Все события и персонажи книги не вымышлены и любое сходство с реальными лицами и событиями далеко не случайно. В ходе изложения текстов будут даны конкретные биографические характерологические правдивые данные на всех персонажей. Они – очень честолюбивые - сами этого хотели, дабы хоть как-то прославиться.
Так, главный персонаж данной (первой части книги) Вольдемарж Долинскинд на самом деле это Владимир Аркадьевич Долинский, доктор филологии, ярый антисоветчик. Он издавал в советское время наиболее оголтелый антикоммунистический журнал «Шерстяная Лампа». Правда, лишь в одном-единственном экземпляре, который абсолютно никому не показывал и по прочтении для полной конспирации уничтожал.
Ещё один персонаж – Костанеда Фхрумкин-Кровавый, — это экономист, публицист и культуролог Константин Григорьевич Фрумкин. Он уехал в Израиль за лучшей творческой литературной долей вместе с женой – поэтессой-эзотеричкой, которая там его покинула и смоталась в Штаты. Костя же еле-еле нашёл работу за 800 шекелей в месяц. Из них 400 он платил за комнатёнку в вонючей, душной коммуналке. А работал он на фабрике, вернее в металлическом вагончике в жуткой жарище, прямо как в пекле, по 14 часов в сутки без выходных. Там он лихорадочно (напряжённый план) изготовлял пластмассовые тюбики с интимным гелем для секс-шопов. Но однажды смодельная палестинская ракета Каттам, выпущенная из сектора Газа, угодила именно в эту сараюху, разнеся её в дребезги. Костю спас лишь его плохой желудок. Он постоянно выбегал по большой (но крошечной по объёму) нужде и оправлялся среди камней, которых, благо, на Земле Обетованной было не счесть. Так было и в тот раз, ракета не причинила ему вреда, лишь полнолстью накрыла его лтлетевшим из цеха медным тазом с тем самым эротичеким гелем. Он еле отмылся, да и гешефт заглох полностью. Мыкался он мыкался, и наконец, голодный и оборванный, постаревший лет на 30-40 и поседевший (сейчас он красит волосы), Константин вернулся в Россию. Работает сейчас экономическим советником у премьера Путина, а также возглавляет секту футурологов, вырабатыващих нужные для Кремля сводки событий Будущего.
Об остальных персонажах — по ходу изложения.
ЗЕРКАЛЬНЫЙ КАРП ПРЕЗИДЕНТА,
или
КАК «ВТОРАЯ ПЕРЕМЕНА» ЧУТЬ НЕ УСТРОИЛА
ВТОРОЕ ПРИШЕСТВИЕ
ПРОЛОГ
Конечно, говорить о том, что он подавился фаршированным карпом именно из-за ренегата Фхрумкина, было, на первый взгляд, совершенно бессмысленно и беспочвенно, так же, как и считать роль Лжедимитрова в этом деле сверхъестественной, но... Но Филология — Царица Цариц Наук — настаивала именно на этом...
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Президент эзотерического Общества с неясными целями и с не менее, загадочным названием Вторая Перемена (имеющим около полусотни двусмысленных подтекстов, не считая каббалистических нюансов) Вольдемарж Долинскинд с отвращением взирал на выступавшего с очередной погромной речью старшего преподавателя Лжедимитрова – второго Иерарха в псевдоинтеллектуалистской сатанинской шайке-лейке с непристойным самоназванием 0-Нанистикс.
Эта группа философов-отщепенцев выступала против любого употребления людьми каких бы то ни было слов вообще, за исключением матерных возгласов и идеофонов: «бух», «бах», «хрясь», «бздынь» и т.п. Её главным идеологом был некий Саша Чёртабахеркин, бывший, как вскоре догадался Президент, очередной реинкарнацией Ленина, всё никак не уходящего ни под Землю, ни — хотя бы уж — с территории многострадальной страны. Так же, как и предыдущее ленинское исполнение Главы Бесов, Чёртабахеркин не пил и не курил, т.к. и у него, по-видимому, тоже отсутствовала половина мозга, если — судя по его речам, — не больше.
К отвращению Президента к Лжедимитрову добавлялось ощущение какого-то неясного сходства. Своей манерой говорить и тем как он держался — во всём этом было что-то неуловимо знакомое, кого-то или что-то тот ему напоминал, и если бы не эта маскировочного цвета хаки куртка... Президенту казалось, что именно она мешает ему вспомнить на кого же всё-таки так разительно похож Лжедимитров?
Пронзительной скороговоркой аудиторного преподавателя-почасовика Лжедимитров выкрикивал под оптимальным углом в 45° туманную фразу, за ней следовала вторая — противоположная по смыслу. Затем дребезжала третья, — отрицающая обе предыдущие. В четвёртой он брал все сказанные слова обратно, после чего — в пятой — отказывался вообще от всего сказанного и даже от факта своего существования. Но все его заявления уничтожались ещё и другим, дополнительным способом: после каждой своей фразы он разражался коротким визгливым смешком, с горловым мокротным клокотаньем и дополнительно — прогибом тела назад, так что казалось, что он не то начинает делать гимнастический «мостик», не то падает.
Всё это стирало у его слушателей в памяти смысл каждой сказанной им фразы — и делало начало следующей непонятным и загадочным, как будто произносимым на неведомом языке. И лишь где-то в середине фразы начинал проступать её русский лингвистический абрис и кое-какой смысл, но как оказывалось, лишь для того, чтобы через несколько секунд исчезнуть вновь от следующего взвизга идиотского смеха.
И всё, что оставалось аудитории от его — довольно-таки длинных — контрвыступлений (он выступал всегда только в контр- и по любому поводу), так это слово-вставка. В каждую свою Фразу все отрицающей пентады Лжедимитров вставлял своё любимое слово — «говно». Вот именно оно-то и оставалось после его речей в сознании слушателей — многажды повторенное и линейно выстроенное, подобно телеграфным столбам вдоль железной дороги, аккуратно — через 50 метров — у него же — ровно через 50 слогов — «говно» — пролёт (провал в памяти слушателей) — «говно» — дольше опять пролёт... и вновь «говно»: «говно»... «говно»... «говно»....» — столбы говна....
И тут Президента Долинскинда осенило: он понял, кого ему так неуловимо напоминает Джедимитров! Ну да! Конечно же! Это же — типичный кусок говна! Именно он! Вроде бы как гоголевский Нос, но тут — вертикально передвигающийся, по кафкиански смердящий произносимым текстом, ходячий кусок говна! Так вот в чём дело!
