.- Здесь тебе не Польша. Полиция в России не работает. Пристрелят – и концы в воду!
Скробач с недоумением уставился на Степнова, не зная, как реагировать на его грубость.
- Извини, Александр, но ты не в курсе русского беспредела. Я не хотел бы, чтобы ты пострадал. Официантки сами разберутся с братками – не в первый раз. Место тут бойкое, а они не первый раз замужем.
Официантки, словно услышав слова Степнова, в свою очередь покрыли матом братков, что произвело на тех успокаивающее действие.
- Не лайте! За базар ответите, сучки! Тащите быстро пойло! Жажда замучила! – снизил требование один из братков, видимо, главный.
Официантки исчезли и через пять минут принесли на подносах большие глиняные кружки, наполненные до краёв сбитнем. Братки прильнули к кружкам и на минуту замолкли. Хмель ударила в голову браткам быстро, и они начали «базарить». Речь их состояла из набора блатных слов и мата. Нормальному человеку она могла показаться абракадаброй.
Дальнейшему развитию событий помешал ОМОН*, ворвавшийся в трактир с криками: «На пол! Лежать всем!», усиленный таким же матом, которым пользовались совсем недавно братки и официантки. Могучий и великий русский язык валил натренированных парней на пол, как соломенные снопы сильный ветер.
- На пол всем, я сказал! – заорал один из бойцов ОМОНа на директоров, оторопевших от внезапного налёта милиции, и последовательно швырнул их на пол, не забыв поддать ногой под рёбра.
Потом командир отряда, изучив польский паспорт Скробача и служебное удостоверение Степнова, извинялся за причинённые неудобства:
- Грубо, конечно, с вами поступили, но иначе было нельзя – вдруг стрельба началась бы. На полу лежать безопаснее.
На следующее утро в аэропорту перед посадкой в самолёт директора обнялись и даже сделали неуклюжую попытку расцеловаться. У них слегка болела голова и сильно – рёбра.
По прибытию в Гданьск Скробача ждал сюрприз – к нему пожаловала комиссия народного контроля в составе членов свободного профсоюза «Солидарность». Комиссия, созданная новой демократической администрацией города, проводила проверку жилищных условий бывших членов ПОРП, занимавших руководящие должности. Не жируют ли?
Рабочие осмотрели небольшую двухкомнатную квартиру Скробача и не нашли никаких материальных излишеств. Один из членов комиссии, худой мужчина усталого вида, осмотрел внимательно даже встроенный шкаф, используемый для хранения хозяйственных вещей. Ничего кроме швабры, пустой коробки из-под телевизора, сваленных в кучу старых пальто, курток и обуви, бдительный пролетарий не обнаружил.