Эрки Глава 3

Эрки

Мы все дальше углублялись в лес. Нас уже не преследовали, но мы, наверное, часа три в довольно высоком темпе двигались за Славиком, без остановок, без перекуров, молча.
Наконец наш командир остановился и объявил десятиминутный привал для обсуждения дальнейшего плана действий.
Мы сели прямо на землю, уперлись спинами в деревца и закурили. Господи, какое, оказывается, блаженство, когда можно просто так сидеть, вдыхать сладкий аромат сигареты и слушать тишину леса. Ни погони тебе, ни выстрелов, ни загадок. И казались кошмарным сном все события сегодняшнего дня.

— Женя, ты что, спишь? — донесся до меня голос Славика, напоминающий о жестокой реальности происходящего.
— Что? Уже пошли? — спросил я, с трудом заставив себя подняться.
— Нет, пойду я один, — сказал Славик. — А вы с Мэгги останетесь здесь и будете меня ждать. Если через три-четыре часа не вернусь, — ты сам принимаешь решение. Но рекомендую — выбирайся в любой из этих поселков, — он ткнул спичкой в три точки на карте-схеме. — Не вздумай лезть в Таежный. Не забывай — Мэгги остается под твоей защитой. И ты обязан вывести ее и спасти те кассеты, которые она сняла. Любой ценой.
— Понимаю, Славик, — вздохнув, сказал я.
— И еще, — Славик взял меня за локоть, — ты не обижайся, но я не хочу тебе говорить, куда отправляюсь. Я знаю твой характер. Не вернусь — ты пойдешь меня искать. Но если уж я не вернусь — тебе тем более оттуда живым не вернуться. Ну. давай, старичок. Мэгги сам объяснишь ситуацию.
Он пожал мне руку и, не оглядываясь, быстрым шагом двинулся в путь.
Мэгги все это время сладко спала, уронив голову на грудь. Но даже во сне, как девушки, приехавшие из глухой деревни в большой город, она никому не доверяла и держала рукой свой ТЖК, как те — чемодан с нехитрыми пожитками.
Я сел напротив, закурил, достал блокнот и стал набрасывать детали, которые в отличие от общих впечатлений быстро ускользают из памяти.
Мэгги проснулась через час и первым делом, что спросила, сколько времени.
— Одиннадцать тридцать, — ответил я.
Повертев головой, она  поинтересовалась, где Славик. Я передал ей наш разговор.
— Он может погибнуть? — спросила она испуганно. И сама ответила: — Да, может. Сколько уже погибло. Как на войне. Но мне кажется, он живой будет. Давайте, что-нибудь поедим, пока он вернется, — предложила Мэгги. — Весь день голодали.
Я сокрушенно развел руками. У меня не было ни крошки съестного. Кто же мог предположить такое развитие событий.
Но Мэгги уж точно была не только журналистом, но и женщиной. Она достала из висящей на боку сумки плоскую банку колбасного фарша, пакетик с крекерами и плитку школада, поделила все это на три части, твердо заявив:
— Слава обязательно вернется.
Мы поужинали всухомятку. Я хотел было развести костер, но Мэгги запротестовала, резонно заметив, что мы этим сразу привлечем к себе внимание.
Нет ничего хуже ожидания и неясности. Мы курили, перебрасываясь общими фразами, изображая обоюдный интерес к теме разговора, но думали только про ушедшего в неизвестность Славика и, стараясь это сделать незаметно, поглядывали на часы.
И вот наступил момент, когда установленный Славиком для себя лимит времени был исчерпан.
— Подождем еще немного, — предложила Мэгги, «рассекретив» то, что она тоже со страхом и надеждой следила за отмеренным временем.
— Подождем, — сразу согласился я. Прошло пять минут, полчаса, сорок пять минут. Мысленно я отмерил на ожидание именно столько.
— Надо идти, Мэгги, — вмиг севшим голосом проговорил я. И сразу же предупредил:
— Командир из меня никакой, поэтому начальство в нашем отряде отменяется. Давай последний раз покурим и потопаем.
Мы курили медленно-медленно, но куда деться, наступила та секунда, когда пришлось сказать:
— Пора, Мэгги, дальше оставаться здесь и бессмысленно, и небезопасно.
Я видел, что она едва сдерживает слезы. А когда мы пошли, я знал — она беззвучно плачет за моей спиной и поэтому не поворачивал головы.
Мы прошагали, наверное, километра два, может, и больше.
— Женя, ты ничего не слышишь? — спросила вдруг Мэгги.
— А что я должен услышать? — буркнул я.
— Мне кажется, кто-то кричит.
Мы остановились, прислушались. Тишина.
— Вам кажется, — заметил я и тут услышал звуки: «Еее-яа-яа… ыы-оо».
— Это Ким, — тихо и спокойно сказал я Мэгги. — Это Славка Ким! — крикнул я, подняв вверх сжатые кулаки, и засмеялся.
Мэгги опустилась на землю и заплакала. Второй раз за этот час.
— Вы плакса, девушка, — сказал я ей.
— Ну и пусть. Зато он нашелся, — всхлипывая, пробормотала Мэгги.
Я, подняв ствол автомата вверх, дал две коротких очереди и сел рядом с Мэгги ждать Славика.
Когда кричат в лесу, издали слышны только гласные буквы, поэтому я догадался, что это Славик, ибо в радиусе нескольких сотен километров больше никто не знал моего имени и фамилии.
Я не ошибся — вот уже где-то совсем рядом прозвучало зычно: «Женя-я… Штыко-о-ов…»
— Слава-а! — заорал истошно я. — Мы здесь!
Подключилась к моему крику и Мэгги, по-индейски заулюлюкав звонким высоким голосом.
Прошло несколько минут, и показался наш командир. Мы галопом бросились к нему. А он, улыбаясь, заметил:
— Ну, вы голосистые. Мне кажется, в Ханты-Мансийске уж точно вас услышали и засекли.
Десять минут спустя мы сидели возле небольшого костра, жарили нанизанные на шомполах кусочки мяса и слушали Славика.
Оказывается, он знал, что в километрах десяти от того места, где мы сделали первый привал, находится подбаза нефтегазоразведочной экспедиции. Через этот лес проходил зимник — дорога, по которой, когда застывают болота, возят на машинах грузы из Хантов в Таежный.
По трассе для водителей строят подбазы — крохотные поселочки, где обычно есть медпункт, баня, магазин, столовая, пункт связи, гостиница.
Чаще всего, как только топь раскиснет и заканчивается зимний завоз, подбазы пустеют. Оттуда вывозится дорогостоящее оборудование, и до следующей зимы это просто мертвый поселочек, где никто не живет.
Но бывает, что летом там проводят ремонт или что-нибудь строят, забрасывая на вертолете рабочие вахты. Славик решил наудачу проверить, есть ли кто-то на подбазе.
Поселочек оказался заброшенным. Людей не было. Но ничего из него не вывезли. Видимо, не успели, и потому на подбазе все оборудование находилось в рабочем состоянии. Славик сумел запустить дизельную станцию и попытался связаться с Тюменью. Но ничего не получилось.
— Такое впечатление, — рассказывал Славик, — что поселок под изолирующим колпаком. Никакие сигналы  не выходят за его пределы и не поступают в него. Я впервые столкнулся с такой штукой и не знаю, как и чем это можно объяснить. Но главное, в поселке (чего больше всего боялся Славик) не было «партизан», а значит, можно какое-то время, пока не прояснится ситуация, там пожить.
Там, на подбазе, в леднике он и взял кусок мяса, помня, что мы ничего не ели. А когда Мэгги достала из сумки и протянула ему сохраненную для него часть нашего вчерашнего ужина, Славик так растрогался, что мы удивленно переглянулись — видно, весьма редко кто-то заботился о нашем командире в его прежней суровой жизни.
Потрескивающий огонь, запах жареного мяса рождали ощущение пикника. Только автоматы не вписывались в эту идиллию, да чувство опасности, родившееся в тот момент, когда зазвучал в салоне самолета душераздирающий крик, и с тех пор не покидавшее меня.
Я смотрел на своих оживленно беседующих товарищей по несчастью. Образ яркой, рыжеволосой, голубоглазой, красивой телезвезды не вязался с этим хмурым и чахлым леском, и если бы кто-то снял ее на этом фоне, я подумал бы, что это монтаж. Но жизнь выкидывает такие штучки, что мозговой штурм десятка гениальных сценаристов не сможет придумать.
Славик Ким — высокий, худощавый, крепенький, с азиатскими широкими скулами, но совершенно классическими остальными чертами лица, производил впечатление императора, прибывшего с визитом в чужую страну, вынужденного подчиняться ее законам. И в тех предполагаемых кадрах было бы заметно, что ему не нравится этот лес именно потому, что он чужой.
И я в этом фильме выглядел бы инородным телом — совершенно городской человек, привыкший ходить по асфальту, а не по лесу — высокий, светловолосый, сероглазый, бледнолицый.
Сразу стало бы заметно со стороны, что мы больше гармонируем друг с другом, чем с тем пейзажем, что окружает нас.

Я скоро почувствовал, что Славик скрывает от нас какую-то неприятность или тайну. Пытается скрыть, но у него слабовато получается, потому что и Мэгги, мне кажется, чувствует это и не столько слушает рассказ Славика, сколько пытается найти способ узнать то, что он по какой-то причине не хочет нам сказать.
«Ладно, — решил я, — сейчас мы позавтракаем, а когда пойдем к этой подбазе, я по дороге все равно выпытаю у этого «Кибальчиша» его страшную тайну».
Но меня опередила Мэгги. В тот момент, когда Славик с завидным аппетитом поглощал сочное, хорошо прожаренное мясо и темпераментно при этом объяснял чего здесь недостает, чтобы назвать поедаемое шашлыком, Мэгги прервала его и с обидой и дрожью в голосе спросила:
— Слава, нас так мало осталось, мы все вместе из такой смертельной опасности вырвались, почему же вы нам не доверяете?
— Я не доверяю? — сделал удивленные глаза Славик. — С чего вы так решили?
— Не доверяете. Что-то случилось, а вы не говорите об этом, — продолжала давить на него Мэгги.
— Была какая-то причина, — вмешался я, — по которой ты так сильно опоздал. Ты же знал, насколько для нас серьезным испытанием будет твоя задержка. Значит, только очень важные обстоятельства могли задержать тебя. А скрывать ты не умеешь — мы сразу заметили, что тебя что-то грызет изнутри.
— Ну хорошо, ребята. — Славик как-то растерянно улыбнулся, развел руками. — Мне просто кажется, что это какая-то ерунда и не стоит вас расстраивать понапрасну. Но раз вы так болезненно прореагировали, я расскажу. Славик достал сигарету, закурил:
— Я уже возвращался. Там, на подбазе, мне пришлось повозиться, чтобы запустить движок. И времени на обратный путь было в обрез. Но я, конечно, уложился бы.
Мне оставалось идти минут двадцать. Вдруг я почувствовал, что кто-то за мной следит. Сначала решил, что это ты, Женя, не выдержав, ринулся меня искать, и мысленно отругал тебя. Но быстро понял, что нет, это не ты и вообще что-то непонятное происходит. Чувствую пристальный, внимательный взгляд где-то рядом, слышу, как похрустывают ветки, а никого вокруг не видно.
И тогда я сделал такой испытанный трюк — неожиданно со всех ног бросился бежать, а затем, резко сменив направление бега на противоположное и пробежав несколько шагов, шмыгнул в какую-то канавку.
Трюк сработал. Буквально через пару секунд нечто мощное, большущее в странном таком комбинезоне промчалось рядом со мной. Это не было человеком, клянусь, хотя, вроде бы, и было похожим на него. Это существо только чуть касалось земли тем, что с натяжкой можно назвать ногами. Такая махина проскочила по лесу — и никаких следов.
Потом это чудо-юдо носилось, разыскивая меня, но так и не догадалось, что я могу быть за его спиной. Оно шустро, метр за метром, прочесывало лес, пытаясь засечь меня впереди. Это продолжалось больше часа.
Потом, то ли получив команду, то ли по своей воле, это существо прекратило поиски и стремительно куда-то умчалось.
Что это было, убейте, не знаю, поэтому и не хотел вас пугать понапрасну.
— Смешной вы, — фыркнула Мэгги. — На целую банду с автоматами нас высадить — не страшно было. Бежать, когда по тебе палят и свистят кругом пули — не страшно было. А какой-то куклы Мэгги Фелкнер испугается, в обморок упадет.
— Я больше не буду. Честное командирское, — сказал Славик.
— Прощаем, да, Женя? — проворковала Мэгги.
— В последний раз, — предупредил я.
Мы тщательно загасили костер и двинулись в путь. Шли молча, об этом попросил нас Славик. И не курили. Часа через полтора в просветах между деревьями увидели домики подбазы.
Знаком командир повелел нам залечь, а сам, согнувшись, легким, пружинистым шагом стал продвигаться к поселку. Вернулся он быстро и весело сказал:
— Все нормально. На подбазе пусто. Пошли.
