Прошло около года. Понятно, что после 50-ти болячки не уходят совсем, а только меняются или суммируются, ну, а после 60-ти, и подавно. Так и у меня, то одно, то другое начинает сыпаться: то ноги, то зубы, а то и сердце сбоить начинает. Купил теще японский электронный измеритель давления и пульса, тут-то и выяснилось, что у меня эти показатели совсем, не как у космонавтов (120 x 80), чем я раньше всегда гордился. И стали мои девки (дочка и жена, в основном) меня травить: «Пойди, да пойди к кардиологу, в 230-й поликлинике такая есть знающая, да толковая». Чтобы отвязаться, взял, да и пошел. Пообщался с её улыбчивой и круглолицей медсестрой Наташей, но та без врача категорически отказывалась сделать мне ЭКГ, несмотря на увещевания: «Все равно сделаешь, что время тянуть?». Тут появилась блондинистая (думаю, синтетическая) врачиха с декоративным беспорядком на голове, выслушала меня и скинула Наташе на ЭКГирование. Затем на японском оборудовании сняла ЭХОграмму (теперь для меня такие вещи уже не в новинку). Понравилось, что разговаривала со мной, как с человеком, а не, как с больным. Несколько раз возвращалась к тому эпизоду, когда у меня что-то выскочило из-за «Печерниковой». Ну, не стал я расшифровывать все тонкости этой сердечный "накладки", понятно, почему...
В конечном итоге сразила она меня тем, что поставила следующий диагноз: «У Вас... большое сердце», при этом, сделана была многозначительная пауза. Вот тут-то я посмотрел на неё внимательно. Уходя. оставил ей своё «сердечное эссе», что было предисловием к «сердечной избыточности», которую только начал забивать в компьютер.
Понятно, получил предписания, стал принимать таблетки, мерить давление. И тут началась чертовщина. Вспоминаю приём, разговор, - начинается сердцебиение. Пульс то вылезает до 150, то обваливается до 40. Давление тоже разгуливает от 160/120 до 60/40, так что ноги не держат. Еду как- то в автобусе мимо поликлиники, поднял глаза - вон то окно кабинета, где я был, и тут же все поплыло перед глазами, меня усаживают на сиденье, предлагают валидол, ещё что-то, а у меня голова висит, как в магазине у отечественного охлажденного цыпленка.
Через неделю такая же история в электричке - вспомнил о приеме, и от падения меня спасло лишь то, что утренние электрички заполнены так, что упасть невозможно даже при желании. И опять окружающие нашли для меня и сидячее место и что-то проглотить, чтобы привести меня в чувство (а вы говорите, что сейчас люди безразличны друг к другу).
Ну а последний случай и вообще анекдотичный:
Дала она мне телефон московского врача, чтобы определить причину моей аритмии с помощью хитрого датчика, что вводиться в пищевод и снимает сигнал в непосредственно близости к сердцу. Лежу я на бочку с этим датчиком, мужчина-врач предупреждает, что он может задавать провокационные вопросы, чтобы лучше определить реактивность нервной системы. Я в благостном состоянии (закрыв глаза) отвечаю на один вопрос, на второй. Он говорит, что его прибор почище полиграфа(детектора лжи) и отмечает, что у меня очень устойчивая нервная система, а затем устанавливает усиление на максимум. Ещё один или два вопроса и вдруг - о ней! При этом форма и содержание - соответствующие!
Слышу, как резко щелкает прибор, и эскулап начинает около него суетиться. Через минуту он извиняется, что невозможно закончить обследование по техническим причинам, сам на меня не смотрит и голос у него дрожит. Датчик из меня убирается, и я вижу погнутую стрелку самописца и зашкаливающую чертушку на ленте после слегка волнистой линии по центру бумажной ленты. Лицо его расстроено и на мой немой вопрос «что дальше?» он спрашивает мой телефон и обещает позвонить, когда прибор будет в порядке.
Думаю, мне можно не писать, что звонка я так и не дождался.