И ещё одно доказательство! Лжедимитров как-то рассказывал, что у него якобы есть знакомый монах, который с целью усмирения в себе гордыни регулярно окунает голову в несмываемый за собой унитаз. Теперь ясно, что это он не иначе как о себе говорил, в третьем лице. То-то он всё путался в падежах, родах, спряжениях — это были не оговорки, а проговорки! Какая там ещё у него гордыня?! Нравится ему это — и всё! «Подзаряжается»! Надо же...
А может быть это и вправду какая-нибудь специфическая реинкарнация?.. Но только какой-то он ирреальный: цвета хаки, то есть как бы дизентерийный, поносный, а вот же на тебе! — ходит! А ведь должен по логике вещей растечься блевотно-подобной лужице, ну, или — хотя бы осесть! Хаки... хаки... — война — дизентерия — парижская зелень — бриллиантовая зелень — «Зелёный человек» Келлермана — «Человек без свойств» Музеля... Нет, филология — даже Филология (!) — не могла объяснить причину устойчивой ходячести Ноmо fekalios егесtus. И Президенту — на минуту ощутившему душевную лёгкость от двух своих маленьких открытий — вновь сделалось на душе тяжко и муторно, вновь навалились безрадостные мысли о дальнейшей судьбе Второй Перемены...
....Ежедневные объявления в газетах не приводили к желанному наплыву в эзотерическое Братство новых членов. А раз нет численности, то нет и конкурсности, нет ритуальности посвящения, нет кусающих локти не принятых и горестно воющих, отсеянных в течение испытательного срока. А всё это было крайне необходимо для того, дабы утереть нос отколовшемуся от Ассоциации Николаю Кузанских-Петропавлову. Этот удмуртский метис демонстративно не подписал Протокол Согласованной Мудрости, и даже настаивал на наличии у него своей собственной, приватизационной.
Впрочем, это неподписание было всего лишь поводом, причина же раскола Ассоциации Первого Созыва состояла в том, что Кузанских-Петропавлов (сомнительный философ, но несомненный минусинский татарин из остяков, причём — зело коварный и хитрющий субчик!) требовал для себя крупных выплат, то есть предварительного финансирования, предоплаты своего философствования, которое он именовал Вдвигание, ещё до его начала — в 0-Состоянии Задвинутости. Долинскинд же считал, что необходимым и достаточным условием для плодотворной философской деятельности является наличие официально оформленного помещения. Этим он опровергал заодно с Кузанских-Петропавловым и Диогена Синопского.
Вот тогда-то и родилась у Президента Долинскинда Великая Мечта. Предоставление ему возможности внести когда-нибудь этого Двинутого в чёрные «проскрипционные» списки позорно изгнанных из рядов Великого Общества, высокая слава которого вскоре загремит по всей Вселенной. А с ним, точнее, над ним и польётся и слава Филолога, слава Долинскинда — Всадника Логоса, пронзающего корьём глоттогонии поверженного многоглавого Змия всех остальных псевдонаук.
Долинскинд считал втайне филологию высшим человеческим духовным свершением, в этой связи он особенно презирал философию – эту ****овитую и вороватую служанку остальных наук. Но и все науки Долинскинд тоже ненавидел однородной, равномерной — максимально возможной для человеческих сил — изомерной ненавистью. И всё же его ненависть к математике была ещё сильнее, и ей от него доставалось больше всего. Псевдонаука, узурпаторша, недостойная претендентка на Царство! Уже один только вид странички с математическими выкладками вызывал у него внутренний злой хохот, внешне скрытый слащавой улыбкой благоговейности и приторно-вежливыми комплиментами в адрес представителей точных наук.
«Точных»! Какая такая тут может быть там точность ещё?! Царица Цариц Наук — да разве можно вообще считать наукой эту китайскую грамоту?! Конечно же, нет! Это же ясно как дважды два! Ну, разве же эти все полуматерные ХУ, ХУ2 чего-нибудь стоят?! Это же всё рубленная семантика, гуляш из синтаксиса, фарш неорганизованной морфологии, паштет морфемная масса!
В этом плане ему очень досаждали члены Ассоциации, которые имели техническое образование. От них так и несло мерзким вульгарным материализмом. Они даже отрицали божественное происхождение Священного Писания – Библии, точнее Ветхого Завета. В нём заодно прослеживалась и божественная мудрость ветхозаветных деятелей.
Взять хотя бы их не устаревшую до сегодняшних дней по взятию городов противника и вообще власти с помощью лазутчиков. Эти доблестные герои проникали в города противника и вербовали на свою сторону проституток, уголовников и гомосексуалистов. Затем они внедряли педерастов в политическую власть и искусство, а уголовников – в силовые структуры. Проститутки же оставлялись при тех и других для слежки, влияния на их действия и осуществления информационной связи с еврейскими мудрецами.
Президент был не только и не просто филологом, но филологом-гурманом, а наилюбимейшим его Блюдом был карп. Карп — не только символ мудрости Страны восходящего Солнца, но ещё и карп — в фаршированном, своём воплощении: с зеленью, орехами, чесноком... Именно поэтому вначале, это показалось ему несомненно добрым предзнаменованием: на первой же сходке в Скотоложеск... Скотоводчее... тьфу, чёрт! ну, как её?!.. в Ветеринарной Академии прямо при входе продавали зеркального карпа и народу — практически никого!
Если бы только не эти два страшилища — сине-чёрные нигеры. Они покупали товар по западному, неспешно, да и ещё выбирали и самых крупных рыбин, как ему казалось. И он проклинал их, полагая, что из-за них ему теперь достанется одна мелочь: лишь на уху, и не зафаршировать! Если бы не эти черномазые людоеды — и куда им карпы, с костями, поди, сырых жрут! — если бы не они, то считай в пару минут он обернулся с покупкой огромного зеркального красавца, один хвост! — с ладонь, не меньше (!) спинной же плавник — просто загляденье!
Но когда началось Первое заседание Круглого стола Ассоциации (Президент вдвоём с вице-президентом переставили столы в аудитории, образовав подобие круга), Долинскинд почуял что-то неладное. Ничего определённого сказать он не мог, за исключением того, что уж очень странные, явно не философические хари... лица были, у всех присутствующих. Поняв, что, по-видимому, ничего путного не выйдет и из этого его очередного начинания, Президент произнёс стандартное витиеватое вступление и пустил собрание на самотёк, перепоручив всё воле обстоятельств и предложив присутствующим поочерёдно представиться для начала и рассказать вкратце о себе, начиная со своего заместителя вице-президента Дионисио («беглого грека», как он его именовал про себя) — уволенного из какого-то захудалого НИИ за халатную неосмотрительность, приведшую к возгоранию в помещении занятом дорогой, хотя и не работающей, импортной аппаратурой. Но уволили его под предлогом якобы «пятого пункта» и для перестраховки вроде бы по ошибке. Вице-президент действительно по национальности был варяжским греком с семитской и корейской примесями. Теперь он мыкался, но на общественные работы не шёл. Вице-президент представился:
— Меня зовут Дионисиосос, но можно — так вам будет легче — Денис, или ещё проще: зовите меня Федя или Гоша, как кому понравится. Фамилие же моё тоже греческое, так что вам его всё равно, как говорится, «ни иудею, ни эллину» ни за что не выговорить — ни евреям, ни эллинам… Ни, уж тем более, — русским!
