Катастрофа
Вся эта история началась 21 июня. Я хорошо запомнил эту дату потому, что накануне отмечал свое 35-летие. Праздновали мы нешумно, в небольшом уютном ресторанчике «На распутье», в двадцати километрах от города.
Компания собралась обычная — человек тридцать, большей частью мои коллеги. Было, правда, несколько бизнесменов, включая хозяина ресторанчика Володю Репина, моего старинного приятеля, с которым мы выросли в одном дворе. Приблизительно таким составом мы праздновали последние пять-шесть лет мой день рождения.
Часа в два ночи гости разъехались, а меня почти насильно задержал Володя Репин. У него здесь же, над ресторанчиком, была квартира, и он завел меня к себе и заставил выслушать нудную, длинную, рассказываемую к тому же заплетающимся языком, историю своей неудачной любви. Была и пьяная слеза, и бормотание каких-то стихов, словом, обычная рутинная сценка.
До рассвета оставалось каких-нибудь пара часов. Я сел в кресло и решил вздремнуть и почти задремал, но какой-то звук меня раздражал и не давал расслабиться, сначала я решил, что это не то храп, не то всхлип спящего Володи. А потом понял, что раздражитель рядом. Это был работающий с приглушенным звуком радиоприемник, настроенный на круглосуточно вещающую местную радиостанцию «Эфир-Патруль».
Я протянул руку, чтобы выключить приемник, но повернул не в ту сторону регулятор громкости и услышал фразу: «Через несколько минут мы передадим важную информацию».
Естественно, я решил послушать. Я работал заведующим объединенным отделом оперативной информации газетного концерна «Независимая пресса Тюмени» и прекрасно знал всех конкурентов. Самыми цепкими и сильными были как раз эти ребята из «Патруля». И я не сомневался в том, что коль они сказали «важная информация», она действительно будет важная.
Пока еще шла музыка, и я опять чуть было не задремал, но первые же слова ведущего вмиг разогнали весь сон. «Три часа назад в районе поселка Таежный произошла катастрофа. При бурении поисковой скважины, когда геологоразведчики достигли глубины шесть тысяч восемьсот метров, многотонный бурильный инструмент был внезапно возникшим в разведочном стволе гигантским пластовым давлением выброшен из скважины, как пробка из бутылки шампанского. Вся эта громада металла поднялась на высоту около трехсот метров и обрушилась на буровую установку и домики, где жила смена проходчиков. По предварительным данным, шестнадцать человек погибло. Полностью уничтожены буровая установка и жилые помещения. Подобная трагедия у геологов случилась впервые. Подробности сообщим». В полной тишине я выслушал это сообщение, затем написал Володе записку и через пятнадцать минут уже мчался в город на своей потрепанной, но надежной «Ладе».
У меня не было никаких иллюзий: без сомнения, ребята из «Патруля» не скажут ни слова об источнике информации. Так поступают все журналисты, что не мешает тем не менее нам дружить и помогать друг другу в любой ситуации вне профессиональной конкуренции.
Я примчался домой, влетел в квартиру, порылся в блокнотных залежах и нашел-таки телефон своих знакомых геологов. Стал им звонить. Но ни один телефон не отвечал. Господи, так ведь еще нет шести утра, а я набираю номера рабочих телефонов — дошло до меня.
Мне обязательно нужно было попасть в дневной выпуск какой-либо из газет нашего концерна. Я глянул на графики выхода наших изданий. В 16 часов подписывают в печать самую массовую газету «Тюмень-Экспресс» Значит, сейчас вовсю идет работа над номером. Я позвонил редактору, попросил оставить для меня строк пятьдесят на первой полосе.
— Ты вечно, Жень, не даешь спокойно жить, — заворчал было он, но когда я объяснил, зачем мне нужно место, редактор ласково зажурчал:
— Хорошо, старичок. Буду до последней минуты держать полосу, но ты уж только нам дашь эту информацию.
— Конечно, раз пообещал — дам только тебе, — сказал я в трубку. Про себя же подумал, что деться мне некуда, завтрашние выпуски всех конкурирующих с нами областных газет, да наверняка и федеральных изданий, дадут какие-то подробности.
В восемь утра я стоял у парадного входа концерна «Тюменьгеология». До этого часа я уже побывал внутри офиса геологов и попытался что-то узнать в диспетчерской службе, у телефонисток, операторов компьютерного участка. Все молчали напрочь. Редчайший случай в моей практике. И вот я стоял и ждал кого-нибудь из руководителей концерна.
К половине девятого вся площадка возле офиса была заполнена моими коллегами. Весь журналистский корпус Тюмени, пашущий на ниве оперативной информации, явился к подножию этого солидного здания. Чутье на сенсацию не подвело ни одну из редакций.
Все нервничали. И когда одна за одной стали подъезжать служебные машины, выходящих из них начальников брали в такое плотное и жесткое кольцо телекамер, фотоаппаратов и микрофонов, что они, как обложенные охотниками медведи, начинали свирепо рычать что-то нечленораздельное и яростно прорываться сквозь строй стоящих насмерть репортеров.
Минут двадцать длилось это противостояние. Тщетно.
Такого упрямого, противоестественного, решительного молчания я еще не встречал. По-моему, к такому же выводу пришли и мои коллеги. Живое кольцо сначала обмякло, затем рассыпалось на небольшие группы.
Кто-то из журналистов пошел в концерн, надеясь на чудо и удачу. Кто-то помчался в редакцию, потому что сам факт вопиющего поведения геологов — уже сенсационная информация.
