Я отслужил в армейской типографии месяца два, когда появился Вася. До того я был единственным “молодым”. Типография. Звучит громко, но это всего лишь три комнаты и семь солдат, включая начальника типографии — старшину.
В руках я держал солдатский котелок, так как собирался идти на заготовку. Она заключалась в том, чтобы приготовить на нашем столе ложки, миски, принести из раздаточного окошка котлы с первым и вторым блюдом и чайник с чаем или киселем.
Я уже надел свой бушлат и вышел во двор, когда старшина подвел ко мне высокого худого солдата в очках и шинели. На голове офицерская шапка, застегнутая на пуговицу вместо завязок. Мы представились друг другу и пошли в столовую.
По дороге выяснилось, что Вася Кибиткин окончил полиграфический техникум и работал наладчиком линотипов. Хоть еще один профессиональный полиграфист появился. Правда, газету набирали вручную, линотипа не было, но все же. Оказалось, что у Васи очки, как и у меня, шесть диоптрий.
Вася с удивлением узнал, что мы одного призыва.
— А я думал, что ты дед.
— Какой дед пойдет на заготовку. А с чего ты решил, что я дед?
— Ну, вижу, морда заросла щетиной. Наверное, дед, на все уже положил.
На самом деле просто у меня борода очень быстро растет, хоть два раза в день брейся.
Столовую от типографии отделял забор, да деревянная одноэтажная казарма. Но через ограду не полезешь, поэтому ходили в обход. Вообще-то столовая нашей дивизии очень далеко, и там плохо кормили. А в этой столовой питались “летуны”. Служили они на земле, солдаты-связисты летной части, поэтому погоны у них голубые. Редактор договорился, чтобы мы ходили по соседству. Удалось ему это легко, бланки ведь всем нужны.
Мы с Васей накрыли стол, подошли остальные сослуживцы, познакомились с новым солдатом.
Когда вернулись из столовой, Вася, увидев приготовленные к отправке наши письма, поинтересовался, чье это письмо адресовано в Кемеровскую область. Я объяснил, что там родился и окончил школу, после чего переехал в Ленинградскую область, откуда меня и призвали.
Оказалось, что Васина жена родом из Кемерово. В этом городе я был всего два раза. В Сибири расстояния большие, до областного центра ночь ехать. Последний раз я был в Кемерово в пятнадцать лет, с мамой проездом, мои глаза были закапаны атропином, чтобы подобрать очки, поэтому ничего не видел и не запомнил, кроме одного смешного эпизода. Я тогда увлекался химией, в Кемерово купил бюретку и пипетку — длинные стеклянные трубочки. Они были упакованы в бумагу. На остановке в автобус вошел поддатый мужик и протянул руку, чтобы ухватиться за них — принял за вертикальный поручень.
А первый раз я был в Кемерово лет пяти. От обеих поездок Кемерово оставил у меня впечатление некрасивого и неуютного города.
Васю в Кемерово послали на практику, там он и познакомился с будущей женой. Встречались, потом она забеременела, он испугался и смылся, тем более, что практика закончилась.
Так бы его сын Женя и рос без отца, но дядя девушки — милиционер. Он решил помочь племяннице. Разыскал Васю и заставил жениться. Теперь Вася не жалеет об этом, сына очень любит. А вот с женой у него не всегда всё ладно. Вася очень вспыльчивый, а, когда напьется, так может и поколотить. Жена несколько раз уже хотела разводиться, но трезвый Вася ползает на коленях перед ней, кается, что такое больше не повторится, умоляет простить. Но характер вновь дает о себе знать.
Вася рассказал, что его отец-поляк умер. Он был под каблуком жены, Вася даже носил фамилию матери, хотя брак родителей был официальный.
Мать его — властная вспыльчивая женщина с цыганской кровью. Сам же Вася лицом походил на татаро-монгола из учебника истории.
Похвастался, как мамаша его воспитывала. Показал, как она зажимает его — мальчика, между ног, а затем изобразил, как невидимый ремень взлетает вверх и опускается на задницу воображаемого ребенка.
Нельзя сказать, что я подружился с Васей, слишком разные мы были люди. Но все-таки многое в Васе привлекало.
Очень трудолюбивый. По радиосигналу точного времени он садился и начинал набирать. За всю службу ничего другого он не освоил, но эту работу делал хорошо.
Нравилось ему заниматься уборкой. Мыл полы с нескрываемым удовольствием. И вообще не чурался никакой грязной работы.
