1.
"Полный, тотальный крах!" Кавалер хочет украсть.
- Ну ладно, ладно, ты это... пора уже выходить. Заведение, как говорится, закрывается. Давай, парень. Все должны покинуть зал... – с расстояния метров семидесяти осторожно вежливым тоном, граничащим с сострадательной ласковостью забубнила старушка-контролерша. Она стояла на блестящем влажном полу одной из окраинных станций московского метро, смутно в нем дробясь и отражаясь, и для уверенности махнула рукой к выходу, мол, поднимайся, иди.
Тот, к кому она обращалась, сидел в довольно бесформенной коричневой куртке, нагнувшись и погрузив подбородок в кувшин сведенных вместе ладоней, скрывая под разведенными локтями что-то яркое, влажное, лоснящееся от блеска... Это был юноша в очках с тонкой оправой и с толстым букетом цветов на коленях. Пожилые работницы метро, одетые в форму и уже бодро орущие друг другу через весь зал про какого-то Сережку и пару пьяных пассажиров, блюющих обильно и с удивительной непредсказуемостью, поглядывали на него с сочувствием, ясно ощущая в воздухе дух поражения и душевного краха. На вид паренек с букетом выглядел вполне нормально. На запутанную и драматическую игру чувств намекало лишь его давнишнее пребывание на станции и бесплодное ожидание нужного вагона. Содержимое вагонов раз за разом его обманывало, бросало в недоумение и трепетный баланс между гневом и отчаянием. Он то прогуливался, то садился, то набирал по мобильному телефону сообщения, а однажды вообще поднялся наверх и пропал на десять с лишним минут... Так продолжалось уже почти час. Или два?
Поезда давно уже были почти пустыми, пребывая все реже и реже, и парень понимал, что это они тоже из сочувствия, из желания поддержать в нем какой-то огонек, все еще направленный к предательскому миру. Это были прощальные сюрпризы по форме, но содержание оскудело и не обещало великих чудес. Маленькое же чудо работы метро до столь позднего часа объяснялось просто: это были, наверно, пасхальные поезда, ездили они до более позднего часа... Дело-то происходило в один из весенних церковных праздников - ни то в Пасху, ни то в Богоявление. Приуныв, парень просто закрыл глаза и старался подавить в себе все переживания, спокойно ожидая, что же и когда же его потревожит. Это протянулось до того момента, когда сотрудницы станции, отполировав по графику пол, были обязаны уже тушить свет и закрывать станцию.
Взбираясь по ступенькам с хмурым поникшим лицом и с букетом наперевес, как отчаявшийся воин, готовый за три секунды занять позицию для боя и за несколько мгновений израсходовать все ленты своего пулемета... Но вместо пулемета были цветы, и найти им применение теперь было непросто.
Она звонила ему и смеялась, говорила, что она танцует и ей классно, что ждет его с нетерпением и даже приготовила сюрприз, угадай какой... Впрочем, угадать, конечно, было невозможно. Знаком он с ней недавно. Это произошло, когда она подбежала к однокурснице, смакующей пирожное за столиком с ним, очкастым студентом, и стала расписывать в невероятных – как ей казалось – красках самые обыкновенные предметы гардероба, которые даже у обостренно воспринимающего все аспекты женского бытия студентика не могли вызвать ничего, кроме снисходительной улыбки. Но потом что-то в ее умении колбаситься, как она выражалась, в любой точке мироздания, в ее способности создавать ажиотаж из ничего («по-мажорному») с участием респектабельной тусы со стажем или даже очкастых охламонов, в отсутствии в ней какой-либо заданной цели, в спонтанности, иногда подвергавшей студента-очкарика под воздействие отдельных брызг этого напора, рождало в нем эмоции на грани восторга. Который, когда после очередной втречи с ней под проливным дождем приходило время считывать брызги на оправе вокруг запотевших стекол и на кончиках его длинных волос, переходил чуть ни во влюбленность. Которая, когда он вспоминал всех предыдущих, приводила в полное расстройство его стройное представление о влюбленности (она до этого должна была быть не слишком частой, исходящей из спонтанных вскриков тайных уголков его души, и желательно тщетной), тем самым парадоксальным образом проясняя сущностный вопрос «кто я?» или во всяком случае повышая самооценку.
