День, изменивший жизнь
Барсуков Кирилл 06.08.2008 – 15.08.2008
Посвящается Слонокрылу.
Сегодня замечательный день. На улице знойное лето. Солнце печет изумительно сильно. Пока еще утро и на улице не так жарко как вчера. Но вчерашний день меня мало интересует, так как сегодня я лежу в своей кровати и не собираюсь вставать. Сегодня у меня не большой праздник, не большой по протяженности времени, но по значению для меня он огромен и значим. Этот день значится в календаре моей жизни как день смерти. Моей смерти.
Вот уже четыре года как я умер и поэтому я лежу и не собираюсь вставать. В комнате, четыре года назад именуемой моей комнатой, задернуты шторы, в которые бьет утреннее солнце. Окна направлены на восточную сторону. В комнате стоит легкий полумрак, и лучи солнца пытаются проникнуть ко мне сквозь шторы. Они да же прибегают к хитрости: огибают шторы и заглядывают в промежутке между шторой и стенами. Я же продолжаю лежать, не обращая на них внимания, уставившись глазами в белый потолок. Я лежу, сложив руки за головой и положив ногу на ногу. На мне классический костюм черного цвета: пиджак и брюки. Под пиджаком белая рубашка с расстегнутыми тремя верхними пуговицами. Галстук, непонятного цвета, где-то среднее между серым и коричневым, некогда надетый на меня, лежит рядом на столике в развязанном состоянии. Он мне надоел уже за два года, поэтому я его и снял, а пуговицы расстегнул из-за стоящей духоты. Мне чересчур душно в этом костюме и это не смотря на то, что я покойник. Но в такие знаменательные дни как новый год, рождество, масленица, пасха и день моей смерти я застегиваю все пуговицы на себе и, даже надеваю галстук, в общем, привожу себя в порядок, придавая себе вид добропорядочного мертвеца. Вот только лежать мне приходится босиком. Не знаю, почему, но на меня не надели носков. За столь не продолжительное время, что я провожу здесь, ну точнее сказать в этом состоянии, я сделал вывод, что, так как у меня при жизни ноги чересчур сильно потели, особенно в носках, то мне их и не надели, иначе бы я мог ненароком задохнуться в этом запахе и перейти еще в какое-нибудь состояние. Моя босая нога подрагивает, отбивая ступнёй по воздуху неизвестный ритм. Продолжать лежать в не подвижном состоянии чрезвычайно утомительно, особенно в такой день и учитывая, что у меня на это еще где-то приблизительно вечность, если я не ошибаюсь в расчетах. Исходя из этих обстоятельств, я и начал дрыгать ногой.
Хоть из окна солнечный свет проникает украдкой, из-за шторы, про которую я уже говорил, но звук льется в комнату с прекрасной простотой, через открытую форточку. Утренние птицы, вставшие самые первые, начали свое пение периодическим чириканием. Люди еще не проснулись, ну покрасней мере в таком количестве, чтоб заглушить собой щебет. Лишь изредка проезжающие машины своим гулом мешают мне лежать, давя на уши. Жаль я не жил где-нибудь на природе. В этом случае к птицам присоединились бы кузнечики с их стрекотанием.
В соседних комнатах послышался шум. Все начали приготовляться к празднику. А я начал зевать. Все три года, что мы отмечаем этот день, проходили для меня на удивление однообразно. И этот год, четвертый по своему исчислению, не избежал участи предыдущих. Из года в год события этого дня повторяются, изменяя только возраст присутствующих, их костюм по форме и содержанию, но не по цвету, всегда исключительно в цветовой гамме, от черного, до серого. И время прибытия гостей. Эти недостатки лишь стандартный набор правил поведения в данном празднике. И к ним надо относиться снисходительно, как к данности.
Прибывая в лежачем положении, я почесал свою грязную голову и решил вставать. Все равно я не засну и не, потому что уже утро и все встали и начали шуметь, просто вот уже четвертый год я не сплю. Понимаете, как то бессонница замучила. Она у меня получилась такая затяжная, что даже таблетки не помогают. Пробовал считать овец прыгающих через забор, досчитал до тысячи, не помогает. А дальше как-то нервов не хватило, надоело. Я знаю, что это не нормально и нужно сходить к доктору проверится, но я боюсь, что он мне не поможет. Я же, как ни как скончался. Из-за этого же я и снов не вижу, ну сами посудите какие сны, если у тебя глаза не закрываются. Вот так и живем уже четыре года без сна ни в одном глазу, извините, прибываем. Но, не смотря на все эти недостатки, которые мне нравились при жизни, есть уйма положительных сторон, одно, из которых, умение путешествовать без визы и даже паспорта. И вообще в моем путешествии не требуется не одного документа, кроме свидетельства о смерти, и транспорта не надо.
