Речка Ташту была какого-то глиняного цвета - значит, вверху прошёл обвал или оползень, а вода вымывает глину из него и несёт в долину.
Тропа по долинке этой речки явно была не для людей. Её протоптали медведи, маралы да кабарожки. Одним словом, звериная тропа. Мы то лезли по ступенчатым камням, прижимаясь к ним животом или щекой, то быстро - насколько позволяла ноша - перебегали через струящиеся осыпи. Камни катились от нашего движения. Перескакивая друг через друга, они постепенно увлекали за собой более крупные, и потом возникал внизу маленький обвал. Их стук напоминал об опасности. То и дело приходилось перелезать через сырые и замшелые стволы упавших кедров. Иногда подгнившая кора отваливалась большими пластами, обнажая осклизлую поверхность гниющего ствола. На нём кое-где копошились белые жирные личинки жуков-короедов.
И всё же лучшего пути не было. Все тропы в горах, которыми пользуются люди, вначале были проложены зверьём.
Вверху действительно прошёл оползень, и нам пришлось лезть по нему на четвереньках - настолько был крут склон. Тропа всё-таки была звериной, и нам кое-где приходилось становиться зверями.
Это был мой первый выход в горы, горы Алтайского заповедника.
Часа через три после начала подъёма и я, и ботаники, Иван с Франческой, вымотались и через поваленные деревья буквально переползали, руками перекладывая ноги на другую сторону ствола.
Алтаец Андрей Натов, наш проводник, шёл бодро, иногда иронически поглядывая на нас. Он, наверное, думал, что вот, мол, какие здоровенные и молодые ребята, а немного прошли и - готово! - ухайдакались. Нашу усталость уже и скрывать было нечего.
Сеноставки бегали в курумах, каменных россыпях. Они высовывались из-под камней и испуганно глядели на нас, шевеля раздвоенной заячьей губой - недаром заячьи родственники. Потом, свистнув, мгновенно исчезали в расщелине и тут же выскакивали из какой-нибудь соседней дырки… На камнях были аккуратно разложены травинки — сеноставки сушили сено.
Андрей сказал: «Однако погода хороший будет». Мы удивились, потому что знали уже, что в горах погода может измениться совсем неожиданно. Однако Андрей сказал, что емурaнки, так алтайцы зовут пищух, незадолго перед дождём убирают свое сено под камни. Вот удивительный зверёк!
Солнце стояло почти в зените, но возле скал в тени было прохладно. Особенно там, где сочилась по ним сырость, и с камней можно было снимать большой, в рубаху, слой тёмно-зелёного, чуть колючего мха. Мы отдыхали около таких скал, скинув рюкзаки и прислонясь спинами к камням. Около ног гремела маленькими водопадиками речка Ташту. Чем выше в горы, тем меньше становилось воды в речке, тем прозрачнее она была. Очень хотелось пить эту вкусную воду. Можно было наклониться и, подставив лицо падающей струе, пить, одновременно охлаждая и ополаскивая лицо. Можно было срезать борщевик, медвежью дудку, и тянуть воду, будто коктейль через соломинку.
Говорят, что распаренному нельзя пить холодной воды - схватишь не только ангину, на даже воспаление лёгких. Но пить ледяную воду и распаренному, и даже зимой можно при одном условии - ни в коем случае не садиться остывать, а идти, пока не пропотеешь.
К седловине, где можно было ночевать, мы предполагали выйти ещё до захода солнца, но просчитались. Когда выбрались на неё, потея и задыхаясь от усталости, солнце ушло за вершины гор и воздух захолодал. Сразу стала остывать мокрая от пота одежда и липнуть холодным к разгорячённому телу.
Засиреневели гольцы, а травы и кусты стали однообразного лиловатого цвета. Только разлапистые кроны кедров по-прежнему были серовато-зелёными. Вершины гор, затемневшие в этот час, чётко проступили на светлом ещё небе.
Темнота в долины упала быстро.
На переломе ближайшей горы появился вдруг силуэт оленя, задержался на мгновение и тут же исчез в сумерках на нашей уже стороне склона.
Андрей повернулся к нам и прошептал: «Мыйгaк! Маралуха!» - и медленно опустился на колени за кустом карликовой березки. Мы тут же упали, как подкошенные, ещё и потому, что сил совсем не осталось. Были рады любой передышке.