На подбазу мы вошли как-то торжественно, словно армия, отбившая у неприятеля родной город, построившись в колонну по одному. Впереди — командир, замыкающий — я.
Мне казалось, что сейчас Славик скомандует: «Запе-вай!», и я загорланю: «Солдатушки, бравы ребятушки…»
Только не встречали нас цветами и улыбками девушки, женщины, дети. Увы, только пустые окна смотрели на дорогу, да отдавались гулким эхом наши шаги по деревянному тротуару.
Мы зашли в гостиницу. Какой-то шутник, наверное, от скуки, смастерил и прибил над входной дверью фанерный щит с надписью «Hotel Trezvaja doroga». Конечно, гостиница — это громко сказано, просто маленький деревянный домик с кухней, туалетом и двумя спальнями, в каждой из которых стояло по четыре кровати с пружинными матрацами, тумбочки, кресла, столы.
— Располагайтесь, — по-хозяйски распорядился Славик, — а я пойду заведу движок и дам вам тепло и свет.
— Выбирайте комнату, — предложил я Мэгги, когда закрылась дверь за нашим командиром.
— Дайте подумать. Это не так легко сделать, как вам кажется, Женя, — Мэгги явно дурачилась. — Обычно я беру номер с окнами во двор. Не выношу шума. Беру эту, — она ткнула пальцем в одну из спален. — Не стану изменять своим привычкам.
— Эй, гарсон, — хлопнула она в ладоши. — Доставьте багаж в номер.
Скрипнула дверь, и из коридора к нам вышел старичок — небольшого роста, в ватнике, зимней шапки и в валенках с калошами. Мэгги вскрикнула от неожиданности, а я мгновенно вскинул автомат.
— Не стреляйте, — беспомощно закрываясь руками, испуганно просипел старичок. — Я свой.
Не отпуская оружия я попросил Мэгги обыскать странно появившегося гостя.
Мэгги как-то очень ловко провела ладонями по карманам поднявшего без всякой команды руки вверх старичка, достала и бросила на пол короткий самодельный нож с выкидным лезвием и какой-то странный предмет, похожий на фонарик.
— Что это? — спросил я.
— Не знаю. Я его нашел вчера в лесу, — ответил дед.
— А что вы здесь делаете?
— Я старший инспектор службы охраны окружающей среды. Меня здесь все знают. Никифоров моя фамилия. И звать Никифор. Дед Никифор все меня в округе кличут. А по отчеству — Иванович.
Словоохотливым оказался дед Никифор. Видно, соскучившись по общению, с полчаса без умолку он нам рассказывал про свою жизнь, про геологов, про местных жителей и их обычаи.
— А скажите, Никифор Иванович, — спросил я, — вы ничего такого странного не замечали в последние недели?
— К примеру, чего? — хитро улыбаясь, решил уточнить старший инспектор.
— К примеру, как погибли люди на буровой и сама буровая? И как они ожили? И откуда у них калашниковы? И что это за чучело носится по охраняемому вами лесу?
Я всерьез разозлился: не может быть, чтобы Никифоров не знал про трагедию, не слышал выстрелов, не видел полетов НЛО. Что ж он нам, как заезжим туристам, этнографические сказки рассказывает?
— Больно ты любопытный, — обиделся Никифор Иванвоич. — Ничего я не видел. Я из леса уже месяца три не выходил. Дом чинил, печь перекладывал.
— А почему вы тогда не спрашиваете, кто мы такие и почему вооружены?
— Не любопытный потому как. Вот и не спрашиваю. В лесу живу, — отрезал дед.
— На подбазу зачем  пришли? Знаете же, что никого здесь нет.
— Кто ты такой, чтобы допрашивать меня? — возмутился Никифоров. — Прокурор? Хозяин?
— Брэк! — видя, что конфликт зашел далеко, звонко крикнула Мэгги и, как судья на ринге, развела нас руками.
Приложив украдкой палец к губам, она дала мне понять, чтобы я помолчал, и тут же, отвернувшись, ласково проговорила:
— Иванович, я из Америки прилетела, чтобы фильм сделать про чудеса ваши в лесу. Иванович, чудеса кровавые получились. Мы сейчас настороженные и всего боимся. В нас стреляли, Иванович. Не обижайтесь.
— Да я с чего обижусь-то, — забормотал сконфуженно дед Никифор. — Так, поговорили о том, о сем. Никаких обид. Я сюда что хожу, на меня повариха на лето оставляет продукты — чай, сахар, крупу всякую, консервы, чтобы я, значит, присмотрел. Чтоб не возить их вертолетом туда-сюда. Накладно. А экспедиция за это мне платит как сторожу.
А стрельбы и взрывов никаких, ей-Богу, не слышал. И летающих тарелок не видел. А вот круглоголового встречал несколько раз. Чудной такой он.
И дед описал то же чудо-юдо, о котором рассказывал Славик.
— А вот эту штуковину, — Никифор Иванович показал на странный цилиндр, — круглоголовый и обронил. Я ее поднял, думал, что фонарик. Там кнопка есть, нажал — не светит. Только гудит как-то необычно.
А вас я издали увидел. Только втроем вы были. Я решил, что из службы охраны вы. Они иногда на вертолете залетают на заброшенные подбазы, если что-то им подозрительным сверху покажется. А в аккурат рано-рано утречком вертолет тут пролетал.
Мы переглянулись.
— Какой вертолет? — спросила Мэгги. — Как он выглядел?
— Такой серебристый, маленький. Я раньше не видел таких. Почти бесшумно летает. Наверное, газовики у японцев купили.
Вдруг послышался шум мотора. Я бросился к окну.
— Кто-то станцию запустил. Наверное, ваш третий, — успокоил дед.
Я подошел и взял в руки найденный Никифоровым цилиндрик. Он действительно напоминал фонарик, даже нечто похожее на лампочку виднелось за стеклом. Но совершенно очевидным было то, что у этой «игрушки» другие функции. Скорей всего это было оружие. Мне почему-то не хотелось нажимать на квадратную клавишу на поверхности цилиндра. Инстинктивно я чувствовал таящуюся в этом «фонарике» угрозу.
Хлопнула дверь. Вошел Славик.
— Ким! — вдруг радостно вскричал дед, бросившись к нему.
— Никифор Иванович, — широко улыбнувшись, двинулся ему навстречу Славик. — Я так и знал, что встречу тебя, старый леший.
Мы с Мэгги удивленно заморгали глазами. Ничего подобного мы и представить себе не могли.

Через несколько минут мы узнали, что Славик знаком со старшим инспектором еще с тех времен Арктической экспедиции. Сюда дед перевелся семь лет назад, когда умерла жена.
А еще через полчаса мы сидели за большим столом, уминая роскошный обед, приготовленный Мэгги и дедом Никифором. Потом мы пили чай, курили и рассказывали деду про наши приключения со всеми подробностями.
Дед удивлялся, цокал языком, время от времени хлопал себя по коленям, приговаривая: «Ты смотри, что делается!»
— Ну неужели ты ничего не замечал, Никифор Иванович? — спрашивал порой не менее удивленный Славик.
— Вот те крест, — осенял себя дед. — Ничего не видел такого.
Славик повертел в руках «фонарик» и пришел к тому же выводу, что и я.
— Это оружие, на все сто уверен, — резюмировал он и спросил: — Послушай, Никифор Иванович, здесь случайно видеопроигрывателя нет?
— Есть, — ответил тот.
— Принеси, если не трудно. Мы тебе кое-что покажем.
Дед пошел за техникой. А мы отправились на радиостанцию, которая располагалась в стоящем по соседству с гостиницей вагончике. Там же находились телефон и телефакс.
Славик достал из кармана записную книжку с кодами и номерами по всем видам связи и начал методично пытаться хоть куда-нибудь пробиться. Это продолжалось больше часа. Но безрезультатно.
— Ничего не понимаю, — грохнув по столу кулаком, в отчаянии рыкнул Славик. — Вроде бы никаких повреждений, все работает нормально, сигнал идет — и никакого толку.
Я покрутил ручку настройки приемника, переключаясь с одного диапазона на другой. И тоже тишина. Даже характерного эфирного посвистывания и треска не было.
Мы вернулись в гостиницу.
— Сплошные загадки, — пробурчал Славик. — Кто может хоть как-то объяснить всю эту чертовщину?
— Надо посидеть спокойно и обмозговать ситуацию, — сказал я. — У тебя абсолютно правильная идея возникла, Славик. Давайте сейчас без суеты посмотрим все, что отсняла Мэгги.
— Да, обязательно, — бурно поддержала Мэгги. — Мне самой интересно. Там же кругом стреляли, и я иногда с зажмуренными глазами снимала и сама не знаю, что попало в кадр.
— Согласен. Может быть, действительно удастся хоть какую-то зацепку найти, — задумчиво произнес Слава.
Мы вошли в комнату Мэгги. Дед Никифор уже притащил видеоплейер, поставил его на тумбочку, а сам сел рядом прямо на пол.
— Есть же стулья, кресло, — укоризненно покачала головой Мэгги, ставя кассету. — Вы, Иванович, здесь хозяин. А хозяин не может сидеть на полу.
— Какая нам разница, — сказал дед, но с явным удовольствием тут же развалился в кресле.
— Смотрим, — Мэгги нажала кнопку, и на экране появились, уже знакомые нам кадры: панорама, обломки буровой, вздыбленная земля…
Вот пошел сюжет, который мы еще не видели. Атакующая цепь. Камера взяла крупным планом их лица, — и в самом деле, можно подумать, что наступающие приняли изрядную дозу наркотиков: совершенно пустые, ничего не выражающие глаза, бело-розовая пена на плотно сомкнутых губах, окаменевшие лица. Камера медленно, справа налево, прошла по цепи и словно споткнулась, но на долю секунды: последние четыре лица были женскими. Зрелище, доложу, не для слабонервных. Одно дело — атакующие мужики, и совсем другое — женщины. У них те же пустые глаза, те же сомкнутые губы, но настолько это противоестественнее и страшнее. Камера скользнула вниз, показав, что они также палят из калашниковых, и одеты так же, как и все остальные. Только одна из женщин — маленькая, полная — выделялась. Она была одета в джинсовую юбку, шерстяную кофту, а поверх накинут белоснежный халат. «Наверное, фельдшер медпункта», — подумал я.
А потом пошли кадры погони. Наши погибшие, их погибшие. Ужасные кадры. Когда мы входили втроем в лес, Мэгги сделала последний долгий проход камерой, показав, что преследователей осталось совсем немного в живых, кроме четырех женщин, может быть, человек семь-восемь.
— Стоп! Мэгги! Стоп! — закричал вдруг Славик.
— Что случилось?
— Покажите еще раз последний кусочек и сделайте в самом конце стоп-кадр, — взволнованно попросил Славик.
Мэгги вновь включила плейер. Опять лица отставших преследователей, кромка леса…
— Стоп! — крикнул Славик. — Остановите кадр.
Мы впились в экран. Я ничего не увидел, кроме леса, и Мэгги, перехватив мой недоуменный взгляд, молча показала на какое-то белое пятно. Я присмотрелся — это было, видимо, то самое чудище.
— Круглоголовый, — подтвердил дед Никифор, до этого не проронивший ни слова, вероятно, ошеломленный увиденным.
— Он уходит? — вопросительно сказал Славик.
— По-моему, он поворачивается навстречу нашим преследователям, — не очень уверенно проговорила Мэгги. И с досадой добавила: — Еще бы секунд пять подержать бы мне тогда камеру. Самое главное не сняла.
— Кто же этот чудик? — спросил Славик.
Мы молчали. Пауза тянулась долго.
— Я понимаю так, что мы здесь будем сумасшедшими от думанья, как это все объяснить, — взволнованно и поэтому путано, не стараясь подбирать слова, проговорила Мэгги и быстро взглянула на меня. Я не стал выправлять ее речевые ошибки, я ждал продолжения, подозревая, что нам в голову пришла одна и та же мысль. — Нам надо идти назад на катастрофу и искать там отгадывания этих аномалий. Погибли наши все ребята. И мы пока живы, должны узнать, почему. Иначе неизвестно, сколько можно еще погубить разных людей.
— Согласен, — чуть помедлив, сказал Славик, — Пойдем рано утром. Я и Женя.
— Вы хитрые. Где у вас совесть есть, — возмутилась Мэгги. — Я придумала эту идею. Вы оставайтесь, а я пойду.
Мы рассмеялись. Мы оба уже немного знали характер телезвезды. Посади мы бы ее под замок для ее же безопасности, она по досточкам разнесла бы эту гостиницу и появилась в нужный момент там, где происходит что-то интересное.
— О’кэй, — сказал Славик, — пойдем втроем.
— Вчетвером, — подал голос Никифоров. — Я тоже пойду.
Мы поужинали  рано и хотели сразу лечь спать, но Славик решил попытаться еще раз выйти на связь.