Поэтому я его тоже не всегда выговариваю. По образованию я – физик широкого профиля: атомщик, ядерщик, электронщик, кваркщик. Ещё на студенческой скамье я сделал... совершил множество открытий по самоорганизации материи, в космогонии, подбирался к разгадке и созданию полной теории Хаоса. Куча стратегических ЯМ перегрызлась за моё распределение, но система, болышевицкая импотентная система нивелировки и оскопления талантов не позволила мне пойти честным путём к вершинам и глубинам науки. И я ушёл из поганого НИИ! Лучше побираться и приворовывать, чем поступиться своей научной совестью и честью учёного — таков мой девиз до конца дней моих! И пусть кремлёвская власть кусает теперь себе локти — я не вернусь к ним туда, и пусть делают теперь, что хотят!!
Следующим кратко представился, как финансист с большим будущим, вечный студент, перманентный ренегат Костя Дзен Фхрумкин по философской кличке Констанеда, сделавший из своей неизменной позиции «и вашим и нашим» постоянное всеоповещающее занятие. В результате Президенту постоянно приходилось делать вид не понявшего или не расслышавшего человека в ответ на все вопросы к нему Фхрумкина, в том числе — на повторные и уточняющие. Этот болтливый ренегат выдавал все эзотерические секреты первому встречному. Именно он притащил в Общество весьма подозрительного алкаша Борислава. И, кроме того, выяснилось (сам же и проболтался!), что он продолжает поддерживать контакт с отколовшимся Сдвинутым Николаем, что делало невозможным делом для Ассоциации ни принесения клятв, ни дачи обетов, ни приведения к присяге. А это в свою очередь помешало бы притоку в Ассоциацию новых — молодых и перспективных — членов, сделало бы нереальным создание своего тайного, эзотерического языка Общества.
У Президента уже был готов вариант филологической справки для его первой Бейсик-Версии и разработана батарея обучающих текстов. «Будет, безумец, орать в метро на второпеременном тайном арго — заметут в милицию, а там быстро расколют: всё остальное выболтает! Ну и жди потом, отворяй ворота неприятностям с обысками и конфискациями». — Президент не верил в наступление — демократии и либерализма в России, ибо это было филологически очевидно: язык не менялся, язык — дурацкий, значит, и будут всё время жить по-дурацки!
Но вслух он об этом никому не говорил, а наоборот, хвалил могучий русский свободный великий язык за широту, и горячо, растроганно (незаметно намазав глаза слюной) поздравлял Х-Фхрумкина — пришедшего не раздавленным ни танками, ни толпой бы, с хлипких Баррикад Шулерского Августа 1991 года. А надежда на это была, Президент лично настоятельно уговаривал ренегата сходить туда и сделать доклад на заседании Ассоциации.
Президент вообще завидовал Фхрумкину, завидовал его молодости, его высокому росту, его светловолосости, евреенепохожести при явной принадлежности к жидовскому племени.
(Примечание. Долинскинд не знал, что Фрумкинду в детстве, ещё на заре отечественной пластической хирургии, за большие деньги была подпольно сделана операция по исправлению лопоухости, т.е. торчащих как у шимпанзе ушных раковин. Сам же Президент имел столь выраженную жидовскую телесную конституцию, что его не спасла бы никакая самая совершенная пластическая хирургия. Наоборот, его бы с такой внешностью приняли бы в любую жидомасонскую ложу сразу на высокую - не меньше 10-й - степень посвящения даже без испытаний.)
Дело было в том, что ещё с самого раннего своего безрадостного детства Долинскинд мечтал быть высоким голубоглазым блондином — любимцем женщин. На этой почве у него и возникла, собственно, его потаённая Самая Великая Филологическая Мечта: всех, кто повыше его ростом и побелокурей, посветлее, всех таких поубивать Словом. Выдумать как-нибудь ночью такое всеязыковое Спец-Слово — меткое и грозное: сказал кому — тот и с копыт! В конце было Слово...
В принципе Президент ненавидел всех и вся (кроме себя, естественно). Фхрумкина он ненавидел ещё и за то, что тот начал успешно заниматься ростовщичеством уже с трёх лет. Прямо-таки как Моцарт, начавший писать свои опусы тоже с младенчества. Сам же Президент первые свои шаги на пути самого гениального вида предпринимательства предпринял лишь в школьном возрасте, почти как полукацап Чичиков. Да и то неудачно – он был нещадно избит старшекласниками, которым пожаловались на него его обманутые одноклассники, эти русские придурки и недоумки.
Правда был у Президента один-единственный приятель. Некто Максмиллиан, Максик. Выходец из пермяцких чащоб, болтливый выпускник физфака МГУ. Он нёс такую невообразимую ахинею из области математики, физики и прочих т.н. естественных точных наук, что Долинскинда слегка отпускала его непримиримость. Он ничего не понимал ни единого слова из речей Мксимилиана, и воспринимал все эти несуразные звуки как, ещё не оформившийся первичный «бульон» Вербального Океана, как зарю зарождения Филологии.
Однако в последние месяцы о Максмилианне, о Максике ничего не было слышно. Тот не появлялся на заседаниях Ассоциации, а связаться с ним не было возможности, он неизвестно где проживал и телефона у него не было. Несмотря на своё техническое образование, Максимиллиан не верил ни в телефон, ни в радио, ни вообще во всю науку. «Уж не ушёл ли он назад, в свою таёжную глухомань!» — тревожно думалось Президенту…
....Уже дома, когда он мысленно прокрутил всё Заседание еще раз, и когда наконец-то он подобрался к зафаршированному по всем правилам Гурманских Наук карпу, он вдруг понял, что единственно радует его ренегате Фхрумкине: его плохой желудок!
В тот последний раз, когда Правление Ассоциации у него на квартире собралось, так ведь к торту хозяин — так и не притронулся! А ведь имей он пищеварительное устройство типа его — президентского, сравнимого лишь с двухкамерным коровьим, переваривающем и гвозди, так, поди, сожрал бы тот торт ещё до прихода гостей, наверняка бы слопал! «Пустым, спитым бы чаем угощал бы, чай жидок, хозяин русский жидок», — злорадно, в голос хохотнул Президент Ассоциации Вторая Перемена. Он был дома, рядом никого не было, он вообще любил наслаждаться изысканной пищей в одиночку.
