Он каждый день совершает прогулку по городу. Он каждый день ищет самый темный переулок, потому что никто не должен видеть его лица, ведь он урод, выродок, страшила! Впрочем, врач сказал бы, что он просто человек с множественными врожденными пороками развития. Одно было в этом человеке хорошо: золотое, чистое сердце, откликавшееся на каждую мольбу и просьбу о помощи. Но даже те, кому он помогал: деньгами ли, словом ли утешения, или любой другой помощью, увидев его лицо – даже они в ужасе отворачивались от него, уходили, стремясь как можно быстрее забыть этот горб, эту изломанную фигуру, этот жуткий визгливый голос!
; И вдруг:
; Виктор!
Его звали именно так, это было его имя, но давно, давно никто, да и он сам, уже не вспоминал, как его назвали, и если кому-то хотелось обратиться к нему, то говорили: «Эй ты», или «Эй, урод», или еще как-нибудь похуже, вроде «Карюзлый». А тут – Виктор!
; Кто это? – Спросил он.
; Я, – раздалось в ответ, и на свет из темного переулка шагнула женщина, молодая женщина, если быть точнее. Даже, скорее, девушка.
; Куда идем? – спокойно, без содрогания и гримас отвращения глядя на него, спросила красавица.
Она была так хороша собой! Я преувеличиваю? – Ничуть: узкое лицо, темные глубокие с поволокой глаза, чуть покатые плечи, маленькая упругая грудь, тонкая талия, гибкое тело, стройные ножки с маленькими, изящными ступнями – всё, всё в ней было хорошо, ладно, выразительно! Она была прекрасна! Легкое платьице, туфельки на не очень высоком каблуке. Как просвечивало солнце сквозь ее платье! Как оно чуть-чуть обнажало ее обворожительное тело!
; Вы со мной говорите? – Не в силах оторвать взгляд от ее лица, прошептал Горбун.
; Ага!
; И что – Вам не противно! Я – урод, разве не видно!
; Да? – Равнодушно отозвалась она. – Боюсь, милый, что ты преувеличиваешь! Там, откуда я… – последовала пауза, – ты считался бы Аполлоном! Брось, дорогой, заморачиваться! И потом – я первая заговорила, так что ответь мне: куда ты все-таки идешь?
; Гуляю, – пожав плечами, ответил он. – Когда-то надо же и воздухом подышать.
; Точно! И полезно, и хорошо! Слушай, а может, вместе погуляем? Есть неплохое местечко – и воздух, и народу никого! А так хочется остаться наедине с приятным собеседником. Ведь ты умен, это сразу видно! Ты прочитал кучу книг, да?
; Это правда! Книг я прочитал много.
; И научных?
; Да, их тоже.
; И про, – она сделала паузу, – любовь?
; Разумеется!
; Вот! Пойдешь со мной? Расскажешь мне… свои рассказы.
; Ведите, – как-то покорно сказал он.
Они долго ехали на автобусе до конечной остановки и к вечеру были около маленького дома, окруженного густой живой изгородью из колючек. Во дворе ничего не росло. Это было удивительно.
; Скажите, – спросил он, – а почему во дворе нет ни одного растения?
; Не знаю, – отозвалась она, – не любят меня растения … и животные.
Он увидел чахлый кустик, стоявший посреди двора, и, движимый состраданием, подхватил стоявшую неподалеку лейку и полил растение. Вода как-то сразу впиталась в землю, оставив лишь влажный след.
; Пошли! – Сказала она и повела его внутрь дома.
Роскошное убранство внутри никак не соответствовало убожеству снаружи. Посреди комнаты стояла кровать. Огромная, под узорчатым балдахином, она была расстелена. Угол одеяла соблазнительно приоткрывал подушку и кусочек простыни.
; Меня зовут… впрочем, неважно – она помолчала, – душ наверху.
Абсолютно ничего не соображая, он кое-как доплелся до душевой, минут пять стоял под струей воды, тщательно смывая все, что, казалось, можно было смыть. Накинув какой-то халатик, он на трясущихся ногах спустился в залу. Она уже лежала на постели.