Дед Никифор пошел на склад: набрать продуктов на завтрак и с собой в завтрашний поход. Мэгги, расспросив Славика, как и что нужно делать, пошла в баню. А я сел писать продолжение своих заметок.
Первым вернулся дед. Он прошествовал на кухню, волоча за собой здоровенный мешок со всякой снедью. Потом пришел Славик. Я даже и спрашивать не стал о результатах — достаточно было увидеть его лицо. Он мрачно сел на стул рядом с окном и молчал, размышляя о чем-то. Неожиданно он резко вскочил, шепотом приказал: «За мной!» и метнулся к выходу. Ничего не понимая, я выполнил его команду.
Славик тихонько открыл дверь и так же шепотом сказал, показывая рукой в сторону леса:
— Смотри!
Я уже и так смотрел. Размытая фигура в белом, беззвучно, словно плыла по воздуху, не касаясь деревянного тротуара.
— Сюда идет, попробуем захватить, — прошептал Славик и, стараясь не шуметь, сжимая автомат и согнувшись, одним броском проскочил расстояние, отделявшее гостиницу от густого кустарника, растущего вдоль тротуара. Я последовал его примеру. Фигура приближалась. Напряжение росло. Я заметил, как Славик внутренне напрягся, всматриваясь в белое пятно. Вот он тихонько передернул затвор автомата, переложил его в левую руку, а в правую взял какую-то продолговатую штуковину, похожую на резиновую милицейскую дубинку.
— Что это? — спросил я вполголоса.
— Потом объясню, — отмахнулся Славик, продолжая наблюдать за белой фигурой.
Прошло еще несколько секунд. Неожиданно я услышал за своей спиной какой-то странный звук. Я мгновенно повернулся и увидел согнувшегося пополам, сдавленно всхлипывавшего Славика.
— Что с тобой?!
Он приподнял голову и уже не сдерживаясь захохотал во все горло.
— Ты с ума сошел!
Продолжая дико хохотать, мой друг махал руками.
Я присмотрелся. И, в ту же секунду мой гомерический хохот слился со Славиным. Навстречу нам от леса, а вернее из бани, шла завернутая в простыню Мэгги Фелкнер.
Когда она подошла достаточно близко, мы, уже отсмеявшись, вышли на тротуар, и Славик сухо сказал ей: «С легким паром» и тем же холодным тоном стал воспитывать телезвезду.
— А если бы мы открыли огонь, приняв вас за круглоголового? — выговаривал он. — А если бы на вас напали «партизаны»?
Минут пять он перечислял варианты гипотетических неприятностей, начинающихся с «а если бы». Мэгги покорно и внимательно выслушала всю тираду.
— Что вы молчите? — набычившись, спросил Славик.
— Вспоминаю, — кротко ответила Мэгги.
— Что вспоминаете? — опешил Славик.
— Пословицу одну, — задумчиво проговорила Мэгги, — и никак не вспоминается. Так есть эта фраза «если бы», а потом что-то про грибы.
— Которые во рту, — поддержал я смеясь.
— Ладно вам, артисты, разыгрались, — не сдержал улыбки Славик. — Но все-таки я вас прошу, Мэгги, осторожней ведите себя, — закончил он назидательным тоном.
Спать мы легли часов в двенадцать. А в четыре утра все проснулись от запаха жареного мяса, бряканья кастрюль, грохота сковороды.
— Я думал, гостиницу атаковали, — потягиваясь в кровати, пробормотал Славик.
— Что, встаем? — мечтая услышать в ответ: «рановато, поспим еще», спросил я.
; Конечно, встаем, — весело сказал Славик.
; Мы плотно позавтракали и стали собираться в дорогу.
— Если вдруг произойдет что-нибудь непредвиденное, — инструктировал нас Славик, тщательно проверивший перед этим нашу экипировку: от размещения продуктов и вещей в рюкзаках (найденных кстати, мною в кладовке) до оружия, — и нам придется рассредоточиться, выбираемся поодиночке сюда и встречаемся максимум через двое суток здесь, в гостинице.
Я заметил у Славика уже виденный мной вчера предмет и опять спросил у него, что это такое.
— Да понимаешь, Женя, одно соображение у меня есть... — нехотя начал объяснять Славик.
— Какое соображение? — не отставал я.
— Мне кажется, что круглоголовый — робот, — решил поделиться с нами своей гипотезой Славик. — И вот эта штуковина, — он достал отливающую глянцевой чернотой дубинку, — электрошок. Дает разряд в 35 тысяч вольт. Если это действительно робот, такой удар вырубит все его функциональные системы.
— По-моему, ты прав, — согласился я. — Мне тоже кажется, что это был робот.
Мэгги и дед Никифор выслушали нас молча и мы двинулись в путь.
До буровой, по моим расчетам, было часа три хода. Утро было прохладным, и плотный, стелющийся серо-белый туман превратил лес в некое волшебное царство. Казалось, будто мы передвигались по небу на громадном облаке, из которого растут эти хилые лиственницы, где уместились сотни блюдец болот и озер, где носятся, играя в салочки, бурундуки.
В туман идти гораздо труднее. Нужно постоянно смотреть под ноги, чтобы не наткнуться на корягу или поваленное дерево, чтобы не влететь в топь. Двигались поэтому медленно, следуя друг за другом почти вплотную.
Первым шел прекрасно знающий эти края дед Никифор, последним — я. Только где-то к десяти утра мы вышли из леса. Честно признаюсь, с каждым шагом, приближающим меня к выходу из леса, я ощущал, как во мне начинает все холодеть от смешанного чувства страха, волнения и любопытства.
Я и боялся, и очень хотел увидеть поле боя, и когда наконец мы вышли на опушку леса, меня буквально била внутренняя нервная дрожь. Я боялся поднять глаза от земли, а когда все же взглянул вдаль — оторопел. Туман почти рассеялся, и передо мной лежала девственно чистая поляна. Точно такое же изумление я прочел в глазах моих спутников. Мы двинулись дальше.
— Ну и кто за вами гнался? Кто стрелял? — с усмешкой спросил дед.
— Вы же сами видели запись. Ее на этом месте сделала Мэгги.
— Если бы не погибли здесь все мои ребята, — медленно, с паузами проговорил Славик, — то я подумал бы, что все происшедшее не сон, а какой-то чудовищный эксперимент над психикой… Гипноз…
— Может быть, их похоронили где-нибудь на площадке, — предположила Мэгги.
— Но хоть какой-то след должен же был остаться? — нервно спросил сам себя Славик. — Хоть что-то?! Ведь шел бой. Где гильзы? Где хотя бы смятая трава? Я ничего не понимаю.
— Смотрите! — вскрикнула Мэгги, показывая рукой вперед.
— Это еще что такое? — воскликнул Славик.
И было чему удивляться. Там, вдалеке, на площадке, где должен был стоять и стоял наш ЯК-52, возвышались два ослепительно белых сооружения, похожие на ангары.
«Так они же мне и снились!» — с тоской подумал я и рассказал свой уже забытый сон, где был и круглоголовый, нашему маленькому отряду, остановившемуся по этому случаю и дружно задымившему дешевыми сигаретами, которыми снабдил нас Никифоров — свои у нас кончились. У каждого были с собой солидные запасы но, увы, они остались в самолете. И не видать нам их, подумал я, как собственных ушей. Но вслух этого произносить не стал.
— Что будем делать? — спросила надсадно кашляющая Мэгги, тем не менее продолжавшая курить эту гадость.
— Надо идти к самолету, даже ради того, чтобы взять сигареты, — весело сказал Славик. — Мне больно смотреть на ваши муки, Мэгги. Это табачное изделие вас погубит быстрее, чем пуля.
Почему-то реальная опасность на нас действовала успокаивающе. Видимо, правда, что самое страшное, разрушительное и раздражающее — это неясность и ожидание.
А тут все нормально — кто-то построил ангары, и, наверное, если верить моему сну, сейчас стоит на площадке круглоголовый и ждет, когда мы подойдем поближе. А потом все или в его, или в наших руках. Тут уж как кому повезет. Прекрасная, предельно ясная и четкая ситуация.
— Ну что, орлы и орлица, вперед, — в том же шутливом тоне скомандовал Славик и добавил: — Оружие к бою. Пойдем цепью.
— Если гора не идет к Магомету… — пробормотал я.
Все ближе и ближе подходила наша крохотная цепь к самолету. Вот уже можно разглядеть выбоинки и царапины на его корпусе… и вдруг самолет исчез. Не было до этого мгновенья никаких событий: ни шума, ни движения — ничего. Просто только что стоял ЯК-52 — и исчез, как исчезало все в этом проклятом месте.
— Не хило работают ребята, — мрачно процедил Славик. — Силенки у них будь здоров.
— А мы с тремя автоматами и с ТЖК в атаку пошли, — заметил я.
Мы остановились, снова закурили.
— Да, мы — камикадзе, — глубоко, с наслаждением затянувшись крепким дымом и выпустив его колечками, сказал Славик. — Но вот что получается: обладая такими гигантским возможностями, эти друзья, — он небрежно махнул рукой с сигаретой в сторону ангаров, — могли бы давным-давно размазать, раскатать нас  по земле, превратить в пылинки, атомы. Но почему-то они этого не делают.
Не знаю, как вы, но я сюда пошел специально — спровоцировать их на какие-то действия. Сами они первыми против нас ничего не предпримут. Уверен, мы можем прожить на подбазе или вон в доме у деда Никифорова сто лет, и никто нас пальцем не тронет… Давайте сделаем так, — предложил Славик, — идем цепью на ангары, но через то место, где стоял самолет.
— Ты думаешь, они его просто сделали невидимым? Фокус-покус? — спросил я.
— Не знаю. Но что-то здесь нечисто, — ответил Славик.
Мэгги что-то хотела сказать, но передумала. Вздохнув, она взвалила на плечо камеру, вяло улыбнулась нам и пошла. Двинулись и мы.
Место, где стоял наш самолет, ничем не выделялось среди других участков, уже пройденных нами. Правда, в отличие от уже известной нам схемы, что-то у них не сработало, и на грунте остались следы: вмятины от шасси, лужица керосина, кожаные чехлы от каких-то приборов, кусок ветоши.
Никто не прокомментировал эту небрежность неведомых сил. Мы молча пересекли грунтовую площадку и направились к ослепительно сверкающим, несмотря на пасмурное небо, огромным сооружениям.
Все выглядело точь-в-точь, как в том моем сне. Те же огромные окна-иллюминаторы с затемненными стеклами в два ряда, площадки под ними. На одной из них стоит та же фигура — большеголовая, широкоплечая.
Сейчас начнется самое страшное, подумал я. Надо предупредить ребят. А почему я не говорю этого вслух, опять подумал я. И понял, что уже поздно, что мне этого не сделать. Чужая воля жестко, по-хозяйски разместилась во мне, готовясь властвовать.

И все-таки я (может быть, как раз из-за того, что уже пережил однажды это состояние во сне) ждал этой волны ужаса и подспудно готовился встретить ее. И потому не сработало ее главное преимущество — внезапность.
И в тот миг, когда огромная, страшная, физически ощущаемая, она накатила на меня, я, чувствуя, как все от ужаса замерло у меня внутри, как панический страх парализовал волю, как завопил инстинкт самосохранения: «Беги!!!» — и не выполнить команду, идущую изнутри, было ни психологически, ни физически невозможно, каким-то крохотным уголочком сознания, оказавшимся не захваченным чужой волей только из-за того, что там хранилось воспоминание о кошмарном сне, я этим уголочком и принял  единственно верное и мудрое решение — выполнить команду, но с небольшой корректировкой.
Поэтому я побежал, но не назад, а вперед, к ангару, к стоящей на площадке мощной фигуре.
Я пробежал чуть-чуть, шагов десять, может, пятнадцать,  давящая на меня чужая воля исчезла, испарилась полностью.
Я оглянулся и увидел то, что и ожидал увидеть — с душераздирающим криком мчались в сторону леса, сбросив рюкзаки, мои спутники. Я знал, что ничем не смогу им помочь в эти минуты, и никто не сможет, кроме посылающего эту волну. От бессилия и ярости я застонал, сжал до боли в пальцах автомат и, ослепленный ненавистью, дал длинную, в полмагазина, очередь по этой стоящей на площадке неподвижной фигуре.
Затем я отшвырнул в сторону свой «калашников» и повалился в траву с единственной мыслью: будь что будет.
Но шло время, а ничего не менялось. Я поднял голову от земли, затем повернулся и сел. Фигура стояла так же величественно и неподвижно.
Движимый каким-то неожиданно возникшим чувством, я побрел к ангару. Странно, мне не удалось найти входных дверей или чего-то напоминающего вход — люка, тоннеля, дырки, наконец, или провала в стене. Собственно говоря, и стен как таковых не было.
Есть такие, модные в нынешнем году, пластиковые домики: Выехал за город, остановился на понравившейся тебе полянке, бросил наземь сверток, вставил в специальный вывод трубку насоса, покачал воздух, и через десять минут сверток пластика превращается в довольно просторный домик с двумя комнатами и прихожей.