Гурманские Собрания, на которых члены клубов этих чревоугодников стараются вырвать друг у друга из-под носа куски посмачней из общей сковороды с разогретыми консервами и всё норовят зачерпнуть ложкой супа из концентратов из миски соседа, Президент посещал нечасто. Вот в этот самый момент, именно в результате этого смешка над вечно мающимся животом Фхрумкина, и подавился он приакадемическим карпом... Дыхание у него перехватило, глаза стали вылезать из орбит, и он начал синеть...
ГЛАВА ВТОРАЯ
Прямо напротив Президента — по диаметру самовыстроенного округлого Стола сидел Рабочий. И этот Рабочий предлагал прямо сейчас создать — ни больше, ни меньше — Новую Вселенную! Ну, или Солнечную Систему — на выбор и по желанию присутствующих...
Особенно, кого не любил, не переносил, не выносил и ненавидел самой лютой ненавистью Президент Долинскинд, так это — именно рабочих, мастеровых. Ибо он прекрасно понимал: они не только могут что-то сделать, но и делают. Делают реально, материально, вещественно. Без булды. В то время, как он — жалкий филолог, буквально: словесник, словесный паразит, приступает к своему паразитарному анализу слов, текстов, оксюморонов, синекдох и прочей тряхомудии, делая всё это потягиваясь, зевая – так и не проспавшись после суток сна, — рабочие еще в полночь за полночь дозавинчивают Братскую ГЭС, затемно достыковывают БАМ, на рассвете дотягивают тысячную ЛЭП-1500, а днём — перед своим спешным несытным обедом — успевают ещё и спустить со стапелей на воду новый корабль, с единственным утешительным моментом для всех паразитов мира в его названии — «Академик Кацюковский».
И Президент знал, что и этот вот сидящий перед ним мастеровой с тускло сверкающий серозубой цементной улыбкой с чёрного, прокопчённого битумным дымом лица, недотёпистый, рано состарившийся в заводских застенках парень, ежедневно обманываемый административной сволотой, этот парень слов на ветер не бросает! И он сделает своё: создаст, как он и говорит, Солнечную Систему — прямо здесь и сейчас. Причём — настоящую, доподлинную: с Солнцем, планетами, астероидами и даже со своей кометой Анатолия (так звали Рабочего) — нечто вроде кометы Галлея. Это у филологов и у него, в том числе, в неряшливых рукописях — всего лишь слова, слова, слова... А у того — метеоритные дожди, восходы солнц, фазы лун... И он по-звериному люто ненавидел рабочих...
По инерции он машинально проэкстраполировал свою ненависть и на портных. Точнее, на портниху. На Учредительное Собрание Ассоциации умудрилась припереться — да! да! — ещё и портниха. Что, интересно, она выкроит?! Какой саван накинет она на Дело Ассоциации?! Но тут же спохватился и умерил свой гнев: рабочие — это рабочие, а работницы — совершенно другое дело.
Работницы, рабыни, наложницы — субцарственно исполнительные. И вот эта тоже — дородная, по кустодиевски пышнотелая, тинтореттовски соблазнительно красивая портниха! Всё ж не арматурщица с абразивными ладонями. Конечно же, эту патологическую тягу женщины к философии нельзя было объяснить ничем другим, как только обрушившимся на неё безжалостным климактериумом, да плюс алкоголизмом мужа.
И Президент отводил женщинам сферу деятельности несколько в стороне от философии: кухонька, детишки — киндеришки, одежёнка, церквушка за углом. Но не философия! Хотя в то же время он и не отрицал значимость женщин в общественной жизни и в истории: провоцирующий женский фермент в войнах и революциях, «шерше ля фемм», ищите женщину в любом преступлении в мирное время.
И поэтому Ассоциация предполагала /со/держать в своих рядах весьма значительное количество женщин — предельно женственных во всех либидоносных ориентациях. И тинтореттовски роскошно пышных, и зверино, пантеристо гибких и тонких. Со здоровым во все щёки деревенским румянцем, патриархальной безмятежной невыразительностью, доходящей до колодной непробудности, и с томными недвусмысленными синими кругами под глазами, изощрённо заводящимися от случайного соприкосновения, с эрогенными зонами во всё тело.
Таким же беспредельным виделся Президенту и расово-национальный диапазон женского компонента Ассоциации. Негритянки, мулатки, креолки, филиппинки, да мало ли кто ещё... с миру по бабе — второй Перемене не помеха... Помехой бы явилось их философствование, так что ради всех святых только не это! А лишь для того, чтобы с обожанием внимать речам философствующих мужчин, в первую очередь — речам Президента.
Но эта-то закройщица пришла с иной целью. Она привела своего явно дефективного сына — якобы экстрасенса, — намереваясь обучить того умному оформлению речи, несмотря на то, что от него в бессилии отступились и логопеды. Парень, приведённый за руку обезумевшей от слепой родительской любви и — столь же не рассуждающего климактериума матери, был здоровенный, двухметрового роста, белокурый, голубоглазый (в аккурат — «мечта детства» Президента).
Таким богатырям — самое место в колхозе, и сельхозинвентаря такому не потребуется: одна ладонь — с лопату! Машину навозу в полчаса разгрузит! Так нет — и что за страна такая?! — не пойдёт он в колхоз, а будет сшибать деньгу, катаясь пьяным на паперти, в фальшивых пенопластовых веригах, будет выкрикивать, пуская пузыристую слюну:
— В-и-ж- жу огонь адский! Вижу бесов с Гор Ленинских спускающихся! Куси, куси диавола! Подайте, рублей триста Христа ради! Покрупнее только купюрами, а не то прокляну! Или горбатым сделаю!
Долинскинд был не против христианства, но с некоторыми оговорками. Самого Христа Президент уважал, хотя и не верил в него, как в реальную историческую фигуру, но уважал все же его, как коллегу — то есть в качестве толкового филолога. Хотя, в общем-то, весь Новый Завет он с удовольствием бы и отменил. Отменил, но за исключением великой необычно удачной для обоснования преимущественной позиции для филологии, фразы: «В начале было Слово...», непосредственно за которой следовала уже малосущественная, но тоже воистину великая и сверхъестественная, тавтологическая мешанина... Поэтому Долинскинд больше любил Завет Ветхий, как более основательный, и более проверенный временем филологически.