Встав с кровати, я застегнул рубашку и повязал галстук, как ни как знаменательный день. Смерть моя пришла ко мне четыре года назад. И вот прибывая в таком виде, не побоюсь этого слова – при параде, я надел свои белые тапки и поплелся в ванную. Предварительно раскрыв шторы и впустив, наконец-таки свет в комнату. Надо было умыться, почистить зубы. Я же не могу перед гостями предстать в не ухоженном виде, так что чистота залог здоровья, как говорится. Проходя через залу, я наткнулся на праздничный стол, который накрывали яствами. Наткнулся и прошел дальше, не обращая на него своего внимания. Зайдя в ванную, я не включил свет, зачем он мне я и с ним не вижу своего отражения в зеркале. Воду включил только холодную, телесные ощущения пропали у меня, как только я помер. Набрав этой самой воды в руки, я бросил её себе на лицо, ни чего не испытав при этом. Зубы я начал чистить без щетки и пасты. Щетки у меня своей не было, а пасту чужую мне тратить не хотелось, зачем пугать людей. Теперь я понимаю, почему в древности, а точнее в Египте, да и не только там, к умершему в могилу клали все его вещи. Знали, что пригодится. Остается только вопрос, откуда узнали, не уж то кто-то вернулся и рассказал? Наверное, это был кто-то, чересчур, не терпеливый. Глядишь и я, лет эдак через двести вернусь, уставший от всего этого и расскажу, только вот не кому будет рассказывать. Может сейчас вернуться, сказать, а то ведь не дело водой и пальцем зубы чистить. Ладно, потерплю. Всего-то какая-то вечность.
Закончив умывание, я сел в зале весь в ожидании гостей. Сказать по правде, ожидать мне с каждым годом становилось все труднее и мучительнее. Вследствие чего сидеть мне надоело, и я решил отправиться на прогулку, так сказать подышать свежим воздухом. Притом я могу действительно подышать свежим воздухом, отправившись куда-нибудь на водопад, где горный воздух пробирает из нутрии и небо чистое радует глаз и имеются прочие радости жизни. Вот только я хоть и могу там побывать и даже был там, только вся загвоздка в том, что почувствовать не могу, не способен. Понимаете, как-то потерял способность ощущать, и ведь не знаю почему. Вы случайно не в курсе дел? И знаете, это должно пугать меня, но не пугает. Я разучился ко всему прочему бояться. Но путешествовать я могу. Встав с кресла, я отправился в неизвестном направлении и через секунду жизненного времени я очутился в поле. Почему в неизвестном направлении? Просто захотелось так сказать сыграть в рулетку, а так я могу перемещаться и по выбору пункта назначения. Кстати сказать, при таких путешествиях можно познакомиться с интересными людьми, что, в общем-то, я и делал все четыре года. Тут только один нюанс, все эти люди должны быть мертвыми. Хотя глядя с другой стороны это плюс, ведь столько на свете мертвых замечательных людей. Так что я знаком уже с Нормой Джин, которую при жизни звали Мирлин Монро, она, кстати, должна прийти в гости. Мы с ней познакомились в Париже на Эйфелевой башне, она сидела, там свесив ноги и смотря на закат. Я подсел рядом, естественно с её разрешения, и как-то разговорились, нашлись так сказать точки соприкосновения. Разговаривал здесь с Ницше. Он сказал, что, будучи здесь, сильнее убедился в правоте слов Заратустры: «Бог умер». Из его слов было ясно, что он познакомился с самим Богом. Тот ходит здесь, так же как и все мы, мертвецы. Ни знаю, но я не видел. Просил Ницше познакомить меня с Богом, а он ни в какую говорит, что я не дорос. Видел Сальвадора Дали, он здесь правда без усов, что очень странно и в придачу ко всему ни с кем не разговаривает. Сидит молчком на одном месте, а точнее говоря на берегу Порт–Льигате, и да же не шелохнется. Пробовал, толкал ни какой реакции. Может он на кого-то обиделся? А еще, мне стыдно говорить, но он пукает. Сидит один и пукает в свое удовольствие. Еще из моих знаменитых друзей такие личности как Джон Леннон, Антон Чехов, Леонардо да Винчи, с ним мы, кстати, переписываемся, притом исключительно его способом написания, так как он левша и я тоже, мы пишем не слева на право, а, наоборот, справа, налево, а потом стоя у зеркала читаем. И многие другие, всех замучаешься перечислять. Я соврал, что они мои друзья, так знакомые. Здесь нет в обиходе понятия друг, это не значит, что мы здесь не нуждаемся в нём, оно просто не уместно, глупо. Но зато жизненное понятие дружба здесь высоко цениться, и вспоминается всегда, когда забираешься на какой-нибудь Эверест, или поле.