Что-то подобное, видимо, использовалось и при возведении этого здания — ни одного шва ни на одной стене не было. Единственное отличие от надувного домика — не было в ангаре входа.
Я еще раз обошел и первое, и второе сооружение. Нет, попасть внутрь невозможно. Страшно хотелось есть или покурить, чтобы притупить чувство голода.
— Чем пугать, накормило бы лучше меня, чучело соломенное, — в отчаянии крикнул я  неподвижной фигуре. Только успел я прокричать эту фразу, как словно щелкнуло что-то в моей голове и опять, как тогда во сне, возникло некое готовое, многозначное разъяснение не из слов, а их значений, образов. Позже я назвал их мыслеграммами. Это очень сложно пересказать — слова в сотни раз слабее, бесцветнее, чем те ощущения, что я испытывал. Так вот, мне разъяснили, что я должен выбрать то, что хотелось съесть, — список прилагается, как говорят бюрократы. Он и был этот список — в ярких, сочных красках, со вкусовыми и обонятельными, назовем так, анонсами. Чего только не было в этом своеобразном меню! Но я очень хотел есть и выбор сделал без долгих размышлений, причем с легкой усмешкой, давая понять этим телепатам, что ценю как их юмор, так и профессиональные навыки.
Но чудеса продолжались. Передо мной появился прямоугольный кусок белого пластика, очень тонкого, но прочного, размером с поверхность стандартного обеденного стола. И на этом листе, в чашках и тарелках, сделанных из того же материала, в той последовательности, в которой я выбирал, как бы материализовались из воздуха — борщ, кусок жареного мяса с капустой, кофе, нарезанный ломтиками хлеб.
«Скатерь-самобранка», — подумал я.
Я был почти уверен, что это дешевый трюк фокусника из провинциальной цирковой студии.
Сейчас я потянусь к лежащей на скатерти ложке, и раздастся радостное ржанье, потому что все исчезнет. Как в забаве с кошельком, брошенным на уединенной улочке. Оглянулся человек — нет никого, только нагнулся за кошельком, а тот — хоп, и поехал под восторженный хохот развлекающихся великовозрастных балбесов, привязавших кошелек на леску.
Об этом думал я, разглядывая сервированную пластиковую пластину.
И опять в моей голове появилась посланная извне мыслеграмма. Очень мягко, словно жалея, мне объяснили, что нужно иметь очень буйную фантазию, чтобы додуматься до таких фокусов. Не бойтесь, мол, здесь все настоящее, и вы спокойно можете приступить к обеду.
«Что ж, прекрасно, — мысленно ответил я, — в конце концов, я военнопленный и по всем человеческим, государственным, моральным и правовым нормам меня просто обязаны кормить, правда, гораздо скуднее». Мгновенно мне передали, что шутка оценена.
Осторожно я сначала дотронулся до кусочка хлеба. Пальцы подтвердили  — хлеб настоящий. Я взял его, рассмотрел, понюхал, откусил кусочек. Вне всяких сомнений — это хлеб. Настоящим оказалось и все остальное.
Быстро, будто опасаясь, что «кормилец» передумает, и одновременно стыдясь своей поспешности, я сметал обед, и «скатерть-самобранка» тут же растворилась в воздухе.

Я посмотрел на круглоголового. Он не изменил за все это время ни позы, ни места нахождения.
— Это вы со мной разговариваете?
— Нет. Тот, кого вы называете «круглоголовым» — многофункциональный робот. Мы называем их «эрки». Сейчас он выполняет функцию ретранслятора в обмене наших с вами мыслей.
— А кто тогда вы? И где? — спросил я.
— Не торопитесь, — передали мне. — И ничего не бойтесь. Самое разумное, что вы соврешили за все время пребывания в этой зоне, вы сделали полчаса назад, бросив автомат. И теперь вам нечего опасаться.
— Где мои спутники? — этот вопрос я задал резко и вслух. И тут же увидел их, будто они рядом со мной или, наоборот, я возле них.
Они стояли у кромки леса и оживленно беседовали, скорее спорили. Слов не было слышно, но по жестам и мимике можно было догадаться, что Мэгги и Славик собираются снова идти к ангарам, а дед Никифор пытается их отговорить.
Мне было понятно состояние Никифора Ивановича — пережить такое и опять возвращаться!
Наконец они приняли решение — дед Никифор пошел прочь, ни разу не оглянувшись, а Славик и Мэгги, подождав, пока он скроется из вида, двинулись выручать меня из беды. Видение, похожее на сон, исчезло.
— Что вы с ними сделаете? — испуганно спросил я.
— Ничего. Если вы нам поможете, — был ответ.
— Как?
— Идите им навстречу и скажите, чтобы они бросили оружие и шли туда, где вы сейчас стоите. Идите немедленно, — потребовал тот некто, который, я был уверен, с первой секунды нашего появления здесь пристально следил не только за каждым нашим шагом, но и за каждым словом, каждой мыслью.
Не теряя времени, я отправился спасать тех, кто шел спасать меня. Я почти бежал в сторону леса, каким-то шестым чувством понимая: коль так повелительно мне посоветовали встречать моих друзей, то дело дрянь.
Нас, по моим прикидкам, разделяло километра полтора, когда я перешел на шаг и стал всматриваться вдаль. Спрятаться на этой ровной, безлесой площади было негде, и я уже должен был увидеть Мэгги и Славика, если только они не ползли по-пластунски. Но их не было. С каждым шагом сердце мое билось все сильнее и сильнее — оно чувствовало то, что разум осознал позднее.
Конечно же, раз не удалось в первый раз пройти к ангарам напрямую, умненькие мои друзья предприняли обходной маневр и, видимо, заходят к ним со стороны разрушенной буровой.
Чтобы понять это, мне потребовалось слишком много времени. То же шестое чувство услужливо подсказало — поздно. Но тем не менее я побежал туда, к развалинам.
Мне не хватило всего нескольких минут, полкилометра, может, даже меньше, отделяло меня от буровой, когда раздались и шумно разнеслись по полю звуки первых автоматных выстрелов. Невольно я остановился.
— Спешите. Все нормально. Вы успеете, — зазвучало в моем парализованном усталостью и безысходностью мозгу. — И ничего не бойтесь. Ничего. Делайте то, что подсказывают вам ваши чувства.
Я, собрав остатки сил, снова побежал. Стрельба усиливалась. Треск автоматных очередей не умолкал ни на секунду. Мне уже было ясно, что Мэгги и Славик вступили в бой с оставшимися в живых «партизанами».
Так отчасти оно и было, только в куда более кошмарном варианте. Да, действительно, моих друзей атаковали «партизаны». Но, во-первых, их было так же много, как и в тот первый день, когда мы приземлились. А во-вторых, — у меня в глазах потемнело и я не свихнулся от увиденного только благодаря психологической закалке, полученной за эти дни в нашпигованном ненормальностями проклятом месте, — среди «партизан» резко выделялись бойцы спецназа, те, что прилетели сюда вместе с нами и погибли на моих глазах.
Не знаю почему, но я пошел не прячась, не пригибаясь, к Славику и Мэгги, ориентируясь не столько по ответным их выстрелам, сколько по направлению беспрерывных атак наступающих. Мне просто стало абсолютно безразлично — убьют меня или нет. Не смотреть же, как погибают мои друзья от рук тех, кто совсем недавно шел в одной цепи с нами…
Все то, что годами, начиная с детских лет, вкладывалось родителями, друзьями, книгами настолько сформировало модель поведения в критических ситуациях, что все мое существо восстало против мелькнувшей на мгновение мыслишки о бесполезности той глупой и неминуемой смерти, на которую я сам себя обрекаю.
И если бы кто-нибудь сейчас спросил у меня: «Ну и кому ты поможешь своей смертью?», я бы совершенно откровенно, без тени рисовки ответил: «Себе».
Шаг за шагом приближался я к стреляющим, инстинктивно сжимаясь от ожидания той пули, которая войдет в мое тело.
«Что же они в меня не стреляют?», подумал я с беспокойством, когда до атакующих оставалось метров тридцать.
Но они словно не замечали этого моего движения через боевые позиции.
Когда-то в детстве я видел кинофильм. Там главный герой мог войти в экран во время демонстрации фильма и стать участником происходящих на экране событий, а действующие лица фильма его не видели.
Но то было в кино. А здесь — в реальной жизни...
Так, постепенно я, никем не замеченный, дошел до передовой линии (если уместно здесь такое сравнение), отделяющей нападавших от обороняющихся. Метров тридцать — сорок оставалось мне пройти до некоего подобия баррикады, сооруженной причудливой игрой законов физики, разместившей после катастрофы обломки искореженных металлических конструкций именно таким образом.
— Ты тоже убитый и воскресший? — услышал я голос Славика.
Вопрос явно был обращен ко мне, тем не менее я громко уточнил:
— Ты меня спрашиваешь?
— Тебя, конечно. С остальными пока все ясно.
— Живой, черт побери, — крикнул я и добавил для убедительности, — живее всех живых.
— Давай тогда к нам, только шустрее, — скомандовал Славик.
Я пробежал эти три десятка метров, юркнул за баррикаду и попал в объятия Мэгги.
— Живой, — бормотала она, — а мы тебя уже похоронили. Знаешь, как страшно нам было?! Мы только что убили капитана Саблина. Я поседела от страха.
— Они опять идут, Мэгги, — сурово рявкнул Славик.
— Да, да. Я уже перестала отвлекаться, — сказала Мэгги и, подняв с земли автомат, пошла к Славику. Здесь у них была целая куча «калашниковых», штук пятнадцать. Я тоже взял один и встал рядом с друзьями.
Мы отбили очередную атаку.
— Перекур, — сказал Славик и тут же спросил меня: — Что происходит, Женя? И что произошло?
Я в двух словах рассказал обо всем, что приключилось со мной.
— Значит, они посоветовали нам бросить оружие, — задумчиво произнес Славик. — Логично. Ты же сейчас шел без автомата, и тебя не замечали. Кажется я понимаю в чем дело… Но рискованно, елки-палки, — как бы беседуя сам с собой, говорил Славик. — Ну да ладно, кто не рискует, тот не пьет шампанское, — решил он что-то для себя и сформулировал: Сейчас они пойдут в атаку. Мы не будем отвечать стрельбой. Оставляем здесь автоматы и идем им навстречу. А ты, Мэгги, снимай, что бы ни стряслось. До последней секунды снимай.
— Мы теперь все на ты друг с другом? — спросил я.
— Ну вот, самая актуальная проблема и самое подходящее время для ее выяснения, — улыбнулся Славик.
— Идут! — вскрикнула Мэгги. И мы инстинктивно схватились за оружие.
— Не стрелять! — резко приказал Славик. — Бросить оружие — и за мной.
— Давайте я пойду первым, — предложил я. — У меня уже есть опыт.
— Согласен, — бросил Славик. — Вперед.
Не скажу, что мне было приятно выходить из надежного укрытия под огненный шквал, но и сильного страха я не испытывал, был почти уверен — ничегошеньки со мной не случится. Я постоял немного по ту сторону баррикады, затем махнул рукой. Мэгги и Славик присоединились ко мне, и мы пошли вперед.
Зрелище, что и говорить, было потрясающим. Атакующие, пригибаясь и петляя, пробежали мимо нас, только что не сбивая с ног. И, не обращая никакого внимания на появившегося в их боевых порядках противника, бросились на решительный штурм баррикады и взяли ее.
Мэгги снимала и атаку, и штурм и зафиксировала победу молчаливого воинства. Не было на их лицах ни ликования по случаю успеха, ни растерянности по поводу исчезновения вражеских сил — совершенно нейтральная реакция.
Потоптавшись немного на месте своего триумфа, победители нестройной колонной побрели вглубь разрушенной буровой и через несколько минут исчезли. Мы удивились бы гораздо больше, если бы было иначе. Здесь все исчезало, и мы как-то уже привыкли к этому.
— Да-а-а, дела, — протянул Славик, — и что теперь?
— Пойдем к ангарам, — сказал я, — у нас нет другого выбора.
— Наверное, ты прав, — вздохнул Славик.
— Я пойду к кому угодно, если мне пообещают сэндвич и сигареты, хоть к круглоголовым, хоть квадратноголовым, — заявила Мэгги. — Я усталая, голодная, и у меня от стреляния в голове гул сплошной.
И мы, в какой уж раз, вновь двинулись в путь.
— Как мне надоели загадки. Как я устала от них, — почти простонала Мэгги. Я же летела на катастрофу, чтобы рассказать о ней быстро-быстро зрителям. А здесь одни загадки и никаких разгадки.
— Разгадок, — поправил я механически.
— Никаких разгадки нет и разгадок тоже нет, — меланхолически продолжала говорить измученная телезвезда. — Если бы меня показала моя фирма по тиви в таком виде, как иду я сейчас, вся Америка залилась бы слезами. Они бы жалели свою Мэгги, которую с ней сделали в жизни.