Будущее Филологии виделось Президенту в виде огромных, скрывающихся за экзотическим горизонтом толп молодых филологов и филологичек, скандирующих филологические термины. Филологички — все девственницы, которых только Президент самолично избавляет от этого их груза молодости в благоуханных садах и изумрудных бассейнах Дворца Мистерий во время ежедневных ритуалов посвящения и инициации:
— Пять-шесть дефлораций в сутки во имя Филологии, на первое время, я думаю, будет достаточно. Конечно же, нужно будет держать себя форме: сыро-мясная и растительная диета (сырое мясо с пантокриновой подливой, из овощей — женъ-шень, виагра появилась, элеутерококк...), аутотренинг, сон.... В дальнейшем можно будет увеличить дефлорациоаные нагрузки. Вот, писали, что и у нас уже приступили к промышленному освоению производства искусственных членов, надо будет подсуетиться и достать пару-тройку разных размеров...
Сам он стоит на возвышении и смотрит на эти многотысячные отряды Долинскинд-югенд, выстроенных в колонны, образующие семантические термины и отдельные классические тексты, сочинённые им самим, «Я — филолог, значит я существую!», «Не филолог — значит не человек!» и т.п. Он зорко — по-кондорски — смотрит на филологический молодняк, высматривая кандидаток на сегодняшний обряд инициации.
Его правая рука выброшена вверх и вперёд. Это — как бы воздушная инверсия-отражение написания текста: назад — справа налево, — и вниз. Пальцы выброшенной руки сложены в кукиш, в этом квазикукише нет ничего зазорного, ибо здесь кукиш есть символ взаимосвязи во Фразе, нанизывания слов на смысл, и одновременно — подтекст всемирного наполнения. Кукиш как вызов всему остальному — не филологическому, варварскому, недочеловеческому — миру, погрязшему в плотских утехах — в бессловесных скотских утехах бренного тела на его коротком пути к тому месту, где уже нет «ни слов, ни мудрости, ни размышления»…
...Но молодёжь не шла на зов Президента. Скорее наоборот, как бы с издёвкой над всеми его планами, позвонил однажды телефон прямо как с того света: Ассоциацией заинтересовался 96-летний старик, помнивший ещё русско-японскую войну. Долинскинд еле отделался от него, хотя и понимал, что поступает подло, кроме того, совершенно игнорируя геронтологическую выходку Демокрита, который в свои 104 года ослепил себя, преследуя цель меньше заглядываться на женщин и более плодотворно заниматься философией. Ко всему это было ещё и недальновидно: ведь тот кроме войны с японцем мог помнить и Толстого, Бердяева, Ленина, да мало ли кого ещё! Это могло стать интересным. Интересным... Главное — это интересы Дела, интересы Ассоциации, и перед интересами второй Перемены всё должно будет отступить на второй план! ТОЛЬКО такая установка была единственно правильной!
Но тот зомби всё-таки притащился на Заседание... Долинскинд обмяк — Господи! Дай сил всё это вытерпеть! Вдруг на Заседании прямо сейчас возьмёт да и откинет копыта! Кто будет тогда отвечать?! Разгонят Ассоциацию и всё!
Пресса сразу же подымет вой! Это уже Кузанских постарается — вдвинет до упора! На первой полосе «Хобби»! «Президент — убийца!», «Те, которым вообще не место в обществе, — Общества-то и основывают!», «Филологи — любители слова «смерть»»! И пошло-поехало в том же духе... А Кузанских сможет, он сейчас в силу вошёл — Фхрумкин докладывал, реализовал какие-то философские идеи, где-то зашиб деньгу, вот тебе и Вдвигание, — и Президента охватила страшная мысль, которая всё чаще и чаще стала посещать его в последнее время: «Как бы с этой филологией по миру не пойти!»
Но он тут же гнал её от себя, и переключался на текущие дела. Однако, присмотревшись повнимательнее, Президент отметил, про себя, что человек тот стар, не стар, но на сотню лет без малого вроде бы не тянет, на сверстника Кагановича не очень похож. И когда тот, представляя себя, указал анкетные выходные данные: «Валентино Алессандро Яков, русский, позитивно-критический рационалист, 66 лет», то Долинскинд аж подскочил на месте: «Какой молодой!» — радостно осознав, что уж сегодня-то тот не умрёт, а впереди — до следующего заседания — целая неделя: это же вечность! А как переменчива судьба русских — в том числе и любых рационалистов — хорошо известно всем.
А спутал Якова (странная фамилия для русского, правда, поскреби русского, так чаще не татарин, а евреем окажется уже скорее, — подумалось ему...) с выходцем с того света Президент из-за этих проклятых ламп дневного света, ЛДС.
Этих жужжащих исчадий прогресса, дающих мертвящий свет покойницкой в морге, Долинскинд боялся ещё с детства, их устройства он не знал, но ему было известно, что в них есть стартёр. А раз есть стартёр, значит, какая никакая, а машина всё же, хоть и стоящая... висящая на месте, но всегда готовая сорваться со своего места, а не то — и взорваться! Да! — взорваться, ведь в этих лампах, машинах есть еще и газ! А газ — взрывоопасен! Это каждый ребёнок знает! То, что в ЛДС газ инертный, Президенту мало чего говорило.
Филологический же анализ утешения не приносил, а лишь подливал масла в огонь: инертный — инерция — сила инерции — сильно — больно — страшно! Безукоризненная логико-семантическая цепочка! Витгенштейн бы со своим «Логико-философским трактатом» позавидовал! И Долинскинд панически боялся ЛДС и даже временно глох от их жужжания, и видел всё окружающее как в кладбищенском тумане, в котором люди казались ему привидениями.
Вот и сейчас он с трудом улавливал то, о чём говорил странный двойник сверстника Кагановича — Валентино Яков. Что вроде бы его затащила в сети любомудрствования («Тятя, тятя! Наши сети притащили мертвеца», — прошёлся про себя чёрным юмором Президент) некая женщина, которых в литературе именуют «роковыми». Два года она «колола» его на выпивку, ежедневно после работы он водил её в мерзкое кафе, но зато в котором из-под полы продавали дешёвую бормотуху совсем с небольшой наценкой. Коварная дама от философии, захмелев без закуски (так больше вина вмещалось вовнутрь), цитировала наивному технарю труды Маркса, Энгельса, Гегеля, Ленина. Она было преподавателем (ОНКологии, основ научного коммунизма в каком-то ВТУЗе).
Сила слов, глубина мыслей, красота собеседницы и дурь бормотухи сделали своё дело. На даче Валентино был не достроен нужник, обои в московской квартире лохматились клочьями, краны рэзноструйно текли, потолки своими разводами и потёками напоминали полотна импрессионистов, зато сам Валентино — уже не узнававший ни жены, ни детей — преизрядно теперь любомудрствовал на любую, ухваченную его органами чувств, тему. Принятый стакан усиливал любомудрствование Якова на порядок, следующий — на два, и т.д. — до полной отключки...