Сознание у Виктора помутилось совершенно: она была полностью обнажена! Слегка тронутая загаром кожа, точеные линии бедра и живота, темный потаенный женский треугольник … – больше ничего не видели его глаза! Издав хриплое сдавленное рычание, он чуть ли не рухнул с ней рядом на кровать, прижался лицом к этому великому чуду – женскому телу – и перестал существовать! Утром, чуть дыша, он вздрогнул, проснувшись посреди короткого беспамятного сна. Она лежала рядом и улыбалась ему. Они некоторое время болтали о пустяках, и вдруг она глянула на часы.
; Дорогой, я должна отлучиться! – и ушла.
Он ждал, как ему показалось, часов двенадцать, не меньше, хотя по брегету на большом камине выходило, что прошел только час с четвертью. Он встал, накинул на себя темно-синий махровый банный халат и прошел в холл. Там, в его глубине, виднелась дверь, а за дверью отчетливо слышались голоса и какой-то подозрительный шум. Подойдя к двери, он, не сумев перебороть искушения, наклонился и поглядел в замочную скважину. Спазм подступил к его горлу!
Крики, стоны, свист бича – все то грязное и подлое, что может изобрести развращенный и пресытившийся человеческий ум – все было здесь. Люди – пьяные, обнаженные – потные мужчины и женщины совокуплялись и возбуждали себя самыми мерзкими способами, пили вино, и валялись тут же без памяти при свете красной лампочки, вкрученной в одинокий патрон в потолке. Но гаже всего был запах, запах стоялой потной конюшни, смешанный с водочным перегаром, дымом сигарет, кислятиной желудочного сока и еще чего-то – тошнотного, рвотного.… И эта вонь, и все увиденное довели его до полубессознательного состояния. Он, шатаясь, с трудом доплелся до туалета, где его страшно и долго рвало. Потом потерял сознание. Придя в себя, горбун увидел, что лежит на той же кровати, она – рядом.
; Какая комната, любимый? – невинно хлопая огромными глазками, спросила она. – Никакой комнаты в этом доме нет.
Он спустился в холл. Действительно – кухня или столовая на первом, ванные и душевые вместе со спальней на втором этаже – и больше ничего!
Приняв душ и позавтракав, они снова приникли друг к другу. Она была прекрасна и восхитительна, желание в нем горело бешеным пламенем, вся нежность, столь долго копившаяся в нем, вырвалась из его души! Он ласкал ее так долго и страстно, что довел чуть ли не до обморока. Когда же, овладев ею, Виктор провалился в сон без сновидений, он все же смог почувствовать, что она уходит от него куда-то. И вдруг ему показалось, что женщина обернулась, посмотрела на него, усмешка тронула ее губы, и красавица произнесла:
; Назови мое имя, дурачок – и будешь свободен!
Проснувшись внезапно, он вновь увидел ту самую дверь, тот же самый глазок и вновь приник к нему.
В этот раз все было намного хуже. Его любимая, его сокровище, в гадком каком-то балахоне, ничего совершенно, впрочем, не скрывавшем, с ножом в руке медленно вспарывала живот собаке, распятой на столе! Животное уже не могло кричать, а только разевало в агонии свой рот. Судорога смерти корчила тело жертвы. А любовь его смеялась – нет, не смеялась – она улыбалась, довольной и сытой какой-то улыбкой, глаза ее мутно блестели! Руками, окровавленными пальцами, она медленно, с наслаждением размазывала кровь своей жертвы по своему телу, груди, животу, лону. А вокруг клубились дымы, визг, хохот наполнял все пространство пыточной, мерзкие твари всех сортов и мастей выползали из этого тумана, подбираясь к месту казни, они подобострастно виляли перед его возлюбленной всем своим источающим смрад телом и спешили приобщиться к кровавому пиршеству.
Ужас и гнев помутили рассудок Виктора! Он плечом с одного удара вышиб дверь, ворвался в комнату и выхватил из ее рук нож. Кровь потекла ему на пальцы, бешенство овладело им, и он нанес только два удара! Первый – зверю, чтобы прекратить его мучения, и второй – ей, в грудь, прямо под левый сосок, в сердце. Девушка, как ни странно, не крикнула, не вздрогнула – только улыбка презрения чуть скривила ее губы – и она скончалась у него на руках. Кровь обеих жертв была на нем: на теле, на лице... Он, впрочем, не замечал этого нисколько. Разбитый и опустошенный, он сидел, голый, на голом полу и держал ее прекрасное тело на руках. Все слышались ему, все звучали в его мозгу слова, которые, впрочем, она как будто и не произносила:
; Только мое имя освободит тебя!