Он единственный, кроме меня, ходил в библиотеку в солдатский клуб. Как-то словоохотливая библиотекарша с возмущением рассказала, что солдаты одного подразделения жаловались ей на офицера. Он обшаривал солдатские тумбочки и забирал все библиотечные книги в свою собственность.
Мы с Васей разделили негодование библиотекарши, но потом я случайно узнал, кто ее муж. Когда я отслужил всего месяц, ждал приема в санчасть. На скамейку рядом со мной сел пьяный майор. Он спросил меня, чем я болею. Узнав, что я пришел выписать очки, стал угрожать выколоть глаза и потянулся к ним пальцами. Настроен он был решительно. Если бы не вмешательство другого офицера, я наверняка лишился бы глаза или пришлось оказывать сопротивление офицеру, а это тоже чревато: кто бы солдату поверил. Вот этот майор и оказался мужем библиотекарши. Лучше бы ему вынимать не мои глаза, а бревно из собственных...
После обеда время отдыха. Вася любил в это время улечься на старом бушлате за маленькой печкой и читать книгу или журнал. Этакий армейский вариант домашнего дивана. Вася, судя по всему, большой домосед. Пока он лежал, я иногда в этой же комнатке стоял и с ним беседовал. Бывало, пел арии из “Бориса Годунова”, своей любимой оперы со школьных лет.
И в казарму мы нередко вместе ходили. Темно, звезды над головой.
— Вася, я где-то вычитал, что количество материи во вселенной ограничено, комбинации ее повторяются, поэтому через несколько миллионов лет может так случиться, что мы с тобой вновь будем идти в казарму...
По соседству с типографией домик особого отдела. Наверное, всем его обитателям передается чувство хозяина на чужой территории. Особистская овчарка облаивала солдат типографии в нашем же дворе, а их кошка, сидевшая в комнате с печкой, от которой нагревалась отопительная система, поцарапала в кровь Васю, когда тот пошел подбросить угля. Он вернулся злой и окровавленный:
— Я ее, ****ь, убью!
Были некоторые странности у Васи, что-то на уровне детскости. Человек, сам уже имеющий сына, в чем-то оставался ребенком. Однажды он дежурил, а утром мы увидели, что он “вытатуировал” себе под носом усы. Татуировка была произведена ручкой, так что быстро сошла на нет, но непонятно: проще ведь усы отпустить.
Была у него на кисти руки, кроме бородавок и настоящая татуировка. Какой-то пропеллер. Я, шутя, называл его вентилятором. Вася попытался свести татуировку и бородавки каким-то снадобьем, но только руку сжег.
В другой раз во время ночного дежурства Вася покрыл бронзовой краской, под золото, ручку наборного шила, причем разрисовал ее в полоску.
— Это в тебе, наверное, цыганская страсть к золоту, — иронично заметил я.
Неприятно поразил эпизод, когда в типографию попало чужое письмо. Вася его вскрыл, достал рубль и запечатал конверт.
Кибиткин не любил высовываться. Был трусоват. Когда созвали комсомольское собрание по поводу “дедов”, то я и фотограф Алеша выступали, а Вася промолчал, после чего Алеша заметил: “Нам деды будут мстить, а ты чистым останешься!” Правда, эти “деды” оказались неудачливыми, их власть быстро закончилась.
Любимая тема Васи — секс. Кибиткин любил вспоминать, как в детстве мать водила его в женскую баню, и он был потрясен женскими телами.
С воодушевлением описывал то, что видел тогда. Откуда-то притащил порнокарты и, зайдя в комнату редакции, где я сидел, стал показывать мне, восхищенно комментируя.
Любил загадывать загадку: “Сверху черненькое, внутри красненькое, как засунешь, так прекрасненько”. Отгадка — калоши, а не то, о чем подумали.
В песне “Сняла решительно пиджак наброшенный, казаться гордою хватило сил” менял “пиджак наброшенный” на “трусы в горошину”.
С зашедшим по делу начальником штаба дивизии солдат Кибиткин обсуждал тему тяжелого труда сношения с женщинами.
— С них ведь еще штаны надо снимать.
Юмор полковника не отличался от солдатского: “Опись дел”. Я ехидно свел все Васины высказывания к фразе: “Половое сношение превыше всего”.
Когда Вася побывал в отпуске, то рассказал сослуживцам, что в первую ночь жена с ним рядом не легла:
– Ты голодный, я тебя боюсь!