Втравившая его в это дело роковая красавица в один прекрасный день умерла у него на руках во время кульминации их беседы о категориях этического и эстетического и на высоте своего запоя...
Он остался совершенно один во всём Мире... Одинокий Разум в. холодной пустыне Вселенной... и кто знает, что бы с ним было (он уже было даже начал ладить крюк в недостроенном дачном нужнике), если бы он не вышел на Ассоциацию. Накануне ему приснилась его безвременно ушедшая подруга. Он стал слёзно просить её забрать его к себе, но она сказала ему:
— Прочти газету «Хобби» № 19/25,седьмая полоса, там твоя надежда! — и, чокнувшись с ним, она выпила стакан бормотухи и исчезла.
Правда, на это своё первое заседание он пришёл тверёзым и с собой выпить никому не предлагал, хотя и прихватил на всякий случай «бомбу» бормотухи. Все присутствующие на заседании женщины вначале живо напоминали ему ту — прошлую его пассию, и он несколько растерялся, ибо считал свою философствующую подругу единственной и неповторимой в своём роде. Смирившись, наконец, с возможностью выбора, Валентино Яков вскоре и решительно и окончательно «положил глаз» на одну из нимф любомудрствования.
Он уже успел присмотреться к ней внимательно, и отметил, что в ней «было всё» от его той, прежней. Т.е. полностью сохранялась преемственность, но было и ещё много своего, неповторимого, когда же он узнал, что имя этой темноволосой красавицы Надежда (!), то у него от радости закружилась голова и сделалось сердцебиение и он чуть не упал (вот была бы «радость» для Президента!) — неужели судьба?!
Но особенно сильно взволновало его то, что Надежда покрывалась румянцем застенчивости и волнения во время дискуссий, что делало её ещё более красивой и притягательной для знавшего толк в таких делах любомудра Валентино, та — прежняя его подруга — тоже краснела, шла пятнами, а в последние месяцы уже аж сине-багровела от выпитого вина...
— Надежда, Надежда — мой козырь земной... — замурлыкал он негромко, неслышимо в общем гомоне очередной интеллектуальной схватки по вопросу мудрости и недоумия, — Эх, Надя-Наденька, мне б за двугривенный в любую б дырочку... Конечно, я слегка сильно староват для неё, но если удастся её прилично подпоить, то может быть и обломится... Чего уж там! Ещё пошумим, старик Яков! — он уже собирался подсесть поближе и поговорить с Надеждой, но...
Но в этот момент неожиданно Рабочий-Вселенщик дико закричал...
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Синея, Президент всё больше и больше напоминал тех двух негров, в очереди за которыми он стоял, когда покупал этого своего карпа-убийцу, и которых он так нещадно проклинал за медлительность и барские замашки при выборе живого рыбьего товара. Если бы они каким-нибудь чудом оказались в этот момент рядом с ним, то любой независимый — как бы эйнштейнианский — сторонний наблюдатель заявил бы, что перед ним наверняка три товарища из Африки, из самой Чёрной её части: Заир, Чад, Того, Верхняя Вольта...
«Чертовщина какая-то! Да будь он проклята это Академия, Ассоциация и Филология заодно!» — проклинал мысленно напоследок весь белый свет. Точнее, — эта секунда могла бы стать последней...
Но произошло Чудо, причём обыкновенное чудо, не золотое филологическое, а, как и яйцо, — простое чудо — физиологическое. Хриплый стон, вырвавшийся из забитого ошибочным рыбьим плавником горла, сместил проклятущую кость и сдавленное глотание — показавшееся ему последним в его жизни — позволило мощной перистальтике президентского пищевода увести смертельный комок в беспощадную предварительную камеру желудка для немедленной расправы с ним соляной кислотой.
Долинскинд обрёл дыхание и вместе с ним — немедленное головокружение от хлынувшего в кровь кислорода, жадно всасываемого сотнями миллионов альвеола лёгких, раздувшихся до предела. И если бы теперь озадаченный независимый сторонний наблюдатель, пытающийся прояснить для себя удивительный феномен побеления одного иа негров, внедрился бы для этого ему в грудную клетку, на манер чрезмерно любопытствующего катетера, то всеми своими пятью радостно бьющимися долями, лёгкие Президента напомнили бы ему несимметричную связку трепыхающихся на ветру воздушных шариков на первомайской демонстрации застойных времён.
Ощущение неземного счастья, усиленного эйфорией от кислородного перенасыщения крови, охватило Президента, и переполнили его душу даже благоговением к Жизни. Все члены Ассоциации и остальные люди на Земле показались ему в этот момент его кровными родственниками: братьями, сестрами, племянниками, жёнами... Рабочие и портные, алкоголики и хронические язвенники-абстиненты, бушмены и эскимосы, греку и турки, евреи и немцы с арабами, русские и украинцы, татары и... (он вспомнил Кузанских и не нашёл семантической контрастной пары для «татары») — все братья!
Всё его прошлое вновь предстало перед его мысленным взором — он смотрел на расковырянного карпа, и в его теперь ставшей символичной зеркальности отразилось (но уже чинно и строго) не только его личное, но так же панорамно и чётко он увидел в этом Зеркале все связи в Мире. Горы, моря, вулканы, леса, астероиды, звёзды, галактики, метеоритные дожди, рыбы (в тон числе и мудрый карп), кашалот и вирус 0Х174 — всё увязалось в единое целое...
Он вдруг понял, каким это образом Работяга-Вселенщик собирается создать новую Вселенную, он бы и сам, пожалуй, мог попробовать... Какой мелкой и незначащей показалась теперь ему — прежде аж полыхающая — ненависть к Кузанских, или ещё к этому... как его?:.. безобидному алкашу с его дурацкими шутками и поросячьими именем Борька, а не Борислав! (Правда, он, наверное бы, всё же несколько удивился, если бы вдруг узнал, и этого не было в его «полной» картине Мира, что этого алкаша некоторые офицеры КГБ, в званиях майоров и подполковников, называют, обращаясь к нему, не иначе как Барух Израилевич!)
Хотя, конечно же, основания для ненависти были. К первому — непонятное для филологии финансовое процветание. Ко второму — то, что тот во время своих предделириумных видений создал галлюциногенную типологию людей, безграмотно называемую им «кардинальной», согласно которой все люди — не братья (какое кощунство!), а делятся на два обширных класса: «класс Быдло» и «класс Падло».
Себя же самого, что самое подлое во всём этом делении, он ловко элиминировал из состава обоих классов. Он мотивировал это своей болезнью — вторая стадия гамма-алкоголизма, — обвиняя в в награждении его этой болезнью само общество. (Врачей вообще всегда изумляла изощрённая способность алкоголиков к самооправданию.) И таким образом он занял весьма комфортную позицию «за скобками».