И вот маме сказано, что он идет на очередную дискотеку, которую устроили в баре, где он нанялся работать. Новая знакомая, которая в тот вечер была в клубе, сказала, что встретит его на улице и оттуда они зайдут в клуб, а потом могут сразу выйти и пойти туда, куда захочется. Это потому, что ставший официантом очкарик Юра порядком утомился от дискотек и воспринимал их, как часть работы. Он предпочитал полярно противоположные методы раскрепощения тела и духа (особенно это относилось к духу, но его величество Тень отца Гамлета здесь не при чем, как и крепостное крестьянство Салтычихи). Она это быстро смекнула и предложила все устроить на его - Юрьино - усмотрение.
2.
Юра работал в баре уже много недель. Где-то в глубине души он был доволен собой, ведь он получил большой опыт, и не только официантский. За время работы ему приходилось заменять сантехника, уборщицу, посудомойщика, бармена и водителя доставки спиртных напитков, который по какой-то причине каждый раз прибывал к их заведению во все менее трезвом состоянии, до тех пор пока однажды не захрапел за рулем после выполнения миссии доставки. Его самого пришлось выгружать из-за руля «газели», так как просыпаться он не собирался. В сложившейся после этого чрезвычайной обстановке Юра получил первый опыт вождения одного из самых агрессивных четырехколесных железных зверушек, обитающих на дорогах городов. К тому моменту, как он доставил «газель» обратно к складу и вернулся, водитель еще спал. В общей сложности он проспал 9 часов, после чего стал требовать обратно передвижное устройство, а по извещению, что оно доставлено на базу стал грозиться судебной тяжбой за угон «газели». Однако же ее, при медиации начальства как склада, так и бара, удалось пресечь во имя бесперебойного продолжения нормальной работы всего района. Водителя позже уволили по соображениям целесообразности.
Поваром и охранником побывать не удалось. Хотя ему и предлагали стать на ночку другую сторожевым псом, он без колебаний отказывался от такой возможности.
Работать не было легко. Коллеги по цеху как правило также имели сразу несколько обязанностей и часто валились с ног от несносных гриппов и ОРЗ, каждый раз после этого имея при себе безупречную форму из поликлиники. Их приходилось заменять. Весь день и всю ночь была включена музыка, имеющая неоднозначный эффект на постоянных работников бара по причине некоторой своей однообразности.
Иногда новый рабочий день для Юры начинался там же, где заканчивался старый – из-за нескончаемого прилива посетителей. Сначала – уборка после вчерашних попоек, затем проверка канализации на тот случай, если ее опять грозит прорвать, в случае присутствия таковой угрозы немедленные меры – оцепление подозрительного участка труб, мобилизация тряпочных средств и самый многообещающий маневр, на который по сути и вся надежда – вызов реального сантехника. Нередко вслед за телефонным звонком приходилось за ним ехать собственной персоной и каждый раз заново доказывать необходимость его участия. Неотложные меры по починке канализации откладывали момент открытия бара на несколько часов, а газообразные последствия локального потопа сокращали количество доступных гостям залов с трех до одного. Потом привычная толкучка на пути из переполненной кухни, неравномерные потоки посетителей, пара неосторожных движений, уроненные приборы, несколько матерных слов, ряд недоумевающих лиц, пара оскорбленных глаз, триста потерянных рублей.
Основной двигатель этой экосистемы - это великий алхимический вопрос о том, как с помощью философского камня хорошей актерской игры превратить триста потенциально потерянных рублей в триста не потерянных. И, безусловно, в этом соревновании на артистизм публика – жертвы, а персонал – охотники. Конкуренция устанавливает правила этой охоты, правила, которые относятся, правда, только к правам и обязанностям охотников, участвующих в этой битве за свое место в цепочке жизни. Правда, успешные охотники не спешат освободить место под солнцем новому поколению. Результат – объединение недавно нанятых официантов против общих врагов – старых волков, опытных охотников за чаевыми.
Отношения с начальством куда более простые, чем с коллегами. Друг с другом труднее всего.
Однажды Юра уже готовился уходить, когда шеф-повариха, занимающаяся нарезкой свинины, с окровавленным ножом и и в грязных перчатках стала заталкивать его в какой-то угол, неугомонно увещевая, что так, как он, соковыжималку не моют. А ведь это его обязанность. Он старался сказать, что сделал все, что мог, и что остальное прилипло и требует какой-нибудь разъедающей кислоты, но было поздно – вся его куртка стала представлять из себя плачевное зрелище для человека, в жизни не рубившего мясо.