Я терпеливо стоял, покуривал и вслушивался в долетающие до меня из открытых окон обрывки телефонных разговоров. Через полчаса я уже знал очень многое. Еще через десять минут я надиктовал на магнитофон все подробности и уже собрался уходить, как вдруг увидел вылезавшего из черной «Волги» Славика Кима. Когда-то много лет назад, он работал главным геологом в Арктической нефтеразведочной экспедиции, и я писал о нем очерк. С тех пор мы долго дружили, но потом он куда-то исчез. Он подошел первым и спросил:
— Что, молчат?
— Как рыба об лед, — пошутил я.
— И будут молчать.
— Почему?
— Много неясностей.
Мы немного поболтали, оказалось, что Славик теперь важная фигура — заместитель директора в очень крупном закрытом оборонном НИИ. Сюда приехал по личной просьбе президента концерна «Тюменьгеология» — помочь разобраться в ситуации.
Он торопился. Но оставил свой телефон и пообещал через пару часов дать дополнительную, самую свежую информацию.
Я помчался в свой родной отдел.
— Тебя разыскивает шеф. Очень упорно, — сказала моя сотрудница, едва я вошел в свой кабинет. Я поднял трубку прямого телефона:
— Привет, шеф, что стряслось?
— Здравствуй, Женя. Ты про взрыв что-то разузнал?
— Обижаешь, шеф
— Я не сомневался, — хохотнул он — Может, ты еще скажешь, что успеешь в «Экспрессе» дать?
— Скажу. Уже договорился. Мне там место держат.
— Ты меня растрогал, Женя. Я тебе не только «фитиль» прощаю, который нам вставили «патрулята», но и дам премию, если отыграешься.
— Выписывай премию, шеф. То, что есть у меня, нет ни у кого в этом городе.
Я повесил трубку, быстро набросал информацию. Передал ее в «Экспресс». Через полчаса вновь позвонил шеф.
— Жень, ты — гений, я тебе выписал два месячных оклада.
Периодически я звонил Славику. Но его телефон подозрительно молчал. В половине шестого мне принесли только что испеченный «Экспресс». В центре первой полосы, набранная крупным шрифтом, стояла моя информация. Огромными буквами по всей странице шел заголовок: «Трагедия в Приобье. Почему все молчат?»
Я сообщил о том, что в трех километрах от скважины Р-7, где произошла трагедия, разыгрались точно такие же непонятные события на разведочной скважине Р-93, но с еще более страшными последствиям. И здесь, на той же роковой отметке — шесть тысяч восемьсот метров, был выброшен инструмент. К несчастью, кроме проходческой бригады, на этой скважине находилось более трех десятков работников научно-исследовательского института. Они проводили на этой скважине серию экспериментов. Из-за этого и буровая бригада была укрупнена. Погибли все. Точное число жертв устанавливается.
Очень странными считают эти катастрофы специалисты. Во-первых, выбросы не сопровождались нефтяными или газовыми фонтанами. Во-вторых, за всю историю геологии еще нигде и никогда не обнаруживалось столь громадного пластового давления.
В шесть часов я послушал выпуски всех радио и телестанций, которые можно было принимать в нашем городе. Все они цитировали материал нашей газеты.
Я еще раз позвонил Славику. Телефон молчал.
На следующий день уже с утра город наводнили корреспонденты крупнейших мировых агентств, газет, телерадиокомпаний. И уже мне пришлось отбиваться от своих зарубежных собратьев по перу.
Дело в том, что с утра руководители концерна геологов опять наотрез отказались комментировать, на сей раз мое, сообщение, хотя и не опровергали его. Вот и набросились журналисты на меня. Больше того, что было опубликовано, я им сказать не мог. Мне и самому очень хотелось бы узнать какие-нибудь новые подробности.
Наверное, события оказались настолько важными, что в них вмешалось российское правительство. В Тюмень прилетели первый вице-премьер и заместитель министра иностранных дел. Видимо они надавили на геологическое начальство, потому что на 16 часов руководство концерна назначило пресс-конференцию.
Довольно вместительный конференц-зал был забит до отказа. И когда вышел красивый, совсем молодой президент «Тюменьгеологии» со своей «королевской свитой», телекамеры крупным планом «взяли» его измученное бледное лицо.
Он попросил затемнить окна, чтобы показать снятый сегодня утром сюжет, пообещав дать все разъяснения после просмотра. Все взгляды устремились на телемониторы.
То, что мы увидели, напоминало фильм ужасов: вздыбленная земля, обломки буровых вышек, автомашин… Все было мертвым и искореженным.
«В район катастрофы тем же утром вылетело из Ханты-Мансийска шесть вертолетов со спасателями. Пока никаких сведений о них нет. Причины выясняются.
Создана правительственная комиссия по расследованию причин этой трагедии. Больше мне вам сообщить нечего.
Вот у меня в руках пачка ваших письменных вопросов. К сожалению, ни на один из них я не могу дать ответа. Мы только пытаемся их найти. В дальнейшем будем вас информировать через пресс-службу нашего концерна. Телефоны, по которым можно туда позвонить, на мониторах. А сейчас прошу меня извинить. Вы сами понимаете, ситуация чрезвычайная» — вот все, что сказал нам президент компании.
Притихшие, ошарашенные увиденным и услышанным, мы выходили из офиса. И казалось странным, что прохожие на улицах наполненного летним солнцем города смеются, что из открытых окон домов льется веселая музыка…
Весь этот день телефон Славика опять не отвечал. До позднего вечера я просидел в своем кабинете, названивая то к так неожиданно появившемуся и так же неожиданно исчезнувшему приятелю, то в пресс-службу геологов. Первый телефон не отвечал, по второму говорили одно и то же: никакой новой информации не поступило.
Домой я приехал часов в десять вечера. Послушал вечерние и ночные выпуски новостей. Сообщали только о пресс-конференции.
Я уже собрался лечь спать, как вдруг раздался телефонный звонок. Я поднял трубку и автоматически глянул на часы: двадцать две минуты первого.
