ОБЫЧНАЯ ИСТОРИЯ
Юмористическая повесть
***
У меня в жизни другой случай был. Похлеще твоего будет, давай дёрнём ещё по одной… Фу… Хороша, зараза…
Так вот… На работе у нас всё это произошло. Был обычный рабочий день. Роза Тимуровна, ну ты помнишь её… как не помнишь? Ну начальницей отдела нашего была… ну черненькая такая, маленькая… да знал ты её… Почему похожа на бультерьера? А-а, вспомнил, вижу… Да-да, вот она… Ну почему сразу шум и гам… иногда она в хорошем настроении была… да не было никакой ругани и ссор… ну может и были… ну мы уж привыкли как-то… Ну такой человек, ну методы у неё такие руководства… Что интриги? Что сталкивания лбами?.. Да были, а где этого нет?.. Что визжала как поросёнок?.. Ну голос такой – постоянно недовольный, визгливый, а ты бы как себя вёл, если начальство шпыняет?.. Да что ты всё прицепился… ведьма в ступе, ведьма в ступе… И не поганка она никакая… И хуже бывают… Ну всё, всё… успокойся… ах, ты тоже с ней работал… но всё равно – нельзя так… да и теперь это не имеет никакого значения… да так, не имеет… а я говорю – не имеет…
Давай лучше ещё по рюмашке… Вот… бери… выпей рюмку успокоительного… Хм… Ну что ты всё бурчишь?.. Закуси лучше, а то сейчас вообще развезет… и так уж… городишь чушь всякую…
Так вот… Был обычный рабочий день. И, как назло, работа навалилась. Ну знаешь, то бывает вроде ничего – и обсудить последние новости успеешь, и много вопросов зависших решить, а до этого как заколдованные они будто, а тут, как нарочно, кучу бумаг привезли, со всех сторон звонят, задания с прошлой недели не завершены, а уже – куча новых, ну, в общем – полный писец… А тут у Розы Тимуровны… да не сопи ты… послушай.. у неё благодушное настроение… согласен, а в тот раз было,… а мы то уж знали – как встретится со своим любовником, в предыдущий вечер, так значит на следующий день у неё благодушное настроение… а когда у неё такое настроение… много ли работы, мало ли… ей по фигу…
Послала она самую молодую, Юльку, в магазин. Та принесла всяких вкусностей – сыр, рыбу красную, хлеба чёрного, зелени, селедку, пирожки, ещё чего-то… Разложила Роза Тимуровна всё это на своём большом столе и пирует. А надо ж сказать, что она ж на диете, а диета такая своеобразная – то не есть день – другой, пьет добавки для похудания, злиться на всех, потом её прорывает – наберёт всего и побольше и уплетает за обе щеки.
Мы в это время на цырлах перед ней бегаем. То чай завари, то посуду подай. Ну, в общем, обычная рабочая обстановка. Конечно, сама работа в такие моменты и нам должна быть по фигу, а то сожрёт вместе с той же селёдкой и даже не поморщится… да ты послушай… что всё ругаться-то на неё…
И тут опять звонок. Мы никто трубку не берём – не до этого. Звонили – звонили. Прекратился. Рабочий день продолжается. Роза Тимуровна… молчи… уже с сыром адыгейским расправилась, селёдочкой занялась жирненькой… ах, аж по пальцам течёт у неё… Мы бегаем вокруг – то салфетку подать, то тарелку помыть. Опять звонят. Звонят – звонят. Ну не дураки ли? Позже не могут что ли позвонить? Опять рабочая тишина. Роза Тимуровна с селёдкой покончила. К красной рыбе приступила. Тут бабы в отделе ещё больше по работе засуетились – пирожные стали на тарелки раскладывать, чай готовить. Опять звонят! Ну мы то люди-то все опытные – никто трубку не берёт. Не до этого. Дел полно, а тут…видишь ли приспичило кому-то звонить…
А видно надоели ей эти звонки или, может, завтрак её к концу подходил, но вдруг схватила она трубку и закричала, как всегда, в неё: «Слушаю!» Сначала вроде спокойный её телефонный разговор был. Роза Тимуровна кусок красной рыбы – ам, и что-то назидательно объясняет, потом другой кусок в рот засовывает, и, видно, надоели они ей, начинает всё больше распаляться, кричать да с подвизгом, ну ты знаешь… как это бывает, когда от дел не вовремя отрывают… а эти гады, на том конце провода, видно, спорят что-то… ну а это в данном случае, сам понимаешь, ни в какие ворота… мало того, что звонят не вовремя…так ещё и спорят. Роза Тимуровна, заглатывая очередной кусок рыбки красной, начинает от ярости краской наливаться – лицо её багровеет и уже целая словесная буря несётся в трубку к этим дуракам. И тут… поперхнулась она… кусок красной рыбы может здоровый был или… Одновременно она говорит и пытается откашляться и кусок этот выплюнуть или заглотить наоборот, сразу то не поймёшь. Картина страшная – Роза Тимуровна кричит и визжит прямо в трубку, пытаясь поставить на место – этих, звонящих, и одновременно и кашляет, и икает, пытаясь, видимо, заглотить лакомый кусок. А никто ж особо и внимания не обратил – мы повидали и наслушались в нашем отделе всякого. А она кричать перестала, что-то нечленораздельное в трубку выдавливает, и всё краснеет – багровеет больше. И это тоже было привычно. Все сидят себе на своих местах, делают вид, что работают, глаз на неё от бумаг не поднимают, правда, готовые в любой момент броситься её указания выполнять.
А Роза Тимуровна захрипела привычное в трубку: «Я вас всех…», Я краем глаза смотрю – лицо её стало багровым, узкие глаза её, наоборот, выпучились и… трубка вывалилась из её рук, а голова упала прямо на тарелку с красной рыбой и пирожками.
Все вздрогнули от звона посуды и удара её головы, и вскочили со своих мест, готовые выполнять её указания. Но… на несколько секунд наступила непривычная тишина… все стояли в растерянности…
Это уже потом все бросились к её столу, кто-то звонил в скорую, кто-то выбежал с криком в коридор, кто-то тормошил её, пытаясь привести в чувство… Всё это было потом… Эх…
Ещё по рюмке? Давай… Фу… хорошая зараза…
Так вот… Шум поднялся несусветный. Все стали бегать, суетиться, никто толком не знает, что делать. Тормошим её, а уж, видимо, поздно. Бросились её вытаскивать из-за стола, кое-как положили на полу на спину. Лицо стало бледным, торчит изо рта красный язык и… никаких признаков жизни… Картина страшная…
Из соседних отделов люди прибежали, одна женщина – в обморок, представляешь, только что в трубку кричала благим матом, за стенками все слышали, с утра жива живёхонька была, а сейчас вот… на полу… бледная… с этим торчащим языком, как удавленница… Когда уже в себя стали приходить, присмотрелись – не язык это, а кусок красной рыбы. Пытались дернуть, пальцы скользят – не вытаскивается.
Вскоре скорая приехала. И что ты думаешь? Констатировали – смерть.
Вот так бывает, нежданно-негаданно, в самом расцвете, на рабочем месте сгорел человек. Никогда не знаешь, где нас смерть-злодейка подстережет. Эх… Да… тяжело конечно… Ну, давай, ещё по одной… не чокаясь… помянем, а я говорю, не чокаясь… Да брось, тоже ж человек был… ну какой-никакой… хочу – не хочу, обычай есть… ну… хм… царствие ей небесное.
Дальше всё как в кошмарном сне. Ошарашены были такой внезапной потерей. Помню только образ её светлый, только вот язык… тьфу… кусок красной рыбы, торчащий меж губ изо рта, всё портил…
***
Назначили, значит, меня от нашего отдела проводить нашу незабвенную Розу Тимуровну в последний путь. Я хоть и не любитель всего этого, с радостью согласился. Ну не знаю почему… Да что ты всё заладил – стерва – стерва? Забудь уж. Не говорят об ушедших плохо!
Приезжаю с венком «Горячо любимой и уважаемой от сотрудников…» Встречают родственники её многочисленные, набежали – наехали со всех сторон. Все в горе вроде бы. Хотя разговоры у них друг с другом часто на повышенных тонах. Всё никак не пойму, как делят что-то. Лица больше озабоченные.
Тут слышу дочка её, младшенькая, как зашипит старшенькой: «Да не знаю, где она спрятала! Всё перерыли!» И всё по квартире по очереди с мужьями со своими шарят, все секретеры и шкафы перерыли. Потом допёр: «Завещание». Ну горе – горем, а жизнь продолжается – понятно. Что ты всё – наворовала, наворовала? А ты попробуй при нашей житухе не воровать? Да, что ты заладил? Да знали это все. Потому так и суетились дочурки её, по квартире всё шасть да шасть…
Налил что-ли?… Ну давай… Хм… За что? За родственников наших близких и детей благодарных? Хорошо. Только выпил я уже!.. Да сам-то пей…
Так вот… Суетятся её дочурки с мужьями, родственники ещё какие-то из дальних кишлаков и по устройству пышных проводов, и по разделу предстоящему всего её… что нажито… одновременно это… Муж тут её, последний и новый, вьётся, мешает, видно, её дочуркам… Да был у неё, был! Я то точно знаю. На работе среди женского населения слухи ходили, что и квартиру она новую купила, и машину поменяла, а потом и мужа поменяла, ну того старого на нового, молодого, ухаря с Кавказа… Что любовник был? Да, и любовник, и муж – полный комплект… Да хоть и мужем ей недавно стал, и видный такой, в костюм петушиный одетый, а молодой же…. Потому не сёк он всего положения вещей, видно… ходит он – всё поручения всем раздавал, а… напряги у него с дочурками-то, отдельно они как-то друг друга… ну не моё это дело…
Не буду тебе подробно рассказывать как ехали траурным кортежем на кладбище, шли большой траурной колонной, серой, молчаливой, поникшей, под эту вытягивающую все жилы музыку… сам знаешь – сколько друзей – алкашей перехоронил… речей, правда, много было, одна мне особенно понравилась – директор наш по рекламе говорил… прощались потом с рыданием, стенанием, плачем или суровым молчанием… тяжело это… понимаешь… вот знаем, что каждого это рано или поздно ждёт, а… ведь можно же спокойно… ан нет, изнутри что-то… уж сколько веков, тысячелетий предков своих хороним, сколько друг друга сами поистребляли, а вот… рвётся плач из груди и всё тут… даже у меня слеза капнула, когда в последний раз проститься к ней подошёл… потом вообще страшное… крышку закрывали, дочурки всё рвались и рыдали, не давали закрыть… опускание туда, вниз… первые гулкие удары комьев земли о крышку деревянную гробовую, как стук в дверь в мир иной… потом всё быстрей и обыденней… всё-всё, не буду… тяжело всё это…
Вернулись на поминки. Хорошие слова говорили, пили, закусывали, потом опять… ну сам знаешь… много было хорошего сказано… что ж теперь-то… нет человека… и пили, конечно, много… хорошее наше подспорье – водка, и в радости она нам нужна, и в печали… размякли все душами, успокаиваться стали, мозги ж затуманены ею, родимой… полегче стало и… оживать стали... то понуро всё, тягостно, а потом всё сгладилось, смириться стали то с горем, ничего не попишешь… разговоры пошли о жизни, воспоминания всякие – о ней, о судьбе её, меньше соболезнований и разговоров об утрате, дети разбегались, курить стали чаще выходить… смотрю, мужик один напротив меня своей соседке подмигивает да по спине её рукой завозил – талию, видно, искал, та тоже жеманничать стала… жизнь как-никак продолжается, независимо от обстоятельств.
Тут встаёт её молодой муженёк, Вазген этот, и говорит: «Роза Тимуровна, пусть земля ей будет пухом, была женщиной, несмотря на возраст, прогрессивных взглядов. И много она в бытность свою по странам разным поездила. И запал ей в душу ритуал один в Индонезии – хоронили там человека, но в противоположность нашему не страдали, а наоборот, радовались больше встрече предстоящей его с Богом. И обмолвилась она тогда: «Уйду я – так же сделайте…» Муж замолчал.