Вслед за маралухой там же возникли ещё три силуэта и, не останавливаясь, растворились на нашей стороне склона. Потом они, все четыре, вышли на более светлое место и направились своей тропой прямо на нас. Вечерний воздух, охлаждаясь, тёк вниз, в долины. Звери не могли нас поэтому учуять и подошли совсем близко. Уже и без бинокля было видно, какая у них рыжая клочковатая шерсть на боках и как они старательно вытягивают губы, чтобы сорвать лист левзеи, маральего корня. Маралухи брели медленно и подошли почти в упор. Почему-то ни у одной не было телёнка.
Вероятно, кто-то из нас не выдержал долгой неподвижности и шевельнулся. Маралухи сразу замерли и повернули уши в нашу сторону. Одна дожёвывала какой-то длинный стебель, и он постепенно исчезал у неё во рту. Она шевелила правым ухом, поворачивая его в разные стороны. То, что она жевала травину, наверняка мешало ей понять, что же всё-таки увидели или услышали её соседки.
Вдруг она прянула в сторону и назад и наткнулась на тех двух, которые стояли вплотную к ней. Потом разом все четыре маралухи заскакали вдоль склона к ближайшим кедрам. Они растворились в сумерках, похрустывая валежником и мелькая большими желтоватыми заплатами на задах.
На седловине воды не оказалось. Андрей надеялся, что она сохранилась в ямке, где раньше всегда была, но теперь там оставалось всего ничего, на самом дне. Пришлось её оттуда аккуратно вычерпывать. Набрали лишь полкотелка грязной жижи, аккуратно процедили через платок, вышло всего по половине кружки какого-то странного чая.
Палатку мы поставили в мелком подгольцовом пихтаче под одиноким большим кедром, в самых его корнях. Всю ночь ветер гулял над горами и в долинах и таинственно шумел в кедрах, не затихая. Мы плохо натянули шнуры, и стенки палатки то надувались парусом, то опадали.
Вокруг нашего становища похрустывал валежник. Может, это ходили какие-то звери? Или мне просто хотелось, чтобы они ходили вокруг нашей палатки?
Спалось плохо. Изредка я расстёгивал у палатки вход, высовывал голову наружу и видел ветер, потому что кедры едва различимо качали ветками. Я светил фонариком по кустам и мелким пихточкам и ждал, что луч вот-вот высветит медвежью тушу. Но ничего такого не было, и я, надышавшись тайгой, снова укладывался на своё место, в щель между Иваном и Андреем. Франческа притихла с краешку.
К рассвету ветер утих, перед восходом солнца стало совсем холодно. Туман поднялся из долин, и в палатке всё отсырело.
Утро разбудило нас весёлым тьвяканьем поползня на кострище. Я выполз из палатки, и поползень улетел на кедр, подняв крыльями облачко серого пепла. Отсыревшие головешки сильно пахли чёрной баней.
Туман стоял выше нашей седловины. В той стороне, где угадывалось солнце, сияло так, что со сна было трудно смотреть. Мы озябли и запалили костёр. Синий дым быстро поднимался в безветренном воздухе и уходил в туман.
Потом я часто вспоминал эту седловину, которую мы назвали по-алтайски «Суу-тарт-та». Андрей перевёл нам его с русского. А придумали мы его назвать «Вода в мешке».
Получилось вот как. На седловине воды не было. Ту грязь, что ещё немного сохранилась в ямке, водой нельзя было даже назвать, не то, что пить. Тогда мы решили притащить со снежников мокрого плотного снега и использовать его как воду - таять и кипятить.
Погревшись у костра, полезли с пустыми рюкзаками к тем самым снежникам, которые заметили, когда поднимались к седловине. Тогда, вечером, эти поля нерастаявшего снега были лилово-розового цвета и казались совсем небольшими.
Но когда мы к ним подошли, первое впечатление оказалось обманчивым. Они были огромными, эти поля, и им не суждено было растаять до новых снегов.
Мы плотно набили рюкзаки тяжёлым мокрым снегом, а потом сидели на твёрдых рюкзаках и в июле, словно в январе, дули на занемевшие от холода красные пальцы.
Поверхность снежников была истоптана маралами. Они ходили сюда днём, чтобы уберечься от гнуса. Я представил себе, а потом не раз видел, как ходят эти, рыжеватые летом, крупные олени по снегу. Они не проваливаются в него, потому что он плотный, и копыта их печатают чёткие следы. Каждый из них похож на сердечко.