— Ну, закрутила ты фразочку, — пробурчал я. — Надо было произнести так: «Они жалели бы свою Мэгги, глядя на то, что с ней сделала жизнь».
— Да, так лучше, — быстро согласилась она и продолжала: А я, голодная, грязная, хожу то на войну, то с войны и ничего не понимаю, ничего не передаю, что здесь происходит, а телезрители ждут… Я протестую! — громко закричала вдруг она. Это ущемление свободы слова! Вы не имеете права нарушить законы!
— Ты кому это кричишь? — удивился Слава.
— Всем кричу. Я, правда, устала и больше ничего не могу: ни идти, ни стоять, ни сидеть.
— Это не ущемление свободы слова, — опять возникло в моей голове пояснение этих невидимых ребят. — Мы вам все объясним, вы очень торопитесь.
— Ты что-нибудь слышала, Мэгги? — спросил я.
Она отрицательно мотнула головой.
— А ты, Славик?
— Нет.
Я «перевел» то, что мне объяснили по поводу протеста Мэгги Фелкнер.
— Они все обещают когда-нибудь все объяснить, — вскипела Мэгги. — А когда наступает это «когда-нибудь» — оно уже никому не интересно. Я голодная и теперь еще я бесправная, — удлинила она на одно дополнительное несчастье свой перечень и сразу успокоилась.
Мы подошли к тому месту возле ангара, с которого я отправился на встречу со своими друзьями.
Здесь почти ничего не изменилось. Так же неподвижно стоял на своем месте эрк. Так же было тихо и спокойно. Появился еще один робот — вот и все новшества. Он стоял у дальнего ангара, внизу, но не статично, а выполняя различные движения руками вверх, вниз, в стороны, будто делал физзарядку.
Без всякого телепатического согласования со мной перед нами появилась «скатерть-самобранка». Не мудрствуя лукаво кормильцы сервировали ее на три персоны и подали выбранный мной в первый раз набор блюд.
— Ну, вы даете, — мысленно выразил я свое возмущение, — как в муниципальной столовке одно и то же каждый день. Комплекс называется. — Я не предполагал ответной реакции, но она последовала моментально.
Я уже говорил, что делаю очень грубый, приблизительный перевод мыслеграмм, которые посылает или посылают невидимые мне собеседники. И мне очень сложно, а порой вообще невозможно облечь в словесную оболочку какие-то ощущения.
Я, например, чувствовал в возникавшей во мне мыслеграмме ее экспрессивную, эмоциональную окраску.
Сейчас общий фон мыслеграммы был ироничным. Если бы она была произнесена вслух, то с легкой усмешкой.
Смысл же послания был таким: во-первых, дареному коню в зубы не смотрят. Во-вторых, женщина очень голодна и сказала, что умирает от этого, значит, нужно быстро кормить.
Мэгги и Славик с аппетитом ели. Настроение у них было преотличным. Я передал им суть состоявшегося диалога.
— Раз ты с ними подружился, — сказал ехидно Славик, — попроси у них по-свойски пачку сигарет.
— Если можно, «Данхил», — смеясь добавила Мэгги.
На скатерти, в уголочке, появилось несколько сложенных в стопку пачек сигарет.
— «Данхил»!, — испуганно-радостно воскликнула Мэгги.
— Как в сказке, — покачал головой Славик. — «шапки-невидимки», «скатерти-самобранки», круглоголовые джины, что там еще из серии «Мои первые книжки?»
— Ты шутишь, а мне, например, страшно, — сказала Мэгги, но тем не менее взяла из пачки сигарету и закурила.
— Я шучу, наверное, на нервной почве. Размышляю над тем, что дальше будет.
— Ой! — вскрикнула неожиданно Мэгги.
Славик резко повернулся и увидел то, что заставило телезвезду испуганно вскрикнуть. От ангара прямо на нас мчался эрк с поднятой, нацеленной на нас штуковиной, похожей на китайский ручной фонарик.
Славик выхватил из-за пояса электрошок.
— Не надо! Заставьте его бросить. Нельзя! — пронеслась не совсем четко сформулированная, паническая по тону команда извне.
— Славик, не трогай его! Выбрось свою дубинку! — заорал я.
Но было поздно. Он уже разрядил на эрке электрошок, и робот застыл, нелепо согнувшись, уперев руки в землю. И в это мгновенье около ангара ухнул мощный взрыв.
Последнее, что я видел: вздыбившаяся земля не только в месте взрыва, но и под нашими ногами, и затем все мы взлетели в воздух.
— Вот и все. Конец, — молнией мелькнула во мне мысль…

Возвращение на этот свет или приход в мир теней был тяжелым. Я открыл глаза и не увидел ничего, кроме слепящего темно-синего солнца, и вновь впал в забытье.
Но через какое-то время то же солнце пробудило меня. Первое, что пришло в голову: я продолжаю лететь вверх и поднялся к самым звездам и к этому холодному темно-синему, почти черному светилу.
«Наверное, я все-таки умер», — решил я, — и теперь душа моя в свободном полете мчится к Творцу. Я попробовал пошевелить руками и ногами. И не смог. Не было у меня уверенности, что они вообще у меня есть.
Я ничего не видел. То ли так темно было там, где находилось мое тело, то ли просто не было вовсе тела и действительно все, что от меня осталось, — душа.
— А душа разве может размышлять? — спросил я себя. И сам ответил: — Наверное, может… Попробуй сказать что-нибудь вслух, — попросил я себя.
Нет. Не получается. Значит, души не говорят, — сделал я вывод.
Не знаю сколько бы я еще так размышлял, почти уверенный в том, что впереди у меня целая вечность, но вдруг в меня с характерным щелчком вошла посланная извне мыслеграмма.
— Как себя чувствуете? — мягко поинтересовался мой давний невидимый собеседник.
— А кто я? И что должен чувствовать?
— Вы чуть не погибли. Мы вас едва сумели спасти.
— Только меня? — страшась услышать «да», спросил я.
— Всех.
— А где они?
— Рядом с вами.
— Почему же я их не вижу?
— Потерпите немного. Сейчас увидите. И себя тоже.
Опять навалились безмолвие и кромешная темнота. Это длилось, может, минуту, а может, сто лет. Ощущение времени и пространства у меня отсутствовало.
Но вот опять засияло темно-синее солнце. Оно разгоралось все ярче и ярче, постепенно меняя цвет, сначала на ярко-оранжевый, затем ярко-желтый и наконец на ослепительно белый. При этом оно медленно поднималось куда-то ввысь и в сторону.
Когда солнце остановилось в своем движении и его лучи перестали бить в глаза, я увидел, что нахожусь в огромном пустом зале, у меня на месте руки и ноги, но я не могу шевельнуться потому, что завернут в какую-то непрозрачную, очень тонкую, но плотную пленку.
Рядом, на расстоянии вытянутой руки, мои друзья. У них такие же, как, наверное, у меня, круглые от удивления глаза. Они так же запеленаны и так же висят в воздухе.
Да, мы неподвижно лежали в центре этого зала, ни на что не опираясь. В двух-трех метрах от пола, выложенного гофрированными большими квадратами из белого пластика. Точно такими же были потолок и стены. Я понял, что мы внутри одного из ангаров.
Откуда-то появился эрк. Он пересек зал, подкатился к стене, снял одну из пластин, пробежал пальцами по клавишам установленных там приборов. Мы плавно опустились. Но не на пол, а на некое подобие стола. И как только тело мое коснулось его поверхности, я почувствовал такую страшную боль, словно во мне взорвалась бомба и осколки разрывают изнутри мышцы, кожу, переламывают кости. Я заскрежетал зубами, услышал, как сдавленно застонал Славик и закричала Мэгги, и потерял сознание.
Очнулся я от легких прикосновений чего-то мягкого и теплого. Передо мной стоял эрк с каким-то гудящим прибором в руке. Периодически он подносил его к моему лицу, плечам, голове. Я уже полулежал в кресле, похожем на шезлонг. Острой боли не было. Только ныло все тело, словно я скатился кубарем по камням с высокой горы. Глянул по сторонам. Точно такие же манипуляции эрки проводили с моими друзьями, еще не пришедшими в сознание.
— Самое страшное и тяжелое позади. — Успокоил меня мой знакомый некто. — Через десять минут вы будете полностью восстановлены и вернетесь к жизни.
— Как будто о какой-нибудь машине речь идет, — тупо подумал я.
Прибор продолжал гудеть, и с каждым прикосновением его вращающейся части, сделанной из необычайно мягкого, пористого, как губка, материала, я чувствовал, как утихает и уходит постепенно боль и вливаются в меня силы.
Вскоре я уже смог встать. И как только мне это удалось, эрк выключил прибор, повел рукой, как бы очертив круг, и я оказался внутри цилиндра, целиком закрывающего меня. Еще через несколько секунд цилиндр распался. Я стоял довольно твердо на ногах, облаченный в белый, плотно облегающий меня комбинезон без единой застежки. На ногах красовались короткие сапоги на высокой плотной платформе.
Я сделал шаг и чуть не упал, словно оказался на скользком льду. К тому же мне показалось, что подошвы сапог только чуть касаются пола, и хотя я чувствовал вес своего тела, его как бы взяла на себя платформа сапог.
Эрк подал рукой знак, означающий «внимание!», и я уставился на него. Он сделал резкое движение, напоминающее толчок конькобежца, и покатился по ребристой поверхности пола. Я повторил это движение  и удивился той легкости, с которой у меня все получилось.
Послышался звонкий смех. Ну, конечно, это Мэгги, быстро освоив технику скольжения, выписывала немыслимые пируэты. Рядом мрачно и величественно плыл наш командир. Они подкатили ко мне.
— Здорово, Евгений, не правда ли, — весело прощебетала Мэгги.
— Еще бы. Так всю жизнь и катался бы, — бесцветным тоном проговорил я.
— Ты что-нибудь помнишь из того, что с нами делали после взрыва? — витиевато спросил у меня Славик.
— Нет. Помню синее солнце. И то не знаю, сразу ли оно возникло или когда уже подлечили меня.
— Вы хотите увидеть то, что с вами было?
Тон этой мыслеграммы выражал некоторую растерянность.
— Конечно, хотим! — воскликнул я.
— Смотрите.
И опять смятение в тоне.
То, что мы увидели, очень отдаленно можно было бы назвать голографическим изображением. Очень отдаленно потому, что изображение было не только цветным, объемным, движущимся, но передавало звуки, запахи и эмоции. Появилось оно перед самым нашим носом. Протяни руку — и вот мы.
Эпизод с мчащимся на нас эрком был первым. С него началась съемка. Вот неподвижный, беспомощный робот. Вот другой, который все время стоял на площадке. Мы в тот страшный момент не обратили на него внимания. А этот эрк водил вытянутой вперед рукой с зажатым в ней «фонариком», словно целясь и стреляя. Скорость съемки явно была значительно увеличенной, — слишком замедлены сейчас все движения. В этот момент два черно-серебристых, не очень больших, размером с футбольный мяч, шара стремительно вкатились на место действия. Один мчался к дальнему ангару, другой вспыхнул рядом с нами.
И вот он — этот момент!
Звучат два слившихся в один громовой звук взрыва. И все мы — Славик, Мэгги, я, эрк — вместе с поднятой взрывом гигантской массой земли возносимся в серое небо.
Пересказать дальнейшее нелегко. Какие-то громадные. раскаленные куски камня, а может, металла, поднятые взрывом, постепенно стали превращать наши тела сначала в отбивную, а потом в фарш. Это не гипербола, а констатация. И в довершение то, что осталось от нас — кровавое месиво из мяса и костей, — начало подгорать от плотной бомбардировки раскаленных до морковного цвета камней и камешков.
Уже через минуту после начала демонстрации Мэгги хлопнулась в обморок. Благо эрк стоял рядом и не дал ей упасть. Показ прекратился. Робот достал из сумки крохотную трубочку, провел ей две линии от виска к подбородку, не касаясь кожи, и Мэгги пришла в себя.
— Мы продолжим показ только видеоряда, если вы будете настаивать на продолжении, — предупредил меня невидимый собеседник.
— Будем смотреть дальше? — спросил я.
— Обязательно, — твердо заявила Мэгги. — Только с начала. И пусть, — жалобно попросила она, — если есть хоть какая-то возможность, мне дадут видеокамеру. Хоть какую. Хоть самую плохенькую.
Тут же эрк подал Мэгги ее ТЖК. Счастливая телезвезда припала к окуляру. А через объектив своей камеры она смотрела на мир совершенно другими глазами и могла пережить что угодно, даже свою собственную мученическую смерть, хладнокровно запечатлев ее на пленку.
Когда то немногое, что осталось от нас, стало падать вниз, что-то типа летающего гигантского сачка поймало нас в воздухе и доставило к ангару, преспокойно выдержавшему взрыв.