Притихли многие… непривычно… к чему такие речи?.. А уже девушки входят в ярких одеждах, каждому по гирлянде из цветов-орхидей на шею одевают, и просят в круг войти для совместного танца прощального… в углу уже оркестр расположился – музыка необычная полилась… все как-то робко вышли… пара стариков только всё протесты выкрикивала и отказалась напрочь, а потом и вовсе ушли… танцуем мы в кругу… лица у многих смурные да печальные… непривычно на похоронах… радоваться-то чему вроде…
Сейчас подожди, налью по одной… так… выпьем же за мудрость народную индонезийскую… Фу… хорошо…
И вот, представляешь, сначала неловко было, невпопад все движения делали, а потом, смотрю, мы вместе в одном ритме ногами под музыку притоптываем и руками волны изображаем, легче стало, и лица у некоторых приятнее стали, светлее… через полчаса уж почти все улыбались друг другу и, по просьбе организаторов ритуала, ярко представляли встречу ушедшей со Всевышним… на всяких мероприятиях я перебывал, но чтоб так радостно с покойником прощаться – не помню…
Танцуем, значит, плавно, улыбаемся… Вдруг все оглядываться стали в одну сторону… я взглянул… поплыло всё вокруг… уж думал – перепил совсем… стоит… Роза Тимуровна… в чёрном элегантном костюме… и смотрит на всех строгим и непонимающим взглядом…
А дочурка её, старшая, ей и говорит сквозь музыку: «А мы вас и не ждали!» Тут мне ещё больше нехорошо стало, особенно, когда Роза Тимуровна громко так и отвечает: «А я вот всё-таки выбралась. Всё-таки успела…» и пыль с рукава, а может землю, отряхивает. Смотрю многие ошарашены и напуганы даже… а близкие её – и дочурки и муж радоваться перестали и улыбки у них как ветром с лиц сдуло… а уж когда она громко так спросила с укором: «На костях танцуете?», то пошли к ней с распростёртыми объятиями…
Ты когда-нибудь видел, как с ожившим покойником на его же поминках все его близкие обнимаются? Чего-то мне вообще нехорошо стало. Честно могу сказать – испугался я за себя, понял, что пить-то пора завязывать… галлюцинации, видения… слышал, что у кого-то… но чтоб у самого…
Обступили, смотрю, близкие Розу Тимуровну… соболезнования выражают, ну, в общем, полное сумасшествие… я ж… ну прекрасно помню… бледную её, лежащую на полу в отделе, с торчащей красной рыбой изо рта, как уносили её помню… потом подготовка к похоронам… потом проводы её… и… лицо её восковое… когда в последний раз подошёл на кладбище попрощаться и… на тебе…
А она вырывается из объятий этих и кричит: «Не позволю я этого. Нечему тут радоваться. По-человечески всё должно быть». Муж в растерянности что-то объясняет, дочурки увещевают, а та ни в какую, только распаляется больше, всё громче кричит и недовольства выражает, вся аж кипит…
«Она, – сразу понял по её всем ужимкам, надо,… – думаю, всем в отделе позвонить, чтоб готовились к худшему…
Только слышу обращаются к ней все как-то странно: «Таисия Тимуровна»… потом уж на свои места всё стало становиться…
Оказалось, представляешь, Кирюх, сестра это её единоутробная… на похороны прилетела… с гастролей из Европы… похожи они очень, потому что близнецы… вот и получилось, что не было второго пришествия.
В общем, затеяла её сестрёнка на похоронах скандал. Не захотела прощаться с Розой Тимуровной по-индонезийски. Кричала она, кричала, пока опять не уселись за столы, насупились все, по новой пошли скорбным словом вспоминать. Опять загрустили, горькой тёмной волной нас всех накрыло. Потом постепенно все расходиться стали, на прощанье соболезнования близким выражая. Самые близкие под конец остались… а я выпил то много, среди них случайно и остался… то сижу средь всех, плывёт всё вокруг, то на время отрубаюсь…
***
Дальше всё как в тумане было…
Слышу разговоры у них пошли душевные… А тут кто-то сказал опрометчиво: «Беречь она друг друга завещала!» Как искра какая меж всеми родственниками пробежала. О завещании её заговорили. Дочурки засуетились, муж-вдовец её ко всем с увещеваниями обращается. Таисия Тимуровна кричать тоже стала возбуждённо…
Дальше сумбур полный пошёл… Помню крики, ругань, споры какие-то… Дочурок визг… Таисия Тимуровна эта с вилками в руках бегала всё за муженьком покойной и истошно кричала… Кавказец этот из-под стола кричал, что ничего не знает. Сопение по-моему и удары пошли… крик умоляющий: «Не надо, не надо, я всё отдам…» Сквозь пьяный туман, помню, – стоит муженёк её, взъерошенный, качается, исцарапанный весь в нарядной своей рубашке, клочьями на теле висящей, обступили все его… потом лежит он уже на полу, а рядом все плотно сгрудились вокруг старшей дочери покойной, та вслух читает… опять у меня глаза слипаются… вдруг крик… я опять глаза открыл… Крик истошный раздался Тимуровны, этой, Таисии, завизжала она, вскочила на стол, вся восторженная такая, и пошла по нему танец живота танцевать, бедрами покачивая и тарелки с рюмками на пол ногами раскидывать. Дочурки сникли, смотрю, сначала, потом хлопать стали ритмично, подбадривая её танец, потом закружились все вокруг Таисии Тимуровны…
Оказалось, Кирюх, всё, что покойница наворо… Ну оставила после себя, завещала она сестре своей – Таисии Тимуровне Пак… да не пук, а Пак…
Танцевала она так, танцевала, все вокруг неё кружатся, тоже радуются, потом её ликования на нет стали сходить, ну и другие успокаиваться стали… я опять, видно, засыпать стал…
А у них, слышу, опять бурно обсуждают… глаза открываю, опять сгрудились, читают опять… оказывается… не до конца дочитали завещание… приписочка там была… все деньги, мол, а сумма была немалая, хотела она, чтоб направлены были на создание «Театра имени Розы Пак», да не Пук, а Пак… театра – мечте её с детства самого и чтобы Таисия, как младше её на десять минут, стала в том театре «директствовать» и всех людей радовать спектаклями, нести людям этим свет культуры большой… От этой вести Таисия Тимуровна в ещё большой восторг пришла, закричала сначала, что это они вместе с ней мечтали, но вот жизнь так складывалась, что только сейчас такая возможность открывается, и она обязательно старшей сестры наказ выполнит… потом ещё визжала что-то… танцевать ещё громче стала… опять вокруг неё все закружились… закружились… закружилось… расплываться всё перед глазами стало у меня… помню смутно… речи кто-то говорил или нет… а потом… провал…
***
Эх, выпьем, давай, Кирюх, за предков наших, родителей тоже… да всех… за то, что жизнь нам дали, детство у всех разное, конечно, душу вложили, образование, да всё нам дали, ничего ж с собой туда не унесли, за заветы их и напутствия, и за завещания их, конечно, в самом широком смысле этого слова… Ху-у… как хорошо-то пошла… я о всех говорил… да и Розе тоже… не надо… зла-то – не держи… да пей ты, что греешь-то…
И радоваться тут нечему,… а я говорю… Что крови повысосала? Не давай ей кровь-то пить, комар она тебе что ли? Вампир? Насмотрелся ты этой чуши, вот и гонишь… и не зараза она была… зараза – это грипп там, холера…. хуже холеры?.. да что ты всё напустился-то на неё, что она дорогу перешла тебе? да понял я, что вместе работал… так времени, небось, уйма прошло…
Воровала? Да, воровала, а кто ж сейчас не ворует, если есть чего или умеет хорошо. Что с людьми как с быдлом, что манипулятор коварный?.. А может так и надо с нашими людьми, по-другому может никак? Да, а ты как хотел? Правильно и к начальству она поближе держалась и к деньгам большим… Потому и жила неплохо, всё ж имела… Что ни совести, ни чести?... Ты бы ещё о мамонтах вспомнил из ледникового периода… Ну, говори – говори… Так, обворовывала, а потом всех вокруг в этом обвиняла, так, дерьмо понаделала – документы поддельные, туфта всякая, так, подставляла исподтишка, так… Ну чё замолчал? А я тебе так скажу – а может просто жить умела?... Что врала тридцать раз на дню, что сплетни-то распускала?.. Ну, ты, наверное, учитывай тонкую женскую психологию!.. Что враги были одни у неё?.. Согласен, согласен, и тот, и тот, ну, в общем-то все почти. Ну прожила же как-то всю жизнь без друзей, среди одних врагов, и ничего… Вот ты говоришь: «Раком тебя поставит, бросит тебе работу, где уж сама нахреначила через жопу, половины специально не скажет, что знает, подделок нахреначит, с людьми, от которых зависит решение вопросов отношения испортит, и с визгом: «Срочно! Срочно!» начинает доставать ежедневно, а ты мудохайся как хочешь. Так? А на это я тебе одно скажу: «Будешь начальником – посмотрю как ты запоёшь. А критиковать-то проще простого!»
Что откаты, премии, взятки?.. Что к себе в карман?.. А ты хочешь, чтоб в твой?..
Хорошо, хорошо, понаговорил ты мне, что я и сам многое знаю, но оставь ты ей её проблемы. Прошу тебя по-умному это будет и по-человечески правильно.
Давай ещё по одной пропустим… И знаешь за что? Хоть она и полное дерьмо была, как ты говоришь, но… совет у меня тебе большой – не держи зла на неё и обиды не держи, прости ты её, Бог ей судья… и давай помянём мы Розу Тимуровну от всей души, может и хорошее в ней чего есть, только мы не знаем… ну… давай… хм… молодец… давай клешню… распект тебе и уважуха…
Слушай дальше, там ещё забавнее всё было…
***
Просыпаюсь я на следующий день. Ничего не понимаю! Где я? Что я? Голова гудит со вчерашнего-то, полутуман – полузабытьё продолжается.
Осматриваюсь по сторонам. Лежу на чужой кровати, под красивым одеялом. Откинул одеяло – всё в порядке – лежу в своём чёрном парадном костюме, галстук на мне, сорочка, ботинки, в общем во вполне приличном виде.
Что было? Не помню. За что совесть мучить должна? Пока не знаю. В тяжёлой голове мысли роятся всякие. Может с какой женщиной уединился? И что у нас тогда получилось? Или у друзей оказался. Тогда у кого? А может с кем из мужиков по душам разговорился… а там – он единство душ почувствовал, домой пригласил… а я парень-то простодушный, в гости мы к нему поехали… а там… Может у нас с ним чего было? Нежелательный вариант, но и его не исключаю – сейчас время такое… и потому готов к самому худшему… хотя с другой стороны… я ж в одежде, при полном параде… значит навряд ли были эти сексуальные приключения…
Поднялся кое-как. Посидел немного на кровати, вроде голова кружиться перестала. На ноги встал. Штормит слегка. Стою как на палубе. Покачивает меня, как капитана дальнего плаванья на корабле. Только бинокля и фуражки не хватает. Гадко, правда, на душе. От чего? Как помню – вроде ничего плохого не делал, только водку пил.
В спальне я, это точно. Ковёр большой, шкаф резной, светильники, огромная кровать. Ба… на кровати мужик лежит. Самое худшее подтверждается? Да не один! Огромный сербернар рядом. Что было то? Я уж не на шутку переполошился. Втроём значит спали, коллективно, с собакой. Стараюсь отогнать самые плохие мысли – даже руками замахал. Собака голову подняла, лежит улыбается, на меня смотрит.
– Что, – говорю ей, – было то. Где мы?
Молчит, хвостом завиляла – свой я значит стал. Ещё хуже стало!
Вдруг слышу шаги за дверью. Приближаются. Дверь распахивается… Роза Тимуровна… врывается в спальню и… приветствует, мол, добрый вечер… Вечер уже значит?.. Я по привычке тоже здороваюсь с начальницей… только… опять непонятно… ведь вчера же хоронили то её… фу, ты, с облегчением вспомнил… сестра её, Таисия, это, Тимуровна… спокойней немного стало.
– Так, Белибердыев, так тебя кажется вчера величали? – Таисия Тимуровна упёрла руки в бока, – поступаешь в моё полное распоряжение. На работе я договорилась, увольняют тебя из отдела – не справлялся ты со своими обязанностями, а я тебе от голодной смерти спасу – будешь у меня в театре имени Розы Пак работать, заведовать всеми хозяйственными делами, даже оклад будешь получать и продовольственный паек. Вот тебе список поручений. Завтра доложишь.
Сунула мне в руки листок и вышла.
Я аж опять присел на кровати. Уж лучше я б по пьяни со всеми животными в зоопарке переспал, чем услышать эту весть.
Ты ж помнишь, Кирюх, покойную. Ведь прощались мы с ней по-настоящему… навсегда прощались… И характер ты её помнишь и ужимки все… А тут… сестра её как две капли похожа, да по-моему и воспитания, точнее не воспитания, конечно, а… природы той же… если не похлеще… Во влип-то…
Как так, думаю, на работе никогда нареканий не было, со всеми заданиями справлялся, а тут – на тебе, враз уволили… Набираю кое-как дрожащими с похмелья руками номер телефонный… Звоню в отдел… Да, говорят, увольняют меня, приходила Таисия Тимуровна, о чём-то с большим руководством поговорила и… уволили, а за мой стол уже кого-то и посадили… кого-то из родственников Таисии Тимуровны… бойкая, говорят, работница, уже вовсю работает, по телефону уж точно кричит и фраза эта: «Я вас всех…» в ходу у неё, как у бывшей… Розы, то…
Отключил мобильник. Сижу… Ничего не понимаю… Шорох взади. Смотрю – мужик с кровати встаёт. Муженёк это оказался, бывший, Розы, южанин, вчера сильно родственниками её потрёпанный. Уже гордости и спеси никакой. Пришибленный даже какой-то. Ходил он в трусах по квартире, ходил, потом вискаря принёс… Похмелились… Всё в голове на место стало вставать. Он тоже ожил, разговорился. Оказывается, последнюю он ночь на брачном ложе провёл – дала ему Таисия Тимуровна двадцать четыре часа, чтобы с чужой квартиры съехать. Очень был огорчён… только недавно вроде москвичом заделался, а вот так жизнь повернулась… не тем местом… Он собираться стал… потом простились…
***
Делать нечего… Взял я листок этот её, стал звонить, завертелось всё, как в вихре, в работе-то по устройству театра. С окладом она видно пошутила, а вот кормить – кормила. Набрали мы труппу целую, договорились насчёт помещения. Сделали вывеску: «Детский театр имени Розы Пак», уже рекламу вовсю запустили.
«Хочу, – говорил Таисия Тимуровна, – детей порадовать сказками их любимыми».