— Привет, Женя! Не спишь? — это был Славик.
— Привет, — ответил и, не выдержав, съехидничал: — Что, разве уже прошла пара часов?
— Да ты, оказывается, стал злопамятным, — рассмеялся Славик. — Тут такие, знаешь, события начались. Я еще не был в конторе с тех пор, как мы с тобой расстались, так что извини.
— Извиняю. Расскажи, ради Бога, что все-таки происходит? Нам показали картинки — это кошмар какой-то. Ты можешь что-нибудь объяснить?
— Давай так сделаем. Я по телефону не могу ничего сказать. Рано утром, часиков в семь, подъезжай к офису геологов. Сможешь? Значит, я жду. Спокойной ночи. — В трубке зазвучал сигнал отбоя.
Ровно в семь я подкатил к зданию, ставшему за последние два дня известным всему миру. Худой, высокий, длинноволосый Славик был виден издали. Он стоял у газетного киоска и курил. Я посигналил. Прежде чем сесть в машину, он почему-то нервно огляделся по сторонам.
— Что, хвост? — пошутил я, когда приятель плюхнулся на сиденье рядом со мной и захлопнул дверцу.
Славик действительно нервничал и шутку не принял.
— У меня всего несколько минут, — устало сказал он. — Слушай меня внимательно. Все, что сообщу, можешь дать в прессу не проверяя. Факты достоверные, хотя кажутся бредом. Значит, так, — Славик закурил, сосредотачиваясь. — Во-первых, все началось за пару недель до трагедии. Инженеры-технологи стали жаловаться, что после отметки пять тысяч пятьсот метров в буровых бригадах происходило что-то невероятное. Вахты выходили на смену и вхолостую гоняли инструмент. Понимаешь, они поднимали его, опускали, но не бурили ни метра.
Когда их спрашивали, почему не бурят, они или молчали, или несли чушь — там, за этой чертой, якобы врата ада, и они слышат скрежет, рычание, стоны — в общем, всякую ерунду.
Технологи стояли рядом с вахтой и ничего не слышали, а вся бригада, включая мастера, — слышала.
Во-вторых, начали исчезать технологи. Четверо пропали, ни одного до трагедии так и не нашли, хотя искали очень активно.
В третьих, дважды за эти предшествующие событиям две недели буровые атаковали НЛО. Описывали их так: объекты в виде треугольников, размерами с самолет, бесшумно пикировали на огромной скорости с небес на буровую, метрах в ста резко замирали на месте и включали мощный прожектор, под лучом которого взрывались емкости с горючим. Одним словом, делалось все, чтобы прекратить бурение на глубине пять тысяч пятьсот.
Но в экспедиции намеков не поняли. Меняли бригады, устраивали скандалы мастерам, увеличили вдвое оплату за каждый метр проходки скважины. И вот добились. Результаты ты знаешь.
И последнее. Вчера ни один самолет не смог долететь до Таежного. Над поселком и в радиусе пятидесяти километров вокруг буровых творится что-то необъяснимое. Самолеты ушли на вынужденную посадку в Ханты. Будут пытаться сегодня что-то сделать.
Связи с геологами нет никакой. Хотелось бы узнать причины.
Ну все, я побежал. У меня сегодня очень трудный день. Вечером позвоню.
Мне стоило гигантских трудов убедить наших редакторов поместить информацию, излагающую факты, полученные от Славика. Но все же я убедил наших «материалистов», и сразу три газеты не просто напечатали мою заметку, а подали ее как сенсацию.
Правда, для страховки рядом опубликовали комментарий видного ученого-геолога, который, естественно, назвал все факты ненаучной фантастикой и посоветовал автору, то есть мне, обратиться к психоаналитику, а тому, кто подшутил надо мной, подсунув эту ерунду, то есть Славику, намылить шею.
Комментарий, по-моему никто, кроме меня, не читал, а вот информация пошла гулять по всему миру, и если не вытеснила все остальные сообщения, то, во всяком случае, передавалась в первом блоке новостей.
Домой я приехал поздно и еще с порога услышал трель телефонного звонка.
— Ты номер мобильника мне не дал и дома не бываешь. Я уже пятый раз звоню, — сердито выговаривал Славик, — где ты бродишь по ночам?
-Да дела. Ну что там новенького на нашем фронте?
— Новость одна — завтра утром я лечу в Ханты-Мансийск. А оттуда попытаюсь добраться-таки до Таежного.
— Славик, дорогой, возьми меня. Мне очень нужно попасть на буровые.
— Мы летим спецрейсом. По утвержденному на самом верху списку… — Я заметил некоторые колебания в голосе, которым он произнес эту фразу, и мертвой хваткой вцепился в замаячившую надежду.
— Славик, ты скажи, к кому обратиться, чтобы попасть на самолет?
— Я формировал список, — обреченно буркнул знавший мою настырность Славик, — но хочу предупредить: путешествие это будет крайне опасным. И чем оно закончится, не знает никто.
— Я тебе любую записку накорябаю, какие хочешь обязательства подпишу!
— А ты, оказывается, бюрократ, — хихикнул Славик. — Не надо мне никаких расписок. Вылет в пять сорок утра. Утрясай со своим начальством отъезд. Срок командировки — минимум десять дней. Форма одежды — походная. Все, действуй. В четыре встречаемся в аэропорту.
Своим поздним звонком я поднял с постели шефа. В двух словах объяснил ему ситуацию.
— Ты только береги себя. Там и вправду опасно.
В четыре часа утра я был в аэропорту «Рощино». Оставив машину на привокзальной площади, я огляделся и сразу увидел Славика. Он стоял у входа в окружении группы спортивного вида ребят.
Я подошел, мы обменялись рукопожатием.