Стена ангара, дрогнув, раздвинулась. Вышел эрк, упаковал нас — каждого по отдельности — в ту пленку, которую я потом, очнувшись, видел. И на платформе, напоминающей надувной матрац, увез три небольших свертка внутрь. Стена сдвинулась, не оставив ни малейшего зазора. Изображение на этом эпизоде исчезло.
— Что было дальше, мы не имеем права вам показывать. Это полностью разрушит вашу психику, — очень жестко предупредил мой контактер.
Я объяснил Славику и Мэгги причину исчезновения изображения.
— Жаль, — вздохнула Мэгги. — Интересно было бы взглянуть, как проходила сборка Мэгги и где они взяли такие симпатичные запасные части.
— У тебя юмор стал черным, — сказал Славик. — Наверное, тебе что-то неправильно приклеили.
— Да, братец, тебе, я вижу, тоже. Не больно светлый и у тебя юмор, — проговорил я.
Честно говоря, после увиденного не только шутить — смотреть-то друг на друга нам всем не очень хотелось.
— Мы что теперь — другие, новенькие? — вторя моим мыслям, спросила Мэгги. — Я сейчас вторая модель? Фелкнер-2? А что, неплохо звучит. Представляете, появляюсь я на экране и говорю: «Вы смотрите ночной выпуск Си-Эн-Эн. С вами в студии Мэгги Фелкнер-два…»
— Не смешно, — резко оборвал ее Славик.
Бесшумно к нам приблизились несколько эрков. Они взяли нас в полукольцо, и один из них, показав рукой направление движения, дал понять, что нам пора идти. Раздвинулась стена, и мы заскользили к выходу.
— Сколько же дней мы пробыли в этом ангаре? — изумленно воскликнул Славик.
— Минимум месяц, — сказал я.
Было раннее утро. Часов пять. И было холодно. Пахло зимой. В этих краях она начинается рано.
— Внимание! Я выхожу на разговор с вами, — прозвучал в тишине странный — сухой, механический, низкого тембра — голос.
Мы оглянулись. Никого нет. Только эрки, безмолвно стоящие полукругом возле нас.
— Не ищите источник, это синтезатор, — продолжал голос. — Меня вы не увидите. Еще рано. Тот, кого вы зовете Славик! Слушайте меня внимательно. Вы знаете, чем вам грозит невыполнение приказа высшего лица?
Славик побледнел, напрягся.
— Знаю, — ответил холодно.
— Зачем вы нарушили приказ?
— Так было нужно.
— Но вы готовы к тому, что вас ожидает?
— Да. Конечно, готов, — твердо сказал Славик.
— Почему вы ничего не стали рассказывать своим спутникам?
— Зачем?
— Логично, — даже синтезатор не смог не передать уважения.
— Вы сознательно идете на смерть?
— А это будет смерть? — спросил Славик.
— Да
— Меня устраивает такой вариант, — почти равнодушно сказал Славик.
— Если хотите, мы можем вас спасти, при условии, что вы никогда не появитесь там… Вы знаете где.
— Нет, я не хочу… И вы тоже знаете почему.
— Тогда мы отправляем вас. Немедленно. Вы и так опоздали, — после долгой паузы произнес голос.
— Я готов.
— Вы хотите что-нибудь сказать своим друзьям? Попрощаться?
— Хочу покурить с ними.
— Хорошо.
Появилась «скатерть-самобранка», только гораздо большей площадью, чем обычно, на ней море закусок, напитков, сигареты, зажигалки, часы, какие-то приборы.
— То, что вам нужно, окрашено в черный цвет, — подсказал голос.
Славик нагнулся и поднял тоненькую маленькую трубочку.
— Спасибо, — поблагодарил он.
На протяжении всего этого диалога мы с Мэгги стояли словно в оцепенении, не шевелясь, не проронили ни слова. Мы были растеряны, подавлены услышанным.
Профессия, кроме прочего, научила нас выуживать непроизнесенную информацию из контекста любого разговора. И оба мы поняли если не все, то достаточно много. Что-то сказать, спросить я не мог. Потрясение было таким сильным, что я буквально онемел. Мэгги, кажется, тоже. В полной тишине мы, инстинктивно тесно встав в кружок, почти прижавшись друг к другу, стояли и курили.
Мы точно знали, что больше никогда не увидим Славика. И от этого «никогда» — после того, что мы пережили вместе, — исходила мрачная, тяжелая безысходность, пустота, которую нечем было заполнить. По лицу Мэгги текли слезы, и по моим щекам, кажется, тоже.
— Все нормально, ребята. Вы не представляете, как все хорошо получилось, — улыбнулся Славик.
— Прощай, Славик, — Мэгги поцеловала его мокрыми от слез губами.
— Фу, соленая ты какая, — взлохматив рукой ее рыжие волосы, проговорил Славик.
— Для меня не будет тебя неживым, ты остался у меня такой, как есть. Сейчас, — запинаясь от волнения, сказала Мэгги и, отвернувшись, побрела в стороне ангара.
— Ну давай, старичок, не робей, — Славик обнял меня, — если тот свет есть, еще увидимся.
— Может, обойдется, — не веря, но чтобы хоть чуть развеять мрачную неизбежность, пробормотал я.
Славик ничего не ответил, только мягко сжал на миг мои плечи.
— Я готов, — крикнул он с каким-то азартом, подняв голову к небу.
Как будто легкий теплый ветерок прошел по площадке и отозвался тихим шуршаньем. Такой звук бывает, когда гонит ветер сухие осенние листья по асфальту. Я заставил себя повернуть голову в ту сторону, где стоял Славик. Его уже не было, он исчез.
— А сейчас я обращаюсь к вам, оставшимся, — прозвучал тот же металлический голос. — То, что сейчас вам покажут, даст ответ на многие вопросы.
Из полукруга стоящих неподвижно эрков один выдвинулся вперед и подошел к нам с двумя «фонариками» в одной руке и с каким-то прибором, захваченным им со «скатерти-самобранки», в другой. Он встал чуть сбоку, подал один «фонарик» мне и замер.
— У нас будет долгий разговор. Но он впереди, — сказал голос. — А пока смотрите.

Перед нами возникло изображение, как там, в ангаре, — объемное, живое. Мы увидели себя возле самолета и атакующую нас цепь «партизан».
Тот, кто снимал эти кадры, использовал тот же прием, что и Мэгги. Нам показали крупным планом лица атакующих, но показали и то, на что мы не обращали внимания — лица обороняющихся. И я был потрясен — они были похожи! Похожи одной деталью — пустыми, ничего не выражающими глазами.
— А где я, Женя и Славик? — спросила Мэгги. — Почему мы не попали в кадр?
— И это я вам скажу позже, — ответил голос, — а что-то вы поймете сами.
Мы еще раз, но уже со стороны, смотрели на пережитое и действительно кое-что стали понимать, но я не решился высказать вслух возникшее у меня предположение.
Почему-то, когда звучал голос, и я, и Мэгги смотрели на эрка.
— Внимание! — голос прозвучал тревожно, и мы опять автоматически уставились на эрка, а он вдруг повернулся и поднял руку с «фонариком»…
То, что мы увидели, было ужасным. На нас бежал человек. Метрах в ста от него шли цепью еще трое, они появились откуда-то из-за ангара. Приблизительно на одинаковом удалении от нас и от бегущего появилось нечто, напоминающее большущий низко стоящий стол. Человеку нужно было, видимо, добежать до этого стола. Во всяком случае он смотрел на него, а не на нас.
Но добежать он не успел. Эрк нажал на клавишу, «фонарик» издал какой-то странный низкий звук, и человек стал разваливаться на части. В прямом смысле. У него отпали голова, руки, ноги, потом хлынула кровь. Трое идущих тоже побежали.
— Стреляйте, иначе здесь будет еще одна катастрофа. — Это был не голос, а мыслеграмма. — Поднимите то, что вы называете «фонариком», и нажмите на клавишу, — в тоне мыслеграммы была мольба, зов о помощи: быстрей, эрк не успеет…
Я нажал на клавишу и увидел ту же картину — бегущие прямо на ходу распались на части. Все произошло мгновенно. А через секунду закричала, забилась в истерике Мэгги. К ней быстро придвинулся эрк, провел рукой по лицу, и Мэгги сразу успокоилась, затихла.
— Я не предполагал, что так получится, — зазвучал голос. Это и для меня было неожиданностью. Но так даже лучше. Прошу вас, смотрите.
И дальше все происходило быстро. Появилась платформа. На ней стояли какие-то приборы, емкости. Эрки, собрав части тела на эту платформу, промыли их каким-то темно-коричневым раствором, ловко соединили, вновь промыли другой — ядовито-зеленой жидкостью, провели «фонариками» по местам соединения, затем, поочередно приставляя к груди что-то, подобное пистолету, соединенному прозрачным шлангом с емкостью, эрк закачал прямо через поры кровь.
Закончив эти манипуляции, один из роботов согнулся над небольшим мигающим разноцветными лампочками пультом, нажал на несколько клавиш. Люди поднялись, не оглядываясь, побрели к ангарам и исчезли, растворились в воздухе.
Я бросил взгляд на Мэгги. Она снимала, забыв обо всем на свете.
— Они были роботы? — спросил я.
— Да, наверное, — ответила, оторвавшись от своего ТЖК, Мэгги.
— Да. Это были роботы-фантомы, — сказал голос. — И если бы вы не успели их остановить, здесь бы произошел взрыв мощностью в пять-шесть стандартных ядерных устройств.
— Но они были безоружными, — возразил я.
— Они сами — оружие, — пояснил голос. — Соприкосновение их с площадкой блока энергетической защиты и привело бы к взрыву.
— Почему?
— Так заряжены эти фантомы, — прозвучал ответ. И после паузы голос добавил: — Вам незачем знать технические подробности, а объяснить, используя ваши понятия, я не сумею.
— А те, на буровой, которые атаковали нас, они тоже фантомы? — спросил я.
— Да.
— Но они же люди. У них кровь в жилах, у фантомов не должно такого быть, — проговорил я.
— У вас неверное предоставление о фантомах. Они не самостоятельны в выборе, а подчиняются биопрограмме. Они живые, но это слепок с личности, а не личность.
— Не понимаю, — уже нервничал я.
— Вы не обратили внимания на лица тех троих, кого мы только что разрядили и перепрограммировали? — спросил голос.
— Нет. Я был слишком потрясен.
— Наверное, сейчас вы испытаете не меньшее потрясение. Но зато все поймете. Смотрите.
И перед нами появились бегущие люди. Вот я поднимаю «фонарик». Камера, или чем там они постоянно ведут съемку, показывает крупным планом одного из бегущих…
— Хватит, — крикнул я, — перестаньте.
Изображение исчезло.
— Это же был ты, Женя, — дрожащим от страха голосом пробормотала Мэгги.
— Спасибо Мэгги, — натянуто улыбнулся я. — У меня хватило наблюдательности, чтобы догадаться.
— Прости, Женя.
— Ну что ты, Мэгги. Все нормально. И это переживем.
— Сейчас вы пойдете на подбазу, — тоном приказа проговорил голос. — Эрки вас отведут туда. А завтра они зайдут за вами. И мы продолжим разговор. На сегодня вам хватит впечатлений. И еще. Сегодня вы сможете слушать радио. Блокада зоны снята. Вечером вам доставят газеты.
— Правда? — не сговариваясь, крикнули мы в два радостных голоса.
И здесь произошло то, чего оба мы ну никак не ожидали: голос коротко хохотнул.

Эрки показали, как можно, сильнее отталкиваясь, увеличить скорость скольжения. И, сопровождаемые могучими телохранителями, мы за несколько минут добрались до подбазы. Роботы сами запустили двигатель электростанции, оставили нам по «фонарику» и удалились.
— Я пойду в баню, — первое, что сказала Мэгги, когда мы остались одни.
— Хорошо, — согласился я, — иди. А я послушаю приемник, разузнаю все новости, а тебе не скажу.
— И не говори, — сделала обиженную мину телезвезда. —  Голодная я еще могу воспринимать информацию, а грязная — ни за что!
Мэгги ушла. Наверное, самое тяжелое, что довелось мне испытать в этой проклятой зоне, — отсутствие информации. Для меня не знать хотя бы день, что происходит в стране, в мире, в родном городе — пытка. Но не знать этого месяц?!! Это просто трагедия, катастрофа. И, конечно же, в пункт связи я полетел пулей.
Как хорошо понимал я сейчас легендарного осла, оказавшегося между двумя охапками сена. Я долго раздумывал, с какой радиовещательной корпорации начать. Выбрал «Патруль». Там звучала музыка. Очень хорошая музыка, но мне нужны были новости.
Глянув на часы, я без труда вспомнил время выхода информационных программ основных агентств и часа два слушал, переключаясь с волны на волну, все выпуски новостей.
Чего только я не узнал: и о падении курса доллара, и о землетрясении в Японии, и о парламентских дебатах в Болгарии, — но ни одна станция не передала ни слова об аномалии в Таежном.