И вот я в поле. Описывать здешние красоты не буду, толку нет. Стою и не чувствую ветер дующий на меня. Поле, на котором я нахожусь, подсолнуховое. А сейчас самое время его цветения. Я вижу множество желтых и черных пятен покачивающихся на ветру, в свое время мне это доставило уйму эмоций и все исключительно положительного характера. А сейчас. Я просто это вижу. Но ничего, я иду в ближний край поля, пробираясь через заросли подсолнуха, там где начинают расти деревья и поворачиваюсь лицом к полю. И сейчас я покажу вам еще одно чудо, на которое я способен. Я начинаю бежать вдоль всего поля, настолько сильно, насколько позволяют мои силы. Ветер с большой силой раздувает мои волосы. По моему телу и лицу хлещут цветы подсолнуха. Я раскидываю руки по сторонам и… взлетаю. Да я могу летать, как во сне. Кто-то помнится, при жизни сказал, что сон это дружеский визит смерти. И он был прав. Моя нынешняя “жизнь” похожа на сон. И это объясняет тот факт, что сна у меня сейчас нет. Летать, как же я мечтал при жизни летать. Каждый человек об этом мечтает. Удивительно, неужели мы предчувствуем то, что нас ожидает после смерти. Или может быть, мы здесь уже были, до рождения? То есть прибывали в этом состоянии. И наши мечты о полете это воспоминания о прошлой жизни? Как говорится: возможно, всё. И вот я лечу, как не когда мечтал, или вспоминал. Я летаю часто. Не скажу, что это мне нравится, просто делать нечего вот и летаю.
Я уже пролетел поля, леса и сейчас я покажу вам еще одно чудо из моего небольшого арсенала. Надо мной ясное небо, а подо мной вода. Резким движение корпуса вниз, я подаю в воду и не тону, а плаваю. Но это не чудо. Это так, само собой разумеющиеся. А чудо заключается в том, что на поверхности. Я могу ходить по воде. При жизни по воде ходят святые, а после смерти все кому не лень. Вот и навертываем круги, так для моциона. Хотя и не едим совершено. Я ступаю на поверхность воды своей ногой в белом тапочке, почему я не снял их дома перед отправлением погулять, и вода слегка прогибается под моей ногой. Следующая нога делает шаг на воду и происходит тоже самое. Нога, оставшаяся позади, отрывается от водной глади и не создает, ни каких брызгав. Вот так и происходит хождение по воде. Можно даже побегать. Если вспомнить жизнь и сравнить это с чем-нибудь оттуда, то лучшая параллель будет заключаться в батуте, но это не точное сравнение. Просто более или менее, похоже. Заканчиваю свою прогулку по воде. И отправляюсь в другое место. А перед этим хочу еще сказать: ко всему прочему я, как вы догадываетесь, могу быть и в космосе. Сейчас я, правда, туда не собираюсь, там темно. Но я могу сказать несколько слов по этому поводу. Я видел планеты, практически все звезды вблизи во всем их величии и свете, видел, туманности, черные дыры и множества астероидов, метеоритов и комет. И всё это, как мне думается прекрасно. Но так мне думается, а не чувствуется. Я всего лишь нахожусь здесь, вижу и не более того. Правда, печально? Хотя я и печали не испытываю. Пусто.
Ну ладно, а сейчас я хочу показать самое главное чудо. Так сказать секретное оружие. Для этого нужно сосредоточить взгляд на одной точке. Ну, например, вон тот камень на берегу реки, по которой я только что ходил. И представить то, что я хочу увидеть.
Я замер на месте, не слезая с поверхности воды, и остановил взгляд на неровном камне, который частично покрылся мхом. Но центр моего внимания находится не в той его части, а в серовато-мокрой части, видимо он был некогда в воде, об этом говорят следы оставленные рекой до отлива. В голове я представил, то место где я хочу очутиться и тут же реальность стала размываться, в прямом смысле слова. Краски воды, камня, на который я только что смотрел, травы растущей поблизости, земли, находящейся под травой, всего того что некогда было вокруг меня, стали размазываться, перетекать в другие места, сливаться вместе. На их месте стали появляться другие цвета, оттенки. Цвета стали приобретать некие очертания. И вот уже через несколько секунд появился новый мир. Мир моих Фантазий. Я так назвал его.
