http://www.proza.ru/2017/05/31/2322
В конце октября брат Серёжка, к тому времени уже студент 2-ого курса, сманил меня заниматься вместе с ним борьбой в секции "самбо" при Университете. Вечером мы пришли в спортзал. Занятия вёл бывший чемпион СССР Голев. Запомнился какой-то особый «борцовский» запах в зале – не то конский, не то немытого тела. На полу лежали гимнастические маты, всех одели в короткие и грязноватые смешные куртки с длинным поясом, они назывались «халаты». Голев показал, как делать подножки и подсечки. После пары первых занятий я мельком похвастался перед ребятами в классе, что я, мол, теперь - самбист. Все стали смеяться – ведь я по своей комплекции был довольно хилым, и мои успехи на уроках физкультуры были весьма относительны…
Зивка Генкин, плотный, остроумный и разбитной, сказал:
- А ещё некоторые трепаться начали. Может, ты мне руку сломаешь?
- Могу, - ответил я, чем вызвал всеобщий хохот.
Я был одним из некудышников: прыгнуть через «козла» не мог, на «кольцах» висел, как сосиска. Единственно, на лыжах бегал на равных со всеми.
- Ну, покажи, чему тебя научили твои самбисты, - усмехнулся Зивка, и мы встали друг напротив друга.
Я и сам не понял, что случилось, но - как учили - наклонил Зивку на бок, сделал подсечку, и он грохнулся на пол школьного коридора! Произошло это, конечно, случайно, я был далеко не уверен в своих умениях. Как-то сразу меня перестали походя зацеплять, поддразнивать из-за моей неспортивности, а внутри уже зрело решение - надо и мне заняться спортом…
Этой же осенью стало известно, что при стадионе «Динамо» создаётся детская футбольная школа и будет набор. Мальчишки со всего города в назначенный день ехали, шли на стадион, мы были там тоже - Цветов, Мерчанский, Тёмкин и я. Кажется, Сеня Амдур тоже был с нами. У меня на ногах красовались бело-зелёные гетры, просто гетры без щитков, защищающих голени (в них я чувствовал себя на высоте); ребята посмеивались. Отбором претендентов руководил довоенный кумир болельщиков Михаил Бутусов; ходили слухи, что он одним ударом мяча может сломать верхнюю штангу футбольных ворот. Помогал ему Зябликов, тоже довольно известный футболист. Всех пришедших разбили на полтора десятка групп, наша компания оказалась в 13-ой.
Первым упражнением было жонглирование. Головой. И я неожиданно для себя сумел подбросить мяч 13 раз. Все были в восхищении, я же просто обалдел от своего умения! От меня стали ждать многого. Жонглирование ногами - одной и другой - показало результаты соответственно 3 и 2 раза. Разочарования никто не скрывал - я был потрясён не меньше. Обводка стоек мячом… С этим упражнением я просто не справился, а удары по мячу в цель были ещё хуже: гетры не помогли! Ребята наши были не столь беспомощны, но тоже оказались в числе самых последних никудышников. По окончании испытаний Бутусов собрал всех в зале и сказал, мол, хорошо, что столько ребят любят футбол, что – да, растёт достойная смена в советском футболе… Жаль только, что попусту отнимают время такие совершенно не подготовленные ребята, как… И он перечислил всех: меня, Цветова и остальных... Всё-таки Сеня Амдур тогда был с нами!
И примерно в это же время я влюбился. Влюбился впервые после Тани Калашниковой...
Она была балериной Малого оперного театра по фамилии Мазун. Один раз она станцевала на праздничном вечере для сотрудников маминой поликлиники. Зальчик был маленьким, сцена крошечная... Удивительно красивая балерина выглядела почти как девочка! Потом я видел её в роли Танечки в балете «Доктор Айболит» композитора Морозова (между прочим, очень хороший балет с чудесной музыкой). Чтобы ещё раз увидеть её, я снова пошёл на этот балет - один, уже без мамы - и был разочарован: танцевала не Мазун, а совсем некрасивая Шеина.
Мои сверстники и я, видимо, быстро взрослели. Помимо мальчишеских забот и утех нас стало интересовать многое.