Это обстоятельство окончательно сбило меня с толку. Проработав репортером столько лет, я знал: если есть хоть малейший повод привлечь внимание обывателя к чему-то вызывающему интерес, его используют на всю катушку. Из события выжимают все и шумят столько, сколько держится к нему интерес.
Неужели мир рухнул? И то, что происходит на Северной площадке, никого не волнует. Им же еще неизвестна судьба отряда спецназа, Славика, моя. Ну Бог с нами, таких много. Но пропала суперзвезда. Си-Эн-Эн — единственная и неповторимая Мэгги Фелкнер. Неужели и это не интересует людей? Что-то здесь не то.
Я попробовал связаться со своей редакцией по телефону или факсу. Но, увы. Щедрость невидимого чудотворца распространялась только на прием информации.
Когда я вернулся в гостиницу, Мэгги уже была в своей комнате. Она сказала, что полчаса назад приходил Никифор Иванович. Он сильно огорчился, узнав про Славика.
— Скоро он вернется. Пошел в складовку брать продукты. И сказал, что сготовит ужин лучше, чем подают на скатерти-самобранке.
— Надо говорить кладовка, — поправил я. — И спросил:
— Про скатерть-самобранку, ты ему рассказала?
— Нет, — растерянно ответила Мэгги.
— Значит, темнит дед. Он уже встречался с этими ребятами, — проговорил я. — Ну ничего, вечером я его заставлю все рассказать.
— Женя, а что в мире делается? — с неприкрытым волнением спросила Мэгги, и слышалось за этим вопросом то, что больше всего хотелось ей знать, — ищут ли нас.
И поэтому я ответил только на скрытый вопрос:
— Нет Мэгги, о нас не прозвучало ни одного слова. Про нас, кажется, забыли.
— Не может быть.
— Может, Мэгги. Мир жесток. По каким-то причинам трагедия в Таежном перестала быть сенсацией.
— Пойдем еще послушаем, — попросила расстроенная Мэгги. — Сейчас начинаются выпуски новостей наших и канадских станций.
И вновь около часа уже Мэгги вслушивалась в поток информации, мрачнея все больше и больше.
— Все, хватит. Надоело, — нервно сказала она, резко встав со стула. — Спать хочу и есть.
Мы вышли из пункта связи. Но не успел затихнуть звук с силой захлопнутой ею двери, как послышался другой, похожий на шипение проколотого колеса в автомобиле. Шел он сверху.
Мы подняли головы и увидели небольшую летающую тарелку серебристого цвета. Она зависла над гостиницей и осторожно, словно нащупывая место, коснулась в нескольких точках земли, но садиться не стала. Открылся люк, из него выпала и плавно опустилась на крыльцо гостиницы какая-то коробка, и тарелка взмыла в небо. «Газеты!» — догадались мы с Мэгги  и наперегонки помчались к посылке.
Затащив в комнату Мэгги коробку и распечатав ее, мы нашли несколько пачек ведущих американских, английских и российских газет. Причем упакованы они были по датам выхода в свет, начиная с того дня, когда мы вылетели спецрейсом из Тюмени, и заканчивая сегодняшними вечерними выпусками.
Разделив драгоценную посылку по языковому принципу, мы с жадностью набросились на чудо, которое  называется «газета». Дважды к нам заглядывал дед Никифор. Мы махали на него руками, он обиженно уходил на кухню и демонстративно сначала гремел посудой, готовя, судя по запахам, что-то сногсшибательное, а потом, ахая и причмокивая от удовольствия, ел в гордом одиночестве. Мы с Мэгги в этот миг обменялись взглядами, заметив, как в глазах вспыхнул и погас голодный блеск. Но то, что было в наших руках, заставляло забыть обо всем.
Мы читали молча, только время от времени то я, то она, не выдержав, хмыкали, гмыкали, бурчали нечленораздельно, выражая свое отношение к прочитанному. К последним номерам в пачках мы приступили почти одновременно. Я пробежал глазами свои и, ни за что не зацепившись, отложил в сторону. Мэгги в своих что-то нашла и внимательно прочла раз, другой. Я заметил, как она изменилась в лице.
— Что-то страшное? — спросил я.
— Пока не скажу, — задумчиво произнесла она. — Не хватает одного события, которое или произошло, и о нем просто не успели сообщить газеты, или произойдет в самое ближайшее время.
Мэгги явно была взвинчена до предела и только огромным усилием воли сдерживала себя внешне.
— Что случилось? — ее тревога и нервное напряжение передались мне.
— Подождем немного, Женя. Прошу, не спрашивай пока ничего.
— Договорились, — пожав плечами, сказал я. — Пошли тогда ужинать, если дед от обиды не выбросил все в мусорный ящик.
Никифор Иванович сидел на кухне мрачный и неприступный.
— Говорят, вы обещали нас покормить? — жалобно напомнил я.
— Все давно остыло, — сварливо проворчал дед Никифор. — Разогревайте и ешьте сами.
Он, гордо подняв голову, вышел из кухни.
— Триумфатор, елки-палки. Отыгрался, ворчал я, ставя на печь судки и сковородку, включая наполненный до краев самовар.
Мэгги как-то вяло, словно не замечая, что ест деликатес — превосходно поджаренное мясо лося, поела и, поглядывая на часы, ждала, когда я, умявший полсковороды лосятины, завершу долгое чаепитие.
— Что ты поняла из газет? — спросил я, поднявшись из-за стола и громко крикнув: — Спасибо, Никифор Иванович, вам бы шеф-поваром работать в «Президент-отеле», а не на подбазе кухарить.
— Позже обменяемся мнениями, — сухо ответила Мэгги. — Давай поспешим. У нас всего четыре минуты.
Мы успели. Мэгги, не шелохнувшись, прослушала сводку новостей службы Би-Би-Си. Она облегченно вздохнула, когда выпуск закончился и пошла музыка, закурила, повернулась лицом ко мне и собралась что-то сказать.
Но в это время музыка прервалась и ведущий информационной программой стал зачитывать сообщение.
Я слабо знаю английский, но сейчас мне и не нужно было глубокого знания языка — достаточно было услышать фамилию Ким и увидеть, как по смертельно побелевшим щекам Мэгги потоком полились слезы, чтобы все понять.
— Как это случилось? Когда? Почему ты мне ничего не сказала? — выкрикивал я вопросы.
Но Мэгги не слышала меня. Закрыв лицо руками, она качала из стороны в сторону головой и ревела в голос.
Мне оставалось только молча стоять, обняв ее, и ждать, пока она успокоится и все расскажет.
Наконец Мэгги мягко убрала мои руки, села на стул, закурила и затихла.
— Ты знала, что это случится сегодня?
— Догадывалась, — сказала Мэгги.
— Он погиб?
— Угорел на даче в Подмосковье.
— Убийство?
— Безусловно. Хотя в сообщении сказано — несчастный случай.
— У него не было дачи в Подмосковье, Мэгги. Я это точно знаю.
— Это дача его друга. Черкесов его фамилия. Или что-то похожее.
— Было только сообщение или уже комментарий?
— Только сообщение.
— Что будем делать?
— А что мы сможем сделать, — с досадой сказала Мэгги, — здесь на подбазе, за тысячи миль от цивилизации? У тебя ручка и диктофон, у меня — ТЖК. Это мощное и единственное наше оружие. Бомба. Но без связи с внешним миром — это рождественская хлопушка.
И потом, Женя, мы же профессионалы. Что мы можем сказать? Сослаться на диалог Славика с сентизированным голосом? Нас же на смех поднимут наши же коллеги. И будут правы. Нет. Надо все, что можно, разузнать здесь, на месте. Выжать все из ситуации, раз уж мы в нее влипли.
— Умничка, полностью согласен с тобой. Давай так и сделаем. Но сначала поговорим о том, что нам известно из газет. С кого начнем?
— С тебя, — предложила Мэгги и вынула блокнот.
— Хорошо. У нас в стране приблизительно неделю все ведущие газеты давали массу материалов об аномалии и о нас с тобой.
Могу поздравить, мы с первого дня, как только приземлились в поле, числимся погибшими. Почему-то никого из журналистов не удивило, что все до того исчезнувшие самолеты и вертолеты были обнаружены, найдены и опознаны трупы всех пассажиров. Наш же самолет не нашли, пассажиров тоже, и хоть бы кто-то спросил, а почему, собственно, их считают покойниками.
Зато столько прекрасных слов прочитал я о себе и о тебе. Ради этого стоило исчезнуть.
Значит, в целом ситуация глазами здравствующих журналистов и ученых, со стороны выглядит так. Произошло нечто вроде глубинного землетрясения. Редчайший катаклизм. Волна от земного ядра совершенно случайно, по несчастному совпадению, проявила себя именно в районе этих трех буровых.
Этот же природный феномен породил уникальную аномальную зону, непроницаемую для средств связи, где не работают или показывают черт те что контрольные и измерительные приборы, где появляются всевозможные неопознанные объекты и так далее и тому подобное.
Про то, что в самолете кроме двух журналистов и Славика Кима был отряд спецназа, не сообщалось. Список погибших дали все газеты. Спецназовцы там шли как сотрудники оборонного НИИ.
Было заявлено официальными лицами, что до выяснения всех обстоятельств, связанных с аномальной зоной, ее территория закрывается и будет охраняться, поскольку она таит смертельную опасность для жизни.
Сообщалось, что с помощью спутников и самолетов ВВС была тщательно обследована площадь аномальной зоны — живых людей не обнаружено.
За все последующие дни появлялось пять-шесть публикаций общетеоретического характера с рассуждениями специалистов о природе аномальных явлений. Вот, пожалуй, и все. Что ты можешь сказать?
Мэгги тяжело вздохнула:
— Наши перепечатывали материалы из ваших газет и давали то, что сообщали российские информационные агентства.
Правда, было несколько интервью, взятых собственными корреспондентами американских, канадских, британских газет, но ответы специалистов повторяли уже сказанное ими вашим журналистам.
Было несколько публикаций видных американских ученых. Они считают, что гипотеза их российских коллег о природе аномалии вполне корректна, но оговаривают в унисон, что при этом выводе они учитывают данные, полученные из России. Ни один ученый из других стран не был допущен, в целях их, ученых, безопасности, даже в Ханты-Мансийск.
И в американских газетах активно эта тема обсуждалась в первую неделю, после нашего исчезновения, а затем она ушла на последние полосы, чтобы тихо умереть. Эта синхронность тебя не удивляет? — Мэгги пристально посмотрела мне в глаза.
— Немного. Но, в принципе, чего-то необычного в этом я не нахожу.
— Правильно. А сейчас я сообщу тебе то, что знаю только я одна. Но, чтобы тебе было ясно, насколько это серьезно, скажу — нас ждет такая же смерть, как и Славика. В лучшем случае.
Я присвистнул. Ничего себе перспективочка!
— Ты послушай, — строго, как пожилая учительница невнимательному школьнику, сказала Мэгги и продолжала: — Сначала я обнаружила маленькую заметку. В ней было написано, что в Нью-Йорке состоялось международное совещание ученых, занимающихся проблемами этногенеза. Ты знаешь, что в переводе с греческого этногенез — это происхождение народа, а значит, говорить можно о чем угодно.
Но когда я прочла, что председательствовал на совещании всемирно известный американский ученый Курт Фриш, и увидела, из каких стран приехали ученые, мне стало понятно — мы с тобой, дорогой Евгений Штыков, стали людьми, угрожающими интересам мирового сообщества…
— Мэгги, ты перенервничала, пойдем в гостиницу, — прервал я ее. Не стану же я говорить телезвезде, да еще женщине: ты чокнулась и несешь ахинею более фантастическую, чем здешние чудеса.
— Ты думаешь, я сошла с ума? Думаешь, я  же вижу, — глаза Мэгги потемнели от обиды. — Но дослушай до конца и тогда можешь думать, что хочешь.
Я развел руками, что означало покорность и готовность исполнить женский каприз.
— Если ты, Женя, откроешь любой, хоть самый подробный, справочник, ты не найдешь в нем в графе «Деятели науки США» имени Курт Фриш. И если ты в таких же национальных справочниках под этой графой будешь искать фамилии людей, представляющих другие страны на этом совещании, то их ты тоже не найдешь там. Понятно теперь?
— Спецсбужбы?
— Как ни странно, нет, хотя я много-много лет думала так же.
— А что тогда?
— Точно этого не знает никто. Но в чем я могу поклясться — эти люди при решениях по ряду вопросов имеют влияние на глобальную политику своих государств. Их рекомендации по этим вопросам безоговорочно принимают президенты и парламенты всех стран вне зависимости от социального строя, формы правления и уровня развития цивилизации. А теперь спроси меня, какие это вопросы.
— И какие же?
— Все, что связано с НЛО и контактами с внеземными цивилизациями.