Говорят, что, если солдат вымахал выше двух метров, ему дают двойную порцию в столовой. Васин рост был метр девяносто, и ему было обидно, что немного не дорос.
Идем в столовую строем из четырех человек. Вдруг из строя выскакивает Вася и склоняется в канаве вопросительным знаком. Этакая жердь. Увидел там бычок, за ним и полез.
Как-то он меня на руки поднял. А я высоты боюсь. Кричу, чтобы Вася спустил меня на землю, ругаю всякими словами и по голове стучу кулаком.
По типографии средь бела дня бегают мыши, играют в догонялки, как шутили солдаты. Одну Вася убил и, завернув в бумажку, подсунул мне во внутренний карман. Из-за брезгливости пришлось мне стирать гимнастерку.
Захотелось ему повторить шутку, но я уже был начеку. И, обнаружив во время обеда сверток в кармане, решил развернуть его прямо за столом, чтобы, если окажется опять мышка, вызвать огонь сослуживцев на Васю. И развернул, несмотря на их протесты. Сверток оказался пустым.
Мы с Васей стали “дедами”. В армии есть унизительное слово: “Сынок”. Так пренебрежительно называют молодых солдат. До прихода в типографию Вася несколько месяцев прослужил в другой части и в качестве “сынка”, видимо, испытал унижения. За полтора года службы накопились раздражение и агрессивность, которые деды изливают на молодых, а Васе выплеснуть негативную энергию оказалось не на кого, ибо начальником типографии стал “молодой” Альтаф Закиров, который не допускал проявления дедовщины, что меня радовало.
Шли мы всей типографией строем в казарму. Зима. Неожиданно почти у самой казармы Вася ставит мне подножку. Я падаю. Падение всегда выводит человека из себя, а когда упасть помогают, негодованию нет предела. Поэтому я возмущенно накинулся на Васю, и мы немного побарахтались в снегу. Казарма уже рядом, на этом потасовка завершилась.
Я никогда в жизни, даже в детстве, не дрался. Васе понравилось, что он сумел вывести меня из себя. Он стал практиковать свои подножки, вызывая все большее мое возмущение. Никакие увещевания на Васю не действовали, скорее еще больше распаляли. И вот уже у меня с ним драка в помещении типографии.
Началась она с подножек и пинков, но Вася еще усугубил мою ярость тем, что нелестно отозвался о Писемском, которого я перед тем прочел и чей роман “Тысяча душ” произвел сильное впечатление. Вася и сам большой книжник, вполне мог с удовольствием того же Писемского прочитать. Так что тут дело не в писателе, а в желании посильнее уязвить. (Вроде того, как он, напившись, орал мне и старшине Альтафу: “Интеллигенты, ненавижу вас”, на что мы резонно отвечали, что, скорее, он интеллигент, все-таки техникум закончил, а у нас только среднее образование. С Альтафом, как-то вместе пил одеколон, а на другой день спорили, кто из них опустошил пузырек).
А еще у меня возникло запоздалое желание отплатить за многочисленные школьные обиды. В школе в мои тринадцать лет второгодник, бывало, прижмет меня в угол и боксирует. Одноклассникам смешно. А у меня не страх, а какая-то боязнь изменить стереотип восприятия меня ровесниками, только потому я молчаливо сносил удары. И вот теперь я чуть не с удовольствием дрался, сам воспаляя себя и не реагируя на сослуживцев, которые пытались растащить нас. Что попадалось под руку, тем и лупил по Васиной башке без боязни причинить ему боль. Словно неодушевленный предмет. Хотя внешняя ярость внутренне все-таки контролировалась, и где-то в глубине души я был абсолютно спокоен.
Из моего носа после драки хлестала кровь. Вася же наутро ощупывал шишку на голове и удовлетворенно говорил: “Вот, Михайлов поставил”.
Несмотря на этот смертельный, по сути, бой, Вася все-таки не переставал провоцировать драки. Особенно меня возмущало, когда во время этих драк Вася требовал не трогать очки: меня, мол, бей, а очки не трогай. Меня удивляла эта непоследовательность: человек готов убить и быть убитым, но беспокоится об очках. При том, что сам — инициатор драк.
Мне надоели бесконечные потасовки, которые заканчивались ничем. Однажды в присутствии всех сослуживцев я сказал зашедшему ответственному секретарю редакции:
— Товарищ капитан, Кибиткин распускает руки.
