- Снимай штаны. - Зачем? - Снимай штаны... Я - мальчик-колокольчик. Папа у меня - аист, а мама - капуста... Забавные родители... И почему не подчиниться доктору? Он желает всего навсего меня осмотреть - и убедиться в порядке или же в беспорядке мое тело... - Повернись... Какие проблемы... Значит, с передом все в ажуре. Сейчас осмотрят сзади и, исходя из увиденного, выпишут и предпишут массу полезных для организма вещей...
Но помимо змеи-трещины, въющейся по кирпичной кладке, на которую были устремлены мои гляделки, я увидел и другое... Я увидел раскаленный болт охреневшего Чингисхана, уставленный в направлении неожиданно выскочившего третьего глаза... По идее - должен был закричать я. Но резаного хряка задали голосовые связки профессора шрапнельной каши - убогого стриптизера... И не мудрено - на него беспардонно зырил натуральный, украшенный ресницами глаз... Левая моя ягодица, до поры слепая - как народившийся киска, взяла - и прозрела...
- Кому ты гонишь? Уместен здесь, наверное, вопрос, да? Гоню-не-гоню, но, получается, заинтересовались мной параллельные миры и силы. Навесили опознавательный знак...
Запаренным колобком выкатился я по окончании наряда... В январском воздухе стояли морозные звезды... Где-то там на них что-то есть. Какие-то камешки, песок... Освобожденный от снега, чернеющий плац порождал недоумение. Зачем-почему его не зальют под лед - на радость пацанам-срочникам? Гоняли бы себе потешную шайбу, звеня коньками... А безо льда - никакого хоккея и праздника. Грохочут, ать-два, сапоги. Стой, раз-два... На первое, второе и десерт - рассчитайсь! Первый-второй, первый-второй... Пещерная арифметика... И они считают себя сильными, унижая других. Нет объекта для унижения - нет силы... Подавай им задроченного и слабого, который им - как воздух, как панацея от мыслИ о собственной ничтожности... Какие там, к чертям государственным, мысли... Но самое интересное, что каким-то сказочным образом они догадываются... Не могут не догадываться... Иначе - с чего бы они так бесились...
О глазе, об этом веселушном привете из неопознанного пространства, прознала вся наша раздолбайская и дикая дивизия... От греха подальше и больного любопытства поместили в сан-часть... Занавески на окнах... Койка заправляется без ухищрений. Никто с ниткой не придет - проверять натянутость одеяла... Слабая, но своя плитка - шершавый диск на подставе с регулятором. Если приноровиться - прикуришь. А проще - не тыкать сигаретой в разогретый плиточный диск, а клочОк бумаги на него просто. По-тихушному пламенеть быстро пойдет - "Ронсон" отдыхает...
Мокрые бои с грязью и здесь... В помощниках - Витя... Из него солдат - как тамада из навечного жмурика. Такое впечатление, что человек с облитыми слезами лицом, ползая на коленях, умолял взять его на службу... И врачи из приемной комиссии до лоска скребли страдательные плеши - взять-не взять... Но, пресыщенные калечным уродством новобранцев, все-таки дали зеленую улицу - и не забраковали недоделка и жертву мирозданья...
Мой папаня два раза выбирался из Риги посмотреть - как я защищаю Родину. На поезде - до Золотой Рыбки, города Сарапул на берегу Камы... До сих пор он вставляет в горячительные монологи про то, как сердце его кровью почти захлебывалось, когда он, проезжая, заценивал невозможно задумчивые избушки и волшебно дикую, запущенную в никуда, с лесами-полями-болотами, природу... Про таких, как я и Витя он говорит - Благодаря таким "воинам" немец до Москвы дошел. - А где твоя винтовка? - У Туле. - А шинель где? - У Тамбове... Защитники!
Помимо наведения марафета на все - что в состоянии блестеть, Витек по совместительству - ходок за пищей... - Война! - кричит он с порога. О бедро его бьется деревянный короб, ремень от короба закрывает буквы "С. А." на погоне. В коробе - три "люминевые" кастрюльки, одна на другую. С "первым", "вторым" и компотом, подслащенной водичкой... - Чего? - ошарашенно всхлипывает сержант, сан-инструктор. До сей поры - деловой и непробиваемый... Он уже одним хромовым сапогом дома. Обшитая под иконостас "парадка" ожидательно стынет-мается на вешалке. И сон ему снится постоянный. Как соседская Настя, с роскошным бюстом и пухлым задом, вырывает из рук его дембельский альбом. Рассыпчато хихикает и воркует - Страсть, какая я охочая до воинской славы твоей, Димочка. Дай мне еще раз... Полюбоваться на тебя, армейского...
У меня, "молодого", то есть полгода отслужившего, по другой причине екает сердце. Среди микки маусов, война с Америкой, с кем же еще... Своих, по интересам, по цивилизованости окажется побольше, чем среди своих, по двухгодичной обязаловке... И тут, в кого стрелять - сердцу не прикажешь...
Но Витька успокоительно улыбается... Договаривает - "Война" - каша гороховая "седня" на "второе"...