Первой постановкой нашей была сказка «Красная Шапочка». Я творческой части-то не касался, этим больше Таисия Тимуровна, как художественный руководитель, заведовала, а мне всё черновая работа доставалась: реквизиты, костюмы, декорации…
Репетиции пошли… А было сразу ясно, когда репетиции начинались – стоны неслись со сцены, крики, ругань. И всё больше Тимуровны визгливый голос доносился. Мне-то не впервой всё это слышать, а поначалу, правда, тоже вздрагивал, когда крик чей-нибудь истошный раздавался. Почему, спрашиваешь? Приносила Таисия на репетиции две вещи – большой грязный кнут и кулёк с одеревеневшими пряниками. Хлестала она несчастных актеров кнутом без меры, люди-то зависимые, правда и пряники они грызли, сам лично видел.
Что?.. Да и я сначала думал, как это так можно, а потом привык. Страшно оно вроде бы и страшно, так актером-то ещё хуже. Мне ж тогда и жаловаться вроде вообще смешно. Так, несколько раз пощёчины получал, а кнутом – никогда. Это она только на сценической площадке на репетициях с актёрами им орудовала…
Так вот… «Красная Шапочка». Премьера. Полный зал детей с родителями. Свист кнута за занавесом. Представление началось…
Ну, сказку ты знаешь, я тебе о сюжете ничего рассказывать не буду, а вот как получилось на самом деле.
Сначала было всё ничего. Всё шло как по маслу. Свист кнута за кулисами – Волк на сцене вздрагивает да и несётся меж ёлок, поджав хвост, ещё свист и Красная Шапочка, ошарашено озираясь, бежит с лукошком к бабушке, сломя голову.
Только вот в зале дети эти бестолковые неправильно всё стали воспринимать. Некоторые жалостливо так на Серого Волка смотрели, другие плакать стали, всё их родители успокоить не могли. Шум в зале пошёл, всхлипывания, какая-то нездоровая обстановка.
Мы уж и музыку Прокофьева громче сделали и свист кнута всё громче из-за кулис раздавался, а в зале только громче детский гул и рёв нарастал, родители некоторые стали выкрикивать слова ободряющие, Волку особенно. Герои-то наши сказочные, все до единого, видно, ничего, кроме сочувствия не вызывали.
К финальной сцене, когда события стали в избушке Бабушки происходить, и Волк, весь дрожа от испуга, никак не мог ответить измученной Красной Шапочке, что он и есть та пресловутая Бабушка, все дети в зале плакали. Надо сказать тебе, такого массового жалостливого рёва, я никогда не слышал.
И вот… уж не знаю, что сильней повлияло – то ли плач этот, то ли реплика какая из зала, то ли очередной свист кнута…
Первым не выдержал Серый Волк. Он вдруг вскочил, крикнул Красной Шапочке: «Погоди!» и решительно метнулся за кулисы. Вскоре он волочил на сцену за шиворот по полу Таисию Тимуровну, неистово щелкая зубами и пытаясь выхватить из её рук кнут. Та вовсю брыкалась и сопела, и всё ещё пыталась по привычке пройтись по его спине кнутом.
Недолго думал, Красная Шапочка бросилась к ним, напялила по самые уши Таисии Тимуровне свою красную шапочку и стала со всего маха пинать её ногами.
Из-за кулис подоспели три охотника и тоже вовсю принялись мутузить Таисию Тимуровну кулаками, прикладами ружей и сапогами…
Новый оборот в сказке резко изменил атмосферу в зрительном зале, среди детей наступило оживление. Жалостливый и тоскливый плач прекратился, раздались хихиканья и смешки, а потом радостный визг и смех, который уже перешёл в хохот всей публики, когда на сцене появилась и Бабушка. В руках у неё был кнут, которым она хлестала по бокам корчившейся Таисии Тимуровны.
Подключились и наши техслужбы – звукорежиссер сделал ещё громче музыку счастливого финала, а осветитель включил разноцветные софиты и направил их точно на место расправы героев с Таисией Тимуровной.
Наконец, герои сказки подняли с колен избитую Таисию Тимуровну, скрутили ей за спину руки, и с наслаждением пытались затолкать ей в рот каменные пряники и бутафорские пирожки.
Дети хлопали в ладоши. Вместе с ними радовались и родители. Давно я не видел такого радостного оживления и на лицах героев сказки, которые так усердно возмещали всё то, что копилось во время репетиций.
Раздались финальные аккорды музыки, все артисты выстроились на сцене и раскланивались со счастливыми улыбками. Под руки они держали изрядно потрёпанную Таисию Тимуровну, которая тоже была вынуждена кланяться вместе со всеми.
Да… Надо сказать тебе, финал в премьеру был грандиозный. Говорят, в газетах писали хвалебные статьи о новой трактовке сказки, но на следующий день после этого Таисия Тимуровна, понятно, уволила всех актёров и отменила все последующие спектакли «Красной Шапочки».
Несколько дней её не было видно, а потом она появилась в театре, как ни в чём не бывало…
***
Да ты, наливай, наливай, Кирюх. Вот ответь мне, вот говорят: «Плюнь ему в глаза – скажет божья роса», а? Да не «ей»! А так, в общем… ну да ладно.
Успокаивать я начал Таисию Тимуровну, мол, всякое бывает, и творчество – штука сложная, и люди бывают неблагодарные, тем более «актёришки», как часто она их сама называла. Ну и так дальше говорю ей, говорю… ну жалко ж её.
Она так внимательно на меня посмотрела и перебила: «Ладно. Займёмся делом. Найдём новых актёров. Будем ставить классику. И вывеску сменишь. А называться он будет… так… «Новый русский драматический театр имени Розы Пак». Да… и премия тебе… за… за хорошую работу».
Понимаешь, Кирюх, денег даже немного дала. Впервые было это… Сначала то я обрадовался, а потом вспомнил, как она актеров то прежних повыгоняла в сердцах, ничего не заплатив, понял, что… даже хоть и копейки эти… но… не мои это деньги. Неловко мне стало, будто подельники мы с ней, а ещё хуже… своего она во мне признала… Гадко-то как-то… Стерпел… В жизни всякое бывает – привык уже…
Набрали новых людей в очередную труппу под новый спектакль. Ставим «А зори здесь тихие…» Эх… Семь русских девушек, жизнь которых только начинается и перспективы у каждой немереные – любовь, дети, счастье, схлестнулись с фашистами в то страшное время. И гибла одна за одной… И перечеркивалось войной с каждой погибшей линия её жизни и, конечно, дальше эта ниточка обрывалась… ничего за ней… пустота… смерть будущее позачёркивала…
Немцев всех должны были играть лилипуты. Эту её задумку я ещё как-то понимаю. Но вот почему Таисия Тимуровна набрала в женский отряд одних таджичек, приехавших на заработки в Москву, не пойму. То ли платить можно было копейки, то ли неприхотливые они?.. В гримерной все скопом переночуют, а с утра уж готовы героических девушек за пайку играть… не знаю… да и русского языка почти не знали…
Репетиции пошли. Кнут потеряли, по одному прянику в конце дня мне поручено было выдавать, а Таисия Тимуровна сначала пыталась по-русски команды давать, а потом проще придумала – хлопнет раз в ладоши – начали сцену, ещё хлопнет, уже два раза и громче – замерли все, остановились, смотрят на жесты её и слушают внимательно, судя по лицам – пытаются понять.
Лилипуты на репетициях всё больше на сцене по кустам прятались. Только их немецкие каски, больше похожие на тазы перевернутые, меж декоративных кустов мелькали. Враги ж как никак… Представляешь, Кирюх, взяли всего двух лилипутов, так им пришлось целую армию фрицев изображать. То один пробежит, «Хенде хох!» прокричит, то другой меж кустов пронесётся с криком «Ахтунг! Ахтунг!», так по очереди они на сцене и носились… взмыленные к концу репетиции были как лошади… не хотела она хоть человек десять взять, платить же всем надо… А что лилипуты? Не люди что ли? Такие же как ты или я. Особенные только… А может они вообще и лучше нас…
А женщины-таджички уж себя артистками почувствовали, платья свои цветастые на репетициях стали одевать, тюбетейки где-то нашли, и все вместе скопом норовили на сцене покрасоваться. Как же, в театре, в Москве, артистками удачно устроились и по-ударному работают!
День репетируют, второй… Таисия Тимуровна не нарадуется – всё, что ей в голову не взбредёт… делают… Она ж сценарий прямо на репетициях корректировала, а потом, в соответствии со своими творческими задумками, вовсю изменяла… «Вообще, слабый сценарий, очень слабый!» – это она мне так, Кирюх, в порыве откровенности, сказала.
А тут лилипуты аванс попросили. Жить-то надо. Ох уж и строптивые оказались… всё не хотели труппу покидать… Сократила она их, уволила как фашистов настоящих, выгнала без денег и довольствия. «Таджиков много, артисты они хорошие – послушные, значит пускай немцев и играют», – говорила она, радостно потирая руки после расправы со своенравными лилипутами.
Через несколько дней на сцене, к восторгу Таисии Тимуровны репетировала толпа таджичек и таджиков. Фашистами, конечно же, были таджики, а таджички – русскими героическими девушками. Со стороны, казалось, что вопреки всем восточным традициям, мстят таджички мужикам своим и расстреливают своих сексуальных угнетателей, в кустах прячущихся. Странная пьеса получалась.
Таисия Тимуровна, наоборот, очень довольная была… Пошли репетиции, репетиции, репетиции.
Проводила репетиции эти она просто неистово. Вот что хорошо с таджиками, так это их покорность и покладистость. Артисты они были, понятно, никудышние, а вот команды выполняли неплохо. Что скажет им Таисия Тимуровна – то они и делают. Елей на её душу.
Нашлось среди них, правда, два выродка – то ли своё мнение хотели показать, то ли уж гонору у них много было. Только она с такими научилась без кнута справляться. Мало того, она их, для того, чтоб другим неповадно было козлами отпущения сделала. Чуть что не так в труппе, вызовет или первого или второго, ну который под руку попадётся, и устраивает показательную порку… да нет, не кнутом, она про него, видно, забыла, хотя нет… похоже вспоминает иногда, ну историю эту грустную с шапочкой красной… Короче, кричит просто на несчастного таджика, что он… плохой артист, плохой работник, плохой человек, ну, в общем, полное дерьмо… Все остальные притухнут, молчат, головы в плечи вдавят, а тот, которого она порет… вообще, никакой, уже вину свою прочувствовал до самой селезенки, опущен так, что только думает как бы незаметно на карачках или ползком на брюхе уползти… потом, конечно, уползает, когда она его отпустит…
Поэтому с таджиками очень хорошо ей было… Хотя и тяжело, конечно… «Бестолковые и глупые, как бараны», – говорила она… Помню, как часто в конце дня, уставшая и измученная, сядет в передних рядах зрительного зала Таисия Тимуровна, попросит у таджиков травки, забьёт косячок, затянется разок – другой и признается мне в порыве откровения: «Всё на мне держится. И сценарий я пишу, и все сцены, и постановка, и финансовые вопросы… да всё». И так задумчиво посмотрит на пустую сцену.
Творец, Кирюха, это особенное явление… Ну, давай дёрнем, раз уж налил… Фу-у… на бутерброд со шпротиной… закуси…
Наступил радостный день премьеры.
Таисия Тимуровна – в суфлёрской кабине с тонированными стеклами, закамуфлированной под большой холм с кустами в самом центре сцены. Таджики и таджички – все с наушниками в левом ухе для правильного выполнения команд. Я и ещё десяток таджиков, загримированных под рядовых зрителей, в разных местах по всему зрительному залу сидим – хлопать и кричать «браво», публику изнутри заводить. Наконец, в зале плавно гаснет свет. Софиты осветили сцену…
Война. Фашистский десант… ну таджики в серо-зелёной немецкой форме и касках-тазах на головах, высажен в наших русских лесах для выполнения секретного спецзадания. Идут толпой… все разом останавливаются, по команде в наушниках, и озираются настороженно по сторонам… ну ты видел, как они от вокзалов толпами с сумками по всей Москве разъезжаются – очень похоже… потом опять одновременно зашагали нестройной толпой… опять, как по команде, остановились, попадали на землю, мол, залегли, встали, опять идут толпой… Зрителям должно быть страшно – наши ж враги толпой топчут нашу землю, шакалы, а в зале, наоборот, смешок пошёл… Мне по наушнику команда «хлопать», я и десять таджиков-зрителей в зале захлопали, кто-то ещё поддержал жидкими хлопками… Со сцены несвязная таджикско-немецкая речь, главный в фуражке командует: «Привал!» Все остальные уселись, поджав по восточному ноги, один на губной гармошке играет, остальные вынули из рюкзаков и сумок большие банки тушенки, едят, запивают, ироды, из больших четырехгранных бутылей с надписью крупными буквами «Шнапс»… Я и мои ребята захлопали по команде, заглушая смех в зале… чего смеяться, когда хлопать надо?.. И ты не смейся! Это тебе может и смешно, а мне каково было в зале эти сцены аплодисментами прикрывать? И правильно частенько Таисия Тимуровна говорила: «Зрители в зале – такие же бестолковые бараны, как и актёры, только одни по сцене бегают, а другие в зрительном зале сидят».