Капитан Саранчук любил дисциплину и порядок, был весьма неглупый человек. Он объявил Васе наряд. Капитан перед этим обследовал чердак и обнаружил там залежи дерьма. Именно залежи. Они накапливались с того времени, когда своего туалета не было, и в мороз многие солдаты ходили на чердак.
Капитан велел Васе почистить чердак. Вася делал это с большим удовольствием. Он разыскал на чердаке старый чемодан. И шутил, вынося в нем дерьмо:
— Дембельский чемодан.
Но наказание не подействовало. Всё оставалось по-прежнему. Как-то за обедом Вася подзуживанием довел меня до белого каления. Я встал из-за стола, кинул в его сторону свой хлеб с маслом, сказал: “Жри!” и ушел из столовой. Я был настолько взбешен, что меня не остановило, что обед еще не закончился, а выходить надо строем. Он же, когда все вернулись из столовой, сообщил, что с удовольствием съел мой бутерброд.
Но окончательно чаша терпения лопнула однажды утром. Я отдежурил ночь. Ночами я обычно не спал, а верстал газеты или переставлял мебель. Гражданские соседи замечали, что как только мое дежурство, я все что-то перетаскиваю. Другие дежурные спали. Мне даже раз приснилось, что на полу лежит огромнейшая газетная полоса в виде наборной формы в металле.
Поэтому я был уставший и после завтрака в столовой собирался, как положено, идти отдыхать в казарму. Но подошел Вася и пнул меня по ногам. Я вспылил и заявил, что сейчас напишу рапорт на имя редактора. Кратко написал, отнес в кабинет майора, положил на стол и ушел в казарму, не дожидаясь завтрака. Когда в обед вернулся, понял, что рапорт до редактора не дошел, но Вася перестал меня задевать. Видимо, испугался последствий.
С тех пор мы общались только по делам службы.
Как-то нам — “дедам” — довелось вместе чистить туалет, выгребая замерзнувшее дерьмо. Обменялись несколькими фразами.
Незадолго до увольнения Вася пошел в кабинет к редактору — упрашивать, чтобы тот присвоил звание ефрейтора. В армии бытует пословица: “Лучше иметь дочь проститутку, чем сына ефрейтора”. К воинским званиям по-разному относятся солдаты. Кто-то равнодушен, а кто-то невероятно гордится даже малым званием. Когда я увидел на грамоте надпись: “Ефрейтору Михайлову”, то испугался, неужели мне присвоили. Не из-за пословицы, а просто не хотел никаких приставок к своему человеческому званию. Ни ефрейторских, ни маршальских. Тревога оказалась ложной. А Вася вот сам выпрашивает.
На недоумение сослуживцев он ответил:
— Приеду я домой, сын скажет: как же ты служил, если не заслужил никакого звания.
И парадной формой Вася занялся. Какие-то неуставные украшения прилепил к рубашке. К кителю побоялся прикреплять, чтобы патруль не задержал, а рубашку не видно под кителем.
Наверное, никогда до той весны появление зеленой травки не вызывало у меня столько радости. Молодая зелень предвещала скорое увольнение.
И вот последний день службы. Сегодня я поеду во Владивосток в аэропорт, чтобы лететь домой. Поедут те, кто с Ленинградского направления. Я надел парадную форму, вышел на крыльцо. За забором “летуны” засмеялись. Наверное, им смешно, что брюки слишком короткие. Ну, уж какие достались. Пройдет несколько лет, и короткие брюки с выглядывающими белыми носками будут последним визгом моды.
Вася уволится позже. Когда, пока неизвестно. Сейчас он во дворе копает яму для мусора. “Дембельский аккорд” по собственной инициативе.
Я купил конфеты остающимся. Старшина Альтаф похвалил за щедрость. Я в ответ:
— Подумаешь, вон Вася свой транзисторный приемник дарит.
— Ты думаешь, что он такой добрый. Ты слишком хорошего мнения о нем. На самом деле я ему дал деньги, чтобы он оставил приемник.
Неожиданно заходит редактор.
— Где Кибиткин, он тоже поедет сегодня.
Вася быстро умывается, переодевается, и присоединяется ко мне. Дорога дальняя, но мы после двух лет совместной службы не обмениваемся ни одним словом.