Ещё прошлой зимой я обратил внимание на то, как по радио много говорилось про Постановление ЦК о журналах «Звезда» и «Ленинград»; в нём ругали каких-то Ахматову и Зощенко. До этого я видел журналы «Ленинград» у дяди Аркаши и даже листал их, книжку Зощенко я читал ещё в Касимове. Мне нравились его смешные рассказы, особенно про обезьяну. А вот, кто такая Ахматова, не знал. В детской радиопередаче «Клуб знаменитых капитанов» - прежде очень талантливой и популярной - постепенно появились другие персонажи. Раньше в ней героями были Капитан Гулливер, Дик Сэнд, Капитан Гаттерас, Тартарен из Тараскона, Барон Мюнхгаузен, Капитан Немо; были в ней начальная и прощальная песни, познавательные и занимательные игры... Теперь прежние капитаны постепенно были заменены на Капитана Григорьева, Капитана корвета «Коршун», и ещё на двух-трёх безликих «капитанов». Все эти новые «герои» очень настырно и поучительно пытались воспитывать слушателя в духе приоритета Отечества во всех областях и…
Стало неинтересно, я перестал слушать передачу. А радио говорило про всё новые Постановления ЦК. Звучали слова, неонятные на слух, о чём мы и понятия не имели: об опере «Великая дружба», о кинофильмах «Большая жизнь» и «Иван Грозный», набирала размах компания против безродных космополитов... Сейчас известно, что она была направлена против евреев, но мы этого не понимали. Впрочем, возможно, евреи в нашем классе и понимали, их у нас была добрая половина.
И тогда же началась компания против джаза и - главное, главное! - борьба за приоритет! Оказалось, что всё-всё-всё и уже давно изобрели и придумали русские: вольтова дуга вовсе не "вольтова", а «дуга Петрова», лампа накаливания не Эдисона, а - Ладыгина, закон сохранения вещества - не Лавуазье, а Ломоносова, что-то ещё придумали «русские Шиллинг и Якоби», а о тревожной коллизии "Маркони – Попов" нечего и упоминать! Повеяло юмором, появились шутки, вроде самой известной: «Россия - родина слонов». Давление на головы увеличивалось, кампании множились и нарастали. Как апофеоз перед самым окончанием школы мы начали изучать гениальные произведения «Марксизм и вопросы языкознания» и «Экономические проблемы социализма» Корифея наук товарища Сталина. Молча, не рассуждая, мы поглощали информацию и жили своей жизнью. Только скромный, но ехидный Лёничка Иовнович позволял себе в узком кругу с юмором говорить о Корифее, не упоминая настоящего имени…
В конце зимы по всему Ленинграду стали создаваться школы танцев. Таковая открылась в женькиной школе, и обе наши мамы загорелись нас туда записать. По слухам, программы обучения танцам в этих школах были почти одинаковы: «русский бальный», «молдаванеску», «венгерка», «мазурка», «вальс-гавот», «краковяк», «па-де-патинер», «па-зефир», «па-д-эспань», «па-де-катр» и много прочих «па-де-что-то»… Ни каких, там, фокстротов, танго и прочей разлагающей буржуазной ерунды - ни, боже мой! «Па-да-што танцуете?» - спрашивали друг друга в известном анекдоте и получали ответ – «Па-д-аркестр!»
Мы уже знали, что в Домах культуры и клубах регулярно устраивались вечера танцев, на них, в основном, была та же программа, что в школах танцев. Тут и там звучали названия «десятка», «большевичка», «карлуша», «капраша»... На вечерах там играли оркестры духовые или, в лучшем случае, «эстрадные», и если где-нибудь за три часа давали один «быстрый» и один «медленный» танец, весть об этом мгновенно распространялась по всему городу. На следующий вечер туда ломилась чуть ли не половина молодёжи Ленинграда! Но это были утехи для тех, кто постарше – студентов, рабочих - не для нас, школьников. Правда, некоторые из десятиклассников нашей школы, тоже иногда рисковали бывать на этих вечерах, легенды об их похождениях доходили до нас в самом фантастическом виде…
В актовом зале женькиной школы собрались свои и пришлые восьмиклассники и девятиклассники и масса девчонок из соседней женской школы. Учительница танцев расхаживала по залу и тщетно призывала ребят выбирать себе дам и становиться парами друг за другом. Три пары подобрались быстро, а остальных ребят учительница после двухчасовых уговоров стала за руку подводить к девочкам и полученную пару выводила в центр зала. Первое занятие на этом и закончилось. На следующем занятии разучивали танец «па-де-патинер» (ещё он назывался «танец конькобежцев»). Странно - я узнал мелодию, которую когда-то играла на пианино Бабушка. К талии партнёрши я прикасался так, будто это был кипящий электрический чайник, в голове гудело... Перемолвиться со своей партнёршей хотя бы парой слов я – ни-ни! - не мог, язык как будто закостенел! Да и сама девочка мне не нравилась – низенькая, некрасивая и коренастая. Но - надо было учиться: мама говорила, что деньги заплачены.