Долинсикнда-то и раздражала эта его ловкая позиция, при которой этот алкаш из-за этих скобок, как из-за ограды, наблюдать всю эту стадо-толпу недолюдей и сверхживотных. Позиция эта была неуязвима, и к ней трудно было придраться, даже – филологически — прямо, как Лукреций Кар, такая же сволочь, на гладиаторских битвах в цирке устроился! «Сладостно, сидя на берегу, наблюдать за терпящими кораблекрушение!» В том числе — и за мной! — ярился про себя Президент, перехватывая иногда насмешливые взгляды Баруха, не понимая, что тот никак не может окончательно его идентифицировать из-за абсолютной — математически выверенной — срединной позиции Президента: в аккурат посередине, точно на границе между двумя классами его «кардинального» бреда.
....Президент Долинскинд поднялся и, взяв серебряное блюдо с недоеденным карпом, понёс его на вытянутых руках и брезгливо отворачивая голову в сторону, на кухню, намереваясь выбросить опротивевшую ему теперь на всю жизнь, чуть не убившую его, эту мерзкую рыбу в помойное ведро. Войдя в кухню, он был вынужден сесть передохнуть, так внезапно навалилась на него вдруг тяжесть и слабость, вызванная голодом. Он же очень хотел есть, ибо специально по гурмански разъярил себя, «настроил» на фаршированную рыбу: чуть ли не сутки перед этим ничего не ел! И выбрасывать теперь?! Истинный-то фарш хотя бы — уж можно как-то попробовать, если очень осторожно его выбрать?!
Зацепив одним зубчиком мельхиоровой вилки крохотный кусочек начинки карпа, и отодвинув его к самому краю блюда, он протыкал его во всех возможных плоскостях и направлениях. Костей явно не было, но на всякий случай Президент жевал этот кусочек только передними зубами, максимально возможно вытянув вперёд губы, голову, шею и весь торс. Глотал он совсем уж микроскопическими порциями, предельно иллюстрируя знаменитую пословицу о дважды бережёном...
Последний кусок он ел уже, как и положено Гурманским Уставом: обеими руками, жадно чавкая и с кошачьим урчанием. На зубах хрустели кости головы зеркального карпа. Твёрдые, не жующиеся серединки глаз он хотел было выплюнуть, но потом передумал...
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
В крике Рабочего соединились творческая страсть созидания безумного демиурга и нетерпение человека, всю жизнь несправедливо оттираемого от положенного ему привилегированного пайка, и теперь вот, наконец-то, выведенного к ослепляющим юпитерам и огням рампы:
— Вот прямо сейчас!!! Прямо тут!!! Сейчас же вот я могу создать Вселенную! Одним СЛОВОМ!! Так же, как ребёнок создаёт своим словом: когда он произносит «ма-ма», он тем самым создаёт себе мать!! До этого слова её не было!! И не только ребёнок, но и взрослый! Я вот сейчас скажу одно «ма...»
— Стой!!!! Не надо!!! — в ужасе закричал Президент Долинскинд, — не надо!! Не сейчас! Надо будет всё согласовать с Программой Ассоциации. Подготовить соответствующие официальные разъяснительные документы, — и убедившись, что в аудитории ничего нового не возникло, он перевёл дух. «Мать его за ногу, — зло думалось ему, — матери его здесь ещё только не хватало! Ниловны — психопатки, Чуриковой этой! Нет, чувствую, спинным мозгом, чувствую, пустят под откос всё Дело Ассоциации, пустят!»
Пытаясь перевести работу заседания в спокойное русло, он решил еще раз довести до сведения присутствующих Программу-максимум Ассоциации, но уже снабжённую разъяснением и толкованием, наиболее важных и запутанных моментов.
Но и этого сделать не удалось. Лжедимитров перебивал уже не в середине фразы, или как говорится на полуслове, но вообще — среди буквы. Получалось нечто на манер инкорпорирующих языков американских индейцев, в которых слово разрывается и туда, как в прорву, вставляются обстоятельства, дополнения, определения и. т.д. Тут же Лжедимитров вставлял свои обличительные тирады в глубь букв президентского выступления.
Долинскинд : «Действитель...» Тут подлежащее разрывается истошным криком Лжедимитрова: «Да херня всё это! Точнее, говно! (Всхохот, прогиб назад. Все оборачиваются на него.) Впрочем, может быть и нет! Но говно — точно! (Всхохот, прогиб назад. Все брезгливо отворачиваются.) Но, в общем-то, я и не настаиваю! Для меня — всё это — говно! (Всхохот, прогиб назад.) Теперь никто из присутствующих ничего не помнит, о чём шла речь неизвестно, но зато у всех в сознании возникает стойкий — но индивидуально варьируемый — образ говна.
Общее же у всех — это вид почему-то замолчавшего Президента, поэтому всем приходит в голову мысль, что источник образа как-то напрямую связан с ним. Долинскинд очумело приходит в себя и заканчивает начатое слово: «...ность не президентское подлеж...».
— «Да херня всё это тоже!» — прерывает и сказуемое Лжедимитров, тем самым затыкал за пояс всю полисинтетичность двух тысяч языковых семей американских индейцев, и уже окончательно срывает выступление президента, но зато добавляет вторую фекальную порцию в коллективное подсознание Ассоциации Долинского. «Гнать бы его поганой метлой, так ведь ключ от аудитории не даст» — бессильно метались мысли Президента.
Тягостность и говённость ситуации до некоторой степени снимает самаркандский еврей — китаист и маоист — Киригорь Кондорский. Он явный и ярый сталинист: придерживается концепции красоты, понимаемой, как совокупность красивых деталей, вплоть до каждой мелочи, «винтика». Но винтик — у него, согласно Мао Дзедуну и Конфуцию, огромен, как и вся Поднебесная.
Он говорит не просто красиво: каждое слово в его выступлении всегда красиво, так же красива и интонация каждого слова. Он делает столь же красивой — до женственности — выражение лица, красиво передвигается во время своего выступления. Если же он говорит сидя, то голову держит скульптурно, изящно откинувшись торсом под углом в 85° — углом античного золотого сечения, совпадающего с углом, указанным в «Цзинъ-Инь» — «Книге Премен» — его настольной книге.
Но в общем, как целокупность, его речь абсолютно непонятна, так же, как если бы он говорил по-китайски или по-японски, несмотря на полный набор красивостей всех её отдельных компонентов. И мудрый Сталин наверняка бы расстрелял его за подобную речь, а не менее мудрый кормчий Мао Дзедун сослал бы его, скорее, всего на исправительные сельскохозяйственные работы в провинцию Ганьсу.