Когда мы подходили сверху от снежников к палатке, почти рядом с ней увидели марала-пантача. Большие были у него рога-панты. Он стоял за палаткой и смотрел на нас. Мы были немного выше его, и он внимательно нас разглядывал. Нечасто, видно, в то время ходили люди на перевал Суу-тарт-та, и марал потому совершенно нас не боялся. Потом он спокойно пошёл в гору. И долго ещё мы видели, как исчезает и снова появляется среди мелколесья корона его рогов. Марал осыпaл росу с кустов и травы, и за ним тянулась широкая тёмно-зёленая полоса. Потом он ушёл в туман.
Мы так вымокли в этой холодной утренней росе, будто в пояс перебрели горную речку. Жгли костёр, пили чай из растопленного снега и сушили одежду.
Потом стали подниматься на вершину горы Тоолок, что в переводе с алтайского значит шар, круглый.
Кончился лес, кедры и пихты остались где-то там, внизу. Солнце грело нам спины. Склон становился круче и круче, и подниматься приходилось всё время согнувшись. Когда мы останавливались на передышку, можно было видеть огромную горную страну. С каждым метром подъёма открывались новые хребты. Ветер шёл с юга, и, казалось, в нём были запахи дальних пастушеских стоянок, аромат горных трав и прохлада нетающих снегов.
И вот мы вылезли, наконец, на плоскую вершину гольца Тоолок. Она была совсем неширока и устлана битым камнем, словно специально кто-то сделал это к нашему приходу.
И только мы собрались прокричать «ура!» и отпраздновать победу, как с противоположной стороны показалась из-за камней лобастая голова медведя, и тут же выскочил на вершину медвежонок. Не сговариваясь, мы закричали вместо «ура!» непонятно что. То ли напугались, то ли просто так.
Медведица мгновенно развернулась, рявкнула и исчезла за камнями вместе с медвежонком. Мы кинулись посмотреть на них и увидели, как они мчатся вниз и немного наискось по склону через заросли карликовой берёзки. Медведица сильно вскидывала задом, а медвежонок подпрыгивал словно мячик. Они пронеслись по совершенно голубой от цветущего водосбора поляне и словно провалились в какую-то яму. Всё это произошло настолько быстро, что я позабыл про висевший у меня на груди «Зенит». До него ли мне было, когда я первый раз в жизни увидел медведей.
И вот мы стоим на плоской вершине гольца Тоолок. Ветер треплет наши рубахи и холодит разгорячённое тело, давит на нас с ощутимой силой. Мы ещё во власти встречи с медведями и возбуждённо обсуждаем это происшествие. Но постепенно огромность горного пространства начинает действовать на нас, и мы отдаемся созерцанию того необычного, что окружило, наконец, наши души.
Насколько охватывает глаз, идут один за другим горные хребты, словно каменные волны, застывшие в вечном покое. Невозможно различить в голубом воздухе границу неба и гор, потому что сияет солнце, а голубая дымка застлала все дали. Такое ощущение, что ты неподвижно летишь в пространстве и будешь ещё долго так лететь. На десятки километров к северу уходит гигантская долина Телецкого озера и словно растворяется в бесконечности.
Удивительно меняется настроение, когда выйдешь на вершину большой горы. Как бы ты ни устал - тебе хорошо. Хорошо оттого, что ты выбрался, наконец, на эту вершину, что можешь смотреть на десятки километров вокруг, что ветер словно мягкими руками гладит твои щёки и теребит рубаху. Сколько ни бывал я потом в горах, ни разу не был на вершине, над которой не было бы ветра. Он над горами, наверное, всегда.
Когда одолеваешь вершину, одолеваешь не только её, но и себя. Конечно, есть вершины и выше, но эта — твоя, и этого у тебя никто не отнимет. Здесь кончается Земля, здесь кончился твой путь. Остаётся только любоваться тем, что вокруг тебя, стараясь не думать, что скоро начнется спуск и, может быть, навсегда распрощаешься с этой вершиной.
Иван вырвал из записной книжки листок и написал на нём «Здесь были…» - наши фамилии, имена и дату этого солнечного дня. Я достал коротенькую энтомологическую пробирку, свернул бумажку трубочкой, вложил её в эту пробирку и крепко заткнул чёрной резиновой пробкой. Потом, подняв камень, сунул под него пробирку и опустил его.
Она лежит там, на вершине горы Тоолок, уже более полувека, если только не сожгло её молнией. Они постоянно бьют в вершины.