В этом мире может происходить все что угодно. Он не подается ни какой логике, сплошной поток воображения. В этом мире я могу всё. Здесь я царь. Я даже могу перенести сюда любого человека живущего на земле, но только при одном условии. Он должен в это время спать, и всё что он здесь увидит, он будет считать своим сном. Так что за все четыре года, что я здесь, я перетаскал сюда всех своих знакомых и побывал в их, так называемых снах. Правда с каждым годом я это делаю всё реже и реже. И мне кажется, что в скором времени я брошу это занятие, таскание живых по своему миру. Здесь я могу создавать невероятных животных. Моё самое часто создаваемое животное – это слонокрыл. Не знаю почему. Но опять-таки и здесь есть незначительный нюанс, о котором я вам уже много раз говорил. Неспособность чувствовать.
Я не буду вам показывать все сои фокусы, которые умею здесь делать. На это времени не хватит. Пойду я домой, праздник отмечать. Кстати о времени. Оно для меня неимоверно длинное. Раньше, при жизни время текло исключительно в быстрых темпах, за исключением тех моментов, когда ты чего-то ждешь, а уж в тот момент, когда ты что-то делаешь, оно пролетает у тебя как мгновение. Теперь же оно длиннющее. Сколько угодно, чего угодно делай, летай в разные места, хоть весь космос облетай, но ты не опоздаешь, ни на одну встречу и даже прибудешь заранее. Вот так я сейчас, сколько б ни бродил, куда бы ни ходил, вернулся домой вовремя, до прихода гостей. Стол, правда, был уже накрыт самыми важными блюдами. На нем уже стояли тарелки с кутьёй, тарелки с блинами, блюдца с медом, в который надо макать те самые блины. Графины с компотом, и большие блюда с пирогами на любой вкус. Так же уже стояли бутылки с водкой. А во главе стола стоял стакан водки с кусочком хлеба на нем, это для меня. Не знаю, зачем мне это, с учетом того, что я и при жизни не пил, а после смерти и подавно. Или они думают, что я здесь пить начал и того гляди сопьюсь. Нет, не дождетесь. Мне бы лучше компотика, но я и его не буду.
Я стою возле своего места, где мне поставили выпить и закусить, но стул не удосужились подать, думают что я, будучи призраком, не могу сидеть, зато пить сколько угодно. Нет, ошибаетесь, могу сидеть. И вот я стою и смотрю на этот стол, который еще заполнится тарелками супа, второго и еще чем-нибудь, и думаю, зачем?
Гости начали постепенно приходить. Первая кто посетил меня, была смерть. Как она выглядит невозможно сказать, она всегда такая разнообразная и не предсказуемая, что думаешь, а что она откинет сегодня? Может это будут твои коньки? Мы обнялись с ней по-дружески, и она ущипнула меня за бок. Проказница. За все эти времена, мы с ней подружились, она научила меня смотреть на жизнь проще. Вы спросите, как это смотреть на жизнь проще после смерти? Я вам отвечу, не зная, спросите у смерти. Она села по правую руку от меня. Гости, что приходили на праздник, садились за стол и принимались за еду. Вначале кутья, потом блин с медом, рюмка водки. И вот уже приносят первое. Все берут ложку и приступают к поеданию. Странная привычка, врожденная в нас еще с язычества. Есть при столкновении со смертью. Думаем, что этим мы её напугаем. А она сидит рядом и улыбается, с грустью поглядывая на кушающих.
В след за смертью пришла Норма Джин и многие другие, среди которых были Джордж Харрисон; он играл на гитаре и пел «My Sweet Lord»; на удивление пришел Сальвадор Дали, все так же без усов. Когда я на этот раз посмотрел на него, мне в голову пришла мысль: «Где же его Галатея?». Но спрашивать его об этом не стал. Пришел Фрейд, как всегда со своей мамой. Ван Гог был с ухом. А Эйнштейн показывал мне свой язык и говорил про то, что все относительно чего-то. Я относительно ему, он относительно мне. Черное к белому. Грязное к чистому. Сальвадор Дали к Ван Гогу. Станиславский к Брехту (просто они сидели друг напротив друга). А народ все приходит и уходит, покушавши все, что полагается. А мы сидели, стояли и думали, это единственное что у нас осталось от прошлого, что будет дальше? Каждый думает про себя, не говоря ближнему своему, но все-таки об одном и том же. А смерть сидит возле каждого живого и мертвого и многозначительно смотрит. Я смотрю на неё и вижу, что она хочет, что-то сказать на моем дне, которое так же является и днем смерти многих других. Ведь всем известно, что мертвых больше чем живых, а количество дней в году одно. И вот она поворачивает ко мне свою голову, смотрит мне в глаза и говорит: «Жизнь продолжается».