После короткой дороги на поезде томительное ожидание в каком-то бараке. Отняли ножи и ножницы, чтобы не передрались, хотя драки обычно происходят в поездах, когда дембеля едут много суток и при этом пьют. Наверное, поэтому призывников и солдат стали отправлять самолетами. Многие дембеля разнаряжены. И сапоги гармошкой, и какие-то эполеты, и всякие металлические украшения. Я люблю в людях лицедейство, но не люблю позу и гонор. Всегда спокойно воспринимал всяких неформалов с гребешками на голове, но вот одежда как форма спеси меня ужасно бесит. Не зря, наверное, вскоре после возвращения из армии, мне приснилось, что я в родном Новокузнецке дерусь со стоящим в телефонной будке разнаряженным дембелем.
Удивило какое-то покровительственное отношение одного сержанта. Подумаешь, сержант, через день — два уже гражданские будем, а потом понял, что этот парень по моим очкам, наверное, решил, что я после вуза и отслужил всего год. Поэтому с одной стороны как бы дембель, а с другой и “дедом” не был, отсюда и снисходительность, хорошо хоть не вражда.
Вот и самолет. Гражданских нет, поэтому через всю страну самолет летит без пересадок. Мы с Васей сидим рядом, но молчим. Времени прошло уже много, а у нас еще маковой росинки во рту не было, поэтому за все девять часов лету только однажды мы обменялись словами, поинтересовавшись друг у друга, будут ли кормить. Но дали только леденцы, чтобы не тошнило. Наверное, в отношении солдат Аэрофлот не так любезен.
Вот и Москва. Мне на поезд до Ленинграда, а Васе достаточно электрички до его старинного русского города. Вася протягивает на прощание руку. Я не хотел подавать свою, но подумал, вдруг ярость вспыхнет у Васи прямо в аэропорту, тогда и до дома не доберешься, если драться придется. И пожимаю протянутую руку...
Прошел год. Я разыскал его адрес и написал. Удивило, что Вася ответил и даже пригласил в гости. Запомнилась фраза в Васином письме: “Слушай, а ты не мог измениться, ты мне стал интересен”. Нет, я знал про себя, что не изменился. Может, Вася стал другим.
В этом древнем городе я был впервые. На главной улице увидел толпу вокруг коляски с ребенком. Что с ним случилось? Подошел поближе. Народ стал расходиться. Оказывается, возле коляски собралось несколько человек знакомых, а прохожие решили, что с ребенком что-то стряслось, и ком людей вокруг коляски стал нарастать, покуда удивленная и возмущенная родня ребенка не попросила всех разойтись. Вспомнил про Васиного Женю. Наверное, уже подрос.
Нужную улицу найти оказалось нетрудно. Подход к подъезду усыпан еловыми ветками. В летнее время это признак похорон. Квартир много, но у меня непонятная уверенность, что хоронили из Васиной квартиры.
Коммуналка. Крохотная комната Васи. Девочка-младенец в кровати. Жена куда-то ушла. Где же сын, гуляет, что ли? Вася угощает обедом, который сам же и приготовил. Вкусные котлеты с картошкой и компот. Показывает соленья-варенья, которые своими руками делал.
Рассказывает про работу в типографии. Некоторые коллеги пачки книг перебрасывают через забор.
— Я на работе целыми днями сижу и книжки читаю. Некоторые линотипистки возмущаются, чего, мол, я сижу, бездельничаю. Я говорю, что моя работа в том, чтобы ваши машины функционировали. Когда я занят, значит, линотип неисправен, и вы простаиваете. Вы должны радоваться, что я сижу. Не понимают, завидуют... У нас соседка умерла, вчера хоронили. Очень злобная женщина. Все жалобы строчила на всех соседей. Над нами живет педагог из музыкальной школы. Так она написала, что он фальшивомонетчик и играет на пианино специально, чтобы заглушить шум станка. Еще утром в день смерти она вышла на кухню и сказала почти как в анекдоте: “Ждете, когда сдохну, не дождетесь!”
Вспомнили армию. Я заметил:
— А ведь я мог тебя убить. Меня останавливал только страх уголовной ответственности.
— А, знаешь, меня тоже только это сдерживало, — заметил Вася. — И не знаю, чего я так на тебя тогда взъелся. Меня ты вдруг стал ужасно раздражать. И что не куришь, и не пьешь, и что матом не ругаешься. Но сейчас я сам сильно изменился. Я ведь теперь не пью и не курю. И характер стал другой.
Что же так подействовало на него?
Правда, в наших драках, да и в существовании дедовщины вообще — вряд ли дело только в характере или в неприязни к поведению сослуживца. Наверное, сказывается и насильное запирание в одну клетку совершенно разных людей, да еще лишенных на два года секса в том возрасте, когда потребность в нем наибольшая. Вот его отсутствие и заменяется агрессией или изнасилованием молодых солдат.
