В армии мне очень не хватало музыки, однажды даже во сне приснилась любимая восьмая симфония Брукнера. Во время ночных дежурств я слушал классику по “Маяку”, днем же этого не удавалось, так как сослуживцы, когда звучала классика, ловили другую станцию.
Мне было обидно, что у меня в голове столько симфонической музыки, которую могу напеть, но на гитаре ни в жизнь не подобрать даже простейшей мелодии, а Саша Соколов, которого звали Соколом, кроме незатейливых песенок ничего не знает, но умеет на гитаре похоже сыграть.
"Шел по лесу, песни пел, соловей мне на х… сел, я хотел его поймать, улетел, е...на мать".
Неожиданно на гитаре под его рукой зазвучал неаполитанский танец Чайковского. Сокол — и вдруг "Лебединое озеро". Но он запел под эту музыку, и всё стало ясно:
"Дорогая моя баб-ка, подними повыше юб-ку, я засуну тебе в жоп-ку алюминиевую труб-ку..."
До армии Саша был водителем и плотником.
Всегда сонный. Первое время у него, видимо от перемены климата, распухала губа на той стороне, на которой спал, от этого по утрам у него был смешной вид.
В армейскую типографию он пришел прямо из госпиталя. Несмотря на болезнь там его, "молодого", заставляли мыть полы. В госпитале он взамен вылеченной болезни заразился другой: ноги обсыпало какими-то болячками. Поэтому ему необходимо было смазывать их каждое утро.
Он дожидался девяти утра, когда все в типографии принимались за работу, и лишь тогда начинал не спеша, как делал вообще все, заниматься своими ногами. Но и, закончив эту процедуру, Саша не сразу брался за работу, а долго молча сидел на бочке с отработанным шрифтом — гартом
Вася Кибиткин ему:
— Сокол, ты бы хоть рассказал нам что-нибудь, чем так сидеть.
Или спросит:
— Сокол, о чем думаешь?
— Ни о чём
— Так не бывает.
— Да говорю тебе, ни о чём.
Казалось, что его мысли ограничиваются тем, на что он смотрит. Муха ползет, чего она, такую её мать, ползёт.
Взяли его водителем, но свою машину-фургон для полевой типографии он видел раз в год, во время учений, поэтому Сокола сначала определили набирать газету, но он делал столько ошибок, что было бессмысленно потом все это править. И его поставили печатником.
С этим он хорошо справлялся, а летом, во время учений, разбирал свою машину, которую в первый раз увидел, потом оказалось много лишних деталей.
Довольно артистичен. Мог вертеть шеей как восточные танцовщицы. Изображал виденное в лицах. Какую-то женщину: "А я всё хохотаю, хохотаю". Другую: "Что ты на меня так посмотришь". А то ключ от машины повернет изящным движением в воображаемом замке:
— Это ключик от дамского сердца.
Или закудахчет татарским эквивалентом известного русского заборного слова: "Кут-кут-кутак".
Матом он владел в совершенстве и однажды даже выдал фразу:
— Х...й на х...й ни х...я...
Даже Вася Кибиткин, сам умело матерящийся, не выдержал:
— Ну, Сокол, ты даешь!
Я в армии ни разу не матерился, и когда, передразнивая Сокола, повторил его словечко: “Захуярил”, не заметив этого, то Сокол аж запрыгал от радости:
— Михайлов заматерился!
Зима. Звезды над головой. Я и Сокол идем в казарму. Вдруг Саша куда-то проваливается. Оказывается, он внезапно присел, чтобы напугать меня.
Шагаем в столовую строем. Мне в губу ткнулась летевшая муха. Хорошо, хоть рот был закрыт. Я долго отплевывался, а Саша смеялся над моей брезгливостью. Пришли в столовую. На третье мутный, как всегда, кисель. Сокол выпил, что-то ему попало в киселе, облизал и вытащил. Таракан. Теперь его черёд плеваться.
Шел с ним по гарнизону. Саша только что получил письмо, вскрыл, прочитал.
— Что пишут, небось, Надька вышла замуж, а Ванька запил? — спросил я, взяв с потолка имена, хотя какой потолок, небо надо нами.
— Точно, а ты что письмо моё читал, что ли?..
Я пришивал подворотнички через километр, все равно скоро срывать. Саша человек неторопливый. Положив гимнастерку себе на колени, сел он пришивать подворотничок, не спеша, аккуратно, мелкими стежками. Пришил. Раздался мат. Присобачил-то он не только подворотничок, но и гимнастёрку к брюкам.
Долго я просил его сделать полочку для наборных материалов. Сокол соглашался, но все не делал. Пришлось использовать материальный стимул. Перед Сашиным ночным дежурством я пообещал ему рубль, если к утру полочка будет готова. К приходу солдат из казармы неказистое изделие уже висело на стене. Вася долго потом попрекал Сокола этим рублем. Ведь полочка нужна была не мне лично. А зарплата солдата 2 рубля 80 копеек.