— Знакомиться будем в самолете, — предупредил Славик и уже громко для всех скомандовал: — Пошли грузиться!
Мы прошли через какие-то коридоры, турникеты, темные лестничные марши на бетонную площадку, где стояли автобус и грузовая машина, сели в автобус и поехали по летному полю к самой последней стоянке, где нас ожидал ЯК-352.
Подъехал грузовик. Выстроившись в цепочку, мы перекидали из него в салон самолета кучу всяких ящиков, ящичков, картонных коробок. Затем поднялись туда сами, сели в кресла.
Видимо, кого-то ждали, поскольку бортмеханик прохаживался возле трапа и посматривал в сторону вокзала. Была половина шестого, когда к самолету подъехал роскошный «Форд», и из него вышла стройная высокая девушка с пышной прической в темных очках, одетая в джинсовый комбинезон со множеством карманов.
Не только по фирменной эмблеме на комбинезоне и по ТЖК, упакованному в чехол, я понял, кто поднимется сейчас на борт. Я знал эту молодую женщину, одну из звезд журналистики, корреспондента Си-Эн-Эн Мегги Фелкнер по ее знаменитым телерепортажам из самых горячих точек планеты.
Ей помогли, взяв большую дорожную сумку. Телекамеру она несла сама. В салоне она села в первый ряд, быстро оглядев всех, кому-то улыбнулась и кивнула головой.
Вскоре мы взлетели. Круто набирая высоту, самолет пробил плотную завесу туч, плавно развернулся и взял курс на север.
Я ждал, когда Славик начнет нас знакомить. Но минута шла за минутой, а он все сидел, листая толстую тетрадь с записями, а потом, положив ее на колени, откинул спинку кресла и задремал, как это сделали все пассажиры спецрейса, кроме меня. Через пять минут спал и я.
Снился мне странный сон. Будто стою я на ярко-зеленой площадке, а рядом что-то вроде дома-ангара, но вместо окон круглые иллюминаторы, как на кораблях, идущие двумя рядами вдоль выпуклых стен. Только они очень большие, эти иллюминаторы — метра по два в диаметре и с затемненными стеклами. Под каждым из них выдающиеся метра на три полукруглые площадки: гладкие, ровные, безо всяких ограждений. На одной из них стоит высокая широкоплечая фигура. Она смотрит на меня и молчит, но я слышу у себя внутри не голос, а как бы готовые слова или даже не слова, а их смысл, образы. И эти образы внушают мне дикий ужас, они давят на меня и заставляют бежать сломя голову прочь от этого проклятого места.
Я бегу, и меня словно подталкивает в спину физически ощутимая волна ужаса. Вдруг передо мной разверзается земля, и я с разбегу падаю вниз. Я закричал…и проснулся.
Поначалу мне показалось, что я продолжаю падать, но все оказалось проще — самолет пошел на посадку. Внизу мелькнули чахлые кустики, длинная песчаная полоса вдоль реки, деревянные дома и новые многоэтажки Ханты-Мансийска. Мы приземлились.
Командир экипажа вышел в салон и о чем-то долго разговаривал со Славиком. Славик через громкую связь объявил, что до выяснения некоторых обстоятельств мы остаемся в салоне.
Через минуту он и командир отправились выяснять эти обстоятельства, а я пошел к первому ряду кресел.
Мегги как прилежная школьница с чернильным пятном на щеке быстро что-то строчила в блокнот. Я подождал пока она оторвется от записей и посмотрит, кто же это молча стоит возле нее и нахально разглядывает. Она подняла голову и, улыбнувшись, сказала по-русски:
— Я Мегги Фелкнер, журналистка.
— Я ваш коллега. Евгений Штыков.
— О, Штыков, я очень рада! — воскликнула она. — Я хотела поговорить с вами в Тюмени, но мы очень поздно ночью прилетели, а утром нас увезли на аэродром. Вы садитесь, — она убрала сумочку и газеты с соседнего кресла. — Мы поговорим немного, если вы не против.
Я не был против, сел рядом со звездой, взял предложенную чашку крепкого горячего кофейного напитка из большущего термоса, и мы стали не столько беседовать, сколько интенсивно обмениваться информацией.
Меня не удивило, что Мегги говорит по-русски. Я знал, что она несколько лет назад около года провела в России, и видел ее нашумевший телефильм о русской мафии. Меня удивило другое, что она не просто говорит, как многие иностранцы, выучившие сотню-другую готовых фраз на все случаи жизни по разговорнику, а знает язык и может на нем рассуждать на любые темы.
Естественно, нас обоих интересовали события, из-за которых мы оказались в этом городе. Я рассказал Мегги обо всем, что мне удалось узнать. Она изложила то, что успела до командировки в Россию выяснить у ведущих специалистов США и Канады.
По мнению ученых, то, что происходит в Таежном, нельзя объяснить, опираясь на имеющиеся знания о земных недрах. Это аномальные явления, требующие тщательного исследования.
— В этом выводе были единодушны все, с кем я беседовала, — закончила свой рассказ Мегги. — Наших ученых, сославшись на угрозу их жизни, — добавила она, — не пустили в Тюмень.
— А вы как ухитрились попасть на спецрейс? — спросил я.
— О, у меня большой опыт общения с нашими и вашими высокопоставленными бюрократами, — улыбнулась Мегги. — Я ничего у них не прошу, чтобы они не сказали «нет», а ищу хорошего человека, не чиновника, но от которого зависит решение моей проблемы. И он говорит «да».
— Хороший метод, — похвалил я.
— Вы, по-моему, тоже им пользуетесь, — рассмеялась она. — Иначе мы не встретились бы. Так?
— Так! — сказал кто-то за моей спиной.
Я повернулся. Это был Славик.