- Теперь я могу идти? - вопрошал Юра.
- И чтобы куртка твоя завтра же была чистой, иначе тебя не пустят! – таков был ответ. Юра, впрочем, и так ожидал нечто подобное, прекрасно зная, что переспорить столь высокопоставленное лицо, как шеф-повара, в рамках этой экосистемы ему не суждено.
Были и иные, казалось бы, приятные сюрпризы. Одна из новеньких официанток всего через пару дней устроила объяснение в любви:
-- Ты такой волосатый и все время такой причесанный. Обожаю! Ты наверно умный... Сразу видно, нам с тобой вместе было бы хорошо!
-- Эм, я тут... я вообще-то жду, вы мне принесете заказ или как?.. – послышался голос поднявшегося гостя, после чего девушка-официант с неизвестным цветом волос, покрашенных в каштановый, несколько смерила свою обаятельную улыбку и отправилась нести блюдо.
Юра понял, что ему еще далеко до кондиции, позволяющей чувствовать себя своим в этом мире, и поблагодарил судьбу за нетерпеливого гостя – теперь он хотя бы ответ сможет подготовить. Никаких приятных прогулочек под руку с девушкой с пропахшим фартуком в сумочке! Он уже воспылал, и ярче гореть неохота – по опыту знает, дров никто не подкинет и все быстро потухнет. А главное - сейчас он страшно устал.
3.
Нет, больше он не побежит по мокрым тротуарам насмехающегося города, как зверь, пойманный в западню! Больше не позвонит насмешнице, уже придумавшей наперед с десяток чужих адресов. Это – просто издевательство, мелкая банальная шутка, а она – уютно устроившись где-нибудь в соседней от мамочки комнатке, просто получает удовольствие от жизни в виде такого ее безмозглого обитателя, как он. Но что он сделает, когда увидит ее в следующий раз? Мысль о нерешенной задаче такого рода его радовала. Решение будет интересным и приятным, но оно, несомненно, в любом случае предельно просто. Поэтому оставим этот вопрос на потом. «Лучше подумай, что делать с этим букетом», – заключил Юра.
Метро было далеко от дома, и он забрел в какой-то незнакомый двор. Какие-то приземистые тени с вытянутыми навстречу руками бегали взад вперед, как бы передавая в этом хаотическом движении эстафету друг другу. Медленно вращалась асимметричная форма, образованную в пространстве, если представить их тела в виде точек. Или – пешек. Черных и белых. Только, судя по их возгласам, ими выпито было уже немалое количество пива, а пиво дисциплине враг. Если, конечно, ты не являешься представителем милитаристской верхушки Веймарской республики и не организуешь захват власти через поджоги, ура-патриотические потасовки с чужестранцами и прочие пьяные выходки.
Подойдя, он встретил гостеприимный прием в виде полупустой пластмассовой бутылки пива и любопытных взглядов на букет. Согласившись испить пива, он давал согласие отвечать на их вопросы. И тени, оказавшиеся тремя парнями и двумя девушками, стали спрашивать: девушка ли, давно ли они вместе, давно ли проблемы... Один парень слушал много, говорил мало. Остальные комментировали обильно и категорично. Однако и он регулярно норовил подсластить никудышное любовное блюдо усыпляющей пряностью «все они такие», да сливками затопить под совсем уж жалостливую струну - «встретишь еще свою».
Так продолжалось и исчерпывалось их общение, сопровождавшееся хмельной, но суховатой и сдержанной перепасовкой мяча мальчиками. Внимание Юры постепенно обратилось к мысли о цветах, которая материально воплотилась в желании сблизится с белокурой пухлой девушкой, стоявшей в сторонке и тихо слушавшей его со странным напряжением всех черт лица. Подружка ее все время встревала защищать дамскую честь, и завязывались совсем уж нелепые споры между слушателями-парнями и слушательницами-девушками. Но пухленькая была тихой и в споре ограничивалась выражением лица.
Юра уже давно предвкушал, как будет карать свою обидчицу, а тут самая пассивная представительница самой пофигистской возрастной категории самого сонного района города заявляет ему на чисто идейных основаниях о его неправоте! Удивительное невезение.