И вот, послушай, то ли публика попалась такая неблагодарная, то ли может действительно не всё у таджиков с непривычки получалось… смеяться стал народ, радоваться чему-то… артистов-таджиков заразили – те тоже радоваться чему-то стали, потом всё развязней себя вести и даже команд её из суфлерской будки не выполнять… Вот смотри – отряд наших, ну таджичек, появился – смеются в зале… гибнут наши девчонки одна за одной, таджичка-смерть, вся в чёрном и косой в руках, утаскивает в могилу, а это лаз такой с табличкой «братская могила», по несколько фрицев-таджиков… ржут… правда и хлопают вместе с нами, когда нам команды подаются… хлопают и хохочут вовсю… Смотрю а таджики-актеры на сцене вконец оживились, заиграли в полную силу… движения размашистые, языки заплетаются… только и команд не слушают… своё чего-то лепят по-таджикски… последних фрицев таджички даже убивать не стали, когда в плен взяли, всё кланялись им, бурно обсуждая, потом за кулисы увели… ну полный разлад пошёл… Под конец хлопали мы уже почти не переставая, команда за командой на хлопанье Тимуровной давалась…
Финальная сцена… уж не знаю, задумка это была Таисии Тимуровны или общая импровизация, вместо того, чтоб оплакивать погибших на могиле, наоборот, повыскакивали на сцену все убитые и таджики, и таджички на сцену… все бабы танцуют, кружатся, с фрицами-таджиками заигрывают… каким-то сладковатым дымком потянуло со сцены. Апофегей, короче, полный… пляски покойников в таджикской народной манере, чуть ли не карнавал или оргии какие на сцене начались… долго их остановить не могли… А спектакль вроде ж по-прежнему назывался «А зори здесь тихие…» Автор, правда, на афише у нас был Т.Т.Пак…
Не знаю, Кирюх, что уж главной причиной послужило, но получилось так, что вместо драмы эта Таисия Тимуровна комедию поставила… Это так по последним овациям и постоянному смеху в зале во время всего этого «шоу» получается… Конечно, Таисия Тимуровна большие коррективы в пьесу внесла, возможно, таджики не всегда внушительно на сцене смотрелись – из деревень же они и кишлаков все… А знаешь почему они так на сцене радовались? Ведь и тушенка, и «шнапс» были-то настоящие… подменил самый шустрый из них, Юсуп по-моему, бутафорские реквизиты на настоящие, чтоб зря время на сцене-то не терять… это уж потом окончательно стало ясно, после спектакля…
Кстати, сборы были неплохие… только вот… Таисия Тимуровна… творческая ж натура… подхватила эту идею – стала потом кормить таджиков «тушенкой и шнапсом» только во время спектаклей… и пьесы лучше получались, бодрей и веселей, да и платить не надо было… «А за что им платить?» – часто она задавала как будто сама себе этот риторический вопрос… Ну, её тоже понять можно…
Слухи прокатились, что в «Новом русском драматическом театре имени Розы Пак» великолепный спектакль таджики играют. Посмотришь – обхохочешься. Кто-то может из националистов и нудил, что, мол, мало из везде, так и в культуру полезли, а… народ на спектакль повалил. И рекламы никакой не надо. Деньги закапали. Таисия Тимуровна не нарадуется – вот он творческий успех. Бог с ним, что смеялись зрители так, что со стульев падали, вместо того, чтоб о главном в жизни задуматься – о счастье там, или о смерти, успех, судя по сборам, был очевидным. Правда название, когда нам судом пригрозили, сменили. Не долго думая лукаво, назвала она спектакль: «Палящее солнце победы…», то ли о родине вспомнила, то ли ещё чего…
Только вот… ну не могут же, будь то даже и таджики, тушенкой и шнапсом только на сцене питаться. Зарплату стали всё чаще просить у неё… А какая ж может быть зарплата, когда, если б не она… ну, в общем, зарплаты так они и не дождались…
Когда сборы на убыль пошли, милиция в театр нагрянула… Ну сам знаешь, регистрация где?.. разрешение на работу?.. Вывозили когда их к поезду «Москва – Душанбе», Таисия Тимуровна другим была занята, не до этого ей было… Звонил я ей, звонил, думал таджиков отмазать, а она обругала меня болваном и трубку бросила…
Через несколько дней дана мне команда новую труппу набрать… Да только никто не соглашался. Настоящие актеры, как только слышали «театр имени Розы Пак» смеялись и посылали куда подальше, среди лилипутов тоже, видимо, слух прошёл, что у нас в театре не всё чисто и даже таджики и другие приезжие наотрез отказывались…
Я уж и сам хотел уходить из театра – ни зарплаты не было, ни работы, да только вот Таисия Тимуровна просила не бросать её в это трудное время… и зарплату обещала, и успех… в общем, уговорила.
Кстати, трудное время-то у меня было, а вот… Таисия Тимуровна… да и ей-то несладко… проблем у неё тоже много было… пришлось для имиджа дорогую машину приобрести, очки в золотой оправе для солидности… эти творческие поездки за рубеж… опять же ремонт в новой квартире затеяла… ну да ладно… забот, конечно, у неё… и действительно… неизвестно кому труднее…
Вот ты мне скажи лучше: отчего люди есть некоторые такие неуёмные? Отчего есть такие, которым как будто пропеллер в зад вставили или перцем или какой другой ядреной смесью сам зад натёрли? А потом это им покоя не даёт… Вот говорят ещё: «душа просит романтики, а зад приключений». Вот и люди есть такие. Хорошо, если этот моторчик-пропеллер тягу куда надо создаёт, а если нет? Как тогда? «Опять в историю влип, а ведь хотел-то войти!» Потому и спрашиваю, что не знаю…
Доложил я, как положено, Таисии Тимуровне – так, мол, и так – нет приличных артистов для театра – ни лилипутов этих, ни таджиков, не с образованием театральным. Конечно, слукавил немного – просто никто уж с ней связываться не хотел. Слухи уж слишком быстро распространялись.
Косанула она на меня, внимательно так посмотрела, да и говорит: «Ладно, придумаю что-нибудь… И ещё… опять премию тебе хочу дать. За работу твою и преданность… делу высокой культуры».
Вынула несколько мелких купюр из бумажника, и так торжественно и величаво, как сокровище немереное, мне протянула. Ценит, значит, за что-то меня, если уж и премию даёт. Я быстро схватил, конечно, деньги, в руку её вцепился, а она быстро одернула её, поморщившись, и сказала: «Не надо, не надо». Видно, думала, что я её руку хочу поцеловать.
***
Приезжает через несколько дней целым кортежем. Впереди она на своём джипе навороченном, потом несколько машин с людьми каким-то. Я сначала было подумал «табор цыганский», уж больно в ярких одеждах в машинах люди сидели. Вышли они из машин… не-е, не цыгане… Вьетнамцы! Видно не слышали они и о ней, и театре её… хорошо, что мир такой большой… Что язык русский?... Да ты послушай…
Приказала она срочно заказать вывеску: «Театр кукол имени Розы Пак» и ту, старую, на эту новую поменять. Опять всё закружилось и завертелось в делах наших, культурно-театральных…
Она ж новую фишку придумала – гастролёров набрала и под новой вывеской, мол, новая форма театрально-кукольных представлений. «Всякие там классические произведения», – говорит, «пускай во всяких Больших театрах ставят», мы ж, говорит, «пойдём к творческим вершинам другим путём».
Шоу, говорит, будет у нас кукольное. И верно… Куклы-то не люди, они глупостей-то всяких делать не будут. «А вьетнамцы, говорит, народ покладистый, лучше, чем те же таджики, и выносливей, и неприхотливей, благо, говорит, напалмовыми бомбежками американцев воспитанные».
Не стала она уже художественное руководство осуществлять, видно надоело ей это занудство – с этими артистами – скоморохами ругаться и спорить, назначила одного из вьетнамцев художественным руководителем. Себя же назначила на должность и продюсера, и генерального директора театра. Дала вьетнамцам срок две недели осуществить постановку и в Европу укатила.
Мне ж поручено было контроль за процессом осуществлять. Приказала отзваниваться каждые два дня и рассказывать, что вьетнамцы делают, какие настроения, что говорят… Вот и я говорю, представляешь, лопочут они по своему друг с другом, а я благодаря такому же вьетнамцу, только переводчику, я его «синхронистом» называл, должен всё знать, о чём они лопочут… Так и ходили мы с ним, вечно в шпионской паре. Поставили подслушивать, а я подглядывал…
Так вот…
Вьетнамцы – народ усердный. Поставили в центре сцены бассейн с водой. Понатащили туда своих кукол – драконов, чудовищ каких-то, животных – тигров, слонов, буйволов, домиков игрушечных, фигурок вьетнамских крестьян или богачей… Смотрю целыми днями репетируют, в воде плещутся, за бамбуковые палки и веревки дергают кукол… О вечной борьбе зла с добром представление ставят… Ответственно готовятся… Мой этот, вьетнамец-синхронист, перевод на русский подготовил, вовсю репетирует «голос за кадром», немного поквакивает правда, хотя и по-русски… но что-то разобрать можно…
За два дня до первого спектакля прилетела из Англии Таисия Тимуровна. Как вепрь ворвалась в театр, злая какая-то, как будто не в спокойной Европе побывала, а в джунглях с дикими племенами. То ли насмотрелась там как люди живут, то ли… не знаю…
Меня вызвала, велела написать отчёт о поведении вьетнамцев, кто благонадёжен, кто нет, настроениях их… а как, Кирюх, выявлять неблагонадежных, когда они для меня все на одно лицо… Написал, конечно, что-то на листочке… она на него взглянула… потом порвала и бездельником обозвала… Опять, думаю, зарплаты не будет…
Потом их «художественному руководителю» досталось. Он всё мямлил в ответ на её крики: «Таисия Тимуровна, вы посмотрите, посмотрите…» все кукольное представление хотел ей показать… Кричала она на него, кричала… обозвала под конец «бездарем» и «чуркой вьетнамской»… потом всё же согласилась представление посмотреть…
Прошли мы с этим «горе-художественным руководителем» в ложу. Села она в кресло. Я её большим веером на длиной ручке обмахивал, чтоб остудить… говорила она «жарко мне»… Этот же, главный творец-вьетнамец, всё склонившись около неё стоял и через вьетнамца-синхрониста комментировал происходящее на сцене, чтоб понятнее было…
Суть представления была проста… Жил-был бедный и добрый юноша Чхынг. Был рыбаком, и единственным, что у него было, это рыбачья сеть. Ходил он по стране, ловил рыбу сетью и раздавал в деревнях беднякам.
Однажды услышал он звуки красивые, мелодию жалостливую. Пошёл на них. Видит – старик играет на флейте. Подарил ему старик рубаху тканную. Одел Чхынг рубаху эту и понял, что делает она его невидимым.
Стал ходить он по деревням, прокрадываться в жилища богатеев, брал он наворованное и раздавал беднякам. Слухи нехорошие пошли среди богатеев, что добро чудным образом пропадает.
А Чхынг уже к самому королю стал захаживать. И королевская казна стала чудным образом опустошаться.
Обозлился тогда Король. Велел изловить того, кто это делал. Порвал как-то раз рубаху Чхынг, стал видимым, тут его специально изготовленной сетью поймали. В темницу в замке короля посадили.
А тут рыбий дух в море объявился – Чёрный Дракон. Он людьми питался и много горя приносил. Обратился Чхынг к королю, что спасет королевство от рыбьего духа. Поверил ему король, отпустил.
Изготовил Чхынг огромный шар, накалил его на огне, подплыл на лодке к Черному Дракону, и когда тот хотел заглотить его, бросил в его огромную пасть раскалённый шар. Обжёг глотку Чёрный Дракон, но шар выплюнул. Хоть сильно ослабел, но жив ещё.
Бились Чхынг и Чёрный Дракон три дня и три ночи. Победил Чхынг Дракона. А помог Чхынгу меч, подаренный королём. Освободил Чхынг королевство и людей его от нечисти.
А король выдал дочь свою замуж за Чхынга».
Я ж, как завороженный, смотрел за представлением. Вьетнамцы стоят в бассейне по колено в воде, бамбуковыми палками орудуют, а куклы и Дракон этот как сами по воде бегают, под водой-то палок этих не видно.
Надо сказать, Кирюха, понравилась мне эта сказка, и представление это.
Свет включили. Вьетнамцы на Таисию Тимуровну молча выжидательно смотрят и вежливо улыбаются… я тоже… ждём… А она сидела с каменным лицом, губы поджав, сидела… потом взорвалась: «Чушь какая-то! Вы никогда вьетнамских сказок не ставили…» Напустилась на бедных вьетнамцев.
