Дорогие читатели! Предлагаю вам отредактированный мной роман моей мамы Орловой Нины Фёдоровны(25 апреля 1938г-14 ноября 1998г). Эпиграф выбрала из маминых старых подборок стихов, не знаю, чьи они:
Я в двадцать лет судила беспощадно:
мне столько же прожить ещё - и ладно,
век бабий, как известно, сорок лет.
А дальше жить зачем же?Смысла нет.
Но в двадцать пять немного удлинить
решила я существованья нить:
ну, пятьдесят, но сверх того ни-ни!
К чему старухой каратать мне дни!
А в тридцать к сердцу подступил испуг:
как ускользает время из-под рук!
Коль так пойдёт, глядеть на белый свет
согласна я и шесть десятков лет.
Года все утекали, как в песок,
а я всё продолжала жизни срок.
К пятидесяти пяти подходит мой уж путь,
а я до ста мечтаю дотянуть.
И так всё время пребываю я
на полпути земного бытия.
Человек в одиночку приходит в этот мир и в одиночку покидает его. Он- человек - один всегда, хоть и является частицей целого, то есть вселенной, имя которой - Бог. У каждого из нас свой путь к Богу, свой отрезок времени, который дал нам бог и который каждый проходит самостоятельно. Одиночество - это удел каждого, рождённого в этом мире. Каждый из нас уникален и каждый проживает свою жизнь, только ему предназначенную. А чтобы не было так одиноко, каждый из нас ищет похожего на себя человека(друга, жену или мужа) или несколких человек(друзей , подруг), с кем бы он мог обменяться своими впечатлениями и корректировать свою жизнь. Ну, а если не удаётся найти такого единомышленника, то не беда, одиночество всегда с тобой и некуда от него деться.
Родилась я в семье Орловых четвёртой по счёту, 25 апреля 1938 года и нарекли меня Ниной. У меня уже были два брата Коля и Женя, погодки двеннадцати и тринадцати лет, и сестра Тамара -восьми лет. Жили мы тогда на Крюковке, в доме№26 на первом этаже, в отдельной квартире. По рассказам моей дорогой мамы, я была озорной, но болезненной девочкой. До войны переболела шесть раз воспалением лёгких, думали, что я не жилец на этом свете, скоро Бог приберёт меня к себе. Особенно тяжёлое положение было в последний, шестой раз, зимой 1940-41гг. Я заболела крупозным воспалением обоих лёгких и нужно срочно было делать переливание крови дома у нас, в больницу почему-то не брали. Стали звонить отцу на работу, а у него партийное собрание и его не отпустили. Пришлось маме давать свою кровь, а она скрывала, что была беременна пятым ребёнком. Мамина кровь спасла мне жизнь, и после переливания я через час встала на ножки , а маме стало плохо. Она потеряла сознание и врачам пришлось откачивать маму. Отец прибежал поздно после своего собрания, весь белый, как мел, не надеясь увидеть меня живой, но увидел весёлой, а вот маму отправили в больницу. Мамина самоотверженность подорвала её здоровье, с тех пор она стала часто жаловаться на боли в сердце.
Последним в нашей семье родился Володя и именно 22 июня 1941 года, в день начала войны. Рано утром у мамы начались схватки, отец отвёз её в родильный дом и вернулся домой. В родилке было включено радио и она услышала выступление Молотова о начале войны. Мама представила весь ужас: пятеро детей на руках, отца, конечно же отправят на фронт. От потрясения у неё случилась "куриная слепота", то есть она могла видеть только размытые контуры домов. Лица своего родившегося ребёнка она потом не видела несколько месяцев.
Отец, услышав о войне, собрал вещмешок, перецеловал нас и побежал в роддом. Ворвался в палату, попрощался, сказав что война эта ненадолго, чтоб мама берегла себя и детей и убежал ...почти на пять лет, до марта 1946 года.
Через несколько дней мы все четверо пошли встречать нашу маму с новым братиком. Мама не даром о нас сильно волновалась. Мои братья, которым было пятнадцать и шестнадцать лет уже ходили в райком комсомола с требованием отпустить их на фронт. Но им отказали и предложили работать на заводе имени Марти(теперь это Адмиралтейский завод). Делали они на этом заводе снаряды и работали сменами вначале, а потом зимой, уже просто жили в цеху при заводе и приходили домой всё реже и реже. Голод, транспорт не ходил, сил не было. Зимой наш отец несколько раз приезжал с фронта за снарядами, так как его часть стояла под Пулковым и выручал нас из беды. Один раз он спас тем, что выбросил сваренный мамой "студень" из сыромятных ремней, боясь, что детские желудки не выдержат и склеются этим студнем навеки.В Блокаду было людоедство. Однажды маме вместо свиных ушей подсунули большие мужские уши с густыми волосами.
Последний раз, в феврале 1942 года, отец, узнав, что Женя с Колей не появлялись дома уже два месяца, поехал на Адмиралтейский завод и узнал, что они неделю как ушли проведать семью и до сих пор не вернулись на работу, бросился искать их по всем бомбоубежищам на пути домой. В одном из них, которое было засыпано разрушенным домом, он их откопал среди умерших и поочередно на себе притащил домой. Ходить братья уже не могли. Отец сломал почти всю мебель в доме, нагрел воды, сжёг всю вшивую одежду сыновей, вымыл их, накормил и побежал в военкомат с просьбой об эвакуации своей семьи.
А мама стала лучше видеть и держась за стенки домов,уже ходила в магазин за хлебом. Ходить в магазин было опасно из-за мародёров, вырывавших хлеб из рук. Мама прятала хлеб под пальто на груди. Бывали дни, когда маме не удавалось купить хлеб. Тогда я всех изводила своим нытьём. Всех четверых мама с отцом решили укладывать на двух сдвинутых кроватях в одной комнате, где топилась печка "буржуйка". Эта печка была очень экономичной, легко топилась щепками, бумагой, книгами. На ней всегда стоял железный чайник с водой и иногда что-нибудь варилось.
Чтобы сохранять силы, мне говорили лежать, не прыгать, да мне и самой не хотелось, так как мы понемногу умирали. Братья мои сохраняли до конца юмор и поддерживали маму словесно как могли. Сестра моя Томочка была основной помошницей мамы, ей было почти двеннадцать лет и она была хорошей нянькой для Вовочки и меня. Мне доставались подзатыльники за моё нытьё, но и лишние кусочки, которые благодушно давали братья, считая, что им уже не выкарабкаться. А я засыпала и просыпалась с чайной ложкой в руке и ныла:"Я есть хочу, я есть хочу...." Мама затыкала уши, уходила в другую комнату, а лежачие мои братья старались меня отвлечь разговорами или сказками, в которых не говорилось о еде.
И вот наступил день эвакуации.
Подъехал грузовик с брезентовым верхом. Братьев и меня на руках отнёс отец, положил на что-то в кузов, посадил Тамару к нам, а мама с малышом села в кабину. В кузове ехали ещё две семьи. Вещей разрешили взять только по узелку на каждого. Поехали. Конец февраля, стужа, а ехали по Дороги Жизни. Переехали Ладогу - умер старший брат Женя. Мама нашла каких-то двух старичков местных похоронить его. Мама зашила своего первенца в байковое одеяло и старички увезли нашего Женю на санках. Где его могила, никто не знает.
Женечка, милый, если бы не война проклятая, ты был бы художником или архитектором. Ведь твои рисунки, эскизы очень хвалили во Дворце пионеров, где ты занимался с успехом.
После переезда Ладоги, в Кабоне, нас отогрели и дали поесть немного ( не оттого, что жалели еды, а потому что врачи запрещали сразу много есть, иначе мы бы все сразу поумирали), посадили нас в товарный вагон. На первой же остановке поезда стали собирать и уносить мертвецов. Мама не хотела отдавать Володеньку и пошла сама с ним на руках, ну, а я увязалась за ней. Подошли мы к какому-то сараю, открыли нам дверь, а там мёртвые лежали как дрова, друг на друге до потолка. У нас страха не было, мама просто растерялась, не зная, куда положить Володю. Наконец-то нашла небольшое местечко около входа на земле и как он был в ватном одеяльце( а ему было восемь с половиной месяцев) положила его.
Светлая память по тебе, мой меньшой братик!
Далее остановка в пути была г.Тихвин. Маме не разрешили везти Колю дальше, хотя он был ещё живой. Его на носилках отнесли в госпиталь. У мамы был адрес этого госпиталя и во время войны и после неё она писала, разыскивая его. Ей, ответили, что был налёт фашистких самолётов,госпиталь разбомбили, а Коля пропал без вести.
Дорогой и любимый мой брат, если бы не война, то ты бы наверное был хорошим конструктором, так как ты занимался в судомодельном кружке Дворца пионеров. А у меня бы были такие братья, три богатыря, красивые, умные, добрые, любящие меня, которые бы защищали меня и словом и делом. Будь проклята всякая война на Земле!
Итак, в товарнике нас осталось трое: мама тридцати восьми лет, Тамара двенадцати лет и я четырёх лет. В этом товарнике заразились брюшным тифом, позднее после санобработки в г.Куйбышеве, нас рассортировали по разным больницам. Как только температура спала, мама отправилась искать меня и сестру по больницам и нашла. Попросила нас определить всех вместе. Разрешили. Вылечившись от брюшного тифа, мы заболели возвратным тифом. Не помню, сколько мы болели, но поправившись, мы поехали дальше и оказались в Оренбургской области, Сорочинском районе, в какой-то деревне. Нас привезли в одну хату к какой-то бабуле, чтоб она нас выходила, так как мы сами не ходили. Все вещички, что были у нас, часть растащили в больницах, часть осталась у бабули, как плата за уход. И вот мы с отросшими, но вьющимися, как у баранов волосами, были помещены в свободную мазанку. Мама была такая худая, что её действительно качало ветром.Себя помню с огромным животом и ножками в виде буквы "х". Тамара тоже была еле ходячим скелетом. Вот что такое голод!
Никогда до этого мама не жила в сельской местности, была горожанкой. И вот за деньги, полученные по аттестату за воюющего отца, она купила козу. Коза - это молоко для нас и забота, и забота...Козу назвали Катькой, а жила она летом около хаты, а зимой вместе с нами в хате, тем более что зимой 1942-1943г. родила двух козлят: Борьку и Черныша. Борька был белый-белый, а Черныш - чёрный с белой отметиной во лбу. Мы с сестрой любили нашу Катьку, а козлят ещё больше.
Мама стала работать землемером, научилась запрягать волов и ездить на телеге по району. Однажды волы спасли ей жизнь, когда зимой в волчьи свадьбы, попалась им в степи. Ей о подобных случаях говорили местные жители, что надо распрячь волов. Волы не дали подойти к маме, а мама стучала чем попало, жгла солому, пока не дождалась людской помощи.
Отец, который к нам приезжал по пути в Сталинград, на побывку 10 дней зимой 1943 года, тоже попал в волчью стаю, которая шла за ним. Он рассказывал, что уже перестрелял все патроны, всю бумагу сжёг и уже думал, что не дойдёт до остатков своей семьи, но нагнал его мужик на волах и подвёз к нашей хате. А так как люди хотели слышать о войне от самого очевидца, то я мало видела отца в эти его отпускные дни. После приезда отца в отпуск, отношение сельчан к нам изменилось. До приезда отца, из-за того, что волосы были вьющимися после тифа у всех нас троих ( к сожалению через год они выпрямились), нас нызывали жидами. На стенах нашей мазанки можно было увидеть следующие надписи:"Здеся живут жиды пархатые", "Жиды, убирайтесь из нашей Расеи". И частенько мы давились от едкого дыма, который шёл не в трубу, а в дом, так как труба была со стороны крыши заложена ледышкой. Сестре приходилось залезать на крышу, благо хата не высока была, и сбрасывать лёд. Но после выступлений отца с его рассказами о войне, после его просьб помочь его разорённой семье, мы были признаны русскими и нам стали оказывать всемерную помощь.
Летом там жара была до сорока градусов. Купались в речке с ребятами, по вечерам бегали на танцульки и стеснительные девушки просили меня "зачинать", это меня, 5-летнюю девчёнку. Я выходила в круг и под саратовскую гармошку с колокольчиками запузыривала жуткие похабные частушки. Это меня девушки научили перед танцульками. Частушки были про председателя сельсовета и про любовь какой-то девушки к парню. Председатель просил обычно маму не пускать меня на танцы, но бесполезно. Без меня не обходилась ни одна танцулька. Я своей наглой непосредственностью заводила все эти взрослые танцы и сама любила поплясать. Вот поэтому уже с детства умела танцевать "русскую", "цыганочку" и "яблочко". А петь любила очень! По радио стоило мне услышать песню хоть один раз, и я её уже повторяла со словами и точной мелодией. Меня всегда просили спеть и я с удовольствием пела все новые тогда военные песни : "Синенький тонкий платочек", "Землянка".