— Очень хорошо, что вы уже познакомились, — проговорил он серьезным тоном. — С вас и начнем постановку задач по спецгруппе.
Славик достал из сумки пачку плотных карточек, дал по одной нам, пояснил:
— Здесь телефоны в Ханты-Мансийске, Тюмени и Москве, по ним можно звонить в любое время суток и передать информацию. Вот фамилии людей, которые, если сумеют, то помогут вам. И микрокарта — схема района со всеми необходимыми для выполнения нашего задания обозначениями. А теперь слушайте меня внимательно, — по-начальственному сухо сказал он. — Положение на сегодня крайне серьезное. Все самолеты, вылетевшие в зону Таежного, бесследно исчезли. С их бортов никаких сигналов перед этим не поступало.
Вчера ночью три военных истребителя попытались заснять то, что там происходит, но были сбиты странным способом. Подробности мне не сообщили. Связи с Таежным по-прежнему нет. Через час мы попытаемся туда вылететь и далее — по ситуации. Дело очень опасное. Мы люди казенные и обязаны выполнять задания. Вы единственные в группе просто пассажиры и можете хоть сейчас покинуть борт. Если честно, я вам советую немедленно сделать это.
— Я остаюсь, — мгновенно заявил я. — Только силой вы сможете меня выбросить из салона, — добавил я для убедительности.
— Присоединяюсь, — решительно поддержала меня Мегги. — За нами миллионы людей, которые хотят знать, что произошло. Без нас они этого не узнают.
— Уговорили, — сдался Славик, — вы мне тоже нужны. Что бы я хотел от вас? Прежде всего, постарайтесь при любой ситуации выжить и рассказать о том, что увидите. И еще. У меня нехорошее предчувствие. Если вдруг что-то случится со мной, вы бросите эти конверты в почтовые ящики Москвы. Обещаете? — спросил он
— Да, — откликнулись мы с Мегги.
Славик дал нам по два запечатанных конверта и пояснил:
— Куда, кому — написано, обратный адрес поставите свой. Возможно, получите ответы. Они вам пригодятся. Вопросы есть?
— У меня один. Кто эти ребята? — спросил я.
— А ты не догадываешься? — не без сарказма ответил вопросом Славик.
— Думаю, спецназ. Только мучаюсь, пытаясь понять — зачем.
— На место прибудем, поймешь — буркнул Славик.
Больше вопросов не было.
Пока Славик обходил, беседуя с каждым, свою группу, мы с Мегги как бывалые бойцы информационного фронта готовились к работе: проверяли аппаратуру, ручки, кассеты, делали необходимые пометки в блокноте. Страшно хотелось курить. Поймав взгляд Славика, я жестом попросил его об этом. Он рукой указал на выход.
— Я тоже покурю, можно? — поняв смысл моих жестов, сказала Мегги.
Мы вышли на бетонные плиты стоянки и с наслаждением закурили. Вскоре к нам присоединился Славик. То ли нервное ожидание, то ли усталость, то ли еще что-то было тому причиной, но никто не проронил ни слова. Не сговариваясь, мы достали еще по сигарете. Каждый, наверное, подумал, что неизвестно, когда еще удастся покурить в следующий раз, да и удастся ли вообще. Какое-то минорно-лирическое настроение царило в нашей крохотной компании, которое очень не хотелось нарушать, но которое, как всегда это случается, было прервано самым грубым образом — из самолета пулей вылетел второй пилот и крикнул:
— Всем на борт! Сейчас взлетаем! Командир получил полетное задание.
Мы вернулись в салон. Почти вслед за нами поднялся командир. На ходу он бросил какую-то фразу Славику. Щелкнул замок кабины. Запели жалобно и надрывно турбины. Самолет резво выкатил на рулежку и помчался на взлетную полосу.
— Всем пристегнуть привязные ремни! — скомандовал зычно Славик.
Мы понимали, что это не пассажирский рейс, и команда была выполнена мгновенно.
Взлетели. На этот раз никто не дремал. Все всматривались в стекла иллюминатора — что там? — этот вопрос никто не задавал вслух, но он словно звенел в салоне.
Прошло полчаса. Ничего не происходило — внизу обычный пейзаж, в небе чисто, ни облачка, ни НЛО. Постепенно напряжение спало. Кто-то задремал, кто-то завел разговор с соседом, кто-то стал читать газеты.
Почти с досадой я уже подумал, что ничего не произойдет. И в этот момент какой-то странный страшный крик ворвался в салон. Звук напоминал крик раненого человека, только был таким громким, что закладывало уши. Я заметил, как струйкой потекла кровь из носа у одного из ребят, как закричал и закрутился, пытаясь вырваться из привязного ремня, другой.
— Надеть наушники, — приказал Славик.
Не успели мы выполнить команду, как звук стал тише, а затем и вовсе исчез, словно некто внимательно следил за нашей реакцией и ничего не собирался делать впустую.
Но тотчас какая-то дьявольская сила стала играть самолетом, словно ребенок пушинкой. Наш несчастный ЯК вопреки всем законам физики не упал, когда у него замолкли турбины, а застыл на месте. Затем его бросило высоко вверх, потом стало швырять из стороны в сторону, мотать по гигантскому кругу. Вдруг все прекратилось, и с огромной высоты самолет стремительно заскользил вниз.
Если бы не ремни, мы, как астронавты, плавали бы по салону в состоянии невесомости.
«Окончен бал, погасли свечи», — звучала во мне навязчиво единственная строчка из жизни. И никаких тебе проносящихся, как писали классики эпизодов из детства, юности и прочих милых сердцу картинок.