И тотчас же обступили его адские твари, и закружились в бешенном хороводе, и одна из них вползла ему в сердце, и стало больно этому сердцу – невыносимо!
И тогда, чтобы ничего не видеть, не слышать, чтобы хоть как-то умерить свои страдания он, взяв нож обеими руками, глубоко, со страшной силой, вонзил его себе в грудь! Кровь ударила тонкой струйкой! Тело бедного горбуна рухнуло на пол.
… Его нашли под утро. Он лежал на полу, шевелил губами, пытаясь о чем-то сказать, и делал какие-то странные движения руками, будто обирал что-то с себя. Никого и ничего не было рядом – ни тела девушки, ни трупа животного, ни кинжала, которым, как ему казалось, он убил себя! Но не было и прежнего Виктора! В карете скорой помощи ехал полудурок. Несмышленое дитя имело больше разума, чем он. Пуская слюни и хихикая, он позволил довести себя до кровати, потом без принуждения лег на нее. Все лекарства, какие надо, он принимал охотно, все процедуры проходил даже с какой-то радостью, и врачи стали отмечать, что больной стремительно идет на поправку. Но никто не заметил и еще кое-чего. Горб! Горб его изменился. Продольная вертикальная борозда четко разделила Витькин природный мешок за спиной на две ровные половинки. Она становилась все глубже, глубже, горб все уменьшался и уменьшался и через две или три недели исчез совсем. А вместе с ним и огромная челюсть, маленькие поросячьи глазки, длинные паучьи ножки – все его уродство исчезло вместе с горбом! И если бы кто-нибудь вошел в палату Виктора недели через две, то он увидел бы стройного темноглазого красавца-атлета, который глядел сквозь решетку окна на улицу. Не шевелясь, как античное изваяние, бывший уродец простоял так до вечера, дождался наступления ночи и вдруг легко, почти без усилий, вырвал решетку из ее креплений! Потом оперся левой рукой о подоконник и спрыгнул вниз. Четыре этажа, видимо, не устрашили его нисколько, потому что, пружинисто приземлившись, как кошка, он выпрямился и с грацией дикого животного пошел по переулку...
Утром полиция обнаружила на одной из дальних аллей городского парка труп молодой девчонки, убитой кривым ножом. Рядом стоял заброшенный дом, совершенно пустой. Грета – ветреная стервозная молодая особа, часто посещала этот уголок, удовлетворяя свою похоть с самыми грязными побирушками города. Никаких следов насилия не было заметно ни с первого взгляда, ни после тщательного обследования, хотя следы любовных утех обнаружились сразу и в большом количестве! Полиция врывалась в притоны и дома терпимости, шерстила все уголки и закоулки в городе, появилась и в доме скорби. Молодой, стройный красавец, не обращая никакого внимания на вошедших, стоял, как изваяние, около окна.
Проверили все решетки – никаких следов повреждений замечено не было. Расследование зашло в тупик.
А хладнокровные убийства продолжались каждую ночь! Следующей жертвой была местная проститутка – Танька по кличке Пушкина; за ней – молодая аспирантка института исследования мозга; после нее была убита великосветская львица, Амелия Верховская.
Список жертв пополнили: грязная и бездомная Люська по кличке Ацетон; далее – вполне, казалось бы, вполне приличная женщина, замужняя, – Ираида Вяхирева; далее – любительница экстремальных видов спорта, чемпионка по боям без правил, победительница мирового чемпионата среди любителей по Кун-фу; за ней – Эстер Гронина – сибаритка, тонкая, изнеженная кошка, сменившая на своем веку столько мужчин, сколько пальцев на руках и ногах у взвода солдат; потом – никому неизвестная приблудная девка, судя по анализу крови – конченая наркоманка. Все тела были найдены примерно в одном и том же месте: около того самого пресловутого домика. Прошли все его комнаты, заглянули в каждую щелку – никого! И никаких следов присутствия человека! Ужас поселился в городе! Но еще кошмарнее показалось всем хладнокровное убийство депутата городского собрания, любимой всеми слоями народонаселения города, Армианы Затржевской, хотя глухие сплетни говорили, что балуется гордая полячка Армиана несколько нетрадиционными видами любви, для чего и приобрела, будто бы, в центральном секс-шопе небольшой, на пятьдесят наименований, наборчик изделий из кожаных черных полосок. Далее уже почти никто не заметил, что в судебно-медицинский морг свезли простую работягу, мать троих детей, турчанку Мириам, а после еще одну – приезжую, без денег и паспорта в кармане. Все тела носили следы совокупления, причем – изнасилование не было подтверждено ни в одном из случаев. Все женщины отдались своему убийце добровольно, и, похоже, с большой страстью.