После работы сидел я как-то с Соколом в редакции. Он взял свою книгу об автомобиле, которую часто с собой носил, но до изучения ее дело никак не доходило, впрочем, Саша как-то похвастался, что кроме этой книги ни одной другой за всю жизнь не прочел.
Мы сидели за соседними столами лицом к лицу. Я слушал радиоприемник и болтал под столом ногой. Сокол что-то печатал на пишущей машинке. Подал мне прочесть:
"Сашка пехает ногой и торчит от Бетховена и Шопена, а мне Шопен и на х... не нужен".
В родном городе у Сокола девушка Люба. Учительница начальных классов. Почти каждый день он писал ей письма. Однажды Саше было некогда, попросил меня посидеть на конверте, чтобы тот лучше склеился. Письмо любимой!
Конверты у него с заполненным обратным адресом и раскидистой подписью, чтобы никто не просил. Но это не мешало Васе их использовать, зачеркивая обратный адрес.
Получил как-то Саша письмо от своей Любаши, прочёл и попросил Васю Кибиткина прочесть его вслух перед всеми солдатами. Девушка писала о Чехове и тому подобных высоких материях, мало волнующих Сашу, просила, чтобы поменьше курил, так как это отражается на потенции. В завершение выражала надежду, что он не даёт ее письма читать сослуживцам, подобно другим солдатам, о чём ей приходилось слышать. Именно это ее скрытое опасение вызвало в нем раздражение и заставило обнародовать письмо, хотя с другими ее посланиями Саша нас не знакомил.
Мужчинам и женщинам свойственно взаимное недоверие. Отсюда и его негодования в адрес разных девушек. Возмущался, что одна, когда он лежал на ней и делал свое дело, рассказывала ему, как это у нее происходило с другим мужчиной.
Съездил в отпуск и вернулся сердитый на Любку.
— Изменщица. С Тараканом в кино ходила. Всё. С Любкой покончено.
Вася:
– Да женишься ты на ней, Сокол!
– Нет, Вася, никогда!
Как-то Саша пришёл с дежурства, а Вася подает ему телеграмму: "Саша, я выхожу замуж, прости. Люба". Прочёл, сказал:
— Я так и думал.
Кибиткин признался, что это шутка, устроенная с помощью знакомых связистов.
Люба же забрасывала Сокола письмами, послала ложную телеграмму о болезни его матери. Не отпустили. Тогда она, ближе к "дембелю", сама прикатила. Через всю страну. Накануне свидания Саша уверял, что не желает с ней знаться, но в день приезда она сидела у него на коленях, и они целовались.
Время от времени их ссоры возобновлялись.
Однажды Саша с другими солдатами копал глухонемой соседке огород. За это она ставила солдатам самогонку. Телефонный звонок. Я взял трубку. Какая-то женщина просит позвать Сашу. Якобы его жена Люба на вокзале, лежит на скамейке, ей плохо. Выхожу во двор, зову Сашу. Он посылает невесту подальше. Я возвращаюсь к телефону:
— Саша просит у Любы прощения...
— Чего прощения, ей муж нужен... — Они тогда еще не были расписаны.
Но мир вновь воцарялся, а уволился Саша, как водитель, позже всех, так что в армии у них было несколько медовых месяцев. Ночевали они в фотолаборатории. Один из дежуривших солдат заметил, что часто ночью в лаборатории свет включался и выключался.
— Наверное, в темноте попасть не мог.
Через год после армии я пролетом был в Уфе и решил навестить Сокола. Название улицы я хорошо помнил (конверты солдатских писем лежали на виду, покуда их не относили армейскому почтарю), а вот дом и квартиру забыл. Решил все-таки попытаться найти. Ходил и спрашивал.
У одного подъезда подросток сообщил:
— Я Саша Соколов. — Оказалось, однофамилец.
Уже хотел прекратить поиски. Но вскоре всё-таки нашёл Сокола в доме барачного типа. В коридоре счастливая от замужества Любка мыла полы, а в комнате Саша ласкал спящую в коляске дочку:
— Олюшка-говнюшка, засеря.
Сокола появление сослуживца, которого год не видал, совершенно не удивило.
— Смотрю в окно, Михайлов идет к нашему дому.
Пришла Люба, накрыла на стол. Саша сыграл на баяне. Люба рассказала, что сначала рёв дочери мешал мужу спать, но потом он привык и стал спокойно заниматься своим самым любимым делом — сном. Саша ещё раз сыграл на баяне, затем сели играть в домино, но пришел сосед, и у меня появился повод распрощаться.