И вот, когда уже можно было разглядеть не только речку, но и лодку на ней, также стремительно, но мягко кто-то начал или что-то начало торможение. Через несколько минут наш самолет завис над ровной грунтовой площадкой и стал медленно опускаться на нее. Вот шасси коснулись земли…
Мы живы! Но я не увидел радости на лицах — только напряженное ожидание и готовность к отпору. Щелкнул замок, открылась дверь кабины. С бледно-серым лицом, отрешенным взглядом командир корабля представлял собой весьма печальное зрелище.
— Вы что-нибудь успели передать в Тюмень? — спросил у него Славик.
— А? Что? — растерянно и вяло отреагировал командир. — Нет... Все приборы вырубились неожиданно. Самолет все это время нами не управлялся…
— Где все-таки, мы приземлились? Вы можете сказать?
— Да. Это Северная площадь, километров двести от Таежного.
— Точно? — спросил Славик.
— Ручаюсь, — снимая фуражку, из-под которой ручейками стекал пот, ответил командир.
Славик присвистнул: поле и метрах в трехстах обломки буровой…
— Экипажу пока оставаться в самолете, — твердо сказал Славик командиру. — Попробуйте связаться с внешним миром. — И повернувшись к нам, громко приказал: группе капитана Саблина подготовиться к высадке. Остальным — к бою.
Мегги, словно прежде всего это касалась ее, расчехлила ТЖК и начала съемку.
— Вы тоже остаетесь в салоне, — обратился к нам с Мегги Славик.
— Нет уж — разозлился я. — Мы должны были погибнуть. А раз остались живы, то уж второй своей жизнью я буду распоряжаться сам.
— Отлично сказал, Женя! — заявила Мегги. — Я солидарна с тобой!
— Ну, ребята, я вижу, вы спелись, — удивился Славик. — Хорошо, — он обреченно махнул рукой, — вы, как ни крути, — добровольцы, и делайте, что считаете нужным. Только ради Бога, держитесь в пределах видимостию.
— О, кэй, — согласилась Мегги.
За время нашего диалога ребята преобразились. Сейчас в салоне находилась не группа молодых крепких парней, а армейское подразделение — в пятнистых маскировочных комбинезонах, зеленых шлемах-касках на голове, с автоматами в руках.
На широких поясах у них, кроме боевого снаряжения и противогазов, висели какие-то приборы. Причем все метаморфозы произошли так быстро, что даже суперпрофессионал Мегги не успела отснять этот момент и только развела руками и сокрушенно констатировала: «Объехали меня».
— Ничего. Все еще впереди, — успокоил ее Славик.
Он распаковал одну из коробок, достал снаряженный пояс и подал мне:
— Нацепи на всякий случай.
Затем достал два Калашникова — один бросил мне, другой протянул Мегги.
— Я умею с ним обращаться, — прочитав в глазах Славика вопрос, ответила она. И когда Славик дал ей сумку с тремя полными патронов рожками, Мегги быстро и точно вставила патрон в патронник и отрапортовала:
— Автомат заряжен, поставлен на предохранитель, сэр.
Славик восхищенно заметил:
— Вот это выучка. Класс! — и громко захохотал.
Засмеялись и ребята. Этот эпизод как-то разрядил нервную обстановку, снял напряжение.
Славик и сам облачился в комбинезон, надел спецпояс и взял в руки автомат.
— Мы выходим, командир, — громко крикнул он в открытую кабину.
Медленно опустился трап. Трое ребят с автоматами на изготовку бесшумной тенью скользнули вниз и так же бесшумно короткими перебежками, петляя, отбежали метров на тридцать от самолета и залегли.
Потекли минуты томительного ожидания ответных действий противостоящих неведомых сил.
Но ничего не произошло. Видимо, и приборы не показали опасности, потому что один из разведчиков знаком показал — можно выходить.
Мы покинули самолет и ступили на таящую столько неожиданностей землю. Но в эту секунду земля, небо, воздух ничем не отличались от обычных земли, неба и воздуха.
Разведчики пошли вперед, в сторону разрушенной буровой. Мы, выстроившись в цепь и удерживая интервал, двинулись следом. Я сосчитал наши силы — вместе с разведчиками и экипажем нас было 19 человек. Я только хотел пошутить насчет того, что нас в цепи 13 человек, как вдруг прозвучал сухой щелчок и шагающий рядом со мной парень согнулся пополам, хватая ртом воздух, и завалился на бок. Цепь мгновенно залегла. Я тоже лег, хотя до меня еще не совсем дошло, что парень убит, а сухой щелчок был звуком выстрела.
И опять раздались выстрелы. Насколько я понял, били короткими очередями по разведчикам. Те тоже ответили автоматным огнем.
Казалось, что стреляли сами развалины — людей не было видно. Вроде бы и спрятаться там, на перепаханной обломками земле, негде было.
— Отходим к самолету, — крикнул Славик. — Группа Саблина нас прикроет.
Перебежками мы стали продвигаться к самолету. Мегги снимала эпизод за эпизодом всю нашу эпопею, совершенно, казалось, позабыв об опасности.
— Если вы будете столбом стоять и вести съемку, я отниму у вас камеру, — пригрозил я.
— Хорошо, буду передвигаться по инструкции, — быстро ответила Мегги.
Мы залегли около самолета. Дождались разведчиков. Они вернулись без единой царапины. Капитан Саблин доложил, что били по ним из автоматов. Прицельным огнем. Стрелявших никто из них не видел.
— Такое впечатление, что они бестелесные, — обескуражено заметил Саблин.
— Что будем делать? — выслушав капитана, спросил Славик. — Насколько серьезны те ребята?
— По моим наблюдениям, — сказал Саблин, — огонь вели из пяти стволов, не больше. Давайте попробуем атаковать. Мы же обязаны в любом случае осмотреть буровую.
— Мегги, — громко позвал Славик.
— Я здесь, — мгновенно откликнулась она. — Я все поняла. Сейчас сниму эти развалины с верхней точки.