Я однажды встречалась с Куртом Фришем. Это блестящий интеллектуал, восхитительный собеседник. Наши ученые считают его звездой первой величины на небосклоне мировой науки, хотя у него нет не только ни одной книги, но даже газетной статьи.
— А откуда тогда такая известность?
— Изредка он читает лекции по своей теме узкому кругу ученых и политиков. Но любая информация имеет свойство распространяться.
— Что же ты так сильно всполошилась?
— Понимаешь, после совещания в Нью-Йорке все журналисты потеряли интерес к трагедии в Таежном. А это означает одно — то, что на самом деле здесь происходит, никому не нужно знать. Уже приведены в готовность механизмы сохранения тайны, и нам с тобой гарантировано уничтожение.
Что касается Славика, он был обречен в тот момент, когда, нарушив приказ, взял на борт спецрейса двух журналистов. Такие вещи не прощают никому.
— Но он вернулся живым из района трагедии. Неужели никто не бросился в высокие кабинеты разузнать подробности его появления в Москве?
— Думаю, контактов ни с кем, кроме одного-двух официальных лиц, у него при жизни не было. Так что помимо сообщения о смерти может ничего и не появиться. Могут и еще что-нибудь придумать те, кто отвечает за сохранность тайны.
— Ну почему, Мэгги? Почему то, что здесь происходит, должно быть тайной? Я не вижу смысла.
— Просто мы не знаем того, что знают Курт Фриш и его коллеги и о чем, видимо, догадывался Славик. Иначе он не взял бы нас с собой.
Но знаешь, Женя, мне совершенно наплевать на их запреты. Ради Славика мы обязаны сделать так, чтобы миллионы людей увидели и прочитали обо всем, что мы с тобой узнали.
— И мне плевать на запреты. Но надо как-то суметь передать пленки и тексты в редакции до того, как нас прихлопнут.
— Попробуем. Ты думай, я буду думать, что-нибудь придумаем.
Мы закурили. Мэгги вновь включила приемник, настроила его на московскую волну.
Передавали ночную сводку новостей. И опять лишь в самом конце выпуска прозвучала интересующая нас информация.
Она единственная шла с заголовком.
«Сенсация лопнула. Это было трагическое совпадение», — прочитал диктор заголовок и продолжил:
«Пожалуй, все агентства мира поторопились распространить информацию о трагической гибели Вячеслава Кима, последовавшей на одной из дач Подмосковья. Источник, сообщивший об этом, поспешил, дав непроверенную информацию, основанную на гуляющих по Москве слухах.
Только что к нам в редакцию пришло официальное сообщение: погибший по трагическому совпадению был внешне похож на известного ученого, что и привело к недоразумению, причинило лишнюю боль родным и близким Вячеслава Кима.
К этому часу установлена личность погибшего. Им оказался инженер одного из московских заводов Николай Десятников. Редакция приносить извинения слушателям нашей программы за распространение недостоверной информации».
— Вот так! Подобного поворота даже я не предполагала, — прокомментировала Мэгги.  И пошла, низко опустив голову, к выходу.
Мы вернулись в гостиницу. Мэгги тотчас легла спать, а я заглянул на кухню.
— Пей чай. Только что свежий заварил, — добродушно улыбаясь, встретил меня дед Никифор.
— Спасибо.
Я налил в большую керамическую чашку чай, взял из пододвинутой ко мне дедом тарелки пряник и спросил:
— Никифор Иванович, вы же контактировали с эрками, а почему ничего не сказали?
Никифоров ухом не повел. Ни один мускул не дрогнул на его добродушном лице.
— А зачем?
— Что зачем?
— Зачем я должен был об этом говорить? — искренне удивился Никифоров
Я растерялся. Дед еще шире улыбнулся, спокойно сказал:
— Мне ни к чему суетиться, не мальчик.
— Сдается мне, Никифор Иванович, что вы и у инопланетян на полставки служите, — пошутил я.
— Служу, — с достоинством ответил дед.
У меня чуть глаз не выпал от изумления.
Никифоров захохотал, довольный произведенным эффектом.
— Я за их станцией, где тарелки садятся, присматриваю. Да вот вас они просили отговорить, чтобы, значит, не лезли вы в их дела.
— А чем они вам платят? — почему-то поинтересовался я.
— Продуктами, куревом, охотничьими припасами. Прихожу раз в неделю к ним, передо мной «скатерть-самобранка», заказываю, что надобно, беру и до следующей недели.
— А где станция?
— Не-е, мил человек, не спрашивай. Не скажу. И хозяев ни разу не видел. Все решаем с круглоголовыми. Ну, ладно, поговорили — и хватит. Пойду я к себе домой.
— Привет круглоголовым, — усмехнулся я.
— Передам, — степенно, словно речь идет об общих родственниках, промолвил дед и вышел.
Я смертельно устал удивляться. В полной тишине выпил еще чашку чая, покурил, помахал в ответ рукой деду, мелькнувшему в окне, и отправился спать.
Утром мы послушали выпуск «Новостей». На этот раз первые блоки информации всех радиостанций посвящались Таежному.
Оказывается, поздней ночью Си-Эн-Эн выдала сюжет с роботами-фантомами. И началась мощная кампания по выжиманию из этого сюжета максимальных дивидендов. С поразительной оперативностью видеопленка Си-Эн-Эн прошла по всем телестанциям мира.
До позднего вечера мы слушали комментарии сюжета. И когда к нам прибыли газеты, их первые полосы были заняты теми же комментариями.
Мэгги выловила из мощного потока газетных и радиоинформаций руку дирижера.
Курт Фриш дал крохотное, на несколько фраз, интервью Си-Эн-Эн, которое мгновенно продублировали все средства массовой информации мира.
На просьбу ведущего дать оценку увиденному Фриш заявил, что, по его мнению, журналисты были подвергнуты психотропной обработке. Видимо, они жертвы крупной политической провокации, дальняя цель которой вызвать конфронтацию между Россией, США и рядом других стран. Более развернутую оценку Фриш пообещал дать после экстренного совещания с ведущими специалистами и учеными.
— В огороде бузина, а в Киеве дядька — так у нас принято называть подобные кульбиты, — мрачно заметил я.
— Наверное, это смешно, — сказала Мэгги, — но ты не знаешь возможностей Фриша. Уничтожение людей какой-то бандой в зоне, охраняемой государством, в присутствии журналистов США и России — это еще какой скандал, если сделать нужные акценты.

Дед Никифор так и не появился. Мэгги пошла на кухню готовить ужин. Благо, заботливый инспектор набил холодильник продуктами. Телезвезда жарила мясо, варила спагетти. Я готовил чай. Потом мы поужинали, вымыли посуду и сели покурить.
— Со стороны, наверное, мы похожи сейчас на супружескую пару, прожившую жизнь, — грустно сказала Мэгги.
— Пожалуй, — согласился я, — мы много пережили вместе, и у нас впереди одна судьба.
— Ты боишься смерти? — спросила Мэгги.
— Не очень. Хотя еще пожить не отказался бы.
— А я совсем не боюсь. Как увидела своими глазами собственную смерть, так и не боюсь. Раз уже была мертвой — чего бояться? Привыкла. Подумаешь, второй раз умру.
— Какую-то тему мы выбрали невеселую, давай о чем-нибудь другом, — предложил я.
Скрипнула входная дверь.
— А мы поесть не оставили деду Ивановичу, — расстроилась Мэгги.
Но это был не Никифоров. На кухню вкатились три эрка.
— А мы уже спать собирались, — выговаривала телезвезда роботам, — мы так поздно в гости не ходим.
С таким же успехом она могла сообщить это стене или своему отражению в зеркале. Но ей надо было на ком-то разрядиться. Меня она щадила. И тут вовремя под руку попали эрки.
— Все равно ведь пойдем, — буркнул я. — Что зря обижать железяки.
— А мне не обидно?! — возмущенно воскликнула Мэгги. — Идти ночью в гости по лесу, в этом комбинезоне. Где машина? Где вечернее платье? Туфли на каблуках?
— Ну ты штучка! — восхитился я. — Ну, капризуля! Хочешь знать, честно скажу — этот комбинезон так тебе идет, что ни одно платье от всяких диоров и в подметки не годится. Ты просто восхитительна в этом наряде.
— Правда? — моментально смягчила свой гнев Мэгги. — Тогда пошли.
Она решительно направилась к выходу. Эрк предупредительно открыл дверь.
— Ой, смотри, — вскрикнула вдруг Мэгги.
Я выскочил на улицу. Ничего не случилось. Просто шел снег. Видимо, уже давно. Поле стало похожим на гигантскую белую простыню, хорошо отглаженную и чистую-чистую.
Мэгги закрыла руками уши — холодно.
Эрк подкатил к ней, провел рукой, не касаясь комбинезона, по ее плечам, и появилось что-то типа откидного капюшона и рукавиц. Когда Мэгги накинула капюшон на голову, то незакрытыми оказались только глаза.
Ту же процедуру другой эрк проделал со мной. Сразу стало тепло и уютно.
О комбинезоне все же стоит сказать хоть несколько слов. Когда нас впервые облачили в них, меня поразила легкость ткани, из которой он сделан. Но через секунду я уже понял — это не ткань, а что-то вроде энергетической, но плотной, видимой оболочки, которой придана форма комбинезона, а, скажем, не мешка, сюртука, балахона — чего угодно, словом.
Эта оболочка не касалась тела. Но она выполняла массу функций: защищала при ударах, поддерживала температуру тела и нормальное состояние организма, контролируя любые отклонения от нормы. Именно она давала нам возможность быстро перемещаться, скользя по любой поверхности как по льду.
Его легко можно было снять. Достаточно было об этом подумать и провести рукой, как будто расстегиваешь «молнию». Эрки нам показали, как это можно сделать.
Защищал комбинезон от дождя и холода. Сейчас на улице было градусов семь-восемь мороза, да еще дул сильный северный ветер. Тот, кто бывал на Севере, знает — даже в полушубке в такую погоду не  вспотеешь. А в этом невесомом, не ощущаемом на теле комбинезоне было тепло, как в квартире.
Эрки, взяв нас как бы в треугольник (один — впереди, двое оттянулись назад и вбок), повели на встречу с тем или теми, кто приводит в движение какие-то неизвестные нам силы, кто совершенно перевернул наше сознание, наши представления о многих незыблемых, как казалось, истинах.
Задумавшись, механически скользя за эрком, я, так же механически, стал насвистывать песенку.
— Один мой московский знакомый говорил, что свистеть нельзя — денег не будет, — услышал я голос Мэгги так близко, будто она сказала мне это в самое ухо.
Но она шла метрах в пяти от меня, и по-прежнему лицо ее было закрыто, только глаза видны.
— Ты меня слышишь, Мэгги? — спросил я тихо.
— Прекрасно слышу, — так же тихо ответила Мэгги.
— Как они это делают? — восхищенно воскликнул я.
— Кто они?
— Пришельцы, я думаю.
— А вот интересно, — проговорила Мэгги, — мы все старательно с первого дня обходили это слово, хотя всем нам было ясно, что это не земляне. Почему?
— Не верилось, наверное, что это может быть. Мне все время казалось, что я то ли сплю и вижу все во сне, то ли участвую в съемках фантастического фильма.
— У меня точно такие же ощущения, — со смешком в голосе сказала Мэгги. — Но сейчас мы увидим их… И мне страшно.
— Ну, если они нас не уничтожили сразу, зачем с такими излишними церемониями им это делать сейчас?
— Мне не из-за этого страшно. Боюсь, что все исчезнет. И это действительно окажется какой-то мистификацией.
— Мне кажется, все реально, — не очень уверенно сказал я. — Сейчас мы в этом убедимся.
Мы уже подходили к светящимся в темноте ангарам. Раздвинулась стена, и вслед за эрком мы вкатились внутрь. Только когда появились остальные роботы, стена сдвинулась и загорелся свет.
Точнее, стало очень светло. Здесь не было ни ламп, ни каких-то видимых источников света, просто было темно — стало светло.
Это был не тот зал, в котором нас собирали по частям, хотя вроде бы мы въехали в тот же вход того же ангара.
Сейчас помещение напоминало отсек межпланетного корабля — масса каких-то разного размера экранов, удлиненные белые кресла, пульты с широкими клавишами, испещренными непонятными графическими знаками из полуколец и ломаных линий. У дальней стены особняком располагалась еще какая-то кабина в форме цилиндра.
— Подойдите к лифту и проведите рукой по его стене, — прозвучало в зале.
— К этой штуке? — уточнил я кивком головы на кабину.
— Да.
Мы подошли, провели рукой по стене, она плавно раздвинулась.
— Войдите! — властно приказал голос.
Мы вошли. Стена сдвинулась. Внутри было почти пусто. Только на потолке посверкивали меняющие окраску сине-белые огоньки, как на проблесковом маячке спецмашин. Темп смены цвета огоньков увеличился, и мы поняли, что летим с огромной скоростью вниз, причем это никак не ощущалось физически и походило на спуск в лифте в какой-нибудь обычной типовой десятиэтажке.