Слезы подступили к глазам. Он захотел убраться оттуда. Он предложил взять всем по цветочку, но парни отказались, недвусмысленно указывая на девушек. И Юра предложил букет той, которая в основном молчала. Чем тут же вызвал бурное негодование. На фиг ей эти цветы! У нее свой парень есть, из армии скоро вернется! А очкастый так и подкатывает... через минуту сразу и номерок телефона спросит! Знает она таких. Болтовней девушку удивить хотят!
Нет уж, домой он цветы ни за что не понесет. Он отделается от них здесь и сейчас. Ну и что же, что проку с них нет? Мелочи... – с такими мыслями Юра кинул букет среди застывших темно- и светло-серых мелькающих ног и побрел восвояси.
Спокойно спали вокруг многоэтажные дома, слегка ссутулившись и потеряв свои острые края в темноте, и было приятно, что одинокий встречный ларек был открыт. Юра купил пива, попросил открыть бутылку и пошел широким шагом, впиваясь в тающее на губах и стекающее по горлу горько-острое аморфное стекло. И вдруг грустно стало – до икоты, до плача навзрыд. Юра повернулся и посмотрел на покинутое место, ушедшее за клетчатую грудь одной из спящих громад – он был уже далеко. Он хотел пойти назад, рвануться и побежать, но не мог. Слезы покатились с щек при мысли о том, как шустро симпатичные дурочки треплют сейчас о нем язычком. И все-таки он сдвинулся и медленным шагом пошел обратно. Постепенно шаги стали ускоряться, и Юра не осознал, в какой именно момент бутылка выскользнула из рук и с остатками булькающего стеклянного пива разбилась об асфальт. Он этого поначалу и не заметил, но потом, спустя несколько секунд, вспомнил прозвеневший в ушах звук и обернулся. Мир сразу поплыл за плечом у Юры, и жалостливыми влажными глазками глядели на него созвездия осколков, и Юра заревновал к осколкам, умеющим разбиваться и наивным младенческим взором глядеть на мир как на собственную уютную колыбельку. Все вокруг дремало под легким ветерком, и ничто не нарушало идиллии, даже хмурая трава кротко таилась за гранью асфальта, ровно подстриженная, не омрачающая ночной улыбки осколков.
Он вернет себе цветы! – с этой мыслью Юра быстро дошагал до притихших подростков, переключивших футбол в более активную и суетливую фазу. Девушки тоже были на месте. Цветы лежали на скамейке, подальше от них. Юра подошел, взял цветы и собрался домой, как вдруг:
- Стой, она согласилась их взять! – почти умоляюще удержал его молчаливый парень.
- Ни фига я не соглашалась! – взвизгнула пухленькая блондинка. – Бери их и мотай отсюда!
Юра отвернулся, и тут парни подошли к нему и стали увещевать: да не унывай, у тебя ж все получилось! Ты нравишься ей! Она просто, понимаешь, не привыкла к таким, как ты... Давай-давай – возьми ее под руку, скажи ей че-нибудь такого, сладкого, и бери номерок – а о парне не бойся, это она выдумывает все...
Через минуту так они и шли втроем – Юра и с ним под руку две подружки. Темненькая попрощалась там, где заканчивался газон. А с блондинкой они пошли дальше, леском. Подышать лесным воздухом, мол, хочется. Ну и представилась она наконец – Дашей ее звали.
4.
Ветви трещали и толкались, сжимая непроглядную, удушливую и плотоядную черноту между ними. Девушке нужду справить надо было – вот она и завела Юру в рощу. Дрожа от стыдливого нетерпения и черного пробирающего до костей холода, он старался расслышать, что говорит ему Даша, удаляясь все дальше и дальше...
- ...Не подходи, ладно? Так вот, понимаешь, я тебе говорила про парня и все такое...
- Чего?!
- Про парня! Парня!
- Что пропало?!
- Про армию! Парень из армии!..
- Ааа... Понятно! И что?
- Ну, этого парня на самом деле... – пауза. – В общем, его... – дальше Юра, предельно напрягший уши и зажмурившийся до розовых паутинок в глазах, ничего не расслышал, и стал инстинктивно пробираться глубже в чащу, пока вновь не был остановлен криком:
- Ты только не подходи, не подходи, Юрка!..