Тамара наравне со взрослыми работала в поле. А нас малолетков привозили на телеге в поле для сбора колосков ржи или пшеницы после жатвы. Я зимой и летом бегала босяком. Зимой потому, что валенки были одни у нас с Тамарой, и ей они нужней были, так как она была маминой помошницей во всём, а я - нахлебница.В мороз 40 градусов я босяком бегала к своим подружкам, когда мне было скучно сидеть в мазанке одной. Прибегала и сразу же на печку русскую греть ноги. А летом по скошенному жнивью сначала было больно ходить, но потом привыкала и было очень здорово. Я помню, что кроме малярии и конъюктивита ничем не болела. Летом мы мылись в ручье, а зимой в самой русской печи. Сначала было страшновато и непривычно. Голову мы мыли золой или кислым молоком, поэтому волосы были очень густые.
Самыми любимыми друзьями были мои козлята Борька и Черныш, а самым главным врагом был деревенский козёл по кличке "Цыган", который обязательно меня бодал, как только видел на улице. Козёл был очень злопамятным и за то, что я его постоянно задирала, мне спуску не давал. Подстережёт и поддаст мне под зад рогами и я под хохот сельчан, бежала с рёвом домой. А потом я его исподтишка подстерегала и тоже чем-нибудь пришибала. Эта война с козлом была до конца нашей эвакуации там.
Удивительный был там климат: зимой -40, а летом +40. Когда долго стояла жара, то все сельчане в хатах не спали, а у домов на земле.Мы тоже так делали. Мама стелила около хатки, а утром просыпались и оказывались рядом с забредшими к нам свиньями, собаками, козами. Вот так и спали вповалку люди и наши меньшие братья.
Научилась я там говорить особым "слэнгом": это была смесь русского мата, местного наречия и татарских слов. Мама готова была в обморок упасть, как только я заговаривала. Отучилась я так говорить только по приезде в Ленинград и то не сразу, долго ещё кричала ребятам:"Айда" или "Киль манда"("иди сюда"). Но у меня осталось очень хорошее впечатление о тех людях, которые жили в нашем селе. Я не помню, чтоб меня кто-нибудь обидел из взрослых. А какие там были бахчи дынь и арбузов, мы ими объедались и запасались на зиму. Тяжёлое время было для взрослых, а для меня очень светлое и доброе.
Когда мы уезжали в марте 1944 года обратно в Ленинград, сельчане плакали и просили маму ещё пожить, зная, что в Ленинграде, хоть уже не голод, но всё же трудно. А мама надеялась, что Коля наш жив и может быть, уже ждёт нас, рвалась в свой город.
Помню как ехали мы в вагоне на тряской полке, под самым потолком вагона без окон, но зато в душном тепле, а вагоны не отапливались. Везли с собой два ведра перетопленного масла сливочного с мёдом и два мешка выпеченного хлеба, ещё что-то из продуктов. Все деньги, что у мамы были, она потратила на продукты, да ещё сельчане помогли. В Ленинграде нас встретил муж маминой сестры Марии Дмитриевны, Баличев Георгий Георгиевич. После санпропускника мы поехали к ним домой, на Исполкомскую. При встрече двух сестёр слёз было море. Несколько дней мы жили у них, пока мама ходила оформлять документы на вселение в новую квартиру.На Крюковку,дом 26, где жили мы до войны, попала бомба и дом был частью разрушен, поэтому ещё после нашей эвакуации отец получил новый ордер на трёхкомнатную квартиру по Усачёву переулку,дом 6. Он перетащил с кем-то из родственников оставшиеся вещи и написал об этом маме в Оренбургскую область. К сожалению, квартира была самозахвачена двумя жиличками. Одна была старушка, а другая дама средних лет Белявская Татьяна Иосифовна с дочерью Миной (евреи), вернувшаяся из Ташкента,вселилась за взятку председателю ЖКТ. Но кроме захвата площади, эта дама прихватила наши вещи: мебель, посуду, одежду, бельё. Когда мы втроём, мама, Тамара и я, вошли в "нашу" комнату, в ней ничего не было. Пусто, голо, два окна без стёкол. Долго спали на голом полу под одним одеялом. Снова стали прилипать болезни. В сентябре 1945 года я пошла в школу, а перед новым, 1946 годом заболела скарлатиной. Отправили меня в Боткинскую инфекционную больницу, а к нам на квартиру пришли и сделали санобработку, облив все вещи хлоркой и карболкой. Так что мама зимой какое-то время ходила в мокром пальто на работу. Болела я долго, потом были осложнения на сердце и уши. Помню, как одна нянечка в больнице, выспросив от меня историю моей семьи и зная что отец ещё на войне, а был январь 1946 года, сказала мне, чтоб я молилась за отца. Мама, когда ей разрешили навестить в палате меня, была очень удивлена, увидев меня с поджатыми ножками, сидевшую на кровати, накрывшуюся одеялом и молившуюся за отца. Когда она спросила, что это я делаю, я ей ответила, что бог сказал мне, что завтра приедет папа живой и здоровый. И это действительно произошло. Мама потом очень часто вспоминала моё пророчество, рассказывала всем родным и друзьям. А отец приехал без предупреждения, так как не знал, отпустят ли его после спецзадания или нет. Так в марте появился мой папа, красавец офицер, старший лейтенант, подтянутый, всегда опрятный, тщательно выбритый и причёсаный на косой пробор.
Папа, как мало я знаю о тебе. Знаю, что родился ты в очень большой семье Орловых Устина Глебовича и твоей мамы, имя которой, я к стыду своему, не знаю, в ноябре 1899 года. Мой дорогой, ты умер, когда мне было 12 лет и ты мне ничего не рассказывал о своей семье.Видела твоих сестёр: Марину Устиновну(старше тебя) и Анну Устиновну(младше тебя).Знаю со слов мамы, что ты был любимцем в семье, и отец твой возлагал на тебя большие надежды. В центральном историческом архиве в справочнике за 1913 год "Весь Санкт-Петербург" я нашла запись: Орлов Устин Глебович, Мучной переулок, дом 3. Эта запись сказала мне , что мой дед, твой отец был домовладельцем этого шестиэтажного дома. Занимаясь архивом родословной Орловых в Геральдическом зале, я не нашла подтверждения принадлежности деда к дворянскому сословию, так как много дел было ликвидировано. Но я поняла, что ты был из богатой семьи; что твоё умение играть на пианино, всех струнных инструментах, свободное владение немецким, английским, а может быть и другими языками, говорит о прекрасном твоём воспитании, полученном в твоей семье. Я помню, как ты удивлялся, что я плохо читаю и говорю по-немецки и ты демонстрировал мне блестящее знание его. Ты никогда не повышал голоса, никогда в пижаме не садился за стол завтракать, я никогда тебя не видела в трусах и майке дома. И я никогда не видела вас с мамой ссорящихся. Но видела ваши иногда натянутые отношения, но не слышала плохих слов друг о друге. Видимо, за четыре года с 1946 по 1950 у вас мамой не очень ладилось. Может быть,из-за потери сыновей...А у мамы , когда она увидела так много фотографий твоих фронтовых, где присутствовали женщины, с которыми ты видел смерть и потерю друзей и которых ты обнимал, разве не могла появиться обида после всего перенесённого ею? Ведь вы очень любили друг друга и я помню твои фронтовые письма, где ты всегда писал, как любишь ты свою Лидусеночку и целуешь её во все места и местечки. Мама всегда вспыхивала, когда дочитывала твои письма до конца. Вы были очень красивой парой, оба небольшого роста, но прекрасно сложены. Помню ваш выход " в свет" после твоего , папа, приезда в Ленинград, после того как комиссовался из армии инвалидом 2 группы. До твоего приезда в Ленинград, ты часто посылал посылки нам с тканями, мылом, тетрадями, бумагой из Румынии. А мама частично сдавала эти вещи в комиссионку, чтоб купить нам всем одежду и еду.
Мама, зная что после окончания войны им с отцом придётся ходить на встречи с оставшимися в живых родственниками и друзьями, заранее заказала у одного портного пальто тонкой шерстяной материи шоколадого цвета с золотй шёлковой подкладкой и золотое парчёвое платье, длинное до полу, а из кусочков парчи мастер-сапожник сшил ей туфельки на каблучках. Фигура у мамы была как у фарфоровой статуэтки: тонкая талия, широкие бёдра, узкие покатые плечи и очень красивые ноги. Волосы чёрные, слегка вьющиеся, серые изменчивые глаза, красивый рот, небольшой широковатый нос, считаю, что она была красавицей. Папа был коренаст, черноволос с большими голубыми глазами, красиво очерченным ртом и прекрасным носом. Папа гордился своей женой и очень любил её наряжать. Сам всегда имел один костюм, а ежедневно ходил в офицерской форме без погон. Недолго мои родители походили по встречам, у отца случился инфаркт, потом второй, третий и смерть 2 ноября 1950 года в возрасте 50 лет. Мама, чтобы кормить получше больного отца, давно снесла платье с туфельками в комиссионку, и туда же все остальные отрезы материи, которые отец присылал нам. Пальто мама подарила сестре, когда та вышла замуж.
Я знаю, что мои родители познакомились где-то на балу и поженились осенью после наводнения в 1924 году. Их венчали в храме "Спас на Сенной", который был разрушен при строительстве метро. В 1925 году у них родился первенец - сын Евгений, затем в 1926 году - сын Николай. Жили они тогда в доме отца, моего деда Орлова Устина Глебовича на мучном переулке, дом 3 в своей квартире. Этажом выше жила семья старшей сестры отца - Марины Устиновны. Обе семьи по рассказам моей матери, на обед спускались в квартиру деда, домовладельца этого дома. У деда была большая столовая с дубовой резной мебелью. Всю стену занимал огромный буфет с резными фигурами из фруктов. Огромный дубовый стол, за который ежедневно садилось не менее 20 человек, был всегда полон еды. Дед ставил на стол графин с водочкой для взрослых мужчин, из которого выпивал рюмку-две во время обеда. Женщины в семье не пили, только по праздникам - "Кагор". На первом этаже была пекарня с булочной, которые тоже принадлежали деду и поэтому к завтраку у них всегда были горячие булочки, крендельки и любимые мамины калачи.
В мае 1930 года родилась Тамарочка и стала любимицей в семье. А потом почему-то адрес проживания моей семьи меняется на Крюков канал, дом 26. Я предполагаю, что просто моего деда и его детей с семьями выгнали из собственного дома. Семьи стали жить по разным адресам: Марина Устиновна - на улице Плеханова в маленькой двухкомнатной квартирке, Анна устиновна с детьми - на Гороховой, мой отец со своей семьёй - на Крюковке, в четырёх или пятикомнатной квартире на 1 этаже. Из этой квартиры мой отец уходил на Финскую войну, оставив жену с четырьмя детьми, а потом уходил 22 июня 1941 года.
Милые вы мои, никого из вас уже нет, а у меня одни только слёзы! За что русским людям вечные страдания и войны? Мой отец за свои 50 лет жизни был участником трёх войн: гражданской, финской и отечественной.
Отец закончил авто-транспортную военную академию перед самой финской войной, работал всю жизнь по автотранспорту, на слух определял неисправность машин. А с войны вернулся позже всех из-за этих же машин, так как был в составе группы специалистов по демонтажу и перевозке автомобильного завода из г.Плоешти(Румыния) в г.Горький.
В 1947 году горком партии направил его в Лодейное Поле, хотя он был инвалид 2 группы, помочь восстановить автохозяйство города. Папа уехал зимой, а летом мама отвезла меня к нему пожить, а потом и Тамара приехала. Были мы там 2-3 месяца. Помню очень живописную местность, посёлок, быструю реку, через которую переправлялись на лодке. Голодное житиё. сбор ягод и грибов в лесу. Приехали ещё двое специалистов и их тоже поселили в наш домик. Питались вместе, Тамара готовила. Помню свой грех. Тамара сварила рыбный суп для этих молодых людей, а я,голодная, тихонько забралась и съела рыбку за рыбкой несколько штук, а скелетики опустила обратно в суп, думая, что не заметят или подумают, что мясо оторвалось при варке рыбы и плавает в супе. Конечно, заметили. Тамара меня очень ругала, а отец, кажется выпорол за воровство.