Короче, не понравилось ей. А два дня до первого представления…
На следующий день, с раннего утра была она в театре. Принесла какой-то листочек. Сказала, что пришлось ей самой за ночь срочно сказку вьетнамскую написать, так как никто ничего не знает и не умеет… Ох и погоняла она этих вьетнамцев эти два дня. Шум стоял погромче, чем на репетициях с артистами, когда тех кнутом подчевала… благо вьетнамцы народ терпеливый и покорный…
Наступил день премьеры. За кулисами Таисия Тимуровна в строгом костюме, глаза от возбуждения горят, раскраснелась вся, даёт чёткие и короткие указания нерасторопным вьетнамцам, в руке – бамбуковая палка, постукивает ею нетерпеливо по сапогу…
Зрителей в зале полно… сам понимаешь… вьетнамский театр на воде… необычно и колоритно… тем более модно в последнее время…
Зазвучала вьетнамская народная музыка… свет стал гаснуть… началось… Кирюха, друг ты мой, я то в репетициях вообще не участвовал, бегал как в задницу ужаленный, по её поручениям, то пнёт тебя – одно надо сделать, то кричит: «брось это!» – совсем другим велит заниматься… у самого голова кругом к концу этих сумасшедших дней шла… а тут… все вьетнамские куклы – этот Чхынг, старая добрая Черепаха, Черный Дракон, Король, бедняки, трудолюбивый Буйвол… все были… но от той первоначальной сказки и следа не осталось… почему-то всю сказку от начала до конца… животные, люди, драконы… в битвах участвовали… то коварный Змей кого-то придушит, Буйвол же всех на рога поднимает, потом бросает и топчет… Черепаху, представляешь, водяную утопили… простых крестьян на рисовых полях косяками полегло… Все друг друга давили, кусали, душили, глаза выжигали, рубили на куски или сжирали… под конец представления вода в бассейне от красной краски… ну кровь, как будто… вся кроваво-красная была… даже на зрителей в первых рядах эта кровь попала, брызги-то от этих побоищ во все стороны разлетались… Помню только хорошо счастливый конец… остался в живых почему-то Черный Дракон, весь в алой крови от огромной пасти до хвоста, а в услужение он себе взял… не съел, представляешь, умный какой… Короля со всеми его богатствами и этого бедного доброго юношу Чхынга…
Закончилась сказка… Притих зритель… Уж свет включили, а он сидит. Сидит и не шелохнется. Сидит и всё тут этот старик… то ли в ступор впал, то ли… не-е… не спал… глаза были открыты, сильно выпучились только… смотрел он всё на кровавого дракона… еле его растолкали… с сопровождающим домой отправили… Что другие? Других не было… Да нет, ты не понял… один он в зрительном зале остался, другие косяками во время представления стали уходить, всё чего-то чертыхались и выкрикивали… охрана, правда, молодцы, их побыстрее выпроваживали, чтоб оставшимся смотреть не мешали, а главное, чтоб к кассе не прорвались… все хотели деньги за билеты обратно получить… хорошо кассир наш, Степаныч, в бронированной кассе забаррикадировался, только, говорят, со зрителями всё ругался, хороший им отпор дал. Кричали они ему всякие гадости. Денег получить не могли, так хотели видно настроение ему криками испортить. Потом он уж рассказывал, что и судом грозились, и обществом защиты потребителей, норовили в окошко в морду дать, один неблагодарный, говорит, всё вопил, что ему по телевизору это убийственное мессиво надоело, так и сказки народные об этом, потом ушёл… домой… наверное ближе к телевизору… боевики досматривать…
Да и толку никакого не было, если б даже и в кассу проникли. Ну действительно – набили б морду Степанычу, может и прикончили его со злобы то, а денег то всё равно не возвратили. Как как, а вот так… После третьего звонка касса автоматически снимается. Как-как? Приходит Таисия Тимуровна и сама всю снимает. Я ж тебе и говорю: «авто-матически», а «авто» – это ж «сам». Мудро придумано? Конечно, мудро! Да и вообще я не помню случая, чтоб кому-то деньги за билеты возвращали. У нас это было не принято. Не-е… в правилах, мы, конечно, всё это в соответствии с требованиями красиво расписали, а вот… не принято это было… по личному её распоряжению…
***
На следующий день в Альпы она улетела, на горнолыжный курорт, с кассой, конечно.
Мне было поручено с вьетнамцами новую сказку ставить. Если артачиться будут – других артистов набрать, не ахти какие кукольники эти вьетнамцы, раз театралы их так невысоко оценили, что их детище – народную вьетнамскую сказку не смогли до финала досмотреть. Много она ещё поручений всяких надавала, и вьетнамцам этим полный разнос устроить успела напоследок.
Они то, по-наивности, к ней целую делегацию направили. Уезжать они вообще-то собирались и хотели деньги свои сначала получить. А она им, помню: «Что ехать-то вам куда-то. Здесь играйте. Я вам после третьего спектакля всё сразу заплачу».
Всё никак чего-то у них согласия не было, вьетнамцы странно себя вели – грустные какие-то, но, правда, культурные, вежливо так за спектакль неудавшийся, по их же вине, оплату просили. А Таисия Тимуровна никак не хотела платить, ведь заплатишь – уедут сразу скорее всего, а следующие спектакли как?.. Правильно, Кирюх, творческий провал в работе получится.
Сначала они спокойно консенсус пытались найти – то туда заглянут, то это обсудят, нет его и не намечается. Потом уж, надоело ей это, напустилась она на них, накричала, дала сроку две недели, бросила на стол два измятых листка – вот, мол, сценарий и всё ж улетела…
Чё делать, Кирюх? А? Она – улетела, вьетнамцы – ко мне, лопочут возмущённо по-своему, денег у меня просят. А что платить-то, если она ничего не оставила и даже мне самому зарплату не дала… сам последний хрен без соли доедаю… Успокоил как-то, раздал им последние сухари, разбежались они по гримерным, где жили… Репетировать стали опять, только кисло как-то… А я в её листочки случайно заглянул… название написано «Вьетнамская сказка»… а дальше… каракулями второпях несвязанное что-то… в общем, похлеще, чем в той, первой, которую она за ночь сочинила.
А процесс репетиций с каждым днём всё неуправляемей становился – ходят вьетнамцы, как неприкаянные, косые взгляды на меня бросают, что-то квакают меж собой… синхронист этот переводчик с ними заодно стал, ко мне уж не подходит. Взгляды у всех с каждым днём всё больше недовольные и голодные. Настроения предреволюционные…
Звонил я, правда, ей, докладывал, что какой-то подпольной деятельностью занимаются… сговор у них нехороший, тайный… замышляют чего-то… А она оттуда – успокойся, мол, приеду разберусь, пускай, мол, репетируют… и трубку отключает…
Только смотрю – на репетициях народу всё меньше с каждым днём, всё пропадают где-то. А они чё удумали? Организовали через два окна, что на улицу оживлённую выходят, лавку, всех кукол своих выставили в ней, и торгуют как сувенирами. Я, когда это обнаружил, за голову схватился, а уж половина кукол продана была. А кукольники оживились, селедку жарят – аж тошно от запахов, стали тянуть реквизиты из самого театра – стулья, декорации с предыдущих спектаклей, занавес – на куски и на продажу, даже двери пытались снять с петель… Ужас!
Я тебе так скажу, Кирюх, доведённый до отчаяния человек, пусть даже и вьетнамец, очень опасен… А ещё и голодный, и обозлённый несправедливостью… Короче… смотрят на меня волком… Я ж вроде её, Таисию Тимуровну, представляю. Ну, думаю, её нет, значит морду будут бить мне. Готовился, честно сказать, к самому худшему.
Звонил, правда, ещё два раза ей… что, мол, вообще, беспредел, ситуация выходит из-под контроля, тут у нас уже не до культуры… а ей то там, в Альпах – тем более… Что-то ответит мне и… отключается…
Прилетает она. На это раз довольная. Настроение у неё хорошее. По театру походила, посмотрела на торгующих последними куклами вьетнамцев, ничему не удивлялась, раздала каждому из них по пять евро, видно от поездки остались, и уехала куда-то…
К концу дня заваливает к нам милиция, человек десять, разбежались по всему театру, у каждой двери по милиционеру, главный их, лейтенант, к вьетнамцам – документы у всех собрал и в папочку свою положил. Таисия Тимуровна заходит, с ним о чём-то поговорила, папочку он ей отдал, собрала всех вьетнамцев на сцене, речь небольшую произнесла.
Говорила всё больше о творчестве. Мол, если кукол нет, а спектакль отменить никак нельзя, и хотят если они всё сполна получить, надо им самим, вместо кукол, второй спектакль сыграть и отпустит она их.
Погалдели вьетнамцы, покосились на милиционеров, везде расставленных, да и решили с завтрашнего дня репетиции продолжить, за три дня успеть должны…
Опять завертелось всё. Ну у нас всегда так… как только где Таисия Тимуровна появляется, работа сразу кипит… И я опять все её поручения выполнял, а главное – снова пришлось вывеску мне менять. Теперь красовалось золотыми буквами у парадного входа: «Театр марионеток имени Розы Пак».
***
Я вот, Кирюх, иногда диву даюсь до чего бывают люди наши гениальные. Особенно творцы… Да что ты всё – натворят, натворят… Не о том я… О людях большого полета, о высоте человеческой мысли…
Вот смотри. Как вьетнамцы со своими куклами управлялись? Бамбуковыми палками. Да не били!.. Что бить неживых… толку то… им, деревянным, всё равно… Это только по живому ты можешь палкой пройти, тогда ещё и больше оживёт, если надо можно бегать заставить или груз какой тяжёлый переносить… нет, вьетнамский тонкий ум допёр до того, что привяжешь палку к руке там или ноге, посадишь куклу на воду, да и дергаешь под водой этой палкой… Смотришь – кукла задвигалась… правильно, можно так и с верёвками замосторыть, как в других театрах… А как с живыми-то людьми, не с куклами? Бамбуковые палки ко всем конечностям привязать? Неудобно. Да и как, сам посуди, если артистов у тебя не один – два, например, а двадцать восемь, как вьетнамцев? Правильно… веревками лучше… Но Таисия Тимуровна дальше пошла… веревку-то видно – эстетика нарушается, а вот леска, прозрачная, невидимая почти и в то же время очень крепкая леска… Это ж совсем другое дело… Привязывается она к руке, к ноге, к шее, конечно, и вот… дернул за одну леску – рука стала подниматься, дёрнул за другую – нога пошла… чудо…
И вот… ты только представь себе… начинается спектакль… медленно гаснет свет в зрительном зале… только последние покашливания раздаются из полумрака… Таисия Тимуровна высоко над сценой, как Бог, восседает в удобной висячей люльке… а в ней… сложная система из рычагов разных и реек, а к ним всем лески привязаны и все они тянутся, весь этот огромный пучок ведёт туда вниз, к вьетнамцам этим, к их членам… да не смейся, извращенец… к головам конечно, шеям их, рукам, ногам… понял, наконец?.. Милиционеры по всем ключевым точкам рядом со сценой в парадной форме расставлены для порядка… Неприметная охрана, ну ребята в чёрных костюмах, тоже на своих местах… это уж чтоб зритель не баловал… Проникновенная музыка заиграла… Сцена медленно так, постепенно начинает из темноты проявляться… Всё ярче фигуры артистов на ней освещаются… Представление начинается…
Эх, Кирюха! Если б денёк – другой, ещё порепетировали, вообще идеально всё получилось… Налей мне и себе тоже, выпьем давай, а то я дрожу весь от грандиозности той картины, до сих пор в полный восторг прихожу… Это ж надо так!.. С такой толпой вьетнамцев управляться… не идеально, конечно, но… сделала она их, ну в смысле… смогла всё ж… хм… ты тоже закусывай давай…
Заиграла дудочка или флейта, я не разбираюсь. И под эту дудочку «голос невидимого повествователя», а ты догадался, наверное, это вьетнамец-синхронист, из будки своей вещает, рассказывает историю о жизни простых крестьян-землепашцев в обычной вьетнамской деревне средь рисовых полей. Так и было весь спектакль, – то дудочка заиграет, то там-тамы забьют, а голос этого невидимого вьетнамского сказителя, с кваканьем, правда, небольшим, сказку всем рассказывает.
Взглянул я наверх, откуда звуки дудки раздаются – Тимуровна на ней играет, а то кто же?.. маленьким держателем дудка к голове пристроена, а она к концу прильнула и дует вовсю, а там-тамы – это тоже дело рук… тьфу ты, ног Таисии Тимуровны… топнет ногой по педали на полу своей люльки, аж та ходуном заходит – закачается, удар слышен по огромному барабану, быстро начинает топать ногами по педалям – громкая и гулкая барабанная дробь угрожающе звучит… Я так думаю, Кирюх, было б у неё три рта, то она б и в дудку дула, и кричала бы команды оттуда сверху, да ещё б и по мобильному с подругой разговаривала, а если б ног побольше, и рук, как богине восточной этой шестирукой, то идеальным руководителем была, шестью-то руками водить…
Смотрю – дернула Таисия Тимуровна за несколько рычагов руками, – лески натянулись – девушек несколько задвигалось, урожай собирают, за другие плавно потянула – на сцену юношей вытащила, задергала чуть побыстрей и юноши эти стали быстро руками-ногами дергать, изображая танец уборки урожая… Первые сцены особенно красивые были…
Хорошо разрешила она вьетнамцам самим сюжет сочинить на основе народного эпоса, чтоб спала она по ночам, хоть и творец, а не всякую ху… да не перебивай ты,… всякую художественную или просто народную пьесу сочинять… И хореографию они ставили.
Уж не знаю, зачем она все эти лески-нити придумала, то ли не доверяла им, не верила в их таланты, то ли думала, что не привяжи их, то сразу и со сцены сбегут, представление сорвут… Говорила: «Надо для порядка»…
Сюжета острого, ну как в детективах твоих любимых, не было. Фольклорная-то пьеса была – душа обычной вьетнамской деревни раскрывалась. Сначала вот уборка коллективная, всем скопом, потом молодые – он и она – полюбили друг друга, на убранных рисовых полях по щиколотку в воде всё резвились, свадьба была, рыбачил он со своими братьями, всё в танцах и с выразительными жестами… вьетнамцы, сам понимаешь, по-русски-то не очень, да и пьеса у них больше на языке жестов и мимики построена была… Хорошо так всё шло, по-доброму, как в лирических фильмах или спектаклях о нашей, русской деревне…
Кончилось первое отделение, антракт объявили. Люльку с Таисией Тимуровной вниз, на сцену опустили, ей же тоже передохнуть надо: и дудка эта, и барабаны, и лески эти многочисленные… Вообще, Кирюх, удивительное дело, как она с этими лесками управлялась!.. Смотрел я снизу – дёргает то одну, то другую, то рычаг целый с десятью лесками, то другой, ну просто виртуоз – марионеточник.