От изумления Славик потерял дар речи.
— Вы что, мысли читаете? — придя в себя, спросил он.
— Я была на трех войнах, — скромно напомнила Мегги.
Все обошлось благополучно. Группа Саблина и Мегги целыми и невредимыми спустилась на землю. Ни одного выстрела не прозвучало.
Мегги, капитан, Славик и я вошли в салон самолета.
— Вы что-нибудь необычное при съемке заметили? — спросил я шепотом у коллеги.
— О, это какой-нибудь кошмар, то, что я видела, — путаясь в лексике, тоже шепотом ответила она. — Сейчас вы сами настрашитесь.
— Напугаетесь, — механически поправил я ее.
— Еще как, — почему-то в ответ пробормотала она, вставляя отснятую кассету в видеоплейер.
Пошли первые кадры: панорама тундры, цепочка наших ребят, лежащих на траве, затем — дальним планом черные обломки буровой, изуродованные, вывернутые пласты земли.
Вот камера «взяла» средний и крупный планы. Мы увидели совсем рядом куски искореженного металла, конструкций, сплющенные, закрученные в спираль толстенные стальные трубы, разбросанные по всей площадке буровой, обломки жилых вагончиков. Но не увидели того, что со страхом и болью ждали — погибших людей.
Их не было. Не было даже малейшего следа, намека на то, что они вообще были — ни кусочка одежды, ни валяющейся защитной каски, ни какой-нибудь сумки с инструментами, кастрюльки, чашки, ложки — ничего.
Опытный тележурналист Мегги, как и положено звезде, работала жестко, каждый отснятый кадр нес информацию. Без единого слова видеоряд убеждал: «Вот видите, катастрофа произошла, а жертв нет. Вот видите, их и не было. Нет никаких следов пребывания людей. Но смотрите: катастрофа не бутафорская — буровая настоящая, металл, земля — все настоящее».
Нет, не зря без всякого перевода сюжеты Фелкнер берут все телестанции мира.
Но вот объектив, обследовав метр за метром всю площадку, где произошла трагедия, стал упорно искать ответ на вопрос — куда делись люди. Камера не сомневается, что они были, и пытается найти какие-то зацепки в подтверждение.
Камера замедляет движение, почти застывает на одном участке пустого пространства и затем медленно крадется к странному, будто уплотненному, большому сгустку воздуха и замирает, как разведчик в засаде.
Минута за минутой идет демонстрация этого необычного, но совершенно не меняющегося куска плотного пространства. Но камера терпеливо ждет, не делая ни малейшей паузы в съемке. Словно чувствует — разгадка только здесь или ее вообще нет. Это похоже на войну нервов, воли и выдержки.
Напряжение этой войны было настолько явным, ощутимым, что передалось нам. Мы впились в экран и, не мигая, боясь пропустить момент истины и совершенно точно зная, что он, этот момент, вот-вот наступит, следили за происходящим.
И все-таки мы его прозевали. Во всяком случае, я. Но, мне кажется, и остальные тоже, поскольку вскрикнули мы одновременно. Кроме Мегги, разумеется.
А вскрикнули мы, когда совершенно неожиданно увидели то, чего ну никак не предполагали — людей. Точнее их очертания. Тугой сгусток воздуха стал как бы дрябнуть и распадаться на части. Каждая из которых в свою очередь проделывала то же самое. И вдруг эти уже мелкие части сделались похожими на некое подобие человеческих фигур. Не совсем оформленных, размытых, вроде привидений из мультфильмов. Затем они словно приобрели более четкие очертания — это люди были сделаны из марева — зыбкие, полупрозрачные, оконтуренные более темной каймой.
Изменения продолжались. Фигуры становились все плотнее, проступили некоторые фрагменты — глаза, уши, волосы. Вот уже стало возможным отличить их друг от друга по росту, ширине плеч. И наконец мы увидели большую, в несколько десятков группу людей, сидящих, разговаривающих друг с другом.
Не было никакого сомнения — это именно те, кто считался, да и в действительности был погибшим. Я сам видел кровавое месиво, снятое со спутника на этом же месте.
Одеты они были кто во что: в бушлаты, в брезентовые робы, джинсы, фуфайки — в общем, как обычно одеваются на вахту. Единственное отличие — все они были вооружены Калашниковыми. Прошло несколько минут, и вот уже опять все эти люди постепенно, словно облако, начали терять форму, пока не исчезли совсем. И опять бесстрастная камера фиксировала пустое пространство.
-Так кто же в нас стрелял? Привидения? — спросил Славик, когда мы дважды просмотрели видеозапись.
— Откуда у них автоматы? — добавил свой вопрос я.
— Они все-таки живые или это мираж? — подал голос капитан.
— То, что не живые, — гарантирую, — категорично заявила Мегги — В них не было жизни, иначе бы я ее почувствовала.
— Ну вот, подведем итоги. Все три мужика задают вопросы, а единственная женщина дает ответы, — съехидничал Славик. — Так не пойдет. Давайте ваши версии.
— Похоже на голограмму, — заметил я.
— Но тогда не понятны многие вещи, — стал размышлять вслух Славик. — Если съемка на голограмму сделана в тот момент, когда они были живы, откуда у них автоматы? А если после катастрофы, почему мы видели совершенно здоровых, без единой царапины людей?
-Может, это киномонтаж или игровое кино, — очень осторожно, боясь очевидной нелепости версии, предположила Мегги.
-Слишком сложно. И потом, ради чего им это нужно было делать? — с ходу отмел этот вариант Славик.
-Но насколько мне известно, голограмма не может стрелять и, тем более, убивать, — вернул нас к главной загадке капитан.