В этот раз он говорил о мудрости, по-видимому, пытаясь красиво намекнуть на очевидное безумие Лжедимитрова. Он определил мудрость, красиво оттенив нюансы выразительной интонацией, как «нечто среднее между смещающимся знаком самодостаточности культур и полифоническим контрапунктом Логоса».
«Хоть бы уж Логос-то оставил в покое, идиот!» — мысленно содрогался от бессильного гнева Президент.
— Да, да, именно полифоника Логоса необычайно уместна в данном контексте....
«Придурок, болван китайский...» — домысливал про себя Президент, и тихо улыбался Киркигорю, как бы одобряя его речь.
Тот садился, оглядывал всех с красивой победностью и замирал делаясь неотличимым от Конфуция...
ГЛАВА ПЯТАЯ
Президент тщательно вымыл за собой посуду и присел в своё любимое «вольтеровское» кресло, намереваясь откорректировать Программу Ассоциации в связи с новым своим видением Мира. Первым делом нужно будет как-нибудь пригласить всех на карпа — заливного или фаршированного, Фхрмукин же, вон, — не пожалел тогда торта для обчества! Кстати, «Суета сует» — это он красиво сказал. Интересно — сам придумал или прочитал где?! Дал бы почитать, надо будет попросить у него, библиотека у него хорошая — даже выбросить почти нечего, филолологии только мало...
«Суета сует и томление...» чего-то там... Надо узнать, где он это прочёл, а если сам придумал, то молодец, далеко, видать, пойдёт. Такие наглые завсегда прорываются — молодой, да ранний... как и тот — Чёртабахеркин: тоже ранний, паскуда! И как только таких земля носит?! Вместо «Разрешите представиться», орёт с порога:
— Ну чё, старое мудачьё?! Прищурились пидарасы?!
«А как он яблоки, ****юга ****ская, никому не предлагая, хрумкал у Фхрумкина?! А кстати, где это он их взял?! Не с собой же их принёс! Такие, как он, скорее унесут всё, чем принесут что-нибудь... А-а! Ну, конечно же! Это он отобрал те яблоки у бабушки Фхрумкина! Точно! Отобрал у старушки — и сожрал, гнида! Надо было всё-таки с балкона его сбросить! И греха бы не было! Бог только похвалил бы за это: столько грому ему сэкономить, ведь в такого и молнией не сразу попадёшь — увёртлив, наверняка, восточной борьбой как-никак занимается, ушуист херов! А Вселенщику Толику надо будет всё же разрешить сотворить то, что он там надумал! Пусть порадуется. Радость созидания... зря я тогда на него окрысился... перестраховался... да ещё и по матери прошёлся, нехорошо это...»
Тут ему в голову, по-видимому, уже несколько умудрённую фосфором, начавшим поступать в дендриты и ганглиты мозга от «стола» перевариваемого в «стул» мудрого карпа, пришла совершенно неожиданная мысль: «Да, но если это будет Вселенная, созданная Рабочим, то и филология там с необходимостью должна быть соответственной... Как бы это выразиться,.. недостаточно… малоаристократичной, что ли? В общем, не столь откровенно паразитарной... и Главный Филолог там тоже такой же должен быть... С мозолистыми руками,.. в битумной копоти, с покатым лбом... с надбровными валиками... да... Такой запросто топором надвое разрубит... Да что там топор?! Зачем он ему?! Такой голыми руками уделает любого насмерть, кто хоть слово поперёк ему посмеет сказать!!! Какая там уже филология?..
ЭПИЛОГ
Все члены Ассоциации Вторая Перемена стояли, плотно обступив Рабочего, но все же держались от него на некоторой опасливой дистанции. Все были необычайно серьёзными в ожидании Чуда рождения Света Нового Мира.
Рабочий-Вселенщик 6-го разряда Анатолий, по заводской кличке Сачок, в сталеварских непроницаемо чёрных очках, пока ещё — до Сотворения — завёрнутых на лоб, и почти незаметных на его смоляном замусоленном прокопчённом лице, озабоченно просматривал помятый листок бумаги с неряшливо намалёванным на нём эскизиком создаваемой Вселенной. Он, по-видимому, уточнял кое-какие детали. У остальных тоже были «затемняющие инструменты»: у кого — пляжные очки, у кого — наскоро закопчённые на спичках смотровые стёклышки. Все были молчаливые и серьёзные.
Притих даже неуёмный Лжедимитров, то есть не выкрикивал своего традиционного поносного и поносящего всё и вся текста, как все от него этого ожидали. Все были даже уверены в том, что тот наверняка сочтёт уместным и подходящим к данному случаю Вспышки Сверхновой Вселенной разразиться своей классической коронной говённой тирадой типа:
— Да ничего у вас не получится! Методика ж — говно! Ха-ха-ха! А может быть и получится! Говно какое-нибудь! Ха-ха-ха! Да всё равно — говно всё это! Ха-ха-ха!
Но Лжедимитров молчал. Что-то надвигалось...
При появлении Президента Философски-Филологической Ассоциации Вторая Перемена Вольдемаржа Долинскинда все возбуждённо загалдели, требуя от него незамедлительной разрешительной отмашки — дать «добро» на Сотворение Нового Мира.
— Нет! Не надо! — повелительно сказал тот, и уже окончательно своими словами и категорическим тоном — Займёмся процедурными вопросами! — Президент Долинскинд погасил так и не вспыхнувшую Вселенную...
/Из апокрифов. 1.Лучший лазутчик в этом плане был Иисус Христос, поэтому Долинскинд изменил своё крайне негативное мнение и о нём и о христианстве вообще. Но тот сейчас был в 2000-летней коме после воскресения (как сообщили об этом Долинскинду тайные агенты из Российского отделения Всемирного Еврейского Комитета, это постарались еврейские лазутчики лекари-вредители, проникшие в Рай под видом Престолов и Владычеств с фальшивыми удостоверениями). Поэтому Президент боялся Второго Пришествия, ибо тот мог устроить страшную Кузькину Мать и заодно Козью Морду всем негодяям на Земле.
2.У Президента был маленький, но очень острый ножик. Таким не убить, но поранить можно было. А если попасть в нужную точку (а он знал такие точки почти у всех животных, в том числе и у гоев, или акумов).
Этим ножичком он и проткнул голу карпу таким образом, что кровь вытекала из него очень медленно, и тот умучивался аж до самой президентской кухни, и даже ещё дёргался после чистки, разделки и удаления внутренних органов. Последняя же судорога случилась у мудрого карпа уже на разогретой сковороде./
КОНЕЦ