— Скоро жена придет, ты при ней не спрашивай о сыне.
Из Васиных слов я понял, что Женя умер, и он — отец, виноват в его смерти. Выспрашивать подробности неловко. Может здесь то, что называют “скелетом в шкафу”. Может, пьяный отец не усмотрел за сыном и тот попал под машину...
Я недолго побыл и собрался на электричку. Вася уговаривал переночевать, чтобы на другой день показать мне город. Мой отказ чуть было не вызвал вспышку ярости, которую Кибиткин сразу в себе погасил...
И вот прошло еще десять лет. За это время мы лишь один раз обменялись письмами. Вася сообщил, что получил отдельную двухкомнатную квартиру, у него родилась еще одна дочка.
Я был в его городе и решил посетить Васю без всякого предупреждения. С большим трудом нашел нужную улицу в районе новостройки. Вася мне очень обрадовался. В прихожей картинки — стилизация под иконы, сделанные Васей из репродукций. Уют. Жена в очках. Девочка, которую я видел младенцем, уже большая. Младшую дочку зовут Женя.
Приехал я вечером, так что после ужина, поговорив, легли спать. Кибиткин положил меня в детскую. Я подумал, что это показатель того, насколько он мне доверяет.
Утром после завтрака решили посмотреть фотографии. Уселись на полу, разложили снимки. Девочки не раз, наверное, их видели, но все-таки с большим интересом рассматривали.
Я обратил внимание, что среди множества фотографий ни одного снимка покойного сына, словно его не было. Я понял: Васины дочери не знают, что у них был брат Женя. Подумал: может, не прояви решительность дядя жены, мать воспитала бы сына одна, и он остался бы жив, но тогда не было бы этих девочек.
Еще подумалось, что дочки не знают, что этот сослуживец, которого их папа положил спать в одну комнату с ними, мог убить их отца, а их отец мог убить этого дядю.
Фотографии, фотографии, а вот эта мне знакома. И это вовсе не армейский снимок. Фотография послевоенных лет. На берегу реки в пальто стоит красивая юная женщина. Это Марта, школьная подруга моей мамы. Это к ней мы ездили в Кемерово, когда мне было пять лет.
В памяти остались обрывки от той первой в жизни поездки на поезде. Фигурные пряники у одного из пассажиров. Потом утренний путь пешком к маминой подруге. Приехали на следующий день после майской демонстрации, поэтому дорога была усеяна ветками, лентами и тому подобным. Телевизор, дотоле мною невиданный. В телевизоре “Енгений Онегин”, как я произносил название этой оперы, и мое недоумение, как же изображение попадает в телевизор. Может быть, по проводу поступает кинопленка. Потом отворилась дверь и вошла совершенно голая девочка чуть моложе меня, а в раннем возрасте разница лет более ощутима.
Подруги редко переписывались и еще реже встречались, но всегда помнили друг о друге. В школе их было три подруги. Они взяли себе имена мушкетеров. Моя была Арамисом, Майка любила пожрать и была Портосом, а Марта, как самая благородная, была Атосом. Дартаньяном была Ольга. Откуда здесь эта фотография, может, родня, все-таки жена Васи из Кемерово.
— Кто это.
— Это мать жены.
Значит, Васину Галку я видел совсем ребенком. Я рассказал, как далеко в глубь времени идут нити, которые, оказывается, нас связывают.
Когда Вася пошел в магазин, Галина, почувствовав близость человека, чья мать была подругой ее матери, рассказала, что же именно произошло с их сыном. Эта боль, наверное, постоянно была при ней.
— В тот день муж выпил, а пьяный он невыносим. Стал придираться ко мне, распускать руки. Всё его раздражало. Просто день гнева какой-то был. Увещевания на него в таком состоянии не действовали. Женя решил вступиться за меня, Вася в негодовании отшвырнул сына. Тот ударился виском о шкаф и моментально умер.
Вот тут у Васи наступило отрезвление. Потеря любимого сына и страх перед ответственностью. Он, как не раз, бывало, встал на колени и стал вымаливать у жены прощение, говоря, что теперь уж точно последний раз. И слово сдержал.
***
Вася Кибиткин стал директором типографии в одном из областных центров России. Умер от сердечного приступа 1 августа 2016 года.
Его вдова: «Для нас с дочками это большая потеря. Ведь у нас 14 июля в Питере внучка родилась. Работа его подкосила, да и не ходил он в больницу, а сердце было больное».