— Давайте еще думать, — призвал Славик. Но в этот миг опять раздался треск автоматных очередей. Моментально мы выбежали из самолета и… холодный пот выступил у меня на лбу. На нас двигалась, беспрерывно стреляя, шеренга тех, кого мы только что рассматривали на видео.
Разномастно одетые, в нелепых для боя пластиковых касках, — буровики нацепляли их на голову лишь по распоряжению мастера, когда приезжала комиссия, иностранная делегация, начальство или телевидение, — атакующие напоминали партизан. Шли они размеренно, не прячась, в полный рост и были метрах в двухстах от нас.
— А мы гадали — живые-неживые, — сплюнув, в сердцах бросил капитан и, щелкнув затвором автомата, побежал к обороняющимся. Наши пока ответного огня не открывали. Только Мегги, стоя на коленях, «расстреливала» наступающих своим ТЖК.
Расстояние быстро сокращалось. Вот уже можно было разглядеть лица.
— У них совершенно пустые глаза, — оторвавшись от глазка видеокамеры, крикнула мне Мегги. — Я такие видела у наркоманов, когда они уже приняли дозу.
Я кивнул. В самом деле, было что-то механическое, бездумное в движении шеренги, в стрельбе этого воинства.
— Там несколько женщин, громко предупредила Мегги. — Они крайние слева. Не стреляйте в них. — Предупреждение мгновенно передали по цепи. И вовремя, потому что ждать, пока «партизаны» подойдут ближе, уже становилось опасным.
Спецназовцы ударили разом со всех стволов. Наверное с десяток атакующих упали, буквально изрешеченные плотным кинжальным огнем, остальные, словно очнувшись, врассыпную бросились бежать назад. Но будто какая-то сила заставила их остановиться, развернуться и залечь.
С этого момента и начался настоящий бой — жестокий и кровавый. У наступающих была одна цель — полностью нас истребить. И потому, чтобы не дать им возможность выполнить эту задачу, мы должны были уничтожить их. Третьего варианта, видимо, не им, а значит, и нам, не было дано. Действия атакующих стали обдуманными. Их осталось свыше полусотни, и этот численный перевес они умело использовали. Часть из них вела ураганный огонь, не давая нам поднять головы, другие, где ползком, где короткими перебежками, начали обходить нас со всех сторон, пытаясь взять в кольцо.
— Надо прорваться и уходить, — сказал Славик.
— Куда здесь уйдешь? — с досадой буркнул капитан, не отрываясь от прицела автомата. — Как на сковороде — все гладко. Перестреляют, как куропаток.
— Попробуем все-таки… До леса километра три. Хоть какой-то шанс спастись, — настаивал Славик. — Передайте по цепи: как чуть поутихнет пальба, атакуем ту группу, что заходит к нам в тыл. Я поднимусь — это и будет сигналом атаки.
Положение наше было отчаянным. Погиб совершено нелепо экипаж. Нарушив приказ, они покинули самолет и не спеша направились к нам в самый разгар боя. Первым это заметил капитан. Он свирепо гаркнул им: «Ложись!», но было уже поздно. Один за другим стали замолкать автоматы ребят. Раненых не было, только убитые и на нашей, и на их стороне.
Видимо, большие потери заставили нападавших перегруппироваться, и стрельба поутихла. Славик резко поднялся с земли, махнув автоматом, крикнул: «За мной!», и все оставшиеся в живых бросились следом.
Наша атака была настолько неожиданной и яростной, что наши противники растерялись и почти не оказали сопротивления. Мы легко прошли, стреляя на ходу, через хлипкую цепочку «партизан». И пока они опомнились, нам удалось оторваться метров на триста.
Началась погоня. Но преследовали нас как-то странно — без азарта, словно выполняя нудную работу. Они не бежали, а шли, опять построившись в цепь, не очень быстрыми шагами, беспорядочно строча по нам от пояса из автоматов.
Мы бежали так скоро, как позволяла нам Мегги, наотрез отказавшаяся кому-либо передать тяжелую камеру. Тем не менее это был именно бег. И я поразился выносливости казавшейся хрупкой звезды. Время от времени мы останавливались, чтобы перевести дыхание, осмотреться, перезарядить оружие. Но даже в эти крохотные паузы Мегги не валилась в траву, а вела съемку.
До леса мы все-таки добрались, но какой ценой. Нас осталось в живых лишь трое — кроме меня, Мегги и Славик. Последним, уже у кромки леса погиб капитан Саблин.
Он, опытнейший боец, побывавший в таких передрягах, которых с лихвой хватило бы на десяток героических биографий, выходивший невредимым из таких ситуаций, в которых даже теоретически невозможно было уцелеть, вдруг вместо того чтобы, пробежав десяток-другой метров, углубиться в лес, развернулся и с диким криком, паля сразу из двух автоматов, побежал на наступавших.
— Нервный срыв, — объяснил потом его поведение Славик.
Но это потом.
А когда мы вошли в лес, у него самого началось что-то подобное. Сначала он молчал, только слезы катились по его лицу. Потом с каким-то яростным рычанием он стал крушить мертвые, видно обгоревшие в прошлогодних пожарах деревья. Я знал, что Славик занимался восточными единоборствами, но не предполагал, какое это грозное оружие. Не хотелось бы мне быть его врагом.
Минут десять длилось это страшное зрелище. Закончилось оно совершенно неожиданно. Славик застыл на месте, сделал глубокий вдох, громкий, ухающий выдох. Закурил. И к нам уже подошел спокойный, сдержанный человек.
— Я не хочу, чтобы то, что со мной было, увидели миллионы ваших зрителей, — с иронией, ровным голосом произнес он.
— Вы плохо обо мне думаете, — как-то грустно сказала Мегги. Неужели вы решили, что я могла это снимать.
— Простите, — смутился Славик.
— Прощаю, — так же грустно ответила Мегги.