Полиция сбилась с ног, перерыли всё и вся – и ничего, ровным счетом, не нашли! Ни следов, ни улик, ни малейшей какой-нибудь зацепки не было обнаружено. Мотив? Не было мотива! Все убитые не были связаны между собой ни в малейшей степени! Мэр города разогнал половину своих высокопоставленных полицейских, но вновь набранные оказались столь же бессильны, как и предыдущие!
Внезапно убийства прекратились так же, как и начались. Однако стоит заметить, что в это же время из психиатрической больницы пропал, как будто и не было, наш красавец Виктор, пропал и не был найден, несмотря на все потуги криминалистов. Никто даже и не заметил, что буквально в это же время пропала и весьма странная особа – Жанна Сион. Странность ее заключалась в том, что, несмотря на приличную образованность и огромное богатство, доставшееся ей по наследству от отца – обувного магната, она предпочла работать в местном хосписе, где бестрепетно выносила горшки и подкладные судна, перевязывала гнойные раны и делала всю прочую работу, выполняемую санитарками отделения для нетранспортабельных больных.
Еще у нее был один бзик – она рисовала картины, сочиняла музыку и вообще была талантливой молодой женщиной. Неудачный брак разочаровал ее в любви и супружестве совершенно, некрасивость и неумение одеваться защищали ее от донжуанов лучше бронежилета, и она полюбила гулять по темным улицам города в совершенном одиночестве далеко заполночь безо всякого страха. Вечером, накануне исчезновения, она призналась своей единственной подружке, что твердо уверена, будто, гуляя по этому переулку, она найдет в нем своего единственного возлюбленного. С тех пор ее никто не видел.
А дело было так. Сегодня, как и прежде, она проходила по излюбленному ею переулку, как вдруг услышала голос. Кто-то окликал ее.
; Девушка! – почти басом окликнул ее кто-то невидимый.
; Я слушаю, – с бьющимся сердцем ответила она.
В голове стоял немолчный гул, сердце билось, как бешенное, мысль одна только крутилась – он, он, он! Кто? Конечно тот, придуманный ею мужчина!
; Куда идете? Гуляете? Кого-то ищете в таком странном месте? – Спросил все тот же голос из темноты.
; Нет, уже не гуляю! Уже нашла! – сами понимаете, как дрожал у нашей Жанночки голос от волнения!
; Нашли? – удивление сквозило в вопросе невидимого собеседника. – Кого же?
; Вас!
; Ну и ну! Меня? Вы уверены?
; Абсолютно! Но чтобы быть до конца уверенной, прошу Вас – выйдите на свет!
; Тогда, если позволите, я появлюсь в своем настоящем виде, не как для других, хорошо?
; Я жду, – дрожа от нетерпения, прошептала она.
Приволакивая правую, короче левой, ногу, поправляя сбивающуюся на горбе рубашку, глядя на нее своими поросячьими глазками, из темноты вышел Витька Карюзлый.
; Нравится? – с ехидцей спросил он.
; Нет. – Отчаянно ответила она. Но это была ложь!
Жанна не видела ни уродства своего собеседника, ни жестокого блеска глаз – она вообще ничего не видела, она только чувствовала, что нашла, нашла его, единственного на свете человека, которому она может и хочет без колебаний отдать свое сердце и всю себя!
; А ей нравилось.
; Кому?
; Ей. Она жила вот здесь. В этом доме. Пройдемте?
; Пойдем!
Зашли в дверь. В доме были занавешены шторы, но даже в полутьме виден был портрет прекрасной девушки, полностью обнаженной, чью прелестную грудь, нежную кожу живота и даже треугольник лона покрывала запекшаяся кровь. Казалось, еще мгновение – и она выйдет из рамы, взмахнет рукой и нанесет смертельный мучительный удар кривым кинжалом, который был зажат в ее левой руке!