В посёлке много жило бывших уголовников с семьями. Пьнство, мат, крики, ругань. Мне там было страшновато, а Тамаре и небезопасно, так как она уже была красивой девушкой. Помню, как познакомилась с местными ребятами и они разрешили присутствовать мне на чердаке нашего дома и играть с ними "в любовь". Я не сразу поняла, что это что-то нехорошее. Но отец спас меня. Со мной ничего такого не случилось, но отец поскорей отправил меня с Тамарой обратно к маме в Ленинград.
Затем наш отец разболелся и ему разрешили вернуться в Ленинград. После инфаркта ему дали 1 группу инвалидности без права работать. Но он не мог не работать и упросил своего родственника научить его переплётному делу. Обучился и стал брать заказы от учреждений.
Помню летом 1946 или 1947 года меня окрестили под Ленинградом. Настояли обе сестры отца. Отец был член партии и очень боялся, что могут узнать, что он разрешил крестить свою дочь. Страшное было время для взрослых: все шпионили друг за другом, доносили, поэтому открыто у нас в доме иконы не висели. У нас били две иконы: Казанской божьей матери и Христа Спасителя. Иконы были старинные с серебряным окладом и под стеклом. Размером они были такими, какими заказывали их при рождении длиной родившегося ребёнка. В одной из икон были две свечи, которые держали мои родители при своём венчании в церкви и веночек невесты из белых восковых цветов с маминой фаты. Эти святыни лежали обёрнутые в чистые полотенца в мамином комоде с бельём. А после смерти мамы я эти святыни снесла во двор и положила , завернув в газеты около помойного бака. А эти святыни после нашего отъезда по Дороге Жизни были отнесены отцом кому-то из родственников на хранение, хранились всю эту тяжкую голодную войну. Этот великий грех я всю жизнь не могу искупить и когда прихожу в храм, то не чувствую там себя уютно и благостно. Плачу, плачу и плачу всю жизнь о содеянном моем тяжком грехе и считаю, что все мои неудачи в жизни связаны с этим неискупаемом грехом.
Помню, как принимали меня в пионеры: построили нас всех в шеренгу в зале, вожатая читала слова клятвы, а мы хором повторяли. Затем нам одели красные галстуки и весь обряд посвящения закончился. В школе мы никогда не маршировали, как показывают в фильмах ("Республика шкид", например), а вот в пионерлагерях приходилось летом, если маме удавалось получить путёвку хотя бы на одну смену. Но этим поездкам в пионерлагерь я была всегда рада. Я росла бойкой и спортивной девчёнкой, любила играть в волейбол, футбол, с мальчишками бегала как оглашенная. Коленки и локти у меня были вечно разбиты, так как мальчишки любили меня ставить в ворота из-за моей самоотверженности. Я ловила("брала") мяч в любом положении и кидалась смело на него. Очень любили мы играть в нашем дворе по Усачёву переулку, дом 6, в казаки-разбойники, в войну, поэтому я была очень драчлива и мальчишкам спуску не давала. Хотя мне приходилось и убегать, когда преимущество было не на моей стороне.
Во дворе нас было три подружки: Лилька Виноградова(1937г.р.), я и Люська Брюхова(1939г.р.). Когда мы были все вместе, мальчишки нас побаивались и поэтому старались бить по одиночке. Но как я вспоминаю, у нас не было остервенения, лютой злобы. Да, мы дрались, но не калечили друг друга и твёрдо соблюдали правила: до первой крови и лежачего не бить. А первая кровь считалась, если ты в процессе драки поцарапан и выступила кровь - это засчитывалось за первую кровь и драка прекращалась.
Взрослея, мы уже играли во дворе в волейбол, лапту, штандер, шахматы. Иногда озорничали тем, что ловили кошек и принимали их в комсомол. У нас была чудная дворничеха тётя Катя, у неё было пять или шесть детей, жили они на служебной жилплощади, в подвале. Эта тётя Катя всегда всё знала про всех детей и рассказывала нашим родителям, как мы во дворе играли. Мы, послевоенные дети были предоставлены самим себе целыми днями, родители всё время были на работе, кроме воскресенья, домой приходили поздно. И никаких бабушек и дедушек к тому времени уже не было. Устин Глебович, дед, и мать отца умерли ещё до моего рождения, а мамина мама Татьяна Ивановна - до рождения Тамары. Дедушка Дмитрий Иванович умер в 1942 году после нашего отъезда в эвакуацию, и похоронен в братской могиле Пискарёвского мемориального кладбища.
Да, голодное, но интересное было у меня детство. Голод я ощущала с 3,5 лет и до 19 лет, до поступления на работу счетоводом в столовую при ДК им.Газа. Только после работы в столовой, отъевшись хорошенько, я перестала чувствовать голод. Вот почему я панически боюсь голода и за себя и за своих родных.
Когда я стала взрослеть, то мама стала давать иногда деньги на кино и я с Тамарой или подружками бегала на все фильмы.
Я помню, как мы с Тамарой раз шесть смотрели фильм "В шесть часов вечера после войны", так как там играл Самойлов, а нам казалось, что это отец, такое было сходство... А потом в кинотеатрах стали показывать фильмы, вывезенные из Германии, США. Мне довелось увидеть "Тарзана", а вот на "Девушку моей мечты" с Марикой Рёкк меня не пропустили в кинотеатре. Нашу нравственность тогда берегли и родители и кинопрокатчики, которые писали против названий фильмов "Дети до 16 лет не допускаются".
Когда я оставалась дома с отцом (он переплетал книги дома), он пытался меня вразумить и воспитывать, но это ему плохо удавалось. Отца мы с сестрой побаивались, он иногда выходил из себя и мне попадало ремнём по заду. Я считаю, что при его инфарктах и при моём бепризорном поведении мне ещё мало доставалось! Но особенно много попадало почему-то сестре: то она поздно придёт со свидания, то она бросит учиться. Тамара после шестого класса действительно отказалась учиться и её никак нельзя было заставить вернуться за парту, так как за время войны она отстала от своих одноклассников. Ей стыдно было сидеть за партой с малолетками и поэтому она пошла работать. В 1949 году она вышла замуж за окончившего наше военное Петергофское пехотное училище лейтенанта Владимира Григорьевича Лысогорского, очень симпатичного украинца. Они с Томарой были красивой парой. Сыграли свадьбу. Отец мой был очень рад, что сестра выбрала офицера и был очень расположен к Владимиру. Володя увёз сестру в город Остров Псковской области, в военный городок. Жили в комнате двухкомнатной квартиры. 10 марта 1950 года у Тамары родилась дочь, которую назвали Натальей. На лето мама отправила меня няньчить племянницу. Мне уже было 12 лет, няньчить не очень-то хотелось, но тем не менее я старалась. С местными ребятами обежала все площадки военного гарнизона. Я видела, как делаются макеты целых посёлков, как собирают парашюты, как прыгают с самолётов и приземляются парашютисты, как проходили военные операции по "захвату" нашего военного городка во время учений. Мне было всё интересно. Но жизнь военных офицеров не была интересна. Я помню, как Тамара жаловалась, что нужно ходить почти ежевечерне на квартиру жены командира полка. Там собирались жёны офицеров и проводили вечера в сплетнях, играли в карты, лото. Я иногда, подменяя Тамару, играла вместе с ними, пока она готовила обед, купала дочурку, стирала. Многие от скуки офицеры пили или бегали к свободным женщинам, а их после войны было предостаточно.
К сожалению и наш Володя втянулся в эту "весёлую" жизнь и в семье начались скандалы. Правда, я никогда не слышала, чтоб Владимир ругался при мне матом, но часто приходил очень пьяным домой. А где пьянство одного из супругов, там уже семьи нет. И вот прожив с мужем 3 года, Тамара развелась с ним и приехала в Ленинград к нам с мамой в 1951 году.
Тамара была очень талантлива: она прекрасно рисовала, нигде не учась.
Мама хотела устроить Тамару в художественную школу ещё до её замужества. Там надо было сдать вступительные экзамены. Тамара сдала только один - по рисунку, а потом от неуверенности, что не сдаст остальные, отказалась от поступления. Рисовала она и портреты своих подруг и цветы, пейзажи. В художественные мастерские при Апраксином дворе её взяли с удовольствием. Н а этой работе Тамара расписывала холодным и горячим батиком платки из кркпдешина и шифона. Рисунки придумывала сама и сама же исполняла их на тканях.Платки получались необыкновенные со сказочными цветами. А как она вышивала целые картины гладью и крестом! Живя в военном городке, она организовала выставку своих работ, многие из которых после окончания выставки раздарила офицерским жёнам. Так что если бы не замужество, она стала бы прекрасным художником - прикладником.
Владимира Лысогорского помню, когда сама была подростком 12-14 лет. Он из-за пьяных выходок был уволен в запас, оказался без гражданской профессии и приехал в Ленинград к нам устроиться через военкомат на работу в Адмиралтейский завод учеником в трубопрокатный цех. Конечно же он по образованию был гораздо выше окружавших его рабочих, да и с "хохляцким" гонором у него было всё в порядке, поэтому домой он частенько приходил пьяным и избитым. Пьяные разборки он устраивал и дома, тогда Тамара поехала на Украину к его родителям поговорить о дальнейшей судьбе их сына. Родители его пошли на хитрость, прислав телеграмму о мнимой болезни отца. В Володиной семье авторитет отца имел большое значение и именно отец попросил оставить Тамару в покое, дав ей развод.Вскоре заочно они были разведены, но больше мы никто его не видели. В памяти он остался у меня весёлым и красивым балагуром. Я знаю, что он любил Тамару и очень нехотел уезжать на Украину, как чувствовал, что больше не увидит ни Тамару, ни дочь. К сожалению отца моего уже не было в живых, а он мог бы помочь Володе советом определиться с профессией.
На Украине по словам Тамары Владимир поступил в Горный институт, окончил его, женился второй раз, у него родился сын.
Племянницу мы в шутку называли Наталкой-Полтавкой. Росла она тихой, доброй и спокойной девочкой, очень любила наряжаться и вертеться перед зеркалом. Мама и Тамара с удовольствием ей шили наряды и с каждым новым нарядом она становилась более женственней и кокетливей. Вот так с 1952 года мы стали жить вчетвером в двух комнатах с соседями в третьей комнате. Соседи попались неприятные и не хочется о них говорить. Мама тогда ещё работала, я училась в школе. Место в художественных мастерских было занято профессионалом, поэтому Тамара работала на фабрике имени Володарского швеёй - мотористкой. Наташа ходила в детский сад. Жили материально трудно, голодно. Мама решила сдавать одну комнату в наём, а мы вчетвером разместились в 16-метровой комнате. Помню, жили у нас два студента из Лесотехнической академии - Гриша и Коля, оба из Белоруссии. Тамаре понравился Гриша, её возраста, черноволосый с синими глазами. А мне понравился Коля, высокий, черноглазый и черноволосый. Мы с удовольствием принимали участие в их вечеринках, когда они устраивали у себя в комнате танцы под наш патефон. Но, Коля женился на красивой молодой женщине с ребёнком и увёз её в Белоруссию, а Гриша уехал куда-то по распределению. Коля научил меня играть в карты, а потом решительно отучал от игры, расшибая мне лоб без всякой жалости до синяков. Я-то хотела, чтоб он подольше сидел со мной за столом и не ходил на свидание к своей "даме сердца", а он думал, что вот втянул малолетку в карточную игру.
После их отъезда мама сдала комнату семье офицера с ребёнком. Жена этого офицера оказалась очень "смышлёной" и чуть не отобрала эту 9-метровую комнату у нас. После этого мама перестала принимать жильцов и в ней поселились Тамара с Наташей. Тамара была жуткой чистюлей, даже на стульях у неё были белые накрахмаленные вышитые чехлы. Лично я не придавала большого значения порядку в комнатах, мне было некогда, у меня были другие интересы.