Зрители, из особо любопытных, подошли к сцене, восхищение выражали Таисии – то ли артисту главному, то ли дирижеру, не знаю как и назвать, с удивлением устройство люльки с лесками разглядывают – прообраз театра будущего.
Вьетнамцы все по сцене и рядом разбрелись, ну в пределах длины лески конечно, отдыхают тоже. А что им отдыхать? Вся ж основная нагрузка на неё, Таисию Тимуровну, приходится! Этим вьетнамцам-артистам что главное? Расслабиться и не о чём не думать, всё за них придумано там, у неё наверху, в люльке. Были, правда, в первом отделении несколько раз накладки… Он или она там в одну сторону хочет движение сделать, а Таисия Тимуровна за леску – ап… натянет хорошенько рычагом, а лески очень крепкие и тонкие, да так в кожу врежутся, смотришь дернется несколько раз вьетнамец по-своему сделать, скривится от боли, а потом – ап… – пошёл как надо, в соответствии с её хореографией…
Антракт закончился.
И вот, Кирюх, знаменитое второе отделение. О нём всё потом в газетах и журналах театральных писали. Зрители уж из буфета подтянулись, сидят, ждут. Вышла Таисия Тимуровна. Захлопали все. Встала перед люлькой, стала залезать в неё, ей вьетнамцы услужливо помогают. Опять захлопали в зале. Она встала торжественно в люльке, поклонилась несколько раз. Зрители ещё громче стали аплодировать. Села она, дудку с держателем к голове пристраивает, ноги – на педали с ударными палками и барабанами, руки – на рычаги, команду дала главному механику, тихо так и властно: «Поднимай». Заработала лебёдка, люлька плавно вверх поползла. Опять зрители захлопали. «Стоп» – скомандовала, а механик не среагировал – жмёт кнопки. Крикнула тогда более властно ему: «Стоп!» Остановилась люлька да так, что и сама видна да и Таисия Тимуровна вся на виду красуется, как орел какой, гроза всего живого, над головами вьетнамцев парит в люльке своей.
Смотрю только – главный механик суетиться слишком, тихо так ей полушёпотом кричит что-то, спорить что ли пытается или объяснить, всё пальцем вверх тычет. А Таисия Тимуровна рукой резко так махнула, мол, отвяжись. Тот не унимается что-то. Смотрю – кивнула она милиционеру за кулисами, тот подскочил к механику, под дых кулаком ему сунул, замолк тот, притух сразу…
Заиграла она в дудочку свою, угрожающе барабанами застучала, пошла рычагами орудовать. Второе отделение началось. Да сбилось, видно, что-то в сложном этом рычажном механизме. Дергает она за лески, а они слишком длинные, до вьетнамцев её импульс не доходит. Стоят они в недвижимости, как куклы настоящие, неживые. Резче смотрю дёргает, лицо переменилось у неё, видно, не получается. Наматывать стала себе лески на руки, потом крутиться стала – пошли вьетнамцы, задвигались милые. А она вертеться стала несуразно, нитки эти невпопад натягиваются, вьетнамцы бестолковые движения совершают. Не поймешь, что происходить стало. Люлька ходуном ходит, в ней Таисия Тимуровна с лесками борется, руками и уже ногами машет, дудку выплюнула, хорошо сразу догадались наши – фонограмму красивой вьетнамской музыки включили, внизу, на сцене, вьетнамцы все, все двадцать восемь человек хаотически передвигаются, руками-ногами машут, абсолютно гармония восточная нарушена… и там-тамы её, благо прыгает она там в ярости по педалям, вовсю бьют. Лески уж так сильно натянулись, что вьетнамцы стали со всех сторон к центру сходиться, там в люльке она ещё быстрее крутиться стала, вокруг неё клубок из лески стал образовываться, а она кричит чего-то сверху сквозь музыку и там-тамы свои. Догадался механик-то, лебёдку включил, люлька вверх пошла, вьетнамцы быстрее стали к центру скучиваться, некоторые за шеи хватаются, хрипят. Все уж не только на сцене, а из обслуживающего персонала засуетились, бегать стали, не знают что и делать, механик с заклинившей кнопкой борется… Там, в люльке, тоже хрипы раздались… Взглянул я, а там Таисия Тимуровна, вся леской обмотанная, красная от натуги и хрипит… лески до предела натянуты… а под люлькой толпа вьетнамцев с поднятыми руками, как сдаваться они вроде собираются…
Вдруг заискрило в рубильнике у главного механика и свет везде погас. Вообще полная неразбериха на сцене началась. Хрипы в темноте, крики полушёпотом, звуки движения непонятные, топот ботинок и сапог. В зрительном зале тоже стала полная темень, сдержанные голоса зрителей, и только две зловеще тускло-зелёные таблички мерцают на стенах с надписями «запасной выход».
Грохот раздался сильный – упало, видимо, что-то тяжелое, опять в рубильнике, где орудовал механик заискрило, и в темноте-то ярко-ярко, как фейерверк, сполохи – отражения вокруг засверкали, гарью какой-то запахло… или пукнул кто со страху или хуже чего… и тут посреди этих зловещих шорохов в темноте в самом центре зрительного зала женский визгливый крик раздался, истошно так: «Бомба!»
Кирюх, никогда мне этой картины не забыть. Не картины, конечно, видно ничего то не было, а того грохота нескольких сотен ног в зрительном зале и сдавленных возгласов всяких: «Эвакуация!», «Пропустите!», «Сволочь», визга, стенания, мата, криков и даже громких рыданий.
Через несколько минут освещение всё же врубили. Смотрю в зал… страшная картина… как после мамаева побоища… все кресла сдвинуты… толпу как волной смыло… только куча брошенных вещей – сумки, пакеты, ботинки и туфли, вместо дверей дыры – проёмы, зияют, и хуже всего, Кирюх, несколько распластанных тел недалеко от этих проёмов в разных позах лежат… Жуть!..
Оглядываюсь на освещенную сцену… Мать честная!.. Помутнело у меня в глазах. Месиво какое-то в центре… Подбежал ближе… Люлька вниз упала… набекрень стоит… да стоит-то на горбах… ну на спинах вьетнамцев этих, на телах их, вся толпа под люлькой и рядом, связанная и оплетённая леской этой, и вялые движения, кто рукой там, или ногой делают, ну, кто может, конечно… в шоке видно, ошарашены, вякают по-своему, стонут, лица видно от боли перекошены, а расплестись-то никак не могут…
В люльке… ещё картина страшнее… Тимуровна там… но сразу то и не поймешь… в какой-то невероятной позе… вся леской с головы до ног окутана, как муха в паутине, только глаза оттуда блестят и мычание нечленораздельное слышится…
Смотрю уж народ наш весь театральный, который был не на сцене, сбегается. Синхронист этот, сказитель, подбежал с острым чем-то и вертится вокруг вьетнамцев своих, пытается от пут освободить. Механик тут ему помогает… Милиционер один, видно случайно остался, рядом стоит, команды отдаёт…
Я уж, сам понимаешь, быстрей к Таисии Тимуровне… жива ли? Как там в паутине то этой?.. Уж слишком оттуда хрипы страшные и сверканье неприятное… Огрызок стекла мне милиционер сунул в руку, я им и стал леску резать, а не режется, сволочь, крепчайшая леска, она ж сама и выбирала… потому и не режется.
Милиционер уже рядом ножом орудует, сразу по несколько лесок режет. Вьетнамцы первые стали вставать, ошарашено рядом двигаются – кто на корточки сел, кто стоит – качается, ведут себя, как контуженные…
Долго мы с милиционером пыхтели вокруг неё, пока до тела-то не добрались… тут уж осторожнее надо быть… он, смотрю, ей около шеи режет… Хрипеть перестала… задышала вроде с сипотцой как-то… потом около рта обрезал… кричать стала, визжать просто, аж в ушах закладывает… взглянул я на неё, а у неё глаза кровью налились, от беспомощности, видимо, или ненависти… я аж на миг остановился… вопит: «Душегубы! Режьте быстрее, сволочи!» опять с ещё большим усердием набросились освобождать её от пут этих дурацких…
Наконец, когда немного оставалось лесок… как стала она брыкаться, выкручиваться сама из них, а ещё ж не все, да и крепкие эти лески очень… никак она не может… мешает только… извивается, корчится, как в припадке эпилептическом, самым последними словами нас покрывает… смотрю на нож милиционеру напоролась, – кровь пошла из руки… уговаривать стали её успокоиться вдвоём,.. я ж тоже не могу со своим стеклом к ней пристроиться, а она… ещё только больше брыкаться стала… «Воды!» – крикнули, попить ей дать, чтоб припадок прошёл… бежит вьетнамец, в ведре грязном воду несёт, расплёскивает на ходу… пить-то не дали, – антисанитарию разводить… окатили просто из ведра… завизжала больше, отплёвывается, брызгает на нас… вообще не подступиться… отбежали от неё… «Куда?» – кричит – «назад, развязывайте, уроды!».. Опять к ней к ней со своими орудиями дернулись… Наконец, обрезаем последние… вьетнамцев двое ей стали по голове гладить, успокаивать… так она успела, представляешь, одного вьетнамца за руку укусить… видно, перенервничала вся… освободили, наконец…
Вскочила она на ноги… на меня и на милиционера набросилась… пинать стала и кричать, аж слюни неприятно стали в разные стороны разлетаться… Потом схватила обломок механизма этого рычажного… механику по спине и по ребрам залепила… вьетнамцев этих, которые под руку попадались, тоже этим обломком охаживать пошла… и лежачих, которые сильно травмированные были, быстро в чувство привела… смотрю, закрываются от неё, зато ковылять хорошо от неё стали, некоторые бегать даже…
Принеслась она так, как вихрь, отдубасила тех, кто под руку попался, бросила с силой этот обломок на пол, крикнула всем со злостью на прощанье: «Сволочи! Я вам всем покажу! Вы у меня ещё попляшете!» и вылетела стремглав со сцены…
«Попляшете» сказала, Кирюх, а я в этот миг сестру её единоутробную вспомнил – Розу Тимуровну… образ её промелькнул… да ладно…
Кирюх! Расхлебывали мы эту историю несколько дней… Вьетнамцев она всех повыгоняла, механика этого ненавистного тоже… он всё пытался объяснить, что он ей во время спектакля кричал – да поздно было оправдываться, юристов быстро наняла, чтоб травмированным не платить никому да и другие вопросы сгладить… Я каким то чудом в театре, при ней, остался… Правда театр мы быстро прикрыли – за аренду надо было платить, а за что?.. За это убогий раздолбанный напрочь зальчик?.. В общем, поругалась она с владельцем этого полуразрушенного помещения, и съехала, ничего не заплатив.
***
Новый зал гораздо лучше, чем прежний был, этаким амфитеатром, ну как в цирке…
Удивляюсь я, Кирюх, некоторым творцам. Бывает всё им наперекор в судьбе, а они, натуры целеустремленные, ради творчества своего, ради вот таких простых людей, как ты или я, готовы на любые лишения… лишь бы дело своё вперёд продвигать, лишь бы идеи свои высокие в жизнь воплотить… Не смейся над святым, подонок, не пустые слова это… выпьем давай за них… скучно б жили мы и не было бы никакого движения в мире к прогрессу и счастью… Хм.. чем закусить-то? Ну давай хоть огурец этот…
Только вот творцов то мало… а простых?.. да все почти… вот и я тоже то ли слабинку стал давать, то ли… сомнения у меня зародились, как у слабого и самого обыкновенного человека… согласен – непростительно это… ну вот не сдюжил… да честно скажу тебе слаб, видимо… вот и сломался… Пропала вера в правоту нашего дела… не сразу этот процесс морального разложения начался, а постепенно, как какая-то ржавчина… стало это сомнение мне душу разъедать… и в первый раз оно закралось, когда мы в новый зал переехали… засомневался как будто в цирк попал, на арену и… струсил, видно, я… каюсь…
Поручила она мне уже в который раз это, новую вывеску заказать. Тут я и брякнул, что, мол, если сразу световое табло такое сделать… набрал новое название, оно на электронном табло и засветилось… Посмотрела она на меня опять очень внимательно, сказала мне, что молодец я, премию сразу дала – немного, правда, мелочью, но и то хлеб… и попросила нос не в своё дело не совать, а делать, что велено.
«Так и так» – подумал. А заказать она велела красивую вывеску с названием: «Театр зверей имени Розы и Таисии Пак». Исключить надо из творческого процесса, как она сама сказала, «этот дурацкий человеческий фактор», ну что б не участвовал в шоу ни один человек.
«Здорово», – думаю, голова у неё варит. Суть везде видит. И идей творческих у неё постоянно навалом. Не пропадём. «И со зверьем-то полегче будет. Меньше разговоров всяких, пересудов… опять же постоянное нытьё… «где зарплата, деньги»… сильно, видимо, в ней раздражение вызывало… да и вообще… непонятливых, а дураков и тем более, среди людей гораздо больше, чем среди животных…
Села она как-то, я случайно рядом был, и вслух так стала рассуждать, каких же животных она начнёт дрессировать. Нет, сначала она хотела всех – несколько слонов, верблюдов обязательно, побольше хищников – тигров там, львов, волков, медведей, бегемота хотя бы одного, лошадей, собак несколько, енотов, этих, полоскунов, котиков, моржей огромных, дельфинов… Потом запнулась, чего-то соображая… Задумалась… На листочке писала – писала, всё складывала и умножала… Посмотрела блуждающим взглядом по сторонам, меня увидела – дернулась вся, как ото сна очнувшись и говорит: «Подберешь-ка ты мне, Белибердыев, побольше собак и… и… кошек. «Где?» – спрашиваю. «Да их везде полно», – отвечает. «Так их же дрессировать…» – хотел опять я спросить, так она перебила: «Не лезь! Делай, что велено».