Возвращался домой он вновь в одиночестве, сквозь топкую плоть ночи. Ему было грустно, и до боли жег стыд. Он снова вспоминал женские губы, но теперь при этом уже не облизывал в блаженстве собственные. И мстить он больше никому не хотел. Единственное, что радовало – он не взял у нее номера телефона. И когда она стала упрашивать оставить хотя бы его номер, он ей тоже отказал. Уж очень ему запомнилась нервная неприязнь в первом ее внимательном взгляде. Да и вообще, что это такое? Есть парень, нету парня, а ему девушка другая нужна. «Все взорву, но ее откопаю», - дал себе очередное несбыточное обещание Юра.
Но тогда он не понимал, что несбыточно, а что реально. Ему было стыдно, что слезы застыли на лице, но одновременно и приятно, как рыцарю, вернувшемуся на развалины своего замка, лишившемуся всего своего окружения, со всеми его утомительными повседневными ритуалами и пустыми хлопотами, связанными с ним, но зато освободившемуся от груза былых тягот и вольного решать самому за себя. Юре казалось, что теперь он может сделать все что угодно – и притом лучше, чем кто-либо другой. Лишь бы доказать, что он выживет и станет лучше. Но кому доказать? Как доказать? Есть ли у него смелость посягнуть на самое убедительное доказательство – доказательство жизнью? Но кому он его предъявит? Сможет ли он своей жизнью показать свое превосходство? Посильно ли это? Нужно ли это, в конце концов? Многие, кого он знал, были бы еще больше озабочены внешней стороной дела – кто такой тот парень, над кем так легко смогла посмеяться какая-то девчонка? Его же заботил ответ на вопрос – как же это он, пассивный и скромный, но все же в чем-то деятельный и успешный, все же субъект, как же это он очутился в этой омерзительной своей нелепостью ситуации? Как же это он умудрился угодить не в трагедию, а в банальный фарс? На второстепенную роль шута? И как это его гордость просыпается только сейчас? И что его связывало со своей мучительницей, что его удерживало, как на привязи? Похоть? Желание самоутвердиться? Была ли это жалкая, неприхотливая попытка ухватиться за принесенный ему на крыльях ночи шанс? Что заставило его так уважать ночь, эту королеву похоти и слез?
- Ну, как дискотека? – спрашивала наутро мама с легким презрением - она в последние годы верующей сделалась и не поощряла подобного поведение в столь важный день.
- Ничего дискотека, - одними губами ответил невыспавшийся студент. Он думал об однокурснице. Друзья его друга – отныне враги... Или только друзья подруги? Зараза!..
"Полное, тотальное одиночество." Кавалер хочет упасть.
Зато, зато... Он может сделать все, что захочет, он способен на все! Только... только жаль, что произошло это не из-за любви. Жаль, что происходит это из-за ее отсутствия. Жаль, что подпитывается это гневом, горечью одиночества... Неужто он по любви не способен ни на что? Во влюбленном состоянии он чувствовал себя навечно и безнадежно больным. Точнее, болезненно ленивым и слабым. Да, ленивым и слабым... Что же это за любовь такая, Боже мой?! Что вообще происходит, что происходило со мной? Неужто те несколько мгновений скользких многообещающих слов пробудили в нем ожидание тепла и ласки, стремление к любви? Нет уж, стремление было до того, это он точно знает.
Мама предложила ему кусочек банана. Он нехотя взял и стал пережевывать. На кухню вошел брат - он скучным голосом обсуждал по телефону со своей девушкой-одноклассницей задания по геометрии. Юра вспомнил, как подружка брата пришла к ним в гости и жадно ела и пила за тем столом, за которым он сидел. время от времени она поднимала голову, удивленно слушая речь мамы, по своему обыкновению заранее подошедшей к раковине и начавшей уже мыть посуду. Какие были испуганные глазки у этой девочки!
Мама всегда была очень расположена к каждой его новой девушке. Юре было не по себе, когда она спрашивал что-то о них, и приходилось говорить, что они расстались.
Теперь Юра почувствовал некоторое сомнение во всем. Пожалуй, он заблуждался. Ни в кого он не влюблялся. Нет, почти все мужчины ведут себя как Дон Жуаны и почти все из них при этом однолюбы. Тут Юру пробрал холодок. Кажется, будто из него тоже кто-то высекает статую гордого однолюба. Проблема в том, что он об этом даже не подозревал. Хотя он никогда не изменял своим девушкам. Это бы он скрыть не смог, как и все остальные свои оплошности и недостатки.