Я училась в школе средне, а в шестом классе осталась на второй год. Учителя уговаривали маму не расстраиваться из-за моего отставания по болезни. Я любила выступать на всех школьных концертах со стихами и баснями или народными танцами. На один из новогодних маскарадов в классе седьмом я придумала и сделала сама себе костюм чёрта. Веселила всех на вечере, за что получила приз - книгу, но не помню какую. До девятого класса я училась в женской школе №260, а с девятого - попала в 252 среднюю школу. Просто в 1954 году объединили мужские и женские школы. Моя новая школа находилась на Крюковом канале напротив Никольского собора и была до большевисткого переворота мужской семинарией. В 1956 году я окончила 10 классов своей школы, а в 1958 году была на вечере встречи выпускников разных лет. Выступали старички с палочками и старушки времён гражданской войны, рассказывали о себе и это было здорово. Была встреча с живой историей моей школы. Учителя были прекраснейшими людьми, воспитывали своим примером: ходили одетыми просто, скромно и элегантно. Они осуждали и не разрешали нам, девочкам-старшеклассницам, красить ресницы или завивать волосы. Поэтому в школе я ходила с косами. Ходили только в форменных коричневых платьях с чёрным или с белым передником по праздникам. Даже ленты для волос допускались только двух цветов - чёрные и коричневые. Капроновые чулки запрещались категорически, только хлопчато-бумажныев резинку.
В последней моей школе учителей-мужчин было предостаточно. Такие предметы как физика, химия, литература, русский язык, военное дело, немецкий язык, психология, астрономия, логика - вели учителя-мужчины. Девочек это очень подтягивало, заставляло следить не только за своей внешностью, но и за речью. Риторики у нас не было, но зато логика и психология помогли мне в жизни говорить логично и убедительно.
Географию в 9-ом классе у нас преподавала бывшая актриса из артистической династии, удивительно красивая старушка лет 65-70 с очень яркими голубыми глазами. Географию она преподавала так-сяк, но зато сумела создать драмкружок и пригласила меня участвовать в постановке "Тартюфа" в роли Дорины. По моему поведению в классе и при моём темпераменте, она решила, что эта роль только для меня. Дорина - лукавая, дерзкая, умная и умеющая обвести вокруг пальца этого мошенника Тартюфа. Три главные женские роли были даны девочкам нашего 9"б" класса, а четыре главные мужские роли - парням 10-х классов.
Когда образовывали смешанные школы с 1954 года, то 9 - тые классы объединяли, а 10-тые нет, чтоб их не беспокоить перед выпуском. Поэтому девочки 9-х классов были самыми старшими, а мальчики были старшими из 10-х классов. И вот когда мы репетировали "Тартюфа", то я влюбилась в Олега Седова, внука известного полярного исследователя, который и играл Тартюфа. Он приглашал к себе домой на репетиции. У них в семье была огромная библиотека, богатое убранство, почему-то им война не помешала всё это сохранить. Сам Олег не очень был красив, приземист и не очень умён(так мне казалось), но я романтически влюбилась в него и в каждой фразе, обращённой ко мне, искала тайный смысл. Мы с ним даже не поцеловались, не говоря обо всём прочем, что позволяют нынешние девочки. Я была влюблена в Олега, пока шли репетиции, потом мы сыграли на каком-то вечере отдельные сценки спектакля и моя романтическая любовь куда-то испарилась.
Мама сумела воспитать во мне очень хорошее качество: без любви не целоваться и не выходить замуж. Прошло какое-то время и мне понравился сидевший передо мной за партой Алик Алфёровский, удивительно красивый юноша, светловолосый, чернобровый с синими глазами и пушистыми чёрными ресницами с очень прямым носом, который являлся продолжением высокого лба(признак аристократизма). У него был один физический недостаток - протез ноги, и когда он ходил, то поскрипывал ногой. Алик был умный, но немного резковатый мальчик, но нравился мне безмерно, а я ему совсем не была нужна. Наши с ним словесные баталии иногда доходили до жестокости. И помню, как после моего какого-то обидного замечания (я была страшной задирой), он назвал меня "бабой-длинный нос". Я тогда очень оскорбилась, потому что считала свой нос действительно длинным да ещё широким, и ответила ему:"А ты мужик - деревянная нога". Я видела, как он сник, покраснел и до конца всех уроков сидел, ни к кому не поворачиваясь назад. Чувствовала я себя скверно, нескоьлько дней ходила в школу, как на каторгу, а потом в столовой, отведя Алика в сторону, попросила прощения. Алик ответил свысока, что не придал значения сказанному такой неумной девчонкой, как я. После этого я перестала его задирать и больше не делала попыток подружиться с ним.
Когда училась в женской школе, в классе 7-8 я ходила заниматься бальными танцами сначала в районном доме пионеров, а потом во Дворце пионеров имени Жданова. Какие красивые балы устраивались тогда для детей и как мы старались выглядеть красивыми и воспитанными и, конечно же, подчеркнуть свои умения в танцах. А танцевали мы тогда: вальс, польку, полонезы, венгерский бальный, чардаш, па-де-спань, па-де-па-тенер и др. Даже на переменах в школе мы демонстрировали друг другу "дрибленги", "чечётки", "подгорки" и другие выкрутасы. В женской школе у нас вечера проходили скучновато. В смешанной школе уже были настоящие танцы и во время их прохождения я, будучи диктором местной радиостудии, читала все школьные новости, а мой помошник ставил пластинки.
Школа №252 находилась в старом дворянском районе нашего Питера и вот поэтому, внуки и правнуки не слинявших за рубеж дворян, учились в этой школе. В моём классе учились дети из дворянских сословий: Фаворский Игорь( праправнук Римского-Корсакова), Алфёровский Алексей, Головин Владимир. Старше классом учился Игорь Львов, княжеского рода. Игорю я очень нравилась, а он мне - нет. Прохода он мне не давал: то дожидался, чтоб проводить меня из школы, то на пременах искал повод для разговора со мной, а уж на школьных вечерах я просто бегала от него, скрываясь то в одной группе, то в другой группе ребят. Одна из причин, что он мне не нравился была его картавость. Своим подружкам я говорила, как надоел мне этот "фля-фля". Видимо, кто-то ему всё же передал эту реплику и он, как гордый человек, отступился и стал ухаживать за Иркой Адамовой, хотя тоже безуспешно. Но Ира, хитирая бестия, использовала его для занятий по математике при подготовке в институт.
На школьных вечерах у нас играл свой оркестр из парней 10 -х классов, а пели две девятиклассницы прекрасные оперные партии (они потом обе поступили в консерваторию), ставились какие-то сцены из спектаклей и иногда я выступала с прочтением стихов. После такого концерта у нас были танцы. Танцевать любила и бальные, и танго , и фокстроты. А когда завуч или директор исчезали, то мы заводили запрещённые танцы "линда" и "рок-н-ролл" с дикими вывертами. С подружкой моей Ларисой Протопоповой на вечера мы ходили подкрашенными, слегка надушенными, с локонами, которые закручивали на разогретых огромных гвоздях, и конечно же одевали запрещённый капрон.
С Ларисой мы жили в одном доме, друг против друга, но она на втором этаже, а я на последнем четвёртом. Её мать и три сестры жили в 14- метровой комнате. По матери они были польками, а русский отец погиб в войну. Лариса была похожа на артистку Целиковскую(к/ф "Сердца четырёх"), ей даже учителя по этому поводу делали комплименты. Мы как сели с ней в 9-ом классе за одну парту, так и школу окончили вместе. Два года дружбы с Ларисой были очень хорошими. Старшая сестра Ларисы, Лиля, училась в Пединституте и иногда нас приглашала на свои вечера. Мы с удовольствием ходили, так как в пединститут всегда приглашались курсанты высших военных училищ. А мне очень нравились поначалу морские курсанты. Я представляла себе, что влюбилась какого-нибудь будущего морского офицера, обязательно с кортиком на боку, и уеду куда-нибудь к морю. Но при общении с ними я поняла, что многие из них на девушек смотрят свысока и как на постельные принадлежности, а сами не оьладали ни особым умом, ни выдающимися способностями, а большей частью были очень серы, косноязычны и невоспитанны, и поэтому у меня изменилось отношение и к ним и к моему "офицерскому" будущему.
Некоторые ребята стали интересоваться моим отсутствием на школьных вечерах. Вдруг от Владимира Разумовского поступило предложение организовать домашние танцульки в его квартире. Он жил в доме напротив моего в большой 4-комнатной отдельной квартире с мамой-еврейкой и дядей. Его отец в это время был в плавании на торговом судне.
Собралось нас тогда у него человек 20 одноклассников. Музыка из проигрывателя уже лилась и ему не терпелось потанцевать со мной. Он был высок и атлетически сложён с курчавыми чёрными волосами и карими бараньими глазами и с яркими толстыми губами. Он так прижимал меня к себе, что я думала, у меня сломается спина. Через некоторое время он щёлкнул выключателем и попытался меня поцеловать. Я не дала ему свои губы, вырвалась и сказала, что уйду, если он будет выключать свет и нагличать. Бедняга чуть не плакал и просил меня остаться, обещая не вытворять ничего подобного.
На выпускном вечере я узнала, что нравилась ещё одному парню - Толе Цедику. В школе и Володя и Толя дразнили меня так, что однажды я Толика запихнула в шкаф с картами по географии и истории в нашем классе. Теперь я могу понять, каким способом ребята дают понять девочкам, что они им нравятся. Ведь Толик был выше среднего роста и очень сильный парень с мускулистой фигурой. И вот такой даёт возможность запихнуть себя в шкаф! Видимо, ему нравился сам процесс борьбы со мной, чтоб иметь возможность приобнять меня и подчеркнуть мою победу над ним.
Милый Толик! Как жаль, что ты погиб через два года после окончания школы в какой-то дорожной катастрофе!
Школа и родители сделали нам, выпускникам первого сешанного выпуска 1956 года, отличный подарок: сняли для выпускного бала дворец Юсуповых на Мойке. В большом зале нам вручали аттестаты зрелости, затем был концерт. Игорь Фаворский сыграл на рояле свой вальс "Прощание со школой" , одна из выпускниц параллельного класса со своим партнёром исполнила па-де-де из Лебединого озера, а другая выпускница спела романс, но не помню какой. А потом был бал.
Мы девушки все были в светлых платьях. Для меня мама из старого Тамариного крепдешинового платья цвета "сомо" ( чайная роза) перешила платье с короткими рукавчиками-колокольчиками и прикрепила на плечо сиреневый бархатный цветок. Выглядела я неплохо. И на этом балу с обеих сторон встали два "гусара", два соперника: Володя и Толя.
Мне пришлось с ними танцевать поочереди, и они не давали мне возможность танцевать с другими парнями. А потом мы всем классом пошли на Неву через Марсово поле. Толик сорвал с клумбы для меня огромный розовый пион. Оба они довели меня до дома в 5 утра, а вечером просили с ними встречи. Но встреч не было. У Владимира положение было лучше, так как он жил напротив моего дома и мог видеть меня, выходящую из-под подворотни нашего дома, наблюдая из окон своей квартиры. А Толя пытался приходить в гости, но не заставал меня дома и видимо, понял, что если бы он мне нравился, то я бы нашла способ с ним встретиться. Володина мама несколько раз приходила к нам в гости поговорить с моей мамой. Она ей сообщила, что Володя меня любит и что их семья не будет против, чтоб мы обручились и что даст возможность мне учиться дальше. И на такое блестящее предложение я ответила отказом из-за маминого воспитания: выходить замуж только по любви.
Увидев фильм "Дорогой мой человек", я как и героиня Варька, решила поступать в геологический институт. Из класса в этот институт на геологоразведочный факультет подали документы ещё трое человек: Виктор Егоров, Лида Сысоева и Закасовский. Но когда мы с Лидой пришли сдавать первый вступительный экзамен, нам предложили идти на шахтостроительный факультет, так как на геологоразведку в тот год девочек решили не брать из-за тяжёлых условий работы в будущем. Мы с Лидой оскорбились, забрали документы и дабы не расстраивать наших мам побежали в техникум при заводе " Светлана" (Политехникум на Светлановской площади). Документы у нас взяли, первый экзамен мы сдали, а потом уговорили друг друга, что электроника - это не романтика... и забрали документы.
Итак, первый год я прошлёпала мимо института. Пришлось идти работать. Кто-то из знакомых мне подсказал, что есть работа кассира в Союзпечати на улице Восстания рядом с метро "Площадь Восстания". Заведующему я понравилась и меня взяли кассиром на какую-то мизерную зарплату.