Нашла она себе помощника, звала его почему-то Акын. Хороший парень, бывший работник мясокомбината… должность ему дала «помощник главного дрессировщика», а главный?… она, конечно… совместительство ему оформила «ветеринар»… я ж по-прежнему был, по хозяйственной части.
Наловили мы с Акыном бродячих собак и кошек, благо по Москве этого добра навалом. Я всё, когда затаскивали очередного будущего артиста в машину, дивился прозорливости и гениальности задумки её… ведь их пруд пруди везде, наловили – отыграли несколько шоу, отпустили, если что не так, разговаривать они друг с другом не умеют, сплетни и слухов гадких о театре распускать, ну или намяукивать – нагавкивать не будут да так, что потом все собаки и кошки со страху попрятались от нас… значит следующих наловили, опять представления запустили, новые шоу… это ж целый театрально-дрессировочный конвейер…
Сделали в самом большом коридоре по стенам вольеры, слева – кошки, справа – собаки. Гвалт царит, правда, невообразимый, но лучше ж, чем кваканье непонятное этих вьетнамцев или там кудахтанье, или визг поросячий… Прошла она меж клеток, полюбовалась будущими артистами, приказала умеренно кормить и ухаживать, главное, чтоб к новой обстановке привыкли…
Нескольких дрессировщиков она сначала-то наняла… получалось, она – главный дрессировщик, этот Акын – сбоку-припеку, а все эти, так называемые профессионалы, у неё в подчинении… потом смотрю разлад у них пошёл, взгляды не совпадали на методы, некоторые всякие заумности плели… короче… один сам ушёл, а других она уволила. Пришлось ей самой дрессировать, да Акын у неё всё время на подхвате.
«Я, – рассказывала она, – в детстве часто из дома выбегала в степь, и поймаю кого, того и дрессирую. В основном тушканчики мне попадались, наловлю их побольше, а я шустрая в то время была, не то, что сейчас, побросаю их в мешок, домой принесу. И прыгали они у меня на задних лапках, а если что не так, поймаю… хрясь – у него голова набочок… не справился с дрессировкой… тупой, значит,.. если не дрессируется…
Даже эф ловила, ну эго гадюка степная… свернется она, как в пружину, готовиться к прыжку, а я, девчонка-то быстрая, попрыгаю перед ней, потом так резко – хрясь, палкой шею прижму, и уж в руках у меня, крепко у головы держу, глаза её, язык, зубы ядовитые разглядываю.
А тут собаки да кошки. Они у меня, как тушканчики, все на задних лапках прыгать будут».
И действительно, Кирюх, не сразу, конечно, ну представь ты ребят – беспризорников поймать и чтоб сразу маршировать научить всем вместе или строго строем ходить, правильно, и тут у неё не сразу получилось… Сначала эти собаки – кошки привыкали… она сама им корм давала, говорила, чтоб только её за хозяйку они считали. Потом выводить стала по одной на арену, которую мы с Акыном замостырили. Опять, правда, хлыст в ход пошёл, но зато и толк стал их этих тварей дворовых получаться. Потом по несколько выводила, смотрю… группой слушаются. Дальше смешанный состав – кошка – собака, или наоборот. Тоже тяжело, чтоб они вместе дружно номер исполняли, не отвлекаясь на неприязненные отношения.
Прошло какое-то время и смотрю – переломный момент наступил. До этого ещё что-то вольное в этих диких уличных тварях проявлялось, а вот после этого момента – всё, как отрезано, настоящими артистами стали.
И добилась она своего, полностью добилась. Представляешь, ещё до арены несколько метров, а кошка или собака, без разницы, на задние лапы встаёт и действительно, как тушканчик, прыгать начинает, лишь бы её не били, или того чуднее – как человек лапами шагать. Да-да. Вообще, я заметил, Таисия Тимуровна к ним как к людям относилась, даже передние лапы называла «руки», а задние – «ноги».
Зато, кто команда чётко выполнял кусок сахара получал. Не важно собака или кошка. Да, и кошки. Это сначала не хотели, а потом знаешь как хрумкали.
Вскоре номера её питомцы исполняли эксклюзивные. Казалось, такое собаке или кошке не могут, ну по природе своей, а они только так, молодцы, выделывали.
Один номер мне особенно запомнился. Посадит Таисия Тимуровна на стулья друг напротив друга собаку и кошку, прикурит две сигареты, сунет их в передние лапы той и другой, те сначала скалятся – огрызаются, потом всё ж лапы с сигаретами к мордам подносят, затягиваются, покашливают, правда, чихают иногда, но курят, только дым из пастей валит, впрямь как люди. Как будто два человека сидят, покуривают – покашливают, светскую беседу ведут. Как уж она их курить научила – ума не приложу. Ещё было два номера, посложнее, правда, один… не, Кирюх, не имею я морального права все её творческие тайны выдавать…
И помощника она себе по творчеству, Акына этого, она удачно подобрала. Смышлёный был парень, всё на лету схватывал. Не раз ей советом дельным помогал, на арене – правой рукой её стал. «Перспективный малый, – не раз она говорила, – толк из него выйдет. Пообтешется чуток – настоящим профессионалом станет. Преемником мне будет».
Мыслил он творчески, не каждому это дано. Один раз предложил, чтоб зря добро то не пропадало, если какая собака зажиреет сильно или кошка заартачится, от рук отобьётся, не выбрасывать её на грязную улицу, а его земляку отводить, из его селения, он рядом работал на рынке продовольственном, в кухне корейской собаки очень ценятся, а кошки за кроликов сойдут, знает его друг, как им лапку так обработать и когти острые обрезать, чтоб влитый кролик был. Засмеялась тогда Таисия Тимуровна, помню, обрадовалась, похлопала его по плечу, сказала: «Молодец, Акын! Передай привет земляку, связь с ним поддерживай. Он нам ещё очень пригодится». Акын тоже засмеялся, языком поцокал, пальцами защелкам, задергался весь, как часто у него при хорошем настроении бывает, гримасы на лице его проскочили… Он же, жалко только, контуженный был, где-то в Афганистане…
Только заметил я некоторые странные особенности в поведении животных. Взгляд какой-то другой, исподлобья как-то или в глазах тоскливость общая. Вялые стали, пассивные. Шерсть у некоторых стала клочьями выпадать, несмотря на импортный шампунь, облезлость общая появилась. Какие б мы на них яркие костюмы не надевали, как шерсть не старались щетками распушить, просвечивало через всё это обшарпанностью и тоскливостью общего образа.
Оживлялись они только, когда Таисия Тимуровна мимо вольера проходила. Собаки лаять начинали, скалиться, кошки на другой стороне – шипеть и изгибаться, как перед опасностью или врагом.
Остановилась как то раз Таисия Тимуровна меж вольер, хлыстом своим с резной ручкой и свинцовыми шариками на конце поигрывает, смотрит на собак и на кошек, в вольерах беснующихся, и говорит со смехом: «Смотри как шипят и гавкают друг на друга, какая ненависть у них, не даром говорят «как кошка с собакой». И ушла.
Только, думаю, не совсем так. Не знает Таисия Тимуровна, что это когда она проходит весь этот ад начинается, а до этого мирно живут себе, спят, едят, даже иногда хвостами машут.
И вот тут второй раз я слабинку дал. Опять мысль мелькнула упадническая: «Не к добру это. Сваливать пора из театра-то!»
Вот так, Кирюха, вроде никогда предателем не был, а тут… надоело что-то на ниве культуры нашей работать…
Тут случай один меня вообще из колеи выбил… День рождения был у Таисии Тимуровны. Поздравляли мы её всем коллективом, цветов надарили, она в тот день особенно довольная была. Даже напевала что-то лирическое. Потом уезжать собралась пораньше домой, там празднество должно быть, близкие уже ждут, части понаедут, стол надо хороший приготовить. Проходит мимо вольер, с цветами, нарядная такая, я за ней бегу с охапкой букетов – надо ж в машину ей отнести. Остановилась, Акына подозвала. Попросила она его собачку одну, поупитаннее, сказала «вон ту!», в машину отвести. Он быстро вольеру открыл, собаку за шкирку вытащил, поводок нацепил, за нами её ведёт, она тоскливо так за ним плетется. Эту собаку я «Шариком» звал… Больше я эту собаку не видел…
«Нет уж, – думаю, – хренушки. Надоело мне всё. Культура культурой, спектакли там, шоу разные – это здорово конечно… но…»
Давай, Кирюх, ещё раз дернём… хм… водка – лучшее лекарство… все недомогания вылечит… Видно трусость моя… или ещё что-то, но не мог я заявить Таисии-то Тимуровне, что хочу уходить из большой культуры…
А через несколько дней всё само-собой разрешилось.
Подошёл я к вольеру один раз, встал рядом в задумчивости. Взглянул на одну из собак, хорошая такая собака, умная, я её недавно «Шарик два» назвал. Она на меня смотрит, хвостом чуть-чуть завиляла. А смотрит, понимаешь, Кирюх, прямо в глаза. А в глазах… в глазах… налей-ка мне ещё… фу – ты… а в глазах у неё… не могу тебе объяснить… Кирюха, друг ты мой самый лучший… прости ты меня, если что не так… люблю я тебя, потому что друг ты мне самый настоящий… а в глазах у неё… вспомни, как маленький ребенок тебе в глаза смотрит, а у него что-то сильно болит, а он молчит и терпит… вот так же и в глазах у неё, только в десять раз сильнее… Посмотрел я в другие вольеры, там ещё собачьи такие же глаза, понимаешь, такие же… нехорошо мне как-то стало… на кошек взглянул, а у них, у всех, такие же… «собачьи глаза»… чувствую, крыша едет… нехорошо дюже мне стало… взглянул на «Шарика два», он опять хвостом завилял… в глаза его… рука сама потянулась к щеколде, открыл его, выскочил он, глажу его и говорю: «Ладно, Шарик два, ладно, сейчас мы всех твоих друзей повыпускаем…»
Вдруг, я аж вздрогнул, голос за спиной Таисии Тимуровны: «Белибердыев!» Я повернулся. Стоит она передо мной в блестящем дрессировочном комбинезоне, плеткой по ботфортам постукивает, смотрит на меня.
«Что с тобой?» – спрашивает, – Давно это ты здесь с животными разговариваешь?»
Стою. Молчу. Не знаю, что и сказать.
– Акын! – крикнула. Акын откуда-то сразу вынырнул, как будто рядом подглядывал, как в засаде сидел.
– Акын! – говорит, – скорую вызови. Тут с Белибердыевым что-то не так!
– Не надо, – говорю, – скорую. Я сам уйду.
– Собаку загоняй и иди. А завтра объяснишь, что с тобой в последнее время происходит.
– «Я вообще ухожу. Увольняюсь», – говорю.
– Да куда ж ты пойдешь? – засмеялась она, – ты ж пропадешь без меня! Или нашёл, что получше?
– Нашёл, – говорю, – нашёл.
И пошёл к выходу, шатает меня как пьяного, душно стало, в глазах потемнело, только бы до выхода дойти…
– Бельбердыев, – в спину сказала. Я обернулся.
– «Сюда иди». Я подошёл.
Посмотрела она на меня так внимательно очень.
– Акын! – крикнула, – Проводи его до двери, до самого выхода.
Акын подскочил проворно. Улыбается мне. Языком пощёлкивает, на лице гримасы несуразные. Положил мне руку на спину, подтолкнул чуть-чуть. Взглянул я на неё. В чёрных глазах её жалость блеснула и быстро погасла. Повернулся я и пошёл, как под конвоем… Вывел меня Акын, всё стоял в дверях, улыбался, языком пощёлкивал и даже, когда оглядывался я, два раза рукой помахал…
Иду я, шатаясь, вижу церквушку по пути. Захожу, ничего не соображая, по инерции как-то, купил свечку, поставил себе «на вразумление», постоял чуть-чуть, вроде легче стало, потом взял ещё десяток свечей на все деньги, которые от службы у Таисии этой Тимуровны остались и ей стал везде по церкви ставить «на вразумление». Авось, думаю, поможет. Потом опять стоял и молился, всё в прострации был какой-то.
Вышел потом, всё качало меня «как пьяного», по дороге к дому, лёг в постель и проспал до утра в кошмарном бреду имя красивое повторяя «Таисия Тимуровна», будто прося что-то или умоляя.
Ну не смог я в театре работать… да стал слабым совсем… скис… как хочешь называй.
Только мучила одна мысль: «Я то сбежал. Как последний трус сбежал. А «Шарика два» и друзей его не успел выпустить». Несколько раз пытался заглянуть по старой памяти в театр, так меня, по её приказанию, охрана даже в вестибюль не пропустила, не то что в святая святых – к вольерам или на арену. «Чужих не пропускаем», – был ответ.
***
Хоть и сбежал я так быстро и позорно из большой культуры, а тяга-то к ней осталась. Купил я билеты на первое их представление премьерное, напялил бороду – усы, чтоб не узнали, сижу в третьем ряду… уже, как зритель, правда, а не как участник, а всё равно приятно…
Взглянул я в зал – детей много, их родителей, смотрю человек маленький проходит на своё место – ба, значит и карлики в зале есть. Таджиков несколько заметил, вьетнамцев. Может, думаю, кто из наших есть, тех, артистов. И артистов может в зале полно из других театров там или цирков. Телевизионщиков много с разных каналов со своей громоздкой аппаратурой. Это и понятно – ведь скандально известный «Театр имени Розы и Таисии Пак» опять возродился, а они же падкие на всякую ху… ик, извини, икота… художественную новость. В общем, весь наш бомонд собрался, значит представление, думаю, того стоит…
Вышел конферансье: «На арене знаменитая и незабвенная Таисия Тимуровна Пак!»