И такая жизнь у меня длилась месяца полтора. За это время я был у моей «сердечной зазнобы» не меньше четырех раз, притом, что до сей поры я не всегда, даже раз в год, посещал лечебные заведения (исключая, разве что, стоматологов, когда одним визитом не обойдешься).
Слава богу, подоспели мои майские украинские каникулы. То ли земля, то ли деревенское молоко, которое я ежедневно употреблял до двух литров, а, может, смена обстановки и сознание того, что «за рубежом» могут позволить себе болеть и лечиться только крутые братки; нефтяные, алюминиевые и банковские олигархи; эстрадные «Stars», да кто-то из правительства; полностью исключили мои сердечные воспоминания и симптомы, их сопровождающие. Так что, ехал я с Украины загоревший, посвежевший и помолодевший лет, этак на… (Напишу «пять», - это будет неправда, напишу «двадцать», - Вы не поверите, так что, оставлю многоточие).
Ну, после отсутствия на работе дела всегда наваливаются, да тут еще местный огород, неудивительно, что две недели я и не вспоминал о своем моторе. Наконец, до меня дошло, что надо бы сходить, показаться, поблагодарить за лекарство (хотя, честно говоря, именно во время интенсивного лечебного курса, мне было плохо, как никогда). Что ж, «Ноги в руки», и вот я открываю знакомую дверь на четвертом этаже поликлиники. Приветливая улыбка Наташи была единственным светлым пятном в этот день, так как, тут же выяснилось, что Т. Н. (мой врач) уже неделю, как работает в какой-то новой поликлинике в Москве. Далее, понятно, последовала немая сцена из «Ревизора». У меня хватило здравого смысла не заявить вслух, что так не может (не должно) быть. Я рассудительно попросил телефон той поликлиники, оказалось, что она такая новая, что телефон туда ещё тянут. После короткого раздумья спросил домашний телефон, Наташа потянулась было к перекидному календарю, в замешательстве остановилась и, покраснев, сказала, что телефон ей не оставлен. Ай-ай-ай, ну, девушки просто не могут не соврать, чай, признаки говорят о наличии телефона. Начинаю часто дышать, окидываю взглядом кабинет, придется принимать меры, правая рука как бы непроизвольно тянется к груди, левой тяжело опираюсь о стол. Наташа вскакивает, усаживает меня на стул и убегает за водой. Только лишь дверь за ней закрылась, я быстренько стал пролистывать последние странички календаря, испытывая, впрочем, угрызения совести. Ага, вот он, думаю, «Мой телефон» - и далее цифры. Почерк, как на рецептах тех лекарств, что я уже допиваю. Три раза перечитываю номер, проговаривая цифры - включается моторная память. Ну, 533, это понятно, а дальше - тоже просто. В коридоре слышны поспешные шаги, я успеваю привести календарь в исходное состояние и уронить голову на левую руку, лежащую на столе, чтобы успеть скрыть довольное выражение лица. Она трогает меня за плечо: «Выпейте, пожалуйста!» и подает стакан с водой, таблетку и какую-то капсулку. Я медленно и утомленно, глядя в сторону, выполняю её просьбу, минуты две еще сижу с опущенной головой, затем глубоко и облегченно вздохнув, встаю, благодарю и начинаю прощаться. В дверях уже не выдерживаю и укоризненно говорю о том, что телефон врача скрывать от тяжело больного, - это нарушение клятвы Гиппократа. Она краснеет до корней волос, трясет головой и признается, что Т.Н. специально предупредила, что если я (он) буду спрашивать телефон, то - не давать. Я выхожу со смешанным чувством - с одной стороны - НЕ давать, а с другой, - о!, если при уходе на другое место работы, в этой суматохе специально дается указание обо мне (с уверенностью, что я буду спрашивать её телефон), то это о чем-то говорит! Вприпрыжку спускаюсь с лестницы, повторяя номер телефона, и, когда дверь поликлиники закрывается за мной, я уже не могу удержаться и голосом, значительно менее хриплым, чем у знаменитого одессита, напеваю:
«Сердце, тебе не хочется покоя,
Сердце, как хорошо на свете жить
Сердце, как хорошо, что ты такое…
Спасибо, сердце…»