Сидела я за перегородкой в кассе и мне приносили общественные кассиры деньги за подписку на газеты и журналы от всех предприятий, учреждений, театров Куйбышевского района. Сотрудники были интеллигентные и прекрасные, мне очень понравилпсь там работать. В коллективе я была единственная молодая девушка и меня всячески опекали. Союзпечать относилась к Главпочтамту и мне там пришлось встать на комсомольский учёт, туда ходить на комсомольские собрания и на предпраздничные вечера. И вот на ноябрьском вечере я познакомилась с грузчиком-зкспедитором, который развозил журналы на пикапе по районным союзпечатям, Владимиром Николаевым. Это был рослый широкоплечий богатырь, которого выгнали за неуспеваемость из Высшего военно-морского училища имени Дзержинского, весельчак и балагур, наизусть читающий Ильфа и Петрова "Двенадцать стульев" и "Золотого телёнка". Он стал усиленно ухаживать за мной, приглашая то в кино, то в театр, то на танцы и делал неоднократные попытки меня поцеловать, но ...мамино воспитание срабатывало чётко, я его не любила. У меня даже интереса к поцелуям не было. А вот встречаться с ним, пикироваться остротами, танцевать было интересно. Вот однажды он приходит и говорит, что было бы неплохо отметить праздник 1 мая 1957 года, что он собирает компанию. Девочки со мной созвонились и мы пошли к нему в гости.
Жил он в коммунальной квартире в большой комнате, перегороженной довольно оригинально портьерами на 4 комнатки: в одной была спальня его тётушки Татьяны Антоновны Кобылянцевой, во второй - его, а в третьей размещался его двоюродный брат Лёня Кобылянцев, четвёртая большая комната - гостиная. В гостиной стоял большой обеденный стол, диван, телевизор и другая скудная мебель. Когда мы пришли на вечеринку, то нас встретила его тётушка - небольшого роста, очень полная дама с большими сероголубыми глазами, красивым ртом и прямым носом. Но неуклюжая с наклоном вперёд походка враскачку её портила. Было нас девочек 5. Из ребят был Игорь Метелицин, лет на 5 нас всех старше, Борис с неприятным рябым лицом, Леонид Кобылянцев и Володя Курочкин, курсант из Дзержинки. Когда мы уже все сидели за столом, пришёл Костя Фёдоров.
Костя всегда любил на себя обращать внимание. Он готовился быть дипломатом, и так как в первый год его не приняли в МГИМО, он всё ещё надеялся там учиться, пока ему не намекнули, что не с его "суконным рылом да в калашный ряд". Костя был среднего роста белокурым с яркими голубыми глазами и очень белой кожей всегда щеголевато одетый.
Вот он пришёл и на французском языке поприветствовал собравшуюся публику, поцеловал ручку Татьяне Антоновне и подарил ей какую-то в красочной обёртке конфету. Все ребята бурно приветствовали Костю и он был очень доволен впечатлением, которое он произвёл на каких-то почтальонок. А у меня всегда странная реакция на людей, которые свысока и пренебрежительно относятся ко мне: я начинаю им говорить гадости, чтобы унизить их. Поэтому с первого дня знакомства с Костей у меня с ним возникли неприязные отношения. Далее эти отношения менялись и у него и у меня, улучшаясь.
Из всей мужской нашей компании мне с первого взгляда понравился Леонид, хотя он долго не выходил к нам, так как был в этот день в ссоре со своей матерью. За столом мы все балагурили, потом танцевали, а затем Владимир с Леонидом пошли меня провожать пешком. Жили они в доме на углу Невского проспекта и Литейного проспекта, где сейчас парфюмерный магазин. Мы все тогда любили ходить по городу пешком и не боялись, так как милиции было достаточно на улицах. От Литейного по Невскому проспекту, по Садовой улице и ко мне на Усачёв переулок, который одним концом выходит на Садовую улицу, а другим упирается в Фонтанку. Владимир был недоволен, что Леонид пошёл с нами, а я была рада и очень веселилась, когда в словесной дуэли победа была за Лёней. Он, видимо, хорошо зная шаблонные шуточки своего братца, старался показать мне его смешным и незначительным. Володя был человеком очень умным и хорошо приспособленным к нашей жизни: знал кому польстить, на кого прикрикнуть, с кем за панибрата, а перед кем барином предстать. Он вызывал во мне непрязнь. Владимир пошёл, как свой, проводить меня в квартиру и сдать с рук на руки моей маме, а с Леонидом мы простились у наших ворот. Володя, придя к нам, тихонько украл мою фотографию с комода. Пропажу я заметила после его ухода и это мне не понравилось.
Недели через две после праздника сижу я в своей Союзпечати и через окошечко кассы вижу пришедшего Леонида, небритого, помятого с допотопным чемоданчиком. Он смущённо здоровается со мной и спрашивает, что я делаю в воскресенье и предлагает мне встретиться с ним утром у моего дома. Неряшливость его мне не понравилась, но его большим сероголубым глазам в мохнатых чёрных ресницах, смотревших на меня с ожиданием согласия, я не могла отказать. И он радостно сверкнул белозубой улыбкой, встряхнул своими белокурыми прямыми волосами и не попрощавшись, ушёл.
И вот моё первое свидание с Лёней. Тёплый день. Я в летнем платье выхожу из своей подворотни и иду по Усачёву переулку в сторону Садовой улицы, а навстречу мне идёт высокий, сияющий, белокурый, чисто выбритый, чернобровый с большими голубыми глазами в мохнатых чёрных ресницах красавец Леонид. Он был одет в голубую шёлковую "бобочку"(трикотажная рубашка с короткими рукавами), чёрные брюки и босоножки. Он приглашает ехать за город. Отдаёт мне мою фотографию с рассказом о том, что они с братом подрались из-за неё и просит в таком случае подарить это фото ему, что я и сделала с удовольствием. Так потом он с этой фотографией не расставался: носил в паспорте, а потом брал с собой в армию.
Мы поехали с ним в Пушкин, катались на лодке и купались в озере, посреди которого стояла колонна со скульптурой орла.
Леонид уже закончил радиополитехникум, работал и учился на первом курсе СЗПИ (Северо-западный политехнический институт). По своему развитию, уму и знаниям он был раз в 10 выше меня. Для меня девушки со средним образованием, ничем кроме танцев особенно не интересующейся, Лёня был очень интересным и притягательным человеком. Он стал для меня учителем по многим областям науки, в которых я не разбиралась. Меня всю жизнь привлекали умные и содержательные, разносторонне развитые мужчины, знающие больше меня, от которых мне всегда хотелось черпать новые идеи, суждения, фантазии. Серые, ограниченные, но с апломбом парни меня раздражали, как бы внешне хорошо они не выглядели. А у Лёни всё мне нравилось, всё у него сочеталось именно так, как мне было нужно: ум, красота, серьёзность, откровенность и преданность мне. Во мне он видимо разглядел надёжного , чистого, прямолинейного, не лживого, целеустремлённого человека. Немудрено, что мы оба влюбились друг в друга. От него я впервые услышала древнюю историю о двух половинках яблока, которые нашли друг друга и соединившись стали целым. Он откровенно рассказал о своей семье: отце, матери, о том как появился в их семье Володя. Так вот, мать его Татьяна Антоновна Знаменок родилась в 1912 году в Парголове(железнодорожная станция под Петербургом), семье кондуктора железной дороги. Отец - Кобылянцев Василий Степанович(правильная белорусская фамилия - Кобылянец)родился в семье лесосплавщика, которого убили в гражданскую войну, мать - умерла от тифа. Были ещё брат и сестра, но тоже умерли.
Василий приехал в Питер искать своего дядю. Город большой, адреса не знал, стал бродяжничать. Как беспризорника его выловили, отправили в детдом, затем в фзу(фабрично-заводское училище), а потом он поступил в институт связи имени Бонч-Бруевича, после которого он стал инженером-связистом. Поженились они с Татьяной Антоновной в 1937 году(она была старше его на три года). По рассказу самой Татьяны Антоновны Василий был высоким и красивым парнем. Конечно, он о своей привлекательности знал, мог увлечь любую девушку. А Татьяна Антоновна в молодости была худенькой, небольшого росточка девушка с большими голубыми глазами, красивым ртом и симпатичным носиком, а главное, у неё были роскошные, до пят длинные волосы. Училась она в тот период в медицинском институте. Неудивительно, что Василий влюбился в такую русалочку.
Жили они в доме отца Татьяны Антоновны, Антона Знаменка, поляка по национальности и русской его жены. Антон был родом из очень зажиточного купеческого сословия, но после переворота 1917 года пришлось ему служить кондуктором на железной дороге. Любил пить он свою бражку, был драчливым в опьянении. А Василий Степанович про себя говорил, что до 25 лет не пил и не курил.
Но перед войной Василий Степанович изменил Татьяне Антоновне и она, как гордый человек, не простила его и развелась с ним. В эвакуацию уезжала она вместе с сыном Лёней и своей мамой тоже в феврале 1942 года, как и наша семья, по "Дороге жизни". Попали они в Свердловск, очень бедствовали, голодали. Там и умерла мать Татьяны Антоновны. В 1944-1945 году они вернулись в Ленинград. А Василий Степанович был всю блокаду при штабе инженером-связистом, имел чин капитана первого ранга. Я помню его один рассказ о том, как пьянствовала и обжиралась верхушка городской власти и генералитет, как для них всегда были готовы холёные и откормленные женщины. Мне не верилось этому тогда, ведь мы же умирали пред эвакуацией из города, и мне казалось, что так же плохо было всем в осаждённом Ленинграде. Однако, это было не так.
Для этих вечеринок верховной знати Василий Степанович ловил "Голос Америки" или "Би-би-си" и записывал "на рёбрах"( на рентгеновских плёнках бывших больных) новомодные фокстроты и танго.
После войны Татьяна Антоновна не вернулась в мединститут, а пошла работать и закончив техникум, стала инженером-конструктором. Ей очень хотелось иметь верного мужа, любящего её и сына. Но к сожалению, характер у неё был очень сложный, деспотичный и поэтому мужчины не делали попыток жениться на ней. Однажды в пылу своего гнева она упрекнула сына в том, что если бы не он, то она вышла бы замуж. И этого Лёня не смог простить ей за всю свою жизнь. Лёня рос очень спокойным, способным, любящим свою мать сыном. Учился он всегда на "отлично" и Татьяне Антоновне было приятно ходить на родительские собрания, получая ежегодные граммоты за отличную учёбу, и слышать похвалу учителей, какого сына она воспитала. А сын рос одиноким и страдающим мальчиком, закрытым от матери. Закончив 7 классов, он без разрешения матери поступил в радиополитехникум, попросил отца Василия Степановича давать алименты ему в руки и отделился от матери. С 15 лет он стал жить самостоятельно, отвергнув опёку своей матери. А Татьяна Антоновна устраивала ему сцены, истерики, требуя чтобы он стал музыкантом, так как он имел исключительный музыкальный слух и прекрасно играл на пианино. Тогда Лёня поступил в среднее музыкальное училище имени Мусоргского, не бросая учёбу в техникуме, отучился в нем один семестр, принёс ей зачетную книжку со всеми зачётами за семестр и сказал:" Я тебе доказал, что могу быть музыкантом, но это не моё дело жизни. Моё дело - техника, а не музыка". А потом без разрешения матери продал пианино и купил себе старый немецкий мотоцикл ДКВ, на котором гонялся по всему городу ( с 16 лет, сдав на права), а потом и со мной, когда мы с ним познакомились. Татьяна Антоновна больше не заводила разговоров на музыкальную тему.
А Василий Степанович после войны женился на Эвелине Николаевне, которая была моложе его, родила ему сына Петра в 1951году. Через некоторое время Василий Степанович развёлся с ней, так как она оказалась больна эпилепсией, и женился на Галине Юрьевне, очень красивой женщине на 15 лет моложе его. Они оба тогда работали в ЦНИИ "Гранит"(по судостроению): он - начальник лаборатории, а она - чертёжник-копировщица. Благодаря Галиному уступчивому и покладистому характеру Василий Степанович прожил с ней до самой смерти в возрасте 77 лет. Общих детей у них не было.