Музыка громкая зазвучала, софиты арену осветили, в костюме, переливающимся всеми цветами радуги, Таисия Тимуровна на арену вприпрыжку выскочила… представление началось…
Сначала она на лошади по кругу каталась. Вставала на седло, широко руки раскрыв навстречу публике, потом крутилась в седле по всякому на скаку, показывала чудеса вольтижировки высочайшей сложности, в общем, доставляла всем эстетическое наслаждение. Наконец выехала в центр и легко спрыгнула со скакуна. Захлопали в зале. Пробежалась Таисия Тимуровна по кругу, широко расставив руки как крылья, посылая публике одновременно воздушные поцелуи. Зал взорвался аплодисментами.
К лошади подошла и команда громкая ей: «Сесть!» Та села, как человек, на зад, сидит. Короткая и чёткая следующая команда: «Встать!» Лошадь дернулась вся и встала на все четыре ноги. Следующая команда «На место!» то есть, видимо, вон с арены. Тут сбой небольшой – лошадь заартачилась. Помощник за уздцы, а та уперлась всеми четырьмя ногами как осёл и стоит. Потом я понял. «Нет, не осёл это был, а мул. Ну видно где-то по дешёвке Таисия приобрела». Подошла тогда Таисия Тимуровна к «лошади» этой, и с неким даже изяществом как резко ей ударит куда-то меж ног. Та дернулась вся, потом пошла с арены, сразу побежала. Опять аплодисменты и крики «браво». Смотрю охранники это «браво» кричат да и наверное люди в зале, специально для этого посаженные среди зрителей. А всё равно ж интересно.
А уже следующий номер готовят. Голубей вынесли на подставках специальных. Я в недоумении: «Голуби?» Заглянул в программку: «Когда же номер с собаками будет?» Смотрю следующим после голубей. Лошади эти, или ишаки, шут их знает, и голуби тоже – это у неё вспомогательными предусматривались, для разогрева публики. Основным же – номер с дрессированными собаками и кошками.
Сижу, любуюсь голубями. А те перелетают так изящно с подставки на подставку по мановению её маленькой палочки. А Таисия Тимуровна, как волшебный дирижёр, своей палочкой музыкой их полётов руководит. Закружила так, закружила палочку свою волшебную – взметнулись голуби дружно стаей, стали по кругу летать. Стала волнообразные движения ею делать – те в полете волны повторяют, потом петли – голуби в петлях закружились. Чудно и красиво одновременно! Полное подвластие природы человеку!
Потом коронный номер объявили: «Голуби-пули». Выставили большую красочную мишень из бумаги что-ли или из картона. И вот… барабанная дробь… машет дирижёрской палочкой Таисия Тимуровна в сторону мишени от подставки с голубями, а те, на которых она по очереди укажет, летят в сторону мишени, пробивают её в разных местах, как пули, и с обратной стороны вылетают. Красиво необыкновенно! Просто завораживает! Все бурно аплодировали и так долго-долго её со сцены её не отпускали с этими голубями.
Наконец, конферансье с особой торжественностью забасил: «На арене любимцы Таисии Тимуровны, дрессированные кошко-собаки, умеющие всё, в том числе разговаривать на языках – русском, английском, французском…»
Овации в зале, повскакивали все со своих мест, хлопают неистово. Я опять поразился её творческой натуре: ведь что ж надо такое сделать с кошкой или собакой, чтоб она по-человечески говорить стала?
Появилась, наконец, на арене – впереди Таисия Тимуровна, за ней собаки и кошки шагают, чуть ли не строем маршируют.
Остановилась Таисия Тимуровна в центре арены. Собаки и кошки замерли как вкопанные. «Оп-ля!» – скомандовала. Запрыгали все на двух задних лапах по кругу.
И вдруг… смотрю «Шарик два» рядом мимо пропрыгивает. Не удержался, кричу сквозь аплодисменты соседу справа с восторгом: «Это «Шарик два!» Обрадовался я очень, что живой он ещё. А не учёл я, видимо, что у собак-то слух острый очень. И услышал он, видно, даже сквозь овации и узнал голос знакомый. Остановился «Шарик два», встал на все четыре лапы, как собака обыкновенная, и смотрит на нас, на зрителей, глазами, видимо, меня выискивая.
Спрятал я сразу в карман руку, которой соседу его показывал, замолчал, вжался в кресло, глаза потупил, чтоб взглядом с ним не встретиться, перепугался я, что увидит сейчас меня он, узнает, бросится ко мне и представление цирковое нарушит. А «Шарик два» всё стоит, смотрит и смотрит, краем глаза-то вижу, с надеждой, а все собаки и кошки мимо пропрыгивают.
И тут вдруг, Кирюх, правильно пойми, йокнуло у меня что-то в груди и в голове мелькнуло: «Ведь друг он мне был когда-то. Друг! Совсем я озверел с этими представлениями!»
Закричал я громко, чтоб толпу перекричать: «Шарик два! Здесь я, здесь. Рядом я!» и смотрю на него, прямо в глаза пытаюсь заглянуть. Кричал я как за колючую проволоку ему в лагере освенцимском для смертников.
И вдруг… увидел он меня. Увидел!!! Встретились мы глазами!!! Блеснуло в них что-то. Слезы радости, может, или встречи последней. И смотрим мы так друг на друга, оторваться не можем. А для меня всё вокруг в темноту ушло, гул от аплодисментов и оваций как сквозь толщу воды, и радость безмерная почему-то, радость, от встречи нашей этой, глазами.
И кричу я в глаза эти, сквозь гул аплодисментов кричу, а может и не кричу вовсе, не помню, а так, просто сильно в душе кричал или громко думал: «Шарик два! Ты же умный! Я люблю тебя! Я верю в тебя!»
И тут, Кирюх, вильнул он хвостом радостно. И поняли мы друг друга, понимаешь, поняли!
Развернулся он и помчался на всех четырёх лапах к центру арены, туда, где Таисия Тимуровна на него уже несколько раз угрожающе кнутом щелкала и со злобой посматривала.
Кинулся он на неё с лаем. А она его хлыстом, а он визжит от боли, но опять кидается. А она его опять плёткой. А он весь аж от удара затрясётся и опять кидается. Наконец, увернулся он от очередного удара и в ногу ей вцепился. Она ногой дергает, лицо всё от боли в гримасе исказилось, а он на ней как тряпка болтается, смертник, и не отпускает. Другие собаки и кошки в недоумении стоят – с задних лап на все четыре опустились и, видно, не понимают, что делать то, какие команды выполнять.
Потом одна затявкала невнятно, другая, стали громче гавкать, дрожать стали некоторые, другие дергаться на месте, коты стали извиваться и шипеть. И несутся уже все в сторону Таисии-то Тимуровны, озверели совсем, опять на собак и кошек похожи стали.
Таисия Тимуровна к столбу метнулась в центре арены, на котором наверху перекладины всякие для котов, прижалась к нему спиной и кнутом от собак и кошек отбивается.
В зрительном зале толпа неистовствует. Кто-то кричит, кто-то хлопает, свистит кто-то. Переполошился я, думаю: «Загрызут сейчас эту Таисию Тимуровну. На глазах у зрителей загрызут. А зрителям неужели не понятно, что сейчас происходит? Расправа же, звериная настоящая расправа! Неужели зрителям-то всё равно, что на арене происходит, лишь бы представление кровавое посмотреть?»
Оглядываюсь, шум – гам царит невообразимый. Вьетнамцы радостно кричат что-то, таджики смеются и улюлюкают, дети в ладоши хлопают, все со своих мест повскакивали и орут вовсю. «Не-е, думаю, не всё равно им, что на арене происходит». Поворачиваюсь и ору вместе со всеми что есть мочи: «Шарик два! Давай. Я с тобой!»
А там действительно картина зверская. Все собаки на неё набрасываются, каждая пытается за ногу укусить. Кошки, опять природу свою поняв, лезут по столбу и по Таисии, этой, Тимуровне, вверх. Та визжит как поросёнок, от боли видно и от испуга, плеткой вокруг хлещет.
Смотрю бегут уже работники цирка этого на арену на выручку ей. Акын этот, контуженный, тоже бежит, кривляется и смеётся одновременно.
Бросила Таисия Тимуровна кнут и по столбу полезла вслед за кошками. А внизу собаки за ноги её, за ноги кусают, та аж взвизгивает, прыгать начали, лишь бы укусить. Она к кошкам долезла, кошки шипят. Лапами бьют её по рукам, лицу, когтями царапают. Вниз стала она спускаться, от кошек-то, тут уж собаки опять прыгать стали, вот-вот какая-нибудь в ногу вцепится. Опять завизжала на всю арену Таисия Тимуровна и вверх полезла. Смотрю мечется по столбу несуразно, то вниз съезжает – руки-ноги по гладкому не держат и от стаи кошек подальше, потом вверх всё карабкается… внизу свора собак за ноги кусает.
И тут, в первый раз, Кирюха, слышал я от неё это, как завизжала голосом и на её голос ни капли не похожем: «Помогите!» Истошно так и страшно. По-звериному. Откуда-то из глубины, видно, её человеческой души…
Как очнулся я от этого крика её. Понял я, что помогать надо. Вылез из ряда своего, расталкивая всех, подбежал я к двери входной, оттолкнул билетершу эту, старушку несчастную, двери распахнул, крикнул: «Шарик два! Шарик два!», смотрю несется ко мне со всех четырех ног, остальные все за ним сворой несутся и собаки там, и кошки, как стая одна. Я быстрее – по вестибюлю к входным дверям. Закрыты, сволочь! А стеклянные же. Хватаю огнетушитель, размахиваюсь… звон стекла, ещё несколько раз бью, на улицу выскочил, стою, дышу тяжело, а мимо меня, да так, что в ноги некоторые бьют, кошки и собаки выскакивают, да в разные стороны разлетаются, задрав хвосты, из этого звериного театра. Обдало и меня воздухом этим свежим, жизнью, свободой…
Через секунд двадцать, наверное, я не засекал, когда все собаки и кошки выбежали, я обратно в зал понёсся. Что там? Может и этой, Таисии Тимуровне, чем помочь смогу. Забегаю…
В зрительном зале по прежнему неразбериха, шум и гам. А на арене работники цирка, и Акын там и конферансье, вокруг Таисии Тимуровны изрядно потрёпанной стоят. А она встала на карачки, пятится от них, шипит, изгибается вся как кошка, потом завыла, гавкать стала, потом скулить, раны лизать на передних ла… руках, оскалилась и загавкала опять. А работники-то её приближаются, круг сужается. Бросаться укусить кого-нибудь стала. Может, казалось ей, что не люди её окружают, а собаки и кошки, которых она на задних двух ногах ходить научила?
Смотрю, санитары уже бегут, видно скорую кто-то вызвал. Ну, думаю, успокоиться мне надо, не нужна здесь теперь моя помощь. Пошёл я к выходу, помню только, что сквозь шум общий и-аканье ишака, ну её скакуна, или осла раздавалось… ну осла мне не жалко было… мне никогда ослов жалко не было…
Вышел я на свежий воздух. Здорово как-то… Легко что-то… В небо голубое посмотрел, а там над театром стая голубей кружится, как будто ими кто дирижерской палочкой руководит… выпустил, значит, кто-то голубей. Вздохнул я… и подумал так: «а нормально летать они обязательно опять научатся, обязательно…»
А Таисия Тимуровна? Говорят ушла она из сферы большой культуры, чего-то ещё делала… разъезжала, говорят, на трейлере по стране, помидоры продавала… гнилые… не пошло у неё… табуретки вроде делала, да с ножками разной длины всё получались, как стулья- качалки… Потом, говорят, она пенсию по инвалидности выхлопотала… ну при её опыте в сфере большой культуры и артистизма это вполне возможно…
***
А недавно, Кирюх, представляешь – еду в метро, сижу себе, читаю… слышу голос жалостливый – в конце вагона парень милостыню просит, о судьбе тяжёлой слёзно рассказывает и коляску инвалидную впереди себя толкает.
Подъезжает ближе… Батюшки, Акын в зелёной камуфляжной форме с медальками на груди это, одновременно и слезу рассказом своим выжимает, и языком поцокивает, и по-зверски улыбается… а в коляске инвалидной… Таисия Тимуровна… сильно изменилась с одной стороны – огрузла как-то, лицо опухшее так, что вместо глаз одни щелочки только, а с другой стороны смотрит невидящими глазами прямо, не замечая людей вокруг, значит, вроде не изменилась.
И табличка у неё картонная на груди для пассажиров непонятливых, на которой большими печатными неровными буквами написано было:
«КАЛЕКА».
Я быстрее какая мелочь была в кармане ей в грязный пакет в руках сунул, конфету, завалявшуюся в кармане, Акыну отдал. Проехали они мимо, видно не узнав меня. Вспомнил я всё, и главное даже Розу Тимуровну вспомнил… вздохнул, легко так вздохнул… подумалось почему-то: «Боже! Сколько ж на земле на нашей всего хорошего-то!»
Только я одно не понял, Кирюх, спектакль это был очередной в метро или на самом деле, после всего ею пережитого, по-настоящему это. А ты как думаешь, Кирюх?