Женька показал мне некоторых из своих одноклассников – Лагуткин, Яскелайнен… Лагуткин мне понравился. Он был сыном дядиандрюшиного начальника по части противовоздушной обороны во время Блокады. Ещё был обращавший на себя внимание энергичный Карцев, но Женька говорил, что этот вот Карцев - человек плохой. Что ж, может быть…
В наступившем мае ближе к вечеру мы с ребятами стали заглядывать в Михайловский сад. Там вблизи от собора Спаса-на-Крови на обширной пыльной площадке между красивой кованой оградой и собственно садом (сейчас на этом месте растут деревья) разношёрстные компании ребят и девчонок играли в волейбол. Даже не в волейбол, а - просто в кружке перебрасывали друг дружке мяч, как тогда это называлось – «кикали». Время от времени, как у нас во дворе школы, возникали "стычки"! Почти все были одеты одинаково: кустарно пошитая куртка-"московка" из перелицованных военных гимнастёрки или галифе с толстыми ватными подложенными плечами, над воротником - воротник рубашки. Девочки, тоже часто в "московках", казались очень привлекательными.
В круге, куда пристроился я, «кикал» Карцев, а одна из девочек мне очень понравилась. Кто не пытался показать себя лучше соседа, выразить свои первые симпатии! Карцев тоже выражал их к той же девчонке обычным мальчишеским способом: когда к нему попадал мяч, он с силой «срезал» его в сторону привлекшего наше общее внимание предмета. Меня это задевало, злило, и после одного его удара я вслух бормотнул «кретин». После другого повторил ещё раз, уже громче, и тут Карцев отбросил мяч и подошёл ко мне:
- Ты что сказал?
Замирая от неприятного холодка в животе, я всё же ответил:
- Я сказал «кретин».
- А ну, извинись! – потребовал Карцев.
Во всех кругах игра прекратилась, все столпились около нас. Ждали «стычки», но она не состоялась. Через некоторое время, погрозив друг другу и поругавшись, мы разошлись. На прощанье Карцев сказал:
- Попробуй только придти ещё раз!
Я ушёл, со мной Иовнович и один одноклассник Карцева и Женькин. Он одобрял и ободрял меня, подзуживал, мол, Карцева надо проучить, уж очень он независимый. Я понимал, что был неправ и два дня собирался с духом. А на третий мы большой компанией, готовые к неприятностям, опять пошли в Михайловский сад. Карцев тоже был там, оба мы сделали вид, что не замечаем друг друга.
Осенью занятия в школе начались, как обычно, и ничто не предвещало того, как изменится моё, наше мироощущение, как много займут в моих мыслях и устремлениях эти непонятные существа противоположного пола. В один из ноябрьских дней, когда выпал первый снег, на перемене в помещении нашего класса вдруг появились три девочки из соседней женской школы - мы уже раньше не раз замечали их на школьных вечерах. Мы замерли, шум в классе быстро стих, только через открытую дверь из коридора врывались крики, грохот и гвалт перемены. Среди привычного мальчишеского окружения визитёрши в своих форменных платьях с чёрными фартуками выглядели более, чем странно: представители сильной половины человечества, мы ещё не вполне доросли до понимания назревшей для девиц необходимости постоянного общения с противоположным полом.
Мы получили предложение организовать «содружество классов», но рассказывать о том, как оно состоялось и чем закончилось, следует в отдельной повести.
А эти "Мальчишечьи хроники" завершились неожиданно и совсем недавно...
http://www.proza.ru/2017/05/31/2334