Я сама не оставляла мыслей об учёбе, продолжая работать с Союзпечати. К нам на Усачёв переулок ежегодно приезжал весной для сдачи заочных экзаменов на юридическом факультете Университета Тамарин знакомый из военного городка, Борис Успенский(1929г.р.). Был он из сыновей полка(родители были убиты), служил в музыкальном взводе, играл на всех духовых инструментах и заочно учился в Университете. Боря иногда приглашал меня в кино или на прогулки и во время разговоров настойчиво советовал поступать в Университет на юридический. Моя мама поддакивала ему и на следующий год я без всякого желания подала документы на юрфак. Но когда я сдала уже два экзамена, Лёня стал советовать мне не глупить и отговаривал меня, говоря, что после юрфака я не найду работы, кроме как ставить печати в нотариальной конторе. А я-то в тайне мечтала стать следователем! И так как Лёня был в Питере, а Борис - в городе Острове Псковской области, то победил Леонид. Я забрала документы из Универа. Осенью приехал Борис для очередных экзаменов, узнал, что я опять "прошла" мимо вуза, огорчился и сделал мне предложение выйти за него замуж, предварительно получив согласие моей мамы. Я рассмеялась: мне было 19, а ему 30 и "ёжик" на голове! Для меня он был старым, а туда же - жениться! Леонид приходил к нам в гости, и конечно, они почувствовали друг в друге серьёзных соперников. Леонид старался уязвить словесно Бориса по его профессии юриста, а Борис - по "молоду-зелену". Каждый из них тащил меня в свою сторону. Борис наедине со мной рисовал картину нашей совместной жизни: жить в центре Киева на Крещатике в шикарной правительственной квартире с его тётушкой и прислугой, отдыхали бы в Ялте, катались бы на пароходе по Чёрному морю...
Милый Боря! Ты хотел как лучше, да у меня всегда ума было маловато. А главное, я не любила тебя, хотя с тобой мне всегда было интересно. Ты приезжал к нам и после того, как мы с Лёней поженились, даже после рождения дочери. Ты был почему-то уверен, что мы с Лёней разведёмся и ты сможешь на мне жениться...
Осень 1957 года - это поездки на мотоцикле с Лёней за город, даже в Гатчину, в больницу к ещё одному претенденту - Косте Розову, который лежал там после драки и понажовчины. Костя был высоким, широкоплечим голубоглазым блондином. Он был другом моей школьной подруги Лиды Сысоевой и жил в посёлке Пудость под Гатчиной в семье учителей. Новый 1957 год мы встречали у Лиды. С этого Нового года мне Костя не давал проходу, а я от него бегала, пряталась, никогда не соглашалась на приглашения пойти в кино. Жаль, что из-за него мы с Лидой перестали дружить, ибо она сочла, что я "увела", как бычка на верёвочке, её суженого. Осенью 1957 года призвали в армию и Лёню и Костю.
Когда Лёня уходил в армию, я обещала его дождаться. Отправили Лёню служить на границу в Литву. Писали мы друг другу почти каждый день. В армии и в те года была дедовщина. Вот в одном из писем он очень меня напугал угрозой расстрелять на учениях своего ненавистного взводного, а потом убить себя. Я с этим письмом поехала к Татьяне Антоновне, а она вместе с ним - в Москву, в Министерство обороны. Попала на приём к какому-то начальнику, потребовала перевода её единственного сына в Ленинградскую область и упала в обморок прямо у него в кабинете. Её саму из этого кабинета отвезли в больницу, где она пробыла недели две. После такой "атаки" Лёня был переведён в Сестрорецк на заставу и мы стали с ним встречаться по воскресеньям. А потом он попал в госпиталь с постоянной температурой 37,6, которую было ничем не сбить. Это оказался туберкулёзный бронходенит. С этим диагнозом его 20 апреля 1958 года комиссовали из армии. Все друзья, родные и я были очень рады, что он выбрался из армии и смог продолжить учёбу в институте. Но нам с ним не терпелось быть вместе и мы 7 июня 1958 года расписались в ЗАГСе Куйбышевского района(угол наб.р.Фонтанки и Невского пр.). Свадьба была скромной в комнате по новому адресу Татьяны Антоновны(ул.Марата, дом 9), куда она въехала после разъезда со своим племянником Владимиром Николаевым. На свадьбе были моя мама с Тамарой, школьная подруга Валя Кузнецова, друг Лёни Игорь Метелицин и Татьяна Антоновна. В этой комнате мы прожили недели две, так как быстро поссорились с Татьяной Антоновной. Уехали жить к моей маме в нашу 16-метровую комнату. Жили бедно, но всегда дружно. Лёня очень любил мою маму, хотел называть её тоже "мамой", но я не разрешила, так как считала, что мать у человека всегда одна и только её можно называть матерью, а всё остальное - лицемерие. Мои подруги и его друзья всегда находили у нас дружное гостеприимство. Подчас мама ставила на стол чай, сахар и сушёные сухарики из остатков хлеба, а мы все пребывали в счастии.
5 марта 1959 года родилась у нас дочь. Возникла проблема, как её назвать. Я хотела Вероникой(была бы сокращённо Ника), в честь героини фильма "Летят журавли". В день прихода из роддома у нас собрался большой родительский совет: Василий Степанович с Галиной Юрьевной, Татьяна Антоновна, моя мама, сестра Тамара и мы с Лёней. Сели за наш дубовый обеденный стол и стали размышлять, как назвать. Моё имя не прошло: дед Вася раскритиковал его(Вика,Тика, Венерика). Я даже расплакалась. Татьяна Антоновна хотела Аннушкой назвать...Но всех остановил Лёня. Он сказал, что он отец и какое имя даст, то и будет, а что будет оно Нина и что у него будет теперь две Ниночки.
Жили мы вчетвером на Лёнину зарплату в 90 рублей и мамину пенсию в 32 рубля. А мне очень хотелось учиться и тогда мама сказала, что хватит мне витать в облаках и чтоб я пошла учиться на бухгалтера или экономиста. Очень не хотелось, но послушалась и сдала экзамены в ЛЭФИ на дневное отделение. По математике меня очень хорошо подготовил Лёня. К осени прибавились ещё 22 рубля моей стипендии. Пока шли общеобразовательные предметы учиться мне было интересно, а когда с третьего курса началась специализация - бухучёт, статистика, экономический анализ, финансы -это было не моё и я заметалась. Мы с Лёней решили, что я прейду на философский факультет Университета. Декан философского факультета, посмотрев мои хорошие оценки в зачётке за три года, сказал что по переводу я буду учиться только на первом курсе, так как многих дисциплин не было. Тогда я решила "добить" этот ЛЭФИ и получить диплом "бухгалтера-экономиста".
Училась я легко по всем экономическим наукам. Преподаватели были евреи. С одним из них по бухучёту, Рубиновым, у меня сложились непростые отношения. Он признавал за мной отличные способности и предсказывал мне, что через несколько лет мы с ним увидимся как два профессора, а с другой стороны ненавидел меня за мою антипатию к бухучёту. Я настаивала, чтобы в наших дипломах писалась общая для всего института специальность "экономист" с расшифрофкой специализации, а он настаивал на формулировке "бухгалтер-экономист". Я писала статьи в нашу институтскую газету о несправедливости к выпускникам нашего факультета, которые получат диплом с приставкой "бухгалтер". Бухгалтером можно стать после окончания 10-месячных курсов. А мы- то прошли полный курс всех экономических дисциплин и могли работать не только бухгалтерами, но и плановиками, финансистами. За мою войну, которую я начала с профессором Рубиновым я получила "неуд" на госэкзамене по научному коммунизму, причём вопрос по какому-то съезду партии задал мне именно Рубинов, придя на экзамен, не относящейся к нему. Я со слезами на глазах ушла с экзамена и больше не захотела ни шагу ступить в этот институт. А на руках уже было распределение на "Красный треугольник", копия которого уже туда была послана.
С распределением тоже было интересно. Нас с Людмилой Чернавских(Никитина) послали на станкостроительное объединение имени Свердлова на практику. Мы там хорошо работали и замдиректора объединения написал письмо с просьбой при распределении выпускников направить нас обеих к ним на объединение. Но ведь у меня была война с Рубиновым и меня направили на "Красный треугольник", а Людмилу, как иногороднюю, в Карелию в леспромхоз.
Так я оказалась дома и отказывалась ходить и в институт и на "Красный треугольник". Через три месяца мне стали звонить домой из "Красного треугольника", почему я не выхожу на работу. А я поставила условие, что выйду, если дадут место экономиста, а иначе, они меня не увидят, так как у меня не сданы госэкзамены и нет на руках диплома. И "Красный треугольник" согласился принять меня экономистом с окладом 90 рублей в отдел снабжения в плановую группу. Это была для меня первая победа: в трудовой книжке запись "экономист", а не бухгалтер. Далее у ЛЭФИ от меня ни слуху, ни духу. А им нужно отчитываться по числу выпускников дневного отделения, а меня среди выпускников нет, а стипендию-то я получала.
Мне стали звонить из института, приглашая зайти и сдать экзамены со следующими выпускниками. А я спрашиваю:" Какая запись будет в моём дипломе?" Мне отвечают:"Как обычно, бухгалтер-экономист". Ну тогда я в ответ:"Пока в моём дипломе не будет значится запись "экономист", я к вам - ни ногой!".
Проходит 4 года, из них 3 года я отработала на "Красном треугольнике" и меня переводят на работу в Совнархоз в отдел материального сырья Управления снабжения старшим инженером. А у меня диплома нет! Звонок нашего декана Худобина (светлая ему память!) ко мне домой:"Ну, вот что: хватит воевать, приходи ко мне, восстановлю тебя на 5-ом курсе заочного факультета, досдашь кое-какие зачёты и будешь сдавать госэкзамены с заочниками и в дипломе у тебя будет запись "экономист"!" И вот так только через 5 лет после провала экзамена по научному коммунизму я получила диплом.
В 1960 году Татьяна Антоновна решила уступить нам с Лёней свою комнату на улице Марата, уехав в Магадан на заработки для получения хорошей пенсии. Ей тогда было 48 лет. Так что мы с мамой решили, что ей будет гораздо легче, если она с Ниной будет жить вдвоём на Усачёве переулке, а мы переберёмся на улицу Марата. Нина начала ходить поздно: в 1год и 3 месяца, так как у неё был рахит, ноги кривые, животик большой, не хватало хорошего питания. И вот Татьяна Антоновна(светлая ей память!) перед отъездом в Магадан в сентябре повезла меня с Ниной впервые на юг, в Сухуми. Все студенты, как студенты - уехали на картошку, а я второкурсница и молодая мама - в Сухуми. Там в Сухуми мы ходили на пляж с утра и до вечера с тазом, зонтиком, одеялом. Наша Нина почти целый день купалась в тазике с морской водой, потом спала. Мы ей закапывали в горячий песок ножки для выпрямления. Откармливались фруктами. Когда через месяц мы вернулись в Ленинград, то мама заплакала от радости, что ножки её внучки стали прямые. Так, прожив 2,5 года вместе с мамой, мы стали жить самостоятельно, оставив дочку ей.
Моя милая мамочка, только ты могла жить на такие скудные деньги(32рублей пенсия да 30 рублей мы могли с Лёней отдавать маме). Конечно, ты понимала, что нам нужно не только есть и одеваться, платить за комнату, свет, газ, телефон, покупать книги...
Зато мама отдыхала от нашей молодёжной компании. Обычно ребята у нас сидели до четырёх часов утра за бутылкой сухого вина или чая и спорили обо всём: о Гитлере, Троцком, евреях, Хрущёве, даже о теории относительности. Все ребята, Лёнины друзья были студентами разных вузов, а мои - подружки из моего института. И танцевали и спорили, всем было интересно.
Мне приходилось разрываться между двумя домами. После института я ехала к маме, чтобы помочь ей: постирать бельё, погулять с дочерью, сходить в магазин. А по воскресеньям я привозила Нину к нам на Марата, чтоб дать маме от неё отдохнуть.
Татьяна Антоновна решила нам помогать материально. Лёня от помощи отказывался. А я понимала, почему она хочет помогать: одиночество и оторванность немолодой женщины от своего города, друзей, родных. А Лёня всё никак не хотел мать прощать за ту случайную реплику в его детстве и не писал ей писем. На лекциях в институте я часто писала ей сама, описывая нашу жизнь и большие успехи её внучки. Но ей не хватало писем сына. К сожалению она была человеком подозрительным и потом в ссорах часто меня упрекала, что я не посылала писем её сына или просто не давала ему писать. Несмотря на неприязненное отношение к своей матери помощь Лёня стал принимать и в виде посылок с одеждой для Нины и в виде денежных переводов. С деньгами стало получше, но тратились они на его книги и на вечеринки у нас. Студентов мы подкармливали, особенно студенток, да так хорошо, что у моей сокурсницы Марины возникло желание выйти замуж за моего Лёню и прописаться в Ленинграде. За моей спиной они с Лёней вступили в переписку, а потом и встречи. Глаза мне открыла моя подруга Людмила, когда рассказала о чем шепчутся девушки в общежитии ЛЭФИ. Этой Марине я как-то оказала помощь, отдав свою стипендию для поездки её на похороны своего отца. Лёня тогда одобрил мой поступок. И вот такое предательство! С этим горем я побежала к маме, потому что ближе и роднее, чем она у меня не было и нет никого.
Мама меня утешила и дала один мудрый совет:"Не допусти того, чтобы муж тебя ударил хоть один раз, ибо он потом позволит себе не раз ударять". Я ей говорила, что разведусь, раз муж разлюбил. Но я всё-таки решила бороться за сохранение семьи. Вначале я поговорила с Лёней и узнала, что у него к Марине было простое влечение и что он устал от всех забот и не знает, как ему теперь поступить с Мариной. Решила я с Мариной поговорить сама, обратилась к её совести и использовала даже шантаж: я пригрозила, что она института не закончит никогда, так как я её вытяну на общее институтское комсомольское собрание и добьюсь формулировки "за аморальное поведение и развал советской семьи исключить не только из комсомола, но и из института". В этом разговоре мы с ней были одни. Она стала бледнее смерти и думаю, что урок не прошёл ей даром. Она поняла, что за предательство она может получить и такую расплату.
Это было в 1961 году. Мы с Лёней старались сближаться осторожно, но мои ревнивые порывы разрушали востанавливающиеся отношения. Трудно, очень трудно и больно я переживала своё поражение с Лёней. Я проанализировала - по всему: уму, развитию, внешности. Я была лучше Марины! Что же именно привлекло внимание моего мужа к ней? Лёня мне всегда говорил, что одежда для не главное, что я остаюсь в любой одежде для него привлекательной и желанной, а без одежды так ещё и лучше, и поэтому я одевалась очень скромно. Юбка, которую мне сшила мама и персикового цвета свитерок - это то, что я носила уже несколько лет, а дома - халатик из дешёвой ткани. Марина же к нам приходила на вечеринки в разных красивых платьях, а в последнее время в нейлоновой прозрачной белой блузке, через которую просвечивало тело и хорошее бельё. И вот ею, такой Мариной, с хрипотцой в голосе и сексуальной кофточкой, очаровался мой Лёня. Я поняла, что тряпки оказывают большое влияние в обольщении мужчин и стала навёрстывать упущенное. Пополнила свой гардеробик не только сексуальной юбкой, но и новыми туфлями и т.д. Когда я с Лёней шла по Невскому в этой новой юбке и в блузке с хорошим вырезом да на высоких каблуках, да с сильным макияжем и красивой причёской, то мужчины оборачивались и с восторгом смотрели на меня. Лёня был озадачен и требовал, чтобы я не носила эту "проститутскую" юбку. Но он понял, что и я могу увлечь, если захочу и не одного мужчину и понял, как это можно сделать с помощью одежды, которую он горячо отрицал для меня, но так же хорошо принимал на других женщинах. В конце концов, он взял ножницы и разрезал эту юбку на куски. Но с этих пор я поняла, что женщине в любом возрасте - молодом ли, среднем или пожилом, нужно тщательно следить за собой, своей внешностью, лицом, кожей, одеждой, манерами. Мужчины, как мотыльки всегда летят на красивые цветы.
Летом 1962 года Лёня собрался ехать в экспедицию в горы Чимгана, под Ташкентом, со своими физтеховцами(ФИЗТЕХ им. Иоффе, напротив Политехнического института, где он работал старшим техником).Темой этой экспедиции было найти подтверждение существования антивещества с помощью оптической техники, поэтому их и отправили в район телескопа Ташкентской обсерватории. Лёню туда взяли не за его творческие успехи, а потому, что он имел права вождения мотоцикла для осуществления связи между Ташкентом и базой в горах: привозить продукты, почту и т.д. Я захотела тоже поехать с ним, так как август месяц у меня были каникулы. К описываемому периоду времени Татьяна Антоновна взяла садоводческий участок 12 соток на 38 км Выборгского шоссе и построила там домик. Так что летом там жили Наташа, Тамара и Нина. Мы с Лёней на своём мотоцикле с коляской ездили туда каждое воскресенье и везли им продукты. Конечно, им не хотелось нашего отъезда.
А Людмила Чернавских стала моей подругой. Для своей поездки в Ташкент вместе с нами она подработала на железной дороге проводником и ещё договорилась с одной подружкой, жившей в Ташкенте всех нас принять не надолго. Итак, авиабилеты у нас есть, вещи собраны, мы полетели в Ташкент.
Я впервые на самолёте, полёт 4 часа и всё это время меня выворачивало. Стюардессы уже махнули на меня рукой, жалели пакеты и разрешили мне сидеть в туалете в то время, как другие, пристёгнутые ремнями в своих креслах видели прекрасные сны. Вышли мы из самолёта ночью и первое, что поразило - это южное небо с мириадами звёзд. Нас встречал Владимир Иванович, заместитель начальника экспедиции, который раньше всех с несколькими ребятами выехал поездом и привёз мотоцикл и всё оборудование. Ночь тёплая-тёплая и мы втроём - Лёня, Владимир Иванович и я на мотоцикле поехали искать нужный нам адрес. Нас встретила семья эвакуированных во время Блокады ленинградцев: Татьяна Михайловна и её муж( второй, первый погиб на войне) и её старшая дочь Мила с мужем. Младшая дочь Галина была на уборке хлопка, она знала о нашем приезде и через несколько дней должна была приехать из аула. На эту ночь мы договорились, что все тут и разместятся, а потом разъедутся. Но эти чудесные люди разрешили оставаться нам с Лёней, сколько хотим в их доме да ещё превратить свой дом в базу нашей экспедиции. Дом был одноэтажный из 6-8 комнат с кухней-столовой, террасой и небольшого сада фруктовых деревьев и виноградника. Виноградные кисти свисали над столом на террасе, где мы на ветерке предпочитали обедать. Лёня на мотоцикле перевёз в горы всех приехавших с нами сотрудников, потом все вещи, потом продукты. А я в это время была в доме у наших новых друзей, ждала приезда Люды и Гали.
В Ташкенте август месяц очень жаркий:+40 градусов в тени. Татьяна Михайловна в 6 утра уходила на работу, а работала она главным бухгалтером дома моделей города Ташкента, затем в 11-12 часов дня приходила домой, обедала и ложилась отдыхать до 4-5 часов вечера, потом снова шла на работу. Это была очень красивая, стройная выше среднего роста женщина, страдающая гипертонией. Жару она переносила плохо и с удовольствием бы перебралась обратно в Ленинград, но дом был разрушен, муж убит и она приспособилась жить в этом климате, воспитывая двух маленьких дочерей. Но ей повезло: она встретила холостяка, моложе себя, который и её саму и её дочек очень полюбил. Её старшая дочь Мила была учителем математики в школе, а её мух был геолог и у них была дочь Света. Мила была для меня "путеводителем" по Тащкенту. Она показала, где можно купаться ( на Комсомольском озере в центре города), где Универмаг, где Алайский базар, где театр. Ташкент 60-х годов - это сочетание новостроек со старыми одноэтажными постройками в центре города и арыками по обочинам дорог. Арык - это канава с протекающей в ней водой, с арбузными корками, бумажками, дохлыми кошками, калом, в котором древние старцы-узбеки омывали свои ноги. Многие арыки проходили через частные застройки, в них хозяйки -узбечки мыли посуду и брали воду для стирки белья. Немудрено, что в Ташкенте и его окрестностях можно было подцепить какую-нибудь заразу.
Жара нестерпимая, на каждом углу стояли автоматы с газированной водой, но я старалась пить поменьше, чтоб меньше потеть. Впервые придя на Алайский базар, я была в шоке от потрясения: горы арбузов и дынь, помидоров, картофеля, а также корзины с фруктами, а цены...просто смехотворны! Хрущёв в 1961 году сделал реформу денег, а узбеки потой же цене, что и до реформы стали продавать свои овощи-фрукты. Например, 1 кг помидоров - 8 копеек, арбузов - 10 копеек, дынь - 15 копеек. В это же самое время в Ленинграде помидоры стоили 80 копеек, арбузы - 50, дыни - 60 да ещё и в очередях. Я, конечно, накинулась на арбузы и дыни, так как виноград был бесплатным в саду и там же росли огромные помидоры сорта "бычье сердце", каждая такая помидорина весила более 700 граммов.
Однажды, когда я на рынке выбирла и купила две дыни, взяла их подмышки, так как сумки с собой не взяла, ко мне подошёл красивый узбек в белой нейлоновой рубашке и чёрных брюках. Он обнял меня за плечи и повёл с рынка. Я не поняла, с кем имею дело, шла и ругала его за нахальство и требовала, чтобы он убрал свои "грабли" с моих плечей. Хорошо, что навстречу мне попалась Мила, она здорово помогла мне. Во-первых, она сказала, что я незамужем и что она меня сама проводит к нему на свидание, когда он назначит. Он сказал, что хотел бы проводить меня до дома, чтоб заехать за мной вечером. А Милочка ответила, что этого делать не нужно и что я приду к нему вот под это дерево на углу нашей улицы и проспекта Ленина ровно в 18.00. Я только рот раскрывала от такой их обоюдной наглости. Наконец, он отпустил свои руки и мы с Милой пошли через совсем незнакомые мне дворы и проулочки. Она мне сказала, что я сподобилась встретить одного из шалопаев, дитё высокого партдеятеля, который может спокойно понравившуюся ему девушку или женщину увезти к себе в дом и наслаждаться ею, а потом или отдаст для утех своим дружкам или прибъёт. Поэтому с ним нельзя было пререкаться, а можно было только шутками и согласием на его условия обхитрить его. Итак, путь теперь к Алайскому рынку и центру города был для меня закрыт, так как этот джигит дежурил там ежедневно с утра и до темноты несколько дней подряд. На Комсомольское озеро ездила загорать другим путём, но там были тоже два приключения.
Приключение первое.В одно из ближайших воскресений я одна, так как Люда и Галя ещё не приехали, лежала на берегу и загорала, периодически обливаясь водой из озера. Купаться в озере я боялась из-за мутной воды и грязи от арбузных корок, бумаги и пр. Мне приходилось идти мимо одной семьи: муж с женой и парень, все примерно лет по 30. Они на меня сразу обратили внимание, видимо из-за незагорелой кожи. Лежали на пляже и всё меня разглядывали, обсуждали и вдруг ко мне подходит ихний парень. Пытается познакомиться, говорит, что его зовут Володя и что он пришёл сегодня на пляж вместе с сестрой и её мужем, и вот они ему подсказали, что я бы подошла для него в качестве жены и по росту и по фигуре и по красоте. Я вначале это приняла за шутку, но смотрю, он совершенно серьёзно стал рассказывать свою биографию, сказал, что хорошо зарабатывает, что построил себе и своей будущей семье дом в центре Ташкента и что у него всё там оборудовано, есть стиральная машина и просто автомашина и что даже есть для будущей жены платья, которые он покупал в командировках именно такого размера , как у меня(44 размер). Говорил, что как увидел меня, то сразу понял, что я - именно та девушка, которая ему нужна, а по образованию он - инженер-электрик без вредных привычек. Мне было жаль этого парня, который решил себе жену подобрать под купленные платья, но я его жестоко разочаровала. Он мне не поверил, что я - замужняя женщина и что у меня есть ребёнок, он давал мне на вид лет 17-18(вот какой дурой я выглядела в свои 24 года). Он сказал, что я всё это выдумала, так как он мне не понравился, но он хочет со мной повстречаться и поухаживать, чтоб я пригляделась к нему... Мне пришлось одеться и уйти с пляжа, пожелав ему поскорее найти жену.
А второй случай со мной был такой. В будень день пришла на пляж, взяла напрокат резиновый матрац и стала на нём плавать по озеру. Плавала - плавала и наткнулась на такой же матрац с кем-то. Оказался Юра с Белоруссии, командированный в Ташкент на месяц. Стали мы с ним вместе плавать и болтать: он - о Белоруссии, я - о Ленинграде, и так незаметно, с ветерком на озере при температуре воздуха +40 градусов, я проплавала часа 2. Затем мы решили разойтись по домам, а вечером встретиться у ресторана "Ташкент", чтобы вместе поужинать. И вот прихожу я домой, а меня там Лёня ждёт, приехал в Ташкент за почтой и продуктами для экспедиции на своём мотоцикле. Я очень ему обрадовалась, но и расстроилась из-за срыва ужина в ресторане. Но к 5 вечера меня свалила дикая боль в постель. Просто я сгорела на пляже, у меня поднялась температура и кожа вся вспухла и стала багровой. Мила с Татьяной Михайловной засуетились, дали кефир Лёне и велели меня им намазывать, что он и делал весь вечер и всю ночь, а я лежала и стонала, кляла это южное солнце. Вот так, бог шельму метит: только захотела пофлиртовать с белоруссом, как он меня к постели и пристегнул. Больше я этого Юру не видела. А Лёня решил меня увезти в горы под свой присмотр.