; Вы знаете, как ее зовут? – шепотом, чтобы хоть немного скрыть волнение, спросила Жанна.
; Нет.
; А я, кажется, знаю!
; И как же ее зовут? – голос горбуна дрогнул.
; Ее зовут Лиллит. Я недавно совершенно случайно держала в руках фолиант, датированный пятнадцатым веком, и там была линогравюра. Так я Вам говорю – точная копия этой, Вашей! – Она кивнула в сторону портрета.
Глаза горбуна загорелись.
; Вот как – Лиллит! Неплохо, неплохо! А я-то думал… – он прервал себя на полуслове. – Ну что ж, прекрасно! Теперь ты слышишь? – он обратился к портрету, – я свободен, свободен! Жанна – повернулся он к девушке, – вы только что освободили мою душу. Сделайте и еще одно: освободите и мое тело. Идите во двор. Там стоит растение. Когда-то я помог ему, теперь его черед помочь мне. Роса… – он встал спиной к портрету и умолк.
Девушка вышла во двор. Растение, политое когда-то Виктором, выросло, стало большим, зацвело, цветы с белыми бутонами во множестве покрывали его. Но ни ведра, ни кувшина, ни стакана не было поблизости. Она машинально сунула руку в карман и достала оттуда платок. Его девушка и смочила росой, которая в изобилии скопилась в бутонах. Войдя в комнату, она увидела, что Виктор разговаривает с портретом. Впрочем, говорил только он, нарисованная женщина молчала, лишь небрежная презрительная улыбка блуждала на ее губах.
; Все, проклятая! Больше ни единой живой души ты не загубишь. Я бесконечно виноват, и я знаю это. Это я приводил тебе этих женщин, после ночи любви, и ты убивала их, подлая тварь!.. Но тогда я зависел от тебя, ведь ты полностью подчинила себе мой рассудок, а теперь я свободен. Жанна, – обратился он к девушке, – освободите меня, прошу Вас.
Жанна, ни слова не говоря, вдруг подошла к портрету и стала смывать с него краски своим платком! Злобный визг вырвался изо рта Лиллит! Судороги шли по ее телу, хриплые, грязные ругательства вылетали изо рта, но Жанна продолжала свое дело, и вскоре дошла до груди портрета! Внезапно кровь тонкой струйкой брызнула изо рта ведьмы и попала в лицо девушке.
Стало тяжело дышать, сердце начало биться все реже, реже, но она упорно продолжала свое дело, пока на стене не остался лишь голый холст! Потом силы оставили ее совершенно и она почувствовала, что падает. Чьи-то сильные руки подхватили ее, она подняла голову и увидела его. Стройный красавец с темными глазами бережно держал ее на руках, он, как и Жанна, тяжело дышал, похоже, яд суккуба попал в кровь и к нему. Они в первый и последний раз обнялись, и губы их слились в последнем, невообразимом предсмертном поцелуе!
… Полиция, войдя в заброшенный дом на окраине города, обнаружила труп женщины невысокого роста, горбатой, с маленькими, поросячьими глазками на изуродованном лице. В правой руке она держала кинжал. На груди висела ладанка, в которой полицейские нашли пряди волос, которые после исследования много рассказали криминалистам! Волосы, как оказалось, принадлежали всем убитым жертвам последнего времени. Дело было передано в суд и благополучно закрыто. Город вздохнул облегченно!
… Но среди влюбленных города всех чинов, рангов, сословий и возрастов бытует теперь легенда, что Жанна и Виктор, своей смертью избавив город от кровавого чудовища, получили особый, чудесный дар. Один раз в год на портрете (вы, конечно, помните – каком!) на закате появляются они – Жанна и Виктор. И вот, если какая-нибудь влюбленная парочка придет в заброшенный дом и подсмотрит тот момент, когда фигуры на портрете сольются в поцелуе любви, то никогда он не бросит свою единственную, и уже никогда она не разлюбит его!
А у порога брошенного дома пожилая женщина, из-за болезни бывшая бездетной, нашла сверток. В свертке лежал ребенок. Девочка. Красивая девочка. Огромные глаза ее смотрели так чисто, так доверчиво!
2009 г.