И вспомнилась Юре девушка, которую он морозным днем схватил за холодную руку, произнеся нескладно: "Я очень сильно... без тебя не могу." Это было первое признание в его жизни. Он вспомнил их отношения, которые плелись, подбитые, а им казалось, что они летят. Вернее, ему казалось. Ведь не было врача, чтобы поставить диагноза. И когда он осознал их положение и то что подруга его давно старается добить эти отношения из гуманных целей, он уничтожил мысль о том, что болезнь их еще излечима. Он выстрелил в ползущее существо, истекающее зеленой кровью, но уверяющее, что зовется любовью. Рука у него дрогнула, и он лишь ранил несчастное создание, и выстрелил снова, а отношения по-прежнему ползли. И тут нашел наконец Юра в себе силы не только диагнозы ставить, но и действовать. Он нашел где-то глубоко в себе врача, взял у него рецептуру смертельной сыворотки и ввел в шею издыхающему организму инъекцию милосердия.
Да ее он любил... Любит ли по-прежнему? Вероятно любит, судя по тому, какие странные картины стали вырисовываться перед мысленным взором Юры: он обожает свою избранницу, гуляет с ней, их отношения повторяются в его воспоминаниях, подходят к концу, казалось бы вечному и исчерпывающему. Он ищет новой любви, но находит лишь ложь, измену или в лучшем случае унижающее легкомыслие. Далее - случайная встреча с первой любовью, сдавленный взрыв эмоций, рука в перчатке, ползущая по губе, с которой стекает кровь... Вновь он бросается в объятия любимой, единственной, неизбежной... И кажется уже, что одиночество бессонных ночей позади, как внезапно в изумрудная гладь просветлевшего озера любви распорота тяжким камнем неожиданности: она уже замужем, ее жизнь завернула за угол, квартал надежд пройден, и это - бесповоротно!
Юра сначала усмехнулся, потом испугался: а вдруг так оно и будет? Вдруг он бабник, вечно упускающий настоящую, истинную красоту?!
Сколько бы он всего отдал, чтобы вдоволь насмотреться, какая сегодня юбка обтягивает сахарную фигурку его однокурсницы! Насмотреться, выстоять и простить себе вчерашние слабости. Ибо нет большей муки для тела, чем насмотреться и запомнить прелести недоступной женской красоты. И нет большего наслаждения для глаз, его несчастных, утопленных ночной пустотою глаз... В конце концов, очки он делал себе не для разбора мелких шрифтов!
«Эклезиаст ошибался: не все суета. Красота – не суета. Да, она двигатель всей суеты. Злобы, доходящей до желания убить. Насмешек, вызванных, когда выставляешь напоказ свои вкусы и взгляды. Это единственный критерий в жизни. Если человеку получилось что-то доказать – получилось через красоту. Получится ли у меня?»
Праздничное настроение. Нет, не то обыкновенно-праздничное, когда бывает грустно, что селедки маловато на столе, а мандарины не самые вкусные, да и вообще, сколько друзей просочковало и не пришло... Другое настроение, пасхальное. Настроение сладкого одиночества. Слез над своей глупостью. Долой очки! Вся эта церковная бессмысленно-аскетичная роскошь слов и предметов пестрит матовыми, торжественным огоньками. Хоругви, хороводы, свежий ветер, трепетное пламя, танцующие костры... Да, он еще грешнее стал. Неважно, перед кем. Важно, в чем. Сегодня - время в кои-то веки забыть о сравнениях. Дадим вещам абсолютные оценки! Забудем об условности, об относительности и необходимости. Забудем о судьбе. Сегодня все абсолютно. Боже, как он ничтожен, бесплоден и скуп! "Какой я лжец: я ведь трус! Какой я трус: я ведь лжец!" - думал Юра.
"Да нет, я не верю в Бога, я буду молиться... Нет, нет. Я не буду молиться, я верю в Бога. То есть нет..."
"Полная, тотальная пустота. Неспособность к жизни. Совершаю поклонение любви в этот день, совершаю признание своей незаконченности и тленности, своей пустоты и бесплодности. Молюсь о страсти, молюсь об огоньке, молюсь о той, которая разжигает стремление и доверие к жизни!"
Крутится, вертится шар голубой...