На следующий день приехала Людмила и мы поехали в горы на автобусе. Добрались до нужного посёлка: глиняные заборы, небольшой магазинчик с грязными окнами, базарная площадь с небольшим числом продавцов, грязь, босоногие грязные ребятишки с трахомными гноящимися глазами, собаки одичалые и худые, чай-хана. Впервые мы увидели чай-хану: за низким заборчиком стояли два низких стола, как для игры в пинг-понг, только квадратные, на них настелены истёршиеся ковры, а рядом сидят, по-турецки ноги сложив, аксакалы в чалмах, полосатых халатах и перед ними стоят пиалы с зелёным чаем. Чайханщик сидит перед огромным самоваром с кипятком и всем разливает чай. Сидят эти деды и мужики разных лет, пьют чай, а лица утирают полотенцами. Посмотрели мы на эту зкзотику и поехали в горы Чимган.
Мы решили не смешивать себя с членами экспедиции и поселились отдельно, поставили палатку, у нас ещё были два спальных мешка. Днём было неплохо, погода солнечная, ветерок, температура +25, рядом горная речка. Сделали запруду и купались в ледяной воде, так как речка вытекала из ледника. Еду готовили на костре, в основном грели мясные консервы, а картофель пекли, кипятили чай, а овощей и винограда привезли много. Однажды костёр было не зажечь, тогда я немного плехнула бензином, так сама чуть не сгорела: на мне загорелись волосы и сарафан. Спасибо Люде, она не растерялась и набросила на меня одеяло, а костёр потушила песком. После этого стали разводить костёр осторожнее. Днём мы с Людой купались, загорали, гуляли по окрестностям, а Лёня был на работе в экспедиции. Мы старались не мешать участникам экспедиции и не спускались к ним, но им было скучновато без женского общества и они нет-нет да и заглядывали к нам поболтать. Особенно стал часто к нам заглядывать и заглядываться на меня начальник экспедиции Гаврила Петров, 32-х лет брюнет с голубыми глазами, загорелый, крепкий, умный и остроумный. Это заметил Лёня и, как мне было приятно, стал ревновать, но не открыто, а находя всё какие-то неправильные распоряжения, критикуя всё и вся. Я как могла подогревала интерес к себе, конечно, только словесный, так что Гаврила стал высказываться среди членов экспедиции, что у Лёни такая интересная во всех отношениях жена. Лёне это предали и он стал задыхаться от ревности, а я ему напомнила своё состояние, когда узнала о его тайных свиданиях с Мариной. И он понял, что я ему отомстила. Я доказала своему мужу, что могу нравиться мужчинам на порядок выше его по знаниям и могу увлечь, если захочу. Но я любила мужа и никогда ему не изменяла, считая измену предательством нашему чувству.
Через две недели в горах, мы с Людмилой решили вернуться ненадолго в цивилизацию, то есть съездить в Ташкент осмотреть город. Лёня пошёл нас с ней провожать до посёлка на кольцо автобуса. Мы пришли со своими поклажами и встали в очередь на посадку. Дребезжащий автобус подкатил к очереди и когда мы с Людмилой приблизились к двери, вдруг здоровенный узбек нас сней ракидал в разные стороны и стал сажать свою толстую узбечку с корзинами фруктов. Мы, конечно, заблажили от такого хамства, а Лёня подскачил и врезал ему, и мы сели. Но взглянув в окно автобуса, я увидела, что этот узбек собрал человек 5-6 таких же как и он парней, грозивших Лёне расправой. А ему одному надо было теперь идти километра три в горы до базы. Я попросила Люду ехать одной, пообещав приехать на следующий день, а сама выскочила из автобуса и к Лёне. Мы вместе пошли в горы. Эти ребята за нами. Я стала в подол платья собирать камни. Узбеки громко смеялись и что-то кричали по-узбекски. Лёня мне сказал, что если они будут нападать, то придётся встать спина к спине и отбиваться камнями. В горах очень хорошо распространяется звук и я стала кричать:"Паша, Гаврила, берите ружья и все к нам, на нас напали бандиты!" Узбеки знали, что у начальника экспедиции большие права: дано разрешение стрелять при попытках бандитизма, и никто уголовное дело заводить не будет. И вот мой голос услыхали и появились двое наших, а узбеков след простыл. На следующий день, чтобы избежать столкновений с узбеками, Лёне разрешили меня отвезти на мотоцикле, а на обратном пути привезти продукты.
Итак я в Ташкенте.
Галины в городе ещё не было и мы с Людой изучали город сами.
Однажды утром я стояла перед зеркалом на веранде и причёсывала свои волосы. Вдруг кто-то закрывает мне глаза своими ладонями и целует мою шею сзади. От испуга я вскрикиваю, вырываюсь и вижу Виктора Васина, Лёниного друга по техникуму. Оказывается пред отъездом в Ташкент Лёня дал адрес, где мы остановились, а сам Виктор приехал к отцу, который жил в Ташкенте со своей второй женой. Виктор же стал меня обнимать и целовать моё лицо. Такое бурное приветствие изумило меня. Сцену этой бурной встречи увидела Люда и очень огорчилась. Ей нравился Виктор и она подумывала о серьёзных с ним отношениях. Я, правда, за всё время нашего знакомства примечала некоторые знаки внимания со стороны Виктора, но относила их на счёт дружеских чувств со стороны друга моего мужа. Странное поведение Виктора повторилось на его же собственной свадьбе через год после поездки в Ташкент. Он женился на одной еврейке, богатой и красивой. Свадьбу они отмечали в квартире. Он нас встретил, Лёню отправил к свадебному столу вместе со своей женой, а меня опять крепко обнял и обцеловал всё лицо. За свадебным столом всё время обращался ко мне и к отцу и был почему-то счастлив, что мы были на его свадьбе. Странный парень, но ни разу мне ни в чём не признался, просто приходил к нам, любил играть с Нинулей и очень нравился моей маме. Виктор прожил с женой несколько лет, у них родился сын, развёлся, стал жить один в однокомнатной квартире. Больше он не женился. Примерно в 90-том году я его опять встретила у нас в НПО"Аврора", куда он устроился работать по решению милиции за диссидентские взгляды. Виктор был очень хорошим специалистом и на нём в его институте просто "ездили", а в начальники не выдвигали из-за того, что не был членом КПСС да и денег особенно не добавляли. И вот он взбунтовался, объявил забастовку, потом голодовку, потом его вызвали в милицию, затем в КГБ ит.д. Когда он мне рассказывал свои злоключения, то говорил намёками, сильно был напуган. Он просто боролся за справедливость по отношению к нему, но его сломали и отправили к нам в институт для реабилитации. Он у нас прижился, уже не бунтовал, ушёл в себя, работал без огня. Из института я сама ушла в 1991 году, а он продолжал там работать.
Итак, продолжаю рассказ о Ташкенте. Приехала Галочка и нам решили показать Ташкентское море. Туда мы поехали на мотоцикле, а Галочка и вся семья на газике. Купались, жгли костёр, делали шашлыки, шутили, много смеялись. Вообще, когда мы были молоды, мы очень много смеялись. Удивительно, время для нас было голодное и бедное, а мы веселились. Видимо, материальное благополучие гасит смех.
В Ташкент мы летели самолётом, а возвращаться пришлось поездом, причём денег в обрез, только-только заплатить за билеты из Москвы в Ленинград и на еду. У нас был купированный вагон для всех участников экспедиции. В наше купе в Оренбурге сел один полковник, ехавший в Сочи на отдых без семьи и для нас наступил рай. До Оренбурга мы проезжали Аральское море и на последние деньги купили большую копчёную рыбину. Втроём сели обедать. Разломил Лёня рыбу, а Люда отломила хвостик и мы с ужасом увидели огромных белых червей с чёрными головками, кишавших в кусках рыбы. Меня и Люду сразу же бросило в туалет блевать, а Лёня завернул в газету эту рыбину и выбросил в окно. И вот до самого Ленинграда у нас нет, кроме арбузов, никакой еды и денег тоже. Голодные мы лежали на своих полках до появления нашего спасителя-полковника. Он узнал, что ленинградцы возвращаются из экспедиции и решил нас угостить для знакомства: пошёл в вагон-ресторан и купил всякой всячины, принес и коньяк и шампанское и что-то из мясного, конфеты. А мы в ответ выставили 15кг арбуз. Но поскольку он от ударов при посадке испортился, мы его тоже выбросили в окно. Полковник был ошарашен таким широким жестом с нашей стороны(в Оренбурге арбузы были очень дороги). Но мы достали взамен другой большой арбуз, а также дыню, виноград и другие фрукты. Хорошо попировали! О нашем пире узнали остальные члены экспедиции и стали по нескольку человек захаживать к нам на "огонёк". Нашего полковника подразорили, но он нам сказал, что деньги для него не проблема, что жена ему вышлет, сколько надо. Этот русский добрый человек кормил всю нашу экспедицию несколько дней, пока мы ехали до Москвы, а ещё дал денег на билеты до Ленинграда.
Дай бог здоровья этому человеку или светлую память ему, если он умер!
Конечно же, такие умные ребята, очень эрудированные и начитанные, занимающиеся проблемами антивещества, не могли не понравиться ему. Я думаю, что эта встреча в поезде ему тоже запомнилась и не только тем, что он нас поддержал материально, но что удалось пообщаться с преданными науке людьми, которые работали больше за идеи науки, чем за гроши, которые получали.
Через полгода после поездки в Ташкент, а именно 8 марта 1963 года скоропостижно умирает мама.На поминках на меня нашло какое-то умопомрачение: я вынесла чемодан со всеми документами во двор, которые мама бережно хранила даже в Блокаду и бросила в него зажжённый коробок спичек. А там было много интересного: генеологическое дерево рода Орловых, например, на тонкой бумаге, много документов с царскими гербами, различные справки. Мне потом с трудом удалось кое-что восстановить. Конечно, я позднее всю жизнь за это себя корила. До маминой смерти я жила весело, счастливо, хоть и бедновато. Но после смерти начались серьёзные неприятности: Лёня не стал стесняться своей привязанности к вину. В 1967 году я сделала первую попытку к разводу: подала заявление в суд. Но Леонид обещал больше не пить, я забрала заявление, а он стал пить ещё больше, мстя мне за попытку развода. В июне 1970 года через 12 лет совместной жизни мы расстались. К тому моменту у нас была уже хорошая отдельная квартира на улице Жуковского, вот её-то мы и разменяли так, что я с дочкой переехала в большую коммунальную квартиру в комнату на улице Блохина, что на Петроградской стороне, а он на Усачев переулок в Тамарину маленькую комнату, а Тамара с Наташей - в другую большую коммунальную квартиру. Пришлось упросить Тамару пойти на этот обмен, чтоб он был именно в малонаселённой квартире из-за возможных драк по пьянке, к тому же Тамара его очень боялась, а адрес-то сестры своей бывшей жены он знал...
Три года жизни в коммунальной квартире надо считать за 10 лет.
С 1970 по 1973 года я была свободной женщиной. Лёня меня так отравил своими поступками, что ни на каких мужчин я не смотрела. Конечно, за мной пытались поухаживать, но увидав мой холодный взгляд отскакивали, как ошпаренные. А сослуживцам я сказала, что не выйду замуж за сотрудника нашего института. Но судьба посмеялась надо мной. Случайно на троллейбусной остановке я познакомилась с Русланом. Он ездил на работу на троллейбусе №7, а я на троллейбусе №9. Оказалось, что мы оба работали в одном и том же НПО "Аврора", но на разных площадках. В общем, в октябре 1973 года мы поженились, а в мае 1974 переехали в его новостроечную квартиру и спокойно зажили.
Этим событием я и закончу свою повесть. В повести я рассказала о наиболее запомнившихся мне событиях, счастливых и несчастливых, о людях, встретившихся на моём жизненном пути, конечно не обо всех. Мне бы очень хотелось, чтобы эту повесть продолжила когда-нибудь